Das war eine Flucht
Это был побег. Не спонтанный порыв, а выношенное действие. Вынашивал его Юрген долго, три часа, да еще два часа ждал удобного момента.
Первая, неоформившаяся мысль промелькнула, когда он рассматривал своих товарищей по несчастью. Следующий толчок дал майор Яхвин, прибывший в сопровождении сержанта Гехмана с инспекцией на подведомственный ему объект. Он проверил надежность крепления и силу натяжения веревки ограждения, расположение постов охраны, призвал часовых к бдительности и, наконец, обратил взор на пленных. Юргену показалось, что взгляд майора задержался на нем, от этого по спине пробежал неприятный холодок. Нет, не от этого, сообразил он несколькими мгновениями позже, просто холодно.
— Господин майор, — крикнул он, вскочив с земли, — прикажите развести костры! И когда нас будут кормить? Согласно Женевской конвенции пленных обязаны кормить.
О Женевской конвенции Юрген нахватался в лагере в Хойберге. Там о возможности плена говорили много, в плане подготовки к государственной измене. Коммунисты никакими конвенциями не заморачивались, они и так были уверены, что в русском плену им все будет обеспечено, даже доппаек. Это социал-демократы умничали, по обыкновению.
Все уставились на Юргена. Сержант — с удивлением. Майор Яхвин — оловянным взглядом, который прояснился после того, как сержант перевел сказанное. Пленные — по большей части с ужасом. Ужаснулся и Юрген: «Я назвал его майором! Откуда я могу знать, что он майор? Черт подери, опять прокололся!» И еще: «Ну вот, высунулся! Кто за язык тянул? Теперь он меня запомнит!» И вдогонку: «Ну и черт с ним, пусть запоминает. На память, — скаламбурил он и усмехнулся про себя. — Шиш я тут останусь, — оформилась, наконец, мысль. — С этим мне тоже не по пути».
Краем уха Юрген услышал, что переводил сержант. Перевел он не все, только о кострах, что успел ухватить, то и перевел. Юрген не собирался повторять и настаивать.
— Хорошо, — сказал майор и уставил палец в Юргена, — этого, Вольфа, — сказал он после легкой заминки, — и еще четверых… — он махнул пальцем в сторону леса.
Юрген похолодел, теперь уж не от мороза. Чуть было не крикнул: «Не расстреливайте меня, я хороший!» По-русски, естественно. Но решил повременить. Это он всегда успеет.
Сержант между тем подошел к часовым у дороги, принялся им что-то объяснять, что — за дальностью не было слышно. Снял рукавицы, показал часовым кулак. Угрожает, подумал Юрген. Но тут сержант выкинул из кулака большой палец, постучал по нему указательным пальцем левой руки и потом затыкал им в сторону Юргена. Вслед за этим сержант выкинул из кулака оставшиеся четыре пальца, каждый раз касаясь их указательным пальцем левой руки, и затряс растопыренной пятерней перед глазами часовых. Те закивали головами, как китайские болванчики, потом двое взяли винтовки наперевес и отправились вслед за сержантом к лагерной площадке.
— Вольф и ты, ты, ты и ты, — сержант по очереди ткнул пальцем в сторону ближайших четырех пленных, — в лес, за дровами. Три ходки, — он показал три пальца, вероятно, по инерции, — все, что принесете, до утра. Понятно?
— Понятно, — ответили выбранные пленные.
— Тогда — вперед!
— Есть! — ответили четверо и вскинули руки к каскам.
— Вольно, — с усмешкой сказал Юрген и первым перелез через веревку.
Юрген пошел в глубь леса. Был он тут еще довольно редкий, одиноко стоящие ели перемежались сначала ольховником, потом березами. Лес хорошо просматривался, с другой стороны выглядел вполне проходимым.
— Эй! — раздался крик сзади.
Юрген оглянулся. Метрах в пяти за ним шагали четверо немцев, за ними, еще шагах в десяти, плелись конвойные. На удивление безмятежные и беспечные. Юрген не сомневался, что махни он им призывно рукой, и они приблизятся, настолько приблизятся, что скрутить их не составит труда, они и не пикнут. Вот тебе и две винтовки на пятерых, а потом… На каких пятерых! — оборвал он себя. Эти никуда не побегут. А ему, одному, и вовсе винтовка не нужна. Он ни в кого стрелять не собирается. Он всего лишь хочет вырваться на свободу, за пределы этой веревки с красными флажками. Или он не Вольф?
Юрген остановился и изобразил пантомиму на тему: чем дальше в лес, тем больше дров. И в подтверждение ее сделал еще несколько шагов в глубь леса, постучал рукой по толстой сухой лещине, уперся, поднатужился и завалил ее на землю. Дело пошло. Они нагрузились заваленным сухостоем, толстыми упавшими ветками, снесли все это к лагерю, перебросили через заграждение, вернулись за следующей порцией. Ну, не совсем вернулись. Юрген повел свою группу чуть в сторону, держа вдоль кромки леса. В третий раз они ушли за дальний конец лагеря, так что Юрген видел спины часовых, стоявших с этой стороны. В лесу же он никаких постов не заметил. Лишь раз показался какой-то безоружный солдат, скользнул по немцам безразличным взглядом и удалился в лес по своим делам, по вполне понятному делу, судя по донесшимся вскоре из-под елки гороховым выхлопам.
Это казалось удивительным: иваны не то что не боялись, но даже не остерегались пленных немцев. Они не ждали от них никаких каверз — ни побега, ни бунта с захватом оружия, ни попытки нападения с тыла, где не было выставлено никакого боевого охранения. Но поразмыслив, Юрген пришел к выводу, что дело здесь не в иванах, не в какой-то их известной всем непредусмотрительности и небрежности, тем более что и не иваны это были, а неведомые азиаты. И дело не в немцах с их склонностью следовать во всем правилам: проиграл — значит, проиграл, сдался — значит, сдался, сиди, не рыпайся. Есть некие общие отношения «победитель — пленный». Солдаты их батальона, воевавшие с начала похода на восток, рассказывали, что иваны, яростно защищавшие какой-нибудь рубеж, бросавшиеся с гранатами и «коктейлями Молотова» под танки и прущие с голой грудью на пулеметы, сникали, едва попав в плен. Сникали настолько, что для охраны сотни пленных хватало трех солдат хозяйственного взвода. То же и на кадрах кинохроники: плотная колонна русских пленных, змеящаяся, насколько ухватывает кадр, по дороге, а чуть поодаль редкая цепь конвойных, руки даже не на автоматах, на карабинах, идут, попыхивают трубками, как на загородной прогулке. «Вот и вас так поведут», — подумал Юрген, окидывая взглядом своих сотоварищей, нагружавшихся толстыми ветками. Подумал, впрочем, с состраданием. Он мог их презирать, когда был одним из них. Но мыслями он был уже на свободе. Свободный человек добр, щедр и сострадателен.
Они сделали последнюю ходку. Часовые пересчитали их, собирая растопыренную пятерню в кулак, подождали, пока они перелезут через ограждение, и побрели на пост. А на площадке уже пылали три костра, вокруг которых стояли пленные, тянувшие к огню озябшие руки. Погрелся и Юрген, кидая взгляды в сторону часовых. Те, притоптывая ногами от вечернего холода, с завистью посматривали на пленных. Первыми не выдержали часовые на дальнем посту — собрали ветки, свалили в кучу, чем-то долго стучали, как будто колдовали, вызвали наконец огонь, тот пробежал оранжевой змейкой по поверхности кучи и нырнул вглубь, чтобы несколько мгновений спустя вырваться наружу мощным, слегка коптящим пламенем. Один из часовых схватил горящую ветку, как эстафетную палочку, побежал к посту у дороги, помог товарищам разжечь костер. Те едва успели веток набрать — внезапно навалилась тьма. Или показалось, что внезапно навалилась, были еще скорее серые сумерки, которые пылавшие костры сгустили в непроглядную тьму. «Рано», — подумал Юрген и сказал вслух:
— Товарищи, давайте побережем дрова, до утра время долгое.
Никто не стал спорить. Через час костры опали, но угли светились красным, пыша жаром. Юрген посмотрел в сторону дальнего поста. Такое же светящее пятно на земле, вокруг три безголовые фигуры. Одна фигура сделала два шага в сторону и растворилась во тьме. Теперь тьма была настоящая. Юрген поднял взгляд к небу — ни звездочки, только свет луны с трудом пробивается сквозь облака. Новый взгляд на дальний пост — из тьмы выплыл какой-то ком, накатил к костру, обернулся солдатом с пуком еловых лап. Бросил одну в костер, сразу взметнулось пламя, яркий свет ударил по глазам. «Хорошая идея, — подумал Юрген, и еще: — Пожалуй, пора».
Он отошел чуть в сторону, собрал ветки, на которых сидел днем. Это были его ветки, настолько его, что никто не смел к ним прикоснуться. Потом он подошел и бросил их в костер.
— Чтобы костер не затух, — сказал Юрген, пресекая ненужные вопросы.
Их и не последовало, ведь это были его ветки. И он не хотел, чтобы что-нибудь его оставалось здесь. Чтобы никогда сюда не возвращаться. Есть такая примета, мать рассказывала.
Юрген повернулся спиной к костру до того, как взметнулось пламя. Бросил взгляд на один пост, на другой. Показалось, что часовые во все глаза смотрят на него. «Спокойнее, — сказал он себе. — Это только кажется. Да если и смотрят, что они видят?» Он скосил взгляд на ограждение со стороны леса, не увидел ни веревки, ни леса, одну темную стену. «Вот и меня не будет видно».
Кто-то захотел подойти поближе к костру. Юрген уступил ему место, потом сделал шаг в сторону, и второй, и третий. Никто даже головы не повернул. Он развернулся и, не таясь, пошел к ограждению. Остановился, вроде как помочиться, кинул прощальный взгляд через плечо — все тихо, пригнулся, поднырнул под веревку и, не разгибаясь, побежал по протоптанной ими дорожке.
Он не пробежал и двадцати шагов, как получил удар по ногам и свалился, уткнувшись лицом в жесткий наст. «Сейчас повяжут», — подумало левое полушарие. «Пусть попытаются», — откликнулось правое. Он тихо подобрался, готовясь отразить нападение. Но вокруг тоже было тихо, лишь где-то вдалеке потрескивали сучья. Нога нащупала что-то твердое, продолговатое, стелющееся вдоль земли. Корень! Споткнулся! Черт подери! Юрген медленно поднялся. Ну и темень! Это, наверно, после костра, подумал он, пока глаза привыкнут. Не ждать же! Он опустил веки, сильно нажал пальцами на глазные яблоки — средство верное. Открыл глаза — все то же! Хоть глаз выколи. Чуть не выколол — сделал несколько шагов, нащупывая ногами тропинку, и напоролся на сучок. Ощущение было такое, что пропорол щеку под глазом до скулы, так саднило. Опустился на корточки, нащупал в сторонке нетронутый наст, отломил кусок, приложил к скуле, вроде отпустило. Поднялся, пошел дальше по дорожке, выставив вперед руки. Нога с хрустом провалилась в наст, кончилась дорожка — недалеко он ушел, однако. Подхлестнутый этой мыслью, он рванул вперед и тут же уперся в стену кустов. Редкий лес вдруг обернулся непроходимой чащобой. Он стал продираться — треск на всю округу. Юрген замер. Сзади донесся уже знакомый треск. Он оглянулся. Совсем близко, так показалось, полыхал костер на посту у лагеря, вокруг него — три фигуры, трещат еловые ветки.
Юрген опустился на карачки и пополз вперед, руками нащупывая проходы в зарослях. Ветки били по каске, ну так для того она и нужна. С каждой минутой он передвигался все быстрее, то ли приноравливался, то ли лес редел. Юрген поднял голову. Так и есть, его заносило вправо, все ближе к опушке леса. Пост позади едва виднелся. Еще немного вперед и вправо — и можно будет встать во весь рост, а там и бегом припустить, черт с ним, с треском.
Он вскоре и встал и тут же бросился ничком на землю. Где-то слева вдруг вспыхнул фонарь, заметался по деревьям.
— Стой, кто идет? — раздался грозный голос.
— Свои. Смена.
— Да вижу, что свои. Чужие, чай, с фонарями не ходят.
— А что им здесь делать, чужим-то?
— Тоже верно.
Фонарь проплыл несколько метров в воздухе, осветив двух часовых с винтовками с примкнутыми штыками, и потух.
— Табачку не найдется?
— Откуда! Весь выкурили. А вы с собой не принесли?
— Свой мы всегда успеем покурить.
— Чего припозднились-то?
— Куда там припозднились! Раньше времени пришли!
— А нам показалось, что рассвет скоро.
— Какой рассвет?! Полночь. Ну как тут — тихо?
— Тихо. Душа отдыхает. Вон только в кустах кто-то ломится, кабан али косуля.
— А вот мы сейчас посмотрим!
Резко зажегся фонарь, луч света ударил в сторону Юргена, прошелся по кустам, скользнул по самой спине — и потух.
— Никого. Эх, жаль, вот кабы днем. Мы бы его из винтаря враз достали. Любишь кабанину?
— Мясо, оно и есть мясо. Его бы побольше.
— Мяса много не бывает.
— Как и водки.
— И табаку. Табачку не найдется?
— Спрашивал уже. Нет. Ну, мы пойдем.
— Бывайте.
Юрген подождал, пока стихли удалявшиеся шаги, и пополз в сторону просвета, к опушке леса. Иногда под коленку попадалась сухая ветка, раздавался громкий треск, разносившийся по всему лесу. «Я — кабан», — говорил себе при этом Юрген и продолжал ползти. Вот и опушка. Он привалился спиной к крайнему дереву, лицом к обширному полю. Надо было перевести дух и подумать.
В лес соваться было нельзя, там были иваны, где-то поблизости, то-то они секреты выставили. Схорониться в округе в ожидании рассвета тоже опасно, а ну как поутру часовые решат на кабаньи следы посмотреть, а увидят человечьи. Свиснут товарищей, те враз догонят, выспавшиеся, сытые (после каши с мясом, подал голос желудок). Нет, надо в поле подаваться и идти, идти, уходить как можно дальше. Конечно, когда рассветет, он в поле как на ладони будет. Но, с другой стороны, к утру он черт-те где будет, к утру он, может быть, до своих добредет. От «своих» потеплело на сердце. Свои — они и есть свои, какие бы они ни были.
Юрген решительно поднялся. В поле!
