ЛИПОВЫЙ НЕМЕЦ
Многие офицеры уверены, что их ждет смерть, и хотят продать свою жизнь как можно дороже.
Офицер по национал-социалистическому воспитанию Гитлеру. апрель 1944 г.
Из грязного окна бара Хейно Порта видит бегущего из банка финского капрала с пистолетом в одной руке и серой коробкой в другой. По пятам за ним следуют два солдата, появившиеся из вращающихся дверей. Они бегут по улице со всех ног.
— Как думаешь, поддельный чек? — с любопытством спрашивает Малыш.
— Что-то вроде этого, — задумчиво отвечает Порта. — Обычно из банка не выходят с пистолетом в руке!
— Черт возьми, ограбление! — радостно кричит Грегор и высовывается из двери, чтобы посмотреть, куда делись трое солдат с пистолетом и серой коробкой.
— Я знаю, где они, — говорит Малыш с лукавой улыбкой. — Пошли, спросим, что у них за добыча.
Троих солдат находят в нелегальном кабаке.
— Сколько мы получили с этого? — отеческим тоном спрашивает Порта, приставляя дуло «парабеллума» ко лбу ближайшего.
Капрал, здоровенный человек со злобным лицом, плюет на пол и спрашивает Порту, не надоела ли ему жизнь.
— Я спросил — сколько? — презрительным тоном повторяет Порта, спуская предохранитель.
— Мы еще не считали, — отвечает сержант, очень похожий на полевую мышь.
— Тогда давайте считать, — довольно усмехается Малыш и тянется к коробке. Какой интерес иметь деньги, если не знаешь суммы?
Крышка слетает с треском.
— Теперь все ясно, — хрипло кричит Грегор и подбрасывает в воздух пачку бумаг с изображением финского льва.
Похожий на мышь сержант валится грудью на стол, его душат рыдания. Здоровенный капрал разбивает три стула в щепки за неимением лучшего.
— Ну и дельцы! — говорит с язвительным смехом Порта. — Стянули облигации военного займа, которые даже еще не выпущены в обращение! А бумага такая жесткая, что не годится и на подтирки!
На другой день этих троих расстреливают в назидание всем остальным. Казнь происходит на плацу артиллерийских казарм. Преступников ставят к стене бани. Расстрел производит команда финских егерей. Они приехали на велосипедах и прислонили их к стене авторемонтной мастерской.
Поскольку Малышу всегда хотелось иметь велосипед, он крадет два, пока их владельцы расстреливают грабителей банка.
Мы долго пользовались этими велосипедами.
В канцелярии пятой роты в Титовке царит невыносимая скука.
Хайде временно назначили старшим писарем роты. Меня поставили разбирать личные дела. Кроме того, гауптфельдфебель Гофман использует меня в качестве посыльного. На раненую ногу мне больно ступать, но его это не беспокоит.
— Физические нагрузки, — заявляет он, — придают человеку здоровый дух в здоровом теле. Благодари Бога и скверного русского стрелка, что не остался совсем без ноги!
Усмехается и выпускает мне в лицо клуб сигарного дыма.
Мне пробило икру осколком снаряда. Год назад меня немедленно отправили бы в госпиталь, могли даже дать отпуск по ранению. Но эти прекрасные времена миновали. Теперь две-три недели работы в помещении — и тебя объявляют «годным к несению строевой службы».
Гауптфельдфебель Гофман где-то раздобыл американское кресло, которое может и вращаться, и качаться. Он сидит на нем, как на троне, водрузив громадные ноги на стол. Вертит во рту громадную сигару. Бросает на нас начальственный взгляд и наливает себе большую порцию водки.
— Если вы, жалкие тюфяки, когда-нибудь дослужитесь до гауптфельдфебелей, то сможете тоже позволить себе слегка опохмеляться по утрам!
Его прерывает телефонный звонок, громкий, резкий; звонить так могут только армейские телефоны. Трубку никто не снимает. Мы молча смотрим на аппарат.
— Унтер-офицер Хайде! Черт возьми, почему не отвечаешь на звонок? — орет Гофман. — На кой черт, по-твоему, ты здесь?
— Пятая рота, на проводе унтер-офицер Хайде!
Послушав несколько секунд, Хайде передает трубку Гофману. Шепчет:
— Падерборн, Werhkreiskommando.
— Гауптфельдфебель Гофман, пятая рота! — самоуверенно кричит он, но в мгновение ока его голос становится подобострастным. — Так точно, герр оберст-лейтенант, — Гофман соскакивает с американского кресла и то краснеет, го бледнеет. — Тут, должно быть, какая-то ошибка, — нерешительно произносит он. — Унтер-офицер Бирфройнд давно погиб. Пал за фюрера и отечество. Наполовину еврей? Невозможно, герр оберст-лейтенант. Здесь ошибки не может быть. Этот ублюдок погиб как еврей после путешествия в газовую камеру! Прошу прощенья! Слушаюсь! Буду выбирать выражения, герр оберст-лейтенант! — Будь у Гофмана хвост, он бы вилял им. — Никак нет! Унтер-офицер Мюллер жив и здоров. Служит здесь, в нашей роте. Ведет бухгалтерию. Очень хорошо исполняет свои обязанности, недавно представлен к производству в фельдфебели. Да, конечно, герр оберст-лейтенант. Фотографию? Немедленно вышлю. Прикажу ему сфотографироваться под всеми возможными углами. Лично займусь этим, герр оберст-лейтенант. — Несколько секунд слушает в смятении, переступая с ноги на ногу. И завершает тихим голосом: — Так точно, герр оберст-лейтенант, возможность таких чудовищных преступлений будет тщательно расследована.
Гофман кладет трубку так осторожно, словно она стеклянная. Тупо таращится на нас, словно не может поверить собственным ушам. Безвольно валится в американское кресло, от нагрузки оно откидывается назад, и гауптфельдфебель падает на пол.
— Проклятая иностранная еврейская штука! — Он злобно бранится на кресло, потирая копчик. Лихорадочно роется в бумагах на своем столе. — Найди Порту и Вольфа, — кричит он мне. — Быстро! Шевели ногами, охламон! Положение ужасное! Если быстро не выпутаемся, то еще до конца недели отправимся в Торгау!
Я бегу рысцой выполнять его приказ. Нахожу Вольфа в цейхгаузе, он вертит ручку арифмометра.
— Пошел вон! — кричит мне Вольф, когда я вхожу. Волкодавы поднимаются с пола и оскаливаются.
— Дело важное! — кричу я, нервозно пятясь к двери под жадными взглядами громадных собак.
— Важное? Для кого? — спрашивает Вольф, не поднимая глаз от арифмометра. — Наверняка не для меня!
— Звонили из Падерборна! Там выяснили что-то, связанное с Бирфройндом и Мюллером!
— Не мое дело, — бесцеремонно решает Вольф. — Передай Гофману привет и скажи, что если ему от меня что-то нужно, пусть приходит сюда! Главный механик не станет плясать под дудку какого-то гауптфельдфебеля!
Порта сидит в сауне с тремя женщинами-военнослужащими.
— Падерборн! — усмехается он пренебрежительно. — Werhkreiskommando! Ну их к черту! Я ни разу не слышал ни о каком Бирфройнде! Все евреи, каких я знаю, либо за границей, либо в концлагерях, ждут своей очереди в газовую камеру. Мюллера знаю несколько лет. Отличный немецкий солдат. Его родословная восходит к тем временам, когда проламывание черепов дубинами было обычным воскресным времяпрепровождением!
— Идут они? — отрывисто спрашивает Гофман, когда я возвращаюсь.
— Герр гауптфельдфебель, они сказали, что не придут!
Он непонимающе таращится на меня, на лице появляется такое выражение, будто в него выстрелили.
— Значит, эти двое ублюдков наотрез отказались прийти? Ступай, охламон! — кричит он голосом, напоминающим лай громадной собаки. — Кишки вырву, если не вернешься с этими сыновьями шлюх!
Порта выходит мне навстречу широким, размеренным шагом.
— Где он прячется, этот хмырь, который хочет видеть меня? — высокомерно спрашивает он, поправляя желтый цилиндр.
Я молча указываю на закрытую дверь ротной канцелярии. Не обращая внимания на табличку «ПОСТУЧИТЕ И ЖДИТЕ», Порта громко стучит в дверь и входит так же беззвучно, как Т-34, проламывающий путь через фабрику оловянной посуды. Щелкает каблуками и кричит во весь голос:
— Герр гауптфельдфебель, обер-ефрейтор Порта, пятая рота, второе отделение, первая группа, прибыл по вашему приказанию!
— Кончай дурачиться, — шипит Гофман. — И не кричи. Здесь кричу только я!
Он откидывается на спинку американского кресла и видит в окно главного механика Вольфа, идущего через грязный плац, прыгающего с одного сухого места на другое, чтобы не испачкать шитые вручную офицерские сапоги, стоившие пятьсот пятьдесят марок. «О, Господи, — мысленно молится он, — пусть он шлепнется задницей в эту грязь!»
Но Бог не на стороне Гофмана. Вольф прыгает на цыпочках, выбирая безопасный путь к сухому месту, где останавливается, встав на большой камень.
Китаец Ван подбегает с суконкой, чтобы старательно отчистить дорогие сапоги. Вольф считает их важной частью своего образа. Начищенные до блеска, шитые вручную сапоги представляют собой внешний признак большого человека. В казенных сапогах ходят только недочеловеки и простофили. Он без необходимости одергивает шитый на заказ темно-серый мундир.
— Хайль Гитлер! — говорит он с иронией, входя в канцелярию. Без разрешения берет одну из сигар Гофмана.
Гофман не пытается скрыть своих чувств. Он с величайшим удовольствием вогнал бы эту сигару ему в глотку.
— Не припоминаю, чтобы ты выплатил последнюю четверть долга с процентами, — начинает Вольф, протягивая жадную руку.
— Сегодня у нас разговор о более важных делах, — высокомерно обрывает его Гофман.
— Представить не могу более важных, — отвечает Вольф, усаживаясь на край письменного стола. — Но, может, ты хочешь, чтобы мой сборщик долгов нанес тебе визит?
— Сколько? — угрюмо спрашивает Гофман, чеша за ухом.
— Прекрасно знаешь, сколько, — лукаво улыбается Вольф, — и слышал, что произошло со штабс-вахмистром Бринком, который просрочил на две недели уплату долга с процентами!
— Ростовщик! — рычит Гофман, мышцы его лица нервозно подергиваются. Он знает, что штабс-вахмистр Бринк лишился уха при загадочных обстоятельствах и получил его обратно бандеролью по военно-полевой почте. Говорили, что это сделали партизаны, но на самом деле устроили ростовщики. И не в первый раз.
Гофман открывает ящик стола и протягивает Вольфу большой серый конверт.
Вольф тщательно пересчитывает купюры и разглядывает каждую на просвет.
— Думаешь, я напечатал их сам? — язвительно спрашивает Гофман.
— Нет, для этого ты слишком глуп! — развязно отвечает Вольф. — Ты из тех, кто принимает такие деньги!
— Мне звонили из Падерборна, — уныло говорит Гофман. — Сортир в огне!
— Вызови пожарников, — невозмутимо предлагает Вольф. — Это их забота!
Порта сгибается от смеха и колотит кулаками по столу.
— Веселитесь, да? Сейчас спуститесь на землю, — угрожающе предсказывает Гофман. — Звонил сам «Задница в сапогах». Подделка личных документов дело серьезное. За это можно лишиться головы! В лучшем случае получить очень долгий тюремный срок.
— Мы станем отправлять тебе посылки на Рождество, пока будешь сидеть в Торгау, — обещает Вольф, — и, кроме того, дадим письмо для Железного Густава с просьбой, чтобы он был не слишком суров к тебе.
— Если я попаду в Торгау! — орет во весь голос Гофман и становится похожим на перегретый котел, в котором нужно открыть клапан, — то попадете и вы. Все вы! Я выложу все, что знаю, и о чем догадываюсь! Кстати, известно вам, что торговля на черном рынке карается смертью?
— Что ты говоришь! — весело улыбается Вольф.
— Может быть, герр гауптфельдфебель знает кого-то, кто торгует на черном рынке? — спрашивает с лицемерной улыбкой Порта.
Вольф восторженно ржет.
— Не зли меня, Порта! — угрожающе говорит Гофман и снова садится в американское кресло. — Я сотру тебя с лица земли, дерьмо ты эдакое!
Достает из ящика стола блестящий от масла пистолет и наводит его то на Вольфа, то на Порту.
— Почему бы тебе не начать с себя? — подтрунивает над ним Вольф. — Для роты стало бы одной проблемой меньше!
— Гауптфельдфебель не должен терпеть такого обращения! — орет, выйдя из себя, Гофман. — Оскорби меня еще раз в присутствии подчиненных — и тебе придется об этом пожалеть! Ты главный механик пятой роты, а я — пятая рота!
— Можно к тебе прикоснуться? — спрашивает с деланным благоговением Вольф и протягивает руку. — Ты большой человек, но, знаешь, происшествия могут случаться и с большими людьми!
— Он может, например, взлететь на воздух, — говорит Порта, обнажая единственный зуб.
— Вы угрожаете смертью своему гауптфельдфебелю?! — рычит Гофман и стучит по столу пистолетом. — Я могу запросто отдать вас под трибунал! Посмотрите на списки своих преступлений. От них любой адвокат хлопнется в обморок. — Листает личное дело Порты. — После трех месяцев службы на армейском складе боеприпасов в Бамберге ты попал в армейскую тюрьму в Хойберге, так как командование решило, что тебя нельзя оставлять на свободе. Хищения и поджоги! Неоднократные. С начала до конца: лживый, ненадежный, хитрый и так далее. — С гримасой отвращения сует дело Порты обратно в ящик стола. — Вот, можешь прочесть свое, — говорит он, придвигая к Вольфу его личное дело.
— Я видел дела и похуже, — гордо усмехается Вольф. — Вот, смотри! Тут сказано, что я превосходный организатор.
— Черт бы побрал эту роту, состоящую из воров, мошенников и рецидивистов, — яростно орет Гофман, шелестя страницами личных дел. — Вот дело этого еврейского ублюдка, — кричит он, бросая папку на стол. — Я оберну его обрезанный еврейский член ему вокруг шеи и объясню, что немцем не становятся от замены еврейской фамилии на Мюллер! Я всегда был против этой треклятой фальсификации. Я предупреждал вас! А теперь тучи сгустились!
— Так вот в чем дело, — громко смеется Вольф. — Не забывай, что хотя документы подделали мы, ты поставил под этим мошенничеством свою нелепую размашистую подпись. — Насмешливо помахивает листом бумаги. — Здесь написано: «Исправленному верить. Гауптфельдфебель Гофман». Эту подпись не спутаешь ни с какой другой. Четкий, красивый почерк.
Гофман словно бы стал занимать в своем американском кресле меньше места. Кажется, он постепенно худеет.
— Это фальсификация документов, — еле слышно говорит он. — Мы превратили этого еврея Бирфройнда в Мюллера, чистого немца. Господи, это серьезно. Точно так же можно превратить эсэсовского Генриха в еврея. Если только это выйдет наружу…
— Кто сказал, что выйдет? — спрашивает Вольф. — Ты не собирался объявлять об этом в газетах, так ведь?
— Никакой фальсификации документов нет, пока она не доказана. Например, чистосердечным признанием, — беззаботно заявляет Порта. — Только у кого хватит дурости признаваться в этом? Бирфройнд, немец с еврейской кровью, он же Мюллер, наверняка будет держать язык за зубами. Давайте как следует обдумаем это дело!
— Да, ради бога, давайте обдумаем! — кричит Гофман, в душе у него пробуждается надежда. — Что скажешь, Вольф? Ты, если захочешь, можешь представить черное белым!
— Ничего не знаю об этом деле, — холодно говорит Вольф. — Никогда о нем не слышал!
— Я тоже, — говорит Порта, весело улыбаясь.
— Как это понять? — недоверчиво спрашивает Гофман, чувствуя себя так, будто идет по тонкому льду.
— Все очень просто, — говорит Вольф с лукавым выражением в тусклых зеленых глазах. — Ты росчерком пера превратил еврея в немца. И представил его к производству в фельдфебели. Еврей-фельдфебель в великой немецкой армии! Это нечто! Ребята на Принц-Альбрехтштрассе, узнав об этом, начнут действовать так быстро, будто кто-то натолкал им пороха в задницу!
— А кто сообщит им? — испуганно спрашивает Гофман.
— Те, кто звонил тебе из Падерборна, — саркастически улыбается Вольф.
— «Задница в сапогах» терпеть не может гестаповцев! Он ненавидит их, — уверенно говорит Гофман.
— А кто сказал, что он любит евреев? — коварно усмехается Вольф. — Особенно того, кто становится фельдфебелем по поддельным документам?
— Я сам не люблю евреев, — признается Гофман. — И какого черта я помог одному из них стать немцем?
— Он хорошо считает, — язвительно отвечает Вольф. — Без него ты давно попал бы под трибунал за растрату. Ни для кого не секрет, что ты едва способен сосчитать до двадцати! Умеющий считать еврей для тебя как манна небесная!
— Эти документы в Падерборне исчезнут, — заявляет Порта, разрывая экземпляр устава пополам.
— Каким образом? — спрашивает Гофман, увидев соломинку, за которую можно ухватиться.
— Таким, — отвечает Порта, потирая друг о друга большой и указательный пальцы; это международный жест, означающий переход денег из одних рук в другие.
— Ерунда, Порта. Оберст-лейтенанта Вайсхагена подкупить нельзя!
— И не нужно, — отмахивается от этого возражения Порта. — Он всею лишь оберст-лейтенант. У нас есть один псевдонемец, а я знаю в Падерборне не одного представителя именно этого племени. Если эти ребята совместно подумают, то раздавят этого жалкого немецкого оберст-лейтенанта, как паровой каток!
Гофман смотрит на Порту с восхищением.
— Обер-ефрейтор Порта, из тебя получился бы хороший унтер-офицер. Может, подпишешь контракт на двадцать четыре года службы?
— Не могу, герр гауптфельдфебель, меня ждут в Берлине.
— Давай сюда этого псевдонемецкого ублюдка, — рычит Гофман, — он должен быть способен разобраться в этом деле. Из-за него же все. Марш! — выталкивает он меня из двери.
Этот «моисеев драгун» сидит с одним из поваров, унтер-офицером Бальтом, и глодает оленью голяшку, макая ее в миску с чесночным соусом.
— Гофман томится желанием тебя видеть, — говорю, принимая обжигающе горячий кусок оленины.
— Что ему нужно? — небрежно спрашивает Мюллер, откусывая большой кусок мяса.
— Звонили из Падерборна, спрашивали, как получилось, что ты стал немцем. — Гофман уже несколько раз сваливался из своего американского кресла.
— Документы у меня первоклассные, — говорит Мюллер, выпивая большой стакан пива. — Налей еще, — говорит он унтер-офицеру Бальту, обмакивая кусочек хлеба в чесночный соус. Чавкает он, как голодная свинья. Жир стекает от уголков рта на подбородок.
Бальт приносит еще пива и колоду карт. Гофману будет полезно немного остыть. Так или иначе, кто может сказать, сколько нужно времени на поиски «моисеева драгуна»? Бухгалтер в звании унтер-офицера может быть где угодно.
— Прохлаждались, да? — злобно орет Гофман, с подозрением сверкая на нас глазами, когда мы через час входим в ротную канцелярию. — Что ели, черт возьми? У тебя вся еврейская рожа в жире! Разве не знаешь, что евреям запрещено есть немецких свиней? Немецкие свиньи для немцев! Чем, черт тебя побери, занимался все утро?
— Проводил инвентаризацию, — спокойно отвечает Мюллер.
— Какую инвентаризацию? — недоверчиво рычит Гофман. — Ты давным-давно все пересчитал! Ты уже два года все пересчитываешь на складах!
— У нас недостача боеприпасов, — отвечает Мюллер с таким видом, будто это что-то неслыханное. Недостача боеприпасов существовала всегда с тех пор, как первый немецкий солдат начал пользоваться огнестрельным оружием.
— Недостача боеприпасов?! — яростно кричит Гофман. — Спятил? На кой черт, по-твоему, я держу тебя?
— Недостает двух ящиков винтовочных патронов, — с удовольствием отвечает Мюллер, — и бесследно исчезли сорок гранат.
— Каких гранат? — рычит Гофман. — Выражайся точнее! Ты не в синагоге!
— С длинной ручкой, — устало вздыхает Мюллер. — Должно быть, их украли!
— Проверял склады главного механика Вольфа? — обвиняюще спрашивает Гофман.
— Пусть только попробует, — говорит с угрозой в голосе Вольф. — Тогда у него будет недоставать не только крайней плоти, но и половины шкуры!
Гофман удрученно валится в свое американское кресло. Он забыл, что спустил защелку, и снова чуть не валится задницей вверх.
— Чертов еврей! — бранится он, с трудом обретя равновесие. — Слушай, Бирфройнд, Мюллер или как там тебя теперь! Прекрасно знаешь, что если бы не я, ты давно превратился бы в кучку пепла и три куска дешевого мыла! В Падерборне заглянули в твое личное дело. Пока что оно не пошло Дальше оберст-лейтенанта; правда, это оберст-лейтенант Вайсхаген. Теперь ты позвонишь фельдфебелю, который заведует отделом личного состава. Фамилия его Бернштейн, и я готов держать пари, что между пальцами ног у него все еще сохранился песок Синайской пустыни! Расшевели его. Скажи, что попал в беду, и он должен тебе помочь. Под угрозой находится не только еврейская кровь, но и драгоценная немецкая!
Притом по твоей вине! Усвой это своими склерозными мозгами. А теперь звони! Не беспокойся о том, сколько это стоит. Платить будет армия. Только говори! И в твоих интересах, чтобы разговор принес хорошие результаты!
Мюллер долгое время не может дозвониться до Падерборна. Наконец ему это удается.
— Хочешь поговорить с Бернштейном, да? — звучит в трубке радостный писклявый голос. — Опоздал на час! Он уехал! Попробуй позвонить через три недели!
— Спроси, куда уехал, черт возьми! — рычит Гофман, слушающий по отводной трубке.
— У вас есть его адрес? — вежливо спрашивает Мюллер.
— Есть, конечно. Думаешь, мы здесь не знаем, что делаем? — фыркает радостный голос. — Зачем тебе его адрес?
— Я хочу связаться с ним.
— Невозможно! Его здесь нет! — раздается из Падерборна радостный выкрик.
— Тогда где он? Вы должны знать, куда он уехал. Если все рухнет, вы должны знать, где искать его.
— Если все рухнет, он ни за что не вернется, — смеется падерборнец. — Думаешь, он идиот? Он уехал в отпуск. Возможно, проходит курс лечения в Бад-Гаштейне. Говорил, что, может, поедет туда. Бывал там когда-нибудь?
— Нет, ни разу, — стонет Мюллер, готовый бросить все это дело.
— По слухам, замечательное место, — сообщает веселый падерборнский унтер-офицер. — Лежишь целый день в теплой грязи и укрепляешь силы едой. Вот идет начальник. Позвони через три недели, приятель, и если Бернштейн не утонет в грязи, то, может быть, будет здесь.
Раздается звонок. Связь прервана.
Гофман вскакивает из американского кресла и пытается ударить пинком ротную кошку. Как обычно, промахивается.
— Вот, значит, до чего дошло! — визжит он, как безумный. — Евреи едут в отпуск, разгуливают в Бад-Гаштейне, принимают грязевые ванны и пьют воды, а нам, немцам, отказывают в отпуске, потому что отечество в опасности. В жизни не слышал ничего худшего. Теперь начинаю по-настоящему верить, что мы не выиграем эту войну!
— Бог весть, что скажет на это рейхсфюрер, — недоумевающе произносит Юлиус Хайде.
— Закрой пасть, унтер-офицер Хайде. Этого твоему жалкому немецкому умишку ни за что не понять! Мюллер, ты не поступил бы так, правда? Не поехал бы в Бад-Гаштейн, не стал бы делать грязевые ванны еще грязнее? Божественный фюрер! Дальше ехать некуда! Ладно, за дело. С этим негодяем из Падерборна разберемся потом. Скольких еще псевдонемцев ты знаешь в Падерборне? Шевели мозгами! Думай! Напряженно, словно тебе нужно вспомнить весь Талмуд и переписать его! Снимай трубку, охламон, поднимай синагогу на ноги!
— Может, попытаться позвонить вахмистру Залли в Wehrkreiskommando? — задумчиво предлагает Мюллер. — Человек он очень славный.
— Плевать, славный он или нет, — кричит, выйдя из себя, Гофман. — Он должен нам помочь. На карту поставлены наши жизни и свобода. Объясни это ему!
Порта, привалясь к умывальной раковине, мурлычет под нос хор узников из «Набукко» и пристально разглядывает себя в зеркале.
— Перестань ныть, — кричит Гофман, — и хватит пялиться на свое отражение! Это лишь вызовет у тебя дурные мысли! Я только разрешил стоять «вольно», я не сказал, что можно смотреться в зеркало!
На то, чтобы связаться с вахмистром Залли, у Мюллера уходит почти час.
— Уничтожить список личного состава? — говорит Залли, когда ему объяснили суть дела. — Можно, только что я буду с этого иметь?
— В какие времена мы живем, — стонет Гофман, прижимая к уху отводную трубку. — Теперь этот чертов сын пустыни хочет нажиться на помощи людям в беде!
— Что можно обещать ему? — спрашивает Мюллер, глядя на Вольфа и Порту.
— Десять банок свиной тушенки, — щедро предлагает Порта.
— Нет, нет! — возражает Гофман. — Евреи не едят свинины!
— У меня есть несколько уродливого вида русских пишущих машинок, — говорит Порта. — Как думаете, хотел бы он печатать на русской машинке? На них наверняка будет большой спрос после войны!
— У него есть какие угодно машинки в штабе, — раздраженно отвергает эту идею Гофман. — Немецкие. Подумай еще, Порта!
— Польские яйца, — предлагает Порта, приподняв бровь. — Возможно, он один из охламонов, которые любят есть омлеты, полагая, что яйца увеличивают мужскую силу!
— Это мысль, — веселеет Гофман. — Давайте предложим этому ублюдку десять коробок яиц, чтобы его вялый член мог твердеть чаще.
— Десять коробок яиц, — щедро предлагает Мюллер.
Вахмистр Залли долго и искренне смеется.
— Понимаешь, до чего ты комичен? — спрашивает он, когда к нему возвращается дыхание. — У нас столько яиц, что мы уже начинаем сами высиживать цыплят. Дабы немного помочь твоему мыслительному процессу, сообщаю, что нам только что доставили информационный бюллетень в трех экземплярах. В прошлую субботу двух фельдфебелей расстреляли за фальсификацию документов. Что предложите теперь? Но только не яйца!
Мюллер с жалким видом смотрит на Вольфа.
— Это чуть ли не шантаж! — злобно рычит Вольф.
— Чего ты ждешь от еврея? — спрашивает Гофман. — Адольф прав. Они только и хотят угнетать нас, немцев.
— Предложи ему ящик шотландского виски, — нехотя бормочет Вольф. Он интуитивно сознает, что вахмистра Залли задешево не купишь.
— Можешь получить ящик настоящего шотландского, — передает Мюллер сообщение по телефону.
— Это пойдет, —довольно усмехается Залли. — Нет ли там поблизости Вольфа или Порты?
Гофман отрицательно качает головой и подмигивает.
Мюллер понимает.
— Нет, а зачем они тебе?
— Когда увидишь их, спроси, не хотят ли они купить дикого кота? У меня есть один из этих дьяволов. Если кто из них интересуется, могу прислать это чудовище почтовым самолетом. С оплатой доставки.
— С какой стати кому-то понадобится дикий кот здесь, за Полярным кругом? — удивленно спрашивает Мюллер.
— Если у тебя есть враги, он разделается с ними в два счета. Если станет еще более свирепым, чем сейчас, обратит в бегство целую пехотную дивизию. Подожди, не вешай трубку!
Вскоре из трубки слышатся шипение, фырканье и рычание.
— Что скажешь? — с гордостью спрашивает Залли. — Слышишь, какой свирепый? И это он еще в нормальном настроении. Раздразнить его слегка — и никто, кроме меня, не посмеет остаться в штабе. Если выпустить из клетки, в Падерборне тут же не останется гарнизона. Отправить его вам? Можно будет не выставлять часовых на ночь.
— Не нужны нам здесь дикие коты, — кричит Гофман. — Скажи ему, что мы сегодня отправим виски!
— Мы? — надменно рычит Вольф. — Можно подумать, у тебя оно есть!
— Дикий кот, — с удовольствием произносит Порта. — Это один из тех зверей с острыми, треугольными ушами?
— Совершенно верно, — отвечает Вольф, — от этих зверей нужно держаться подальше. Брось такого в ад, так дьявол и его бабушка дадут деру, оставив свое хозяйство дикому коту.
— Кажется, у меня появилась идея, — говорит Порта, еще пристальнее глядя на свое отражение в зеркале. — Дикий кот! Недурно, недурно!
— Никаких диких котов, — испуганно кричит Гофман. — Понял, Порта? Это приказ!
— Слушаюсь, герр гауптфельдфебель, — рявкает Порта. — Дикий кот, — мечтательно шепчет он чуть погодя и смотрит на Вольфа, тот подмигивает ему.
— Мюллер, есть у тебя еще крючконосые друзья в Падерборне? — спрашивает Гофман, нервозно расхаживая по канцелярии. — Тогда позвони им, пусть соберутся вместе. Ты знаешь это учение. Не рассредоточивай силы. Klotzen, nicht lockern, как учит нас генерал бронетанковых войск Гудериан.
Весь день и большая часть вечера проходят у телефона. Однако, несмотря на все старания, их единственной надеждой остается вахмистр Залли.
Гофман садится в свое американское кресло и водружает ноги на стол.
На другой день в канцелярии роты стоит гнетущая тишина. Мы все подскакиваем всякий раз, когда звонит телефон. Черный, зловещий, он стоит посередине стола перед Гофманом.
Даже если фюрер захочет поговорить лично со мной на любую тему, — рычит Гофман, — меня здесь нет! Вы не знаете, где я и когда вернусь. Ясно, псы?
Перед самым полуднем телефон громко, пронзительно звонит много раз подряд.
— Пятая рота, — отвечаю я.
— Как там у вас дела? — спрашивает масляный голос, который кажется мне знакомым.
— Кто звонит? — спрашиваю.
— Не догадываешься?
— Нет, но твой голос мне знаком.
— Приятно слышать, что узнаешь голос старого друга. Гофман гам? Скажи этому дерьму, что кое-кто хочет поговорить с ним.
Я указываю на телефон и вопросительно смотрю на Гофмана, гот отчаянно трясет головой и указывает в окно.
— Гауптфельдфебеля здесь нет. Что-нибудь передать ему?
— Да, скажи, что вам сейчас, наверно, приходится несладко, но если я не сыграю роль доброго друга и не стану помалкивать о том, что знаю, дела будут из рук вон плохи!
И тут я понимаю, с кем разговариваю. Этот смех узнал бы из тысячи. Штабс-интендант Зиг!
Гофман бледнеет. Видимо, догадался, кто звонит.
— Это штабс-интендант Зиг? — спрашиваю с беспокойством.
— Инспектор тайной полевой жандармерии, — поправляет он. — Меня перевели в гефепо. Вот что происходит, когда человек хорошо делает свое дело и разоблачает преступников, чтобы они понесли заслуженное наказание. Как поживают мои старые друзья, Вольф и Порта? Все еще фальсифицируют документы в соучастии с Гофманом? Я слышал, они заменили ваши эмблемы на звезды Давида!
Гофман несколько раз бесшумно ударяет по столу кулаком. Лицо у него почти зеленое от подавляемой ярости.
— Не понимаю, о чем ты.
— Еще как понимаешь! Думаешь, я не выведал, что за игры у вас идут, пока служил в вашей вонючей роте? Можешь сказать остальным, если они еще этого не знают, что еврею за позволение оставаться живым с документами убитого немца выносится смертный приговор!
— Какое отношение это имеет к нам? — спрашиваю с жутким предчувствием.
Не притворяйся дурачком, — злобно ухмыляется Зиг. — Прекрасно знаешь, что все вы стоите на тонком льду! Если я развяжу язык, то считайте себя счастливчиками, если вам оставят головы на плечах! В лучшем случае получите пожизненный срок в Торгау!
— Сколько будет стоить твое молчание? — отрывисто спрашиваю я.
Гофман постукивает себя по лбу и смотрит на меня так, будто хочет съесть.
Я протягиваю ему телефонную трубку, но он отшатывается, словно она нагрета до красного каления.
— Вот теперь ты говоришь дело. Я хочу пятьдесят тысяч марок, чтобы забыть свой долг перед национал-социализмом, притом хочу получить их в течение суток. Кто-нибудь из вас встретится со мной на тропинке за фортом и передаст деньги. Только не пытайтесь устроить какую-то хитрость!
Я вопросительно смотрю на Гофмана, он заговорщицки шепчется с Портой и Вольфом.
— Нy, так что? — нетерпеливо спрашивает Зиг. — Платить будете? Или прийти и забрать этого обрезанца?
Я снова смотрю на Гофмана. Он кивает с откровенным неудовольствием.
— Хорошо, — отвечаю я. — Мы тебе сообщим, когда придем туда с деньгами. Нужно сперва собрать их!
— Будет разумно собрать их побыстрее!
Зиг с демонстративной резкостью кладет трубку.
— Паршивый шакал, — орет Гофман, и так колотит кулаком по столу, что телефон подскакивает. — Это мерзкое дерьмо нужно убрать с пути! Он опасен!
— Герр гауптфельдфебель, теперь мы должны сохранять спокойствие и ясную голову, — выкрикивает Порта. — Может, нам все-таки нужен дикий кот, — говорит он задумчиво. — Такая тварь способна в два счета превратить человека в фарш!
— Не разумнее ли заплатить ему? — говорит Гофман. — Мы можем наскрести пятьдесят тысяч!
— Я могу, а ты — нет, — надменно говорит Вольф.
— Не забывайте, что я тоже в этом деле, — сухо говорит Порта. — Если придется выкладывать деньги, я внесу половину суммы. Но в принципе я против платы шантажистам. Этот гнусный ублюдок не удовольствуется пятьюдесятью тысячами. Он ненасытен. Мы станем его рабами!
— Эмиль Зиг — грязная, подлая тварь, — негодующе кричит Малыш. — Пошли, наделаем в нем дырок! Такие дела нужно быстро улаживать!
— Паршивая крыса, он считает себя умным, — говорит Порта и плюет на пол.
Гофман с трудом сдерживается. До сих пор еще никто не осмеливался плевать на пол в его канцелярии. В бессильной ярости снова пытается пнуть ротную кошку, но, как всегда, промахивается.
— Он был дерьмом, когда мы терпели его в этой роте, — продолжает Порта и берет без разрешения одну из сигар Гофмана.
— Хватит! — предостерегающе рычит Гофман и запирает коробку с сигарами в ящик с гола.
— Может, если сказать Зигу, что лучше быть старым, чем мертвым, — говорит с улыбкой Малыш, — у него хватит ума попросить о переводе в какое-нибудь отдаленное место?
— И вся эта заваруха ради какого-то чертова еврея! — злобно говорит Гофман. — Порта! Ради бога, найди выход. Как правило, ты быстро соображаешь!
— Давайте выпьем по чашке кофе, — предлагает Порта, без приглашения идет и находит драгоценный запас Гофмана. — Кофе прочищает мозги!
Малыш разносит чашки. Проходя мимо гауптфельдфебеля, козыряет ему.
Порта отпивает большой глоток кофе и с удовольствием оглядывается вокруг.
— Можно как-нибудь вечером пригласить Эмиля прогуляться. В одно из мест с лапландскими девицами. Вы знаете их. Поднимайте стаканы и спускайте брюки! На обратном пути стукнем его по башке и спустим в канализационный люк. Покончим одним махом с ним и его corpus delicti!
При мысли о Зиге в канализации Малыш хватается за живот и громко хохочет.
— У нас на Реепербане был стукач по имени Эмиль. Мы звали его Эмиль-карлик, потому что он был карликом. Мы спустили его в канализацию на Давидштрассе. Сперва хотели бросить в реку, но потом одной из девиц пришла блестящая мысль о канализации. Он ушел вниз с громким хлюпаньем, будто вода в унитазе!
— Похоже, ты знаешь все о таких делах. Может, вы с Грегором займетесь этим? — коварно предлагает Вольф.
— Почему бы тебе не пойти с нами? — спрашивает Грегор, нервно раскачиваясь вместе со стулом. — Как, по-твоему, это нужно сделать?
— Идея насчет канализации неплоха, — говорит Вольф, задумчиво потирая подбородок. — Вы можете, конечно, отправиться прямо в его свинарник и стрелять во всех, кого увидите. Наверняка уложите Зига вместе с остальными.
— На меня не рассчитывайте, — категорически заявляет Малыш. — Как нам уходить, когда в рожках кончатся патроны?
— Что-нибудь подвернется по ходу дела, — шутит Вольф.
— Не пойдет, — решительно отвергает эту идею Грегор. — Слишком опасно.
После долгого совещания Малыш с Грегором соглашаются пойти в Петсамойоки и быстро, основательно выполнить свою задачу.
— Зиг каждый вечер возвращается после службы в свою квартиру на улице Старкайя, — объясняет Порта. — Обычно один. Будет проще простого ухлопать его на аллее Йивескуле. Если выстрелите одновременно, один из вас наверняка погасит его свечу.
— А если с ним будет одна из этих лапландских шлюх? — беспокойно спрашивает Грегор.
— Окажется помехой — стреляйте и в нее тоже, — с важным видом говорит Вольф. — Такие женщины должны понять, что опасно путаться с немцами, особенно из полевой жандармерии. Может, это даже послужит предостережением, шлюхи станут отшивать жандармов, и я буду рад это видеть.
— Не нравится мне план, — с беспокойством говорит Грегор. — Первобытные инстинкты подсказывают, что он негодный. Вдруг там окажется толпа любителей пострелять? Пули летят без разбору, им все равно, кого дырявить.
Они с тревогой влезают в десантную гусеничную машину, которую Вольф организовал для этого дела.
— Действуйте, когда Зиг свернет на улицу Старкайя, — предлагает Гофман. — Там темно, как у вас под касками. Прикончить его будет так же легко, как каннибалу сорвать банан.
— Разве каннибалы едят бананы? — спрашивает Малыш с глуповатым выражением лица.
— Не задавай нелепых вопросов, Кройцфельдт, — резко отвечает Гофман. — Отправляйтесь и уменьшите бремя наших невзгод на одно!
Сворачивая на улицу Тёлё, они видят Эмиля Зига.
— Пресвятая Богоматерь Казанская, вот он! — взволнованно кричит Грегор. Совершает громадный прыжок из машины и идет на него, будто танк на лягушку.
Малыш тут же делает поворот и въезжает на тротуар прямо перед Зигом, тот быстро отскакивает, чтобы не оказаться вмятым в стену. Машина врезается в нее.
— Чего не стоишь на месте, трусливая тварь?! — негодующе кричит Малыш.
Зиг издает хриплый вопль и в отчаянии озирается, ища помощи.
— Черт возьми! — рычит Малыш, выскакивая с пистолетом в руке из кабины.
Зиг резко поворачивается. Он понимает, что происходит, и хватается за кобуру, но кобура нового, элегантного типа и расстегивается с трудом.
Малыш поднимает наган и вытягивает руку в его сторону.
— Хана тебе, гнусная тварь! — злобно кричит он.
Зиг молниеносно падает на землю и закатывается под стоящий грузовик.
— Вызывай похоронную команду, он уже труп! — восторженно вопит Грегор и опускается на колени, чтобы застрелить Зига, полагая, что тот под грузовиком. Но видит только его ноги в офицерских сапогах, так топчущие на бегу подтаявший снег, что он разлетается во все стороны.
Не обращая внимания на прохожих, Грегор стреляет по этим сапогам, но лишь попадает в шины финского артиллерийского грузовика. Вся улица в смятении. С грузовика спрыгивают трое полевых жандармов и открывают огонь не в ту сторону.
Несколько солдат из снабженческого корпуса говорят, что видели, как по улице бежали пятеро русских парашютистов, таща за собой на веревке немецкого генерала.
Малыш с Грегором вскакивают в десантную машину и едут за Зигом, который уже довольно далеко.
Зиг бежит по переулку, слишком узкому для проезда их машины.
— Теперь он попался! — орет Малыш, напоминающий бульдога, который нашел собаку, укравшую у него кость.
Они бегут следом за Зигом, уверенным, что удирает ради спасения жизни. Он клянет себя за то, что занялся шантажом.
Позади него двое убийц, несущихся с шумом двух скорых поездов через туннель, готовых сеять вокруг смерть и разрушение.
— Выходи, подлый пес, чтобы я мог всадить в тебя пулю, — орет Малыш. — Мы укокошим тебя! Будь уверен!
В переулке раздаются два выстрела, пули рикошетом отлетают от стен домов. Переулок длинный, но посреди него есть узкий боковой проход, в котором человек может скрыться, если знает, где он находится. Зиг знает. Несколько дней назад он схватил в этом проходе дезертира.
Зиг видит проход и едва не взлетает в воздух, сворачивая в него.
Через две с половиной секунды Малыш с Грегором пробегают мимо, обрызгивая талым снегом стены домов. Зиг видит только светло-серый котелок Малыша, глубоко натянутый на голову.
Переулок оканчивается стеной, торцовой стеной пятиэтажного дома. Малыш с Грегором замедляют шаг, высекая коваными сапогами искры из мостовой, и в изумлении смотрят на непреодолимую стену.
— Куда делся этот гад? — недоуменно спрашивает Грегор.
— Здесь он не мог перелезть, — отвечает Малыш. — По этой стене не взобраться даже финской кошке. Говорят, что страх может придавать людям крылья, но это такая же чушь, как и многое другое. Этот ублюдок сидит где-нибудь, дожидаясь пули. Помоги ему Бог, когда я вопьюсь зубами в его задницу. Я вырву ему глаза, а потом оторву уши. Какая крыса! Убегать так, когда мы идем застрелить его!
Они бесшумно поднимаются по какой-то черной лестнице и чуть ли не до смерти пугают старуху, спускающуюся с ведром мусора.
Малыш спрашивает, не видела ли она человека, которого нужно застрелить, и старуха швыряет ведро ему в голову. Он падает на спину, сбивает с ног Грегора, и они вылетают во двор.
— Ты уверен, что это был не он? — спрашивает Грегор, стряхивая с шинели картофельные очистки.
— Это была уродливая лопарка, — отвечает Малыш, выковыривая из ушей яичную скорлупу. — Она приняла нас за мусорные баки!
— Неужели мы похожи на мусорные баки? — спрашивает оскорбленный Грегор.
— В темноте легко допустить такую ошибку, — отвечает Малыш, — но Эмиль поплатится и за это! Я оторву ему яйца и затолкаю в его вонючую задницу!
Вскоре они замечают кого-то, стоящего возле стены в глубине переулка.
— Пресвятая Богородица, это он! — кричит Грегор и разряжает наг ан так быстро, что выстрелы звучат автоматной очередью.
Видимый тенью человек исчезает в воротах, оставив большую лужу крови. Кровавые пягна ведут в дом, но постепенно исчезают.
— Мы проделали в нем дырку, — удовлетворенно говорит Малыш и с презрением плюет на кровавые пятна.
— Он истечет кровью, как паршивая крыса, — говорит довольный Грегор.
— Однако если этот ублюдок выживет, нам придется скверно, — с беспокойством говорит Малыш.
— Думаю, можно вернуться и сказать нашим, что мы продырявили эту тварь, — решительно заявляет Малыш. — Кровь не могла вытечь из него, если он не ранен, так ведь?
— Они удавят нас, если узнают, что мы их обманули, — уныло говорит Грегор.
— Кончай ты ныть, — спокойно говорит Малыш. — Если мы проделали в нем недостаточно большую дырку, то вернемся и сделаем дело получше. Только он должен быть мертв. Черт, он потерял, по меньшей мере, пятнадцать литров своей крысиной крови, это больше, чем Бог дает людям!
— Это странно, — соглашается Грегор, — давай посмотрим еще раз. Я бы хотел иметь возможность сказать, что пнул его труп. Но тот, который мы видели, убежал, так ведь? А трупы бегают не особенно часто!
— Может, мы так напугали его, что он будет помалкивать? — говорит Малыш.
— Возможно, — соглашается Грегор, — тогда он переведется куда-нибудь подальше отсюда, чтобы мы не смогли до него добраться, и другие не узнают, что он еще жив. Это знаем только мы двое, и то не уверены. Давай будем искренне верующими. Мы верим, что он мертв!
— Послушай, — нервно говорит Малыш, сдвигая котелок на затылок, — Не думаешь ли ты, что мы ранили кого-то другого и видели его кровь?
— Думаю, так оно и есть, — убежденно говорит Грегор. — Этот тип был выше Эмиля. И, кажется, на нем была финская форма!
— Господи, Господи, — кричит Малыш, складывая руки, словно на молитве. — Давай больше не думать об этом! Если мы ранили какого-то финна, эти северяне пожалуются немецким властям. Эмиль знает, что мы преследовали его, и расследованием займется его отдел. Не нужно быть никаким Шерлоком-чертовым-Холмсом, чтобы выяснить, кто стрелял в этого заполярного героя!
— Ты прав, — уныло говорит Грегор. — Перспектива мрачная. Но в любом случае будем утверждать, что мы его прикончили. Не отходили от тела, пока не нашпиговали его пулями, ясно?
— Надеюсь, ты знаешь, что мы делали, — бормочет, кривя гримасу, Малыш, — только не забывай про Порту и Вольфа! Эти двое коварных типов будут расспрашивать всех и, если Зиг еще жив, наверняка это выяснят!
В этот же вечер на квартире Гофмана устраивается веселый праздник, Малыш и Грегор на нем почетные гости.
— Вот так мы обходимся с шантажистами, — восторженно кричит Барселона. — Никаких разговоров. Молниеносное действие!
Пиво сдобрено сливовицей, и веселость компании поднимается до небывалых высот. Пение слышно даже на позициях русских:
Denn wir wissen, dass nacht dieser
Not Uns leuchter hell das Morgenrot!
— Мы всадили ему пулю прямо между глаз, — с привычной легкостью лжет Малыш и даже сам в это верит. — Пули с чмоканьем входили в него! — похваляется он, с силой ударяя по столу обеими руками.
— И кровь била из него струями, — радостно улыбается Грегор. — Все вокруг было в крови! Она струилась по сточным канавам! Это походило на Стокгольмскую кровавую баню!
— Перед уходом я всадил ему в задницу три пули, — нагло заявляет Малыш, сгибая указательный палец.
— Merde alors! Что вы сделали с трупом? — деловито спрашивает Легионер.
— Бросили в очень глубокий подвал, — с пылкостью отвечает Малыш. — Слышали б вы, как он шлепнулся на дно!
— Надеюсь, ты сможешь найти этот подвал снова? — спрашивает Порта с недоверчивым блеском в глазах.
На другое утро Гофман выводит их на чистую воду.
— Много вчера было крови? — саркастически спрашивает он, встав перед Малышом.
— Много, — заверяет его Малыш. — Литров двенадцать — пятнадцать, не меньше!
— А труп вы бросили в глубокий подвал? — продолжает Гофман.
— Честное слово, — торжественно заверяет Грегор. — Мы слышали тяжелый удар, когда он шмякнулся.
— Тогда, может быть, вам будет интересно узнать, что я только что разговаривал с этим трупом по телефону и что этот труп обещал обратить на нас очень серьезное внимание!
Малыш хочет повернуться и побежать со всех ног, но в живот ему упирается дуло автомата.
— Стой на месте, — угрожающе улыбается Порта. — А то покажу, как лживых ублюдков вроде тебя стирают с лица земли!
— Тут, должно быть, какая-то ошибка, — в смятении мямлит Грегор.
— Конечно! И очень большая! — рычит, скрежеща зубами, Гофман. — Но ясно одно. Я разговаривал с Эмилем Зигом. Может, вам также будет интересно узнать, что поступило сообщение о попытке убийства финского сержанта и что это дело поручено Зигу!
— Скверное дело, — вздыхает Малыш.
— Рассказывайте, — требует Порта, сузив глаза.
— Было темно, как у каннибала в заднице, — объясняет Грегор. — Мы стреляли в какого-то идиота, но, видимо, это был не Эмиль, раз герр гауптфельдфебель разговаривал с ним сегодня по телефону. Не часто бывает, чтобы звонили покойники!
— Нужно его прикончить, — решительно говорит Вольф. — Другого выхода просто нет.
— Еще бы, — замечает Порта. — Он опасен, как кобра в теплой постели, и теперь жаждет нам отомстить!
— А нельзя заявить на него в гестапо? — наивно предлагает вестфалец. — Шантажировать людей — это преступление.
— Ты до того туп, что вообще странно, как до сих пор живешь на свете! — презрительно кричит Малыш. — Только слабоумные просят гестаповцев о помощи!
— Предлагаю устроить налет на его берлогу и отстрелить ему башку, — говорит Грегор, наполняя стаканы пивом из запасов Вольфа.
— До него будет трудно добраться, — говорит Барселона с сомнением в голосе. — Он живет в центре старого форта. Ворота там крепкие, как в тюрьме.
Порта поднимает свой стакан и с жадностью пьет, потом запускает зубы в кусок горячей свинины.
— Я знаю этот треклятый форт. Без большого количества тротила туда не ворваться. При этом взлетит на воздух много людей, но и для нас дело может кончиться внезапной смертью. Дайте мне чашку кофе, я придумаю что-нибудь еще!
— У меня есть план, — говорит Малыш, вертя свой автомат. — Давайте пригласим этого идиота к себе и основательно обработаем. Я знаю способ сделать из него приличного, рассудительного гражданина.
— Не годится, — говорит Порта. — Зиг — жулик и не успокоится, пока не оберст нас до нитки.
— Я могу превратить его в учителя воскресной школы, — самоуверенно кричит Малыш. — Послушайте! Вот замечательный план. Когда он появится, поднесем ему приветственный стакан в память о старых временах. Потом позаботимся о его личном удобстве. Он наверняка захочет сделать педикюр. Я вынимаю свой боевой нож и отрезаю ему мизинец на левой ноге, чтобы ступне было просторнее в его узких офицерских сапогах. Если после этого он не образумится, мы объясним ему, что обе стороны попусту тратят время и лучше разойтись. За дверью обратим внимание, что этот бедняга хромает, потому что на ступнях у него разное количество пальцев. И что делают старые друзья для помощи этой твари? — вопрошает Малыш и с гордостью оглядывает нас.
— Капают кислотой ему на затылок, — великодушно предлагает Порта.
— Нет-нет! Никаких жестокостей, — отвергает это предложение Малыш. — Оставим их нацистам и коммунистам. Мы гуманные люди. Не расстреливаем человека только потому, что он хромает. Нет, мы снимаем с него правый сапог и отрезаем мизинец. Тогда сапоги будут хорошо сидеть и он не натрет мозолей!
— Вряд ли ему это понравится, — говорит Барселона, с нежностью глядя на свои ноги.
— Ну и пусть, — с презрением говорит Малыш. — Но, думаю, после этого он останется с нами ненадолго обсудить дела. Во всяком случае, подумает, что у него еще есть восемь пальцев на ногах, десять на руках, два больших вислых уха и большой безобразный нос посреди рожи, и мы можем избавить его от них.
— Не забывай, что у него еще есть детородный орган, — радостно выкрикивает Порта. — Отрежем его и воткнем ему в рот, чтобы он представил, будто попал в компанию извращенцев!
— Не пойдет, — угрюмо говорит Барселона. — Если не сможем расплатиться с этим ублюдком, чтобы он помалкивал, остается только одно: ликвидировать эту крысу! Это будет первое разумное убийство за всю войну!
— Я тоже так думаю, — соглашается Гофман.
Мы решаем приступить к делу немедленно.
Инспектор Зиг чувствует себя не очень уверенно, покидая свой кабинет. Уходит он рано. Его бросает в жар и холод, когда он узнает, что со склада ночью исчезли десять килограммов тротила. Насколько Зиг знает Порту, именно он мог похитить тротил для эффективной ликвидации.
Он идет в чрезмерном напряжении всех чувств, держась поближе к стенам, прячась за другими людьми. Всякий раз, завидев десантную машину, в ужасе останавливается. Внезапно до него доходит, что шантаж — очень опасное дело.
Зиг испуганно вздрагивает, когда на дороге резко тормозит какая-то машина, и прячется за детскую коляску с двумя плачущими близнецами.
Держа руку на рукоятке пистолета, он крадется по улице. Долго стоит, наблюдая за домом, в котором у него квартира. Входит в него, лишь убедясь, что его никто не подстерегает.
Зиг переодевается в гражданское и поздравляет себя с поистине блестящей мыслью. Эти болваны будут искать человека в ядовито-зеленой форме. Гражданские будут им так же неинтересны, как пучок моркови сытой собаке.
На улице Холланти Зигу снова кажется, что он видит Малыша с Портой, и бедняга достает из кармана пистолет. К его громадному облегчению, это оказываются два обычных пехотинца, которые обхаживают трех финских девушек-солдат. Он уже давно понял, что не может передать это дело кому-нибудь из коллег. Если передаст, то сам окажется за решеткой.
— Черт! — бранится он, с тоской думая, как приятно было бы вести скучную гражданскую жизнь, платить налоги и квартплату и каждый вечер в десять часов ложиться спать с женой с папильотками в волосах.
С этими унылыми мыслями он заходит в бар Хурме выпить чашку кофе и большую порцию коньяка. Это поможет собраться с духом. Больше всего ему сейчас нужна способность ясно мыслить.
В длинной комнате бара всею несколько человек. Полусонная барменша приваливается к стойке. Не говоря ни слова, она подает ему чашку кофе и рюмку коньяка. Зиг втискивается в узкую, тускло освещенную кабинку, обжигает язык горячим кофе и злобно бранится. Бережно выливает напиток на блюдце и дует на него. С прихлюпыванием выпивает, и настроение у него слегка улучшается.
С довольным выражением лица Зиг оглаживает свой черный костюм. Портной сказал ему, что черный цвет элегантен, потому что у него не было ткани другого цвета. Рубашка у него белая. Галстук красный. Государственные цвета — красный, черный и белый. С удовольствием смотрит на штиблеты из лакированной кожи, стоящие двести марок. Не каждый может позволить себе такие.
Зиг выпивает третью чашку кофе и рюмку коньяка. Лелеет розовую мечту о расстреле всей пятой роты.
— Я доберусь до этих преступников, — произносит он вполголоса.
В баре кроме него остаются всего двое посетителей. Заглядывают двое финских солдат-лыжников, но тут же уходят. Один из них, сержант со значками за борьбу с партизанами, смотрит на него подозрительно долго. Неужели эта свора убийц объединилась с финскими союзниками? Зиг содрогается и встает, собираясь уйти.
Под левую лопатку ему немилосердно упирается дуло нагана.
— Хана тебе, подлый сукин сын, — сурово говорит Малыш. — Попробуй только сделать глубокий вдох и твое собачье сердце вылетит из груди! А без сердца, сам знаешь, жить трудно!
Во вращающуюся дверь с шумом врывается Порта, за ним следует Грегор. Последние двое посетителей быстро исчезают, дремлющая барменша внезапно пробуждается. Она не впервые видит деловую встречу вооруженных людей
— Вот ты где, мерзавец, — дружелюбно говорит Порта, похлопывая его по щеке. — Будь у тебя побольше мозгов, ты бы не совался к нам и не умер бы молодым!
Зиг от страха теряет дар речи.
— Позволь дать ему пинка перед тем, как мы его кончим, — просит Малыш, отводя назад ногу в громадном сапоге.
— Включи пианолу, — отвечает Порта. — Нам нужна музыка для этой небольшой драмы.
— В нее нужно опустить деньги, — говорит Малыш, суетясь возле пианолы. — За один раз марку!
— Ну так опусти, — приказывает Порта.
— У меня нет ни пфеннига, — говорит Малыш, шаря во всех карманах.
— Дай нам несколько марок, — обращается Порта к Зигу и лезет к нему в карман. Вынимает оттуда горсть монет.
Из пианолы раздается громкая песня:
Eine Frau wird erst schon durch die Liebe…
— Ты не представляешь, где мы только ни искали тебя, — укоризненно говорит Порта, доставая из кармана тонкую веревку. Ловко оборачивает ее вокруг шеи Зига.
— Теперь ты отправляешься в дальнюю дорогу, — добродушно говорит он и затягивает петлю.
— Мне эта песня не нравится, — протестует Грегор. — Когда люди отправляются в такое путешествие, нужно что-нибудь с «бум-да-да-бум»!
Он изучает список грампластинок и нажимает восьмую кнопку. Комнату громко оглашает «Прусская слава».
— Говорят, удушение — самый быстрый способ проститься с жизнью, — утешает Зига Порта и открывает рог так, словно его самого душат.
— Вы не можете задушить меня, — выдавливает в испуге Зиг. — Это преднамеренное убийство!
— Ерунда! —раздраженно обрывает его Малыш. — Будь мужчиной! Всем нам когда-никогда умирать!
«Прусская слава» кончается, и тут Зиг впервые пронзительно вопит.
— Музыку, черт возьми! — рычит Порта, нервно оглядываясь.
Малыш грузно топает к пианоле и нажимает пятую кнопку: «Марш финской кавалерии».
Зиг вопит снова. Издает протяжный, сдавленный вопль, словно человек, которого тащат на плаху.
— Еще музыки! — требует Порта. — Побольше музыки! И погромче!
На кухне барменша выпивает третий стаканчик шнапса и жадно затягивается армейской сигаретой.
Зиг хрипло вопит, как больной кот.
«Теперь они бьют его, — содрогается барменша. — Как только они уйдут, — думает она, — позову жену дворника, чтобы помогла оттащить этого беднягу в канаву. Потом пусть за дело принимаются полицейские! Для того они и существуют!»
— Монета застряла, — кричит Малыш, раздраженно пиная пианолу. — У этого ублюдка были фальшивые деньги! — Колотит по пианоле кулаками. — Играй, черт возьми, мы за это платим деньги! — неистово кричит он.
— Теперь мы будем душить тебя медленно, как американцы негров на глубоком Юге, — посмеивается Порта. — Это научит тебя впредь не пользоваться фальшивыми деньгами.
Зиг раскрывает рот и вопит. Какая-то лопарка думает, что там проходит собрание секты возрожденцев, и хочет войти в помещение.
— Пошла отсюда, — кричит Грегор и машет руками, словно отгоняя стаю голубей. — Не твое дело, что здесь происходит. Иди-иди!
— Шумный ты парень, — укоризненно говорит Порта Зигу. — Пора окончательно остановить твое дыхание.
Малыш сатанеет. Осыпает пианолу всеми ругательствами, какие приходят на ум. Потом поднимает ее и с жутким грохотом швыряет об пол.
Снова начинается во всю громкость «Марш финской кавалерии». Кажется, что через помещение бара скачет галопом целая кавалерийская дивизия.
Малыш открывает окно и кричит толпе на улице:
— А ну, проваливайте! Geheime Staatspolizei! Расходитесь по своим иглу и ложитесь спать, заполярные ублюдки!
Последний из уходящих получает удар снежком в затылок и переходит на бег.
Зиг бросается на пол и вопит как резаный. Сучит ногами. Руки судорожно дергаются.
— Орешь, как теряющая девственность индианка, — говорит Малыш, пиная его. — Будь немцем! Покажи, что можешь уйти из жизни, как подобает члену нации господ! — Постукивает по золотому партийному значку Зига. — Не забывай, что ты один из старых воинов!
— Вялый член, вот что он такое, — презрительно говорит Порта, ища взглядом крюк в потолке. Но не находит. Повесить человека не так легко, как можно подумать, насмотревшись американских фильмов.
— Может, застрелить его, и дело с концом? — предлагает, осушив залпом кружку пива, Малыш. Вынимает из кармана большой армейский пистолет и целится в Зига. — Когда одна из этих девятимиллиметровых штучек пройдет навылет от затылка через мозг под углом в сорок градусов, этот мешавший нам сын шлюхи умолкнет навсегда!
— Будет много грязи, — говорит Порта. — И разве не понимаешь, какая может подняться кутерьма из-за одного выстрела? Тут же появятся его гнусные друзья, — и кого они прежде всего заподозрят, когда обнаружат его простреленный труп? Обер-ефрейтора Йозефа Порту! Армия сделала все возможное, чтобы очернить мою репутацию. Полицейские со свастикой и я всегда не ладили.
Он щелкает пальцами, и лицо его озаряется веселой улыбкой.
Пока Порта говорил, ему пришла на ум замечательная мысль. Несколько минут он недоумевает, почему пришлось так долго искать ответ, который так прост, что найти его могла бы невинная монахиня.
Он дружески пинает Зига, который стонет с веревкой на шее, лежа на полу.
— Кончай скулить! Ты обрадуешься, узнав, что мы для тебя придумали! Умрешь со смеху, когда мы начнем! Вставай! Тебе отведена главная роль!
Порта ставит Зига посреди комнаты и затягивает веревку на его шее.
— Ты стой здесь, — приказывает он Малышу, — крепко держи свой конец веревки и, когда я подам команду, беги со всех ног. Через кухню, пока натянутая веревка не остановит тебя!
— Никаких проблем, — говорит Малыш и скребет ногой, будто скаковая лошадь на старте. — Л что этот болван? Тоже побежит со мной на кухню?
— О нем не беспокойся. По моему плану он остается здесь.
Под последние ноты «Финского кавалерийского марша» Порта с другим концом веревки подходит к Грегору.
— По моей команде беги к вращающейся двери во всю прыть! Ты, Эмиль, стой на месте и не двигайся. Вы оба ждете моей команды: «На старт — внимание — марш!», и при слове «марш!» бежите в указанном направлении!
— А тело этого ублюдка остается в петле? — с обеспокоенным выражением лица спрашивает Грегор.
— Конечно, — заверяет его Порта. — В том-то все дело.
Зиг стонет и просит сохранить ему жизнь.
— Да заткнись ты! Мой метод очень быстрый, ты даже не поймешь, что умер. Кстати, пока еще жив, не знаешь кого-нибудь, кого могут заинтересовать польские яйца или уродливого вида русские пишущие машинки?
Зиг печально качает головой. Они не знает никого, кто хотел бы готовить омлеты или печатать на русских пишущих машинках.
— Что ж, тогда прощай, — говорит Порта, сердечно покачивая головой. — На старт! — кричит он, идя к вращающейся двери, чтобы быстро дать деру, когда это дело успешно завершится.
— Пресвятая Богоматерь Казанская, — восхищенно шепчет Грегор. — Башка его оторвется, как редиска от ботвы. Эту идею можно продать любой диктатуре!
— Что ж, кое-кто рождается умным, — застенчиво отвечает Порта.
Из присутствующих не веселится только Зиг. Мозг его работает так напряженно, что, кажется, слышна вибрация веревки.
Малыш с Грегором становятся спинами друг к другу и не видят, что происходит позади них. Порта, стоящий в ярком свете у вращающейся двери, видит Зига лишь темным силуэтом в тускло освещенном ресторане.
Зиг каким-то образом забрасывает на веревку одну ногу, висит, как обезьяна на лиане, и отчаянным усилием ухитряется высвободить одну руку.
— Марш! — выкрикивает Порта, Малыш и Грегор со всех ног бегут от пленника.
Зиг изо всех сил бьет свободной рукой по веревке, и она вылетает из руки Малыша. Малыш со скоростью обращенного в бегство артиллерийского отделения ударяется в закрытую дверь кухни и сбивает с ног барменшу; той на миг кажется, что она убита. Малыш пробивает собой стену, вылетает на лестницу и кубарем катится в подвал. Шум стоит такой, что кажется, в доме происходит крупнейшее сражение этой войны.
Грегор, крепко держащий свой конец веревки, влетает на полной скорости во вращающуюся дверь. Четыре раза прокручивается в ней вместе с Портой, потом их выбрасывает, как мины из миномета, они катятся по мостовой и влетают в булочную. Окровавленные, смятенные, они поднимаются на ноги.
Стонущий, ошеломленный Малыш, выбирается из угольной кучи в подвале и ползет вверх по лестнице и по полу бара, совершенно забыв о Зиге, который перелетел через пианолу. Над ней торчат его шитые на заказ туфли за двести марок.
Порта, шатаясь, вваливается в бар и вежливо кланяется барменше, которая сидит на полу и смеется, как слабоумная.
— Фантастика, — гордо кричит Малыш, когда они мчат из города на десантной машине. — Ни разу не видел ничего подобного за всю войну!
— Голова его слетела целиком! — восторженно смеется Грегор. — Ударилась лицом в потолок и повисла на лампе!
— Отличная, отличная работа, — стонет Малыш между приступами смеха. — Вот так нужно разделываться с гнусными шантажистами!
— Вы должны признать, мои идеи недурственны, — хвастается Порта, попыхивая одной из сигар Зига. — Я точно знаю, как обделывать мелкие дела вроде этого!
И снова Гофман обнаруживает, что изобретенный Портой метод казни оказался недостаточно эффективен. Преступник все еще жив и находится в госпитале. Говорить он не может, но, к сожалению, может писать. По какой-то непонятной причине он не сообщил никому, что стал жертвой нападения убийц, но шепотом поведал врачам,4 что ощутил внезапную боль в горле и лишился голоса. Красные отметины на шее он назвал родинками.
— Нельзя давать этому паршивому полицейскому псу времени на то, чтобы он оправился и залаял, — злобно говорит Гофман, глядя прямо перед собой. — Если залает, нам грозит не только серьезное обвинение в фальсификации расовых документов, но и в двух покушениях на убийство, одно из которых едва не оказалось удачным. Этого более чем достаточно, чтобы трижды лишиться головы и сверх того получить двадцатилетний приговор, представ перед трибуналом.
— Выхода нет, — решительно говорит Вольф. — Эту нацистскую вошь нужно убрать, чтобы и дальше наслаждаться краткой жизнью, которую даровал нам немецкий бог.
— Дикий кот! — задумчиво говорит Порта, подняв взгляд к потолочным балкам. — Давайте звонить в Падерборн!
Гофман быстро связывается с вахмистром Залли и отдает трубку Порте.
— Имей в виду, я ничего не знаю. Ничего не слышал о диких котах, — предупреждающе шепчет он.
Порта сразу приступает к сути дела.
— Я бы хотел поближе взглянуть на твоего дикого кота. Предлагаю отправить его сюда, в холодную местность, как образец.
Вахмистр Залли долго и громко хохочет.
— Скажи, Порта, ты думаешь, что я родился слабоумным? Отправить дикого кота как образец? — И снова разражается хохотом. — Нет, когда я получу тысячу марок наличными, кот будет отправлен к тебе почтовым самолетом!
— Я не могу ехать в Падерборн только затем, чтобы заплатить за какого-то дикого кота, — возмущенно протестует Порта. — Разве не знаешь, что я один из самых значительных участников в этой войне?
— Хватит-хватит! Я знаю все о твоих знакомствах в батальоне связи. Тебе будет просто перевести тысячу марок мне сюда в штаб.
Порта отпивает большой глоток кофе, чтобы лучше соображать.
— Ты сказал, тысячу монет за какое-то чердачное животное? Думаешь, лопарки высосали мне мозги?
— Чердачное животное? — возмущается Залли. — Подожди, пока его не увидишь! Когда он выходит из себя, то становится похожим на миллион обыкновенных котов, собранных в одного!
— Пятьсот, — лаконично говорит Порта.
— Восемьсот, — требует Залли.
Сходятся они на семистах пятидесяти с оплаченной доставкой.
— Не пытайся обмануть меня, — предостерегает Порта. — Пока что я здесь глубоко замороженный обер-ефрейтор, и, возможно, в конце от немецкого вермахта мало что уцелеет, — но один из нас останется в живых, и им, по Божьей милости, будет обер-ефрейтор Порта. Если завтра утром я не получу этого чертова кота, доставленного первоклассной почтой, сходи в церковь и приготовься к очень быстрой смерти!
— Я никогда никого не подводил в сделках, — бесстыдно лжет вахмистр Залли. — Ты получишь это злобное чудовище завтра вечером с последним почтовым самолетом. Обратись к командиру экипажа, только смотри, не открывай клетку, иначе он бросится прямо в рожу тебе и тем, кто будет с тобой. Ему все равно — рядовые перед ним или генералы. Вместе с котом я отправлю небольшой аппарат. Он издает звуки, доводящие кота до бешенства. Если хочешь, чтобы эта зверюга растерзала в клочья какого-то ублюдка, положи аппарат поближе к жертве, и дьявольский кот сделает все остальное. Я уже использовал его на одном парне; тот через двадцать одну секунду оказался в шоке.
— Черт возьми! — удивленно восклицает Порта. — Именно такой нам и нужен. Что он ест?
— Я обычно даю ему то, что едим мы, и он втягивает все в себя, как пылесос.
— Кофе пьет? — изумленно спрашивает Порта.
— Да, и пиво, — отвечает Залли.
— Какая у него кличка?
— Динамит!
— Звучит многообещающе, — утробно посмеивается Порта. — Скажи Динамиту, что у нас есть для него интересная работа!
Малыш с Портой идут к взлетно-посадочной полосе, чтобы забрать Динамита, который прибывает, гневный и злобный, на борту почтового «Юнкерса-52».
— На вашем месте я был бы осторожным с этой хищной тварью, — говорит летчик, нервно глядя на клетку с диким котом.
— Привет, киска, — говорит, наклоняясь к клетке, Порта.
Дикий кот отвечает бешеным шипением и рычанием, яростно кусая прутья клетки.
— Господи, Господи, до чего злющий, а?! — восхищенно говорит Малыш. — Понесли его к себе и составим план!
Все отходят в сторону, когда Порта и Малыш несут клетку с рычащим диким котом через взлетно-посадочную полосу. К ним подходит пожилой лейтенант, любитель кошек.
Не успевает Порта предостеречь его, как лейтенант сует ручку между прутьями, чтобы почесать коту шею. И с воплем отдергивает. С руки течет кровь.
— Динамит, черт тебя возьми! Нельзя так! — предупреждает кота Порта. — Прошу прощенья у герра лейтенанта!
Когда они возвращаются в расположение роты, поднимается жуткий гвалт. Один из волкодавов Вольфа оказывается с разодранным носом, когда пытается дружески обнюхаться с вновь прибывшим в пятую роту.
— Время посещения в госпитале с одиннадцати до тринадцати часов, — сообщает им Гофман. — Не более двух посетителей к каждому пациенту.
— Этого будет достаточно, — отвечает Порта. — Малыш и Динамит!
Он достает из кармана звуковой аппарат, чтобы его опробовать. Результат превосходит все ожидания. Дикий кот вертится в клетке, кусаясь и царапаясь, как бешеный. Нет никакого сомнения, что он хочет броситься на Порту, который держит аппарат.
— То, что нужно! — радостно говорит Порта, бросая в клетку кусок мяса. — Малыш с Динамитом завтра входят в госпиталь в начале двенадцатого. Малыш тайком сует аппарат под задницу Эмилю и выпускает Динамита. Я очень ошибусь, если дела после этого не пойдут очень бурно и мы избавимся от этого мерзкого сукина сына раз и навсегда!
— Мне это не очень нравится, — слабо протестует Малыш. — Кошки и собаки не особенно меня любят!
— Оставь! — решительно говорит Порта. — Делай, как я говорю!
— Приказ есть приказ, Кройцфельдт, не забывай этого! — хрипло кричит Гофман.
Динамита кладут в багажник «кюбеля». Нам слышно сквозь шум мотора, как он шипит и рычит, накапливая ярость.
— Он в наилучшей форме, — удовлетворенно говори! Порта. — Можно подумать. Динамит знает, кого навестит!
Пожилой, медлительный ефрейтор-медик показывает нам, как пройти в палату Эмиля Зига.
В начале коридора нас останавливает увидевшая Динамита грозного вида главная медсестра.
— Это что такое? — возмущенно спрашивает она, указывая на клетку.
— Фрау главная медсестра! — отвечает Порта, щелкнув каблуками. — Это клетка!
Главная медсестра носит офицерское звание.
— Я спрашиваю, что в ней? — раздраженно рычит она.
— Кошечка, которая очень хочет навестить больного приятеля, — льстиво улыбается Порта.
— С кошками в палаты нельзя! Ее нужно оставить снаружи!
Малыш делает вид, что выходит, но как только сердитая главная медсестра скрывается, бежит по коридору, держа клетку чуть позади.
— От тебя трудно отделаться, — говорит Порта, протягивая Зигу руку. — Но нам нужно отделаться от восьми миллионов русских, и от тебя мы тоже отделаемся! Вот увидишь!
— Уходи! — шепчет Зиг и тянется к звонку, но Порта оказывается проворнее и срывает его со стены.
— Зачем звонить? — спрашивает Порта с притворным дружелюбием. — Давай повеселимся. У нас с собой друг, тебе будет интересно с ним познакомиться. Он поможет тебе скоротать время!
— Дикий кот, — шепчет в ужасе Зиг, испуганно глядя на рычащее животное.
— Как тебе наверняка известно, у кошек девять жизней, — объясняет Порта, — а ты — после того, что уже случилось, — кажешься почти бессмертным! Мы решили провести небольшой научный эксперимент. Кот против человека! Если ты такой же удачливый, каким был в двух предыдущих случаях, то сможешь управиться с Динамитом. Почеши его за левым ухом, и он замурлыкает, как домашняя кошка под печкой!
— Послушай, — шепчет Зиг вне себя от страха и натягивает одеяло до подбородка. — Я только хотел пошутить с вами, посмотреть, как вы среагируете.
— Ты видел, как мы среагировали, — ухмыляется Порта. — То, что мы сейчас делаем, просто шутка!
— Клянусь, я ничего не слышал о ваших еврейских немцах, — хрипло шепчет Зиг, — и я больше никогда не доставлю вам никаких неприятностей!
— Я это знаю, — усмехается Порта. — Но теперь хочу, чтобы ты познакомился с Динамитом, а потом оставим все в прошлом.
— В прошлом? — хрипло шепчет Зиг и пытается вылезти из постели. Малыш хватает его за волосы и возвращает обратно.
— Оставайся на месте, — грубо приказывает он. — Бедное животное может запыхаться, гоняясь за тобой!
Зиг открывает рот, чтобы закричать, но из него выходит только слабый хрип.
Малыш включает звуковую машинку, и дикий кот выходит из себя.
Мечась в клетке, Динамит опрокидывает ее, дверца открывается. Мохнатой ракетой он вылетает наружу, вспрыгивает на стол посреди палаты и сжимается, готовясь к прыжку. Из его горла раздаются предостерегающие звуки.
— Нет, нет! — кричит Малыш, дико сверкая глазами, когда Динамит летит к нему по воздуху. Он забыл, что все еще держит в руке звуковой аппарат. — Это не я! — кричит он, падая вместе с диким котом. Ему кажется, что с него медленно сдирают через голову кожу. Непонятно, как он падает на койку Зига, все еще держа аппарат в руке.
От страха Зиг вновь обретает голос. Из его широко раскрытого рта вырывается протяжный гортанный рев.
По комнате летают постельные принадлежности. Стол разбит на куски. С оглушительным треском падает шкаф. Позвякивают стекла. Перья из разорванной подушки тучами плавают в воздухе.
Малыш несется к двери, по лицу его струится кровь, форма разодрана. Он так спешит убежать от дикого кота, что увлекает с собой дверную коробку.
— Звуковая машинка, — предостерегающе кричит Порта, когда Малыш, преследуемый диким котом, подбегает к нам.
Малыш на секунду останавливается. Кот его настигает.
— Машинка! — кричит в отчаянии Порта. — Выброси ее ради бога!
Наконец Малыш понимает его и швыряет звуковой аппарат, тот, подскакивая, летит по коридору. Тут из-за поворота появляется начальник госпиталя с помощниками.
Динамит несколько раз прокручивается вокруг своей оси, определяя, откуда раздается ненавистный звук. Сжимается в комок и обращает горящие глаза на главную медсестру, поднявшую звуковую машинку.
— Что это за штука? — с любопытством спрашивает начальник госпиталя.
Получить ответ он не успевает. Дикий кот бросается на них. Никогда в жизни главная медсестра не оказывалась так быстро раздетой. Начальник катится кубарем вниз по лестнице, сопровождающие разбегаются в разные стороны.
— Пошли отсюда! — кричит Порта. — Становится опасно!
Но мы успеваем пробежать лишь несколько шагов по коридору, и тут машинка летит вслед за нами.
— Не-ет! — успевает выкрикнуть Порта. Тут дикий кот настигает нас.
Никто не знает, как мы спаслись; должно быть, кто-то отправил аппарат пинком в палату Зига, потому что светопреставление начинается уже там.
Окровавленные, дрожащие, потрясенные, мы кое-как забираемся в «кюбель», где нас с нетерпением ждет Вольф.
— Что это, черт возьми, с вами? — спрашивает он, тараща глаза. — Вид у вас такой, будто вы сражались с целой танковой дивизией!
— С меня хватит диких котов! — стонет почти неузнаваемый Малыш.
— Ну и зрелище вы собой представляете! — говорит Вольф. — Что с Динамитом? Не везете его обратно?
— Забудь о нем, — стонет Порта, пытаясь приладить оторванный рукав. — Этот зверюга выгонит всех из госпиталя до того, как его пристрелят!
Отъезжая, мы слышим звон разбитого стекла. Из окна вылетает Зиг, за ним два санитара. Не успевают они приземлиться, как дикий кот уже на них. Все скрываются в туче снега.
— Пресвятая Богоматерь Казанская, — мямлит Порта сквозь распухшие губы, — какая энергия в этом животном!
— Опять неудача? — в отчаянии спрашивает Гофман, увидя нас.
— Не волнуйся. Там только все началось, — успокаивает его Порта.
На другой день Гофман приносит радостную весть, что Зиг объявлен непригодным к несению какой бы то ни было службы и отправлен жалкой развалиной в армейский психиатрический госпиталь в Гиссене. Никто не обращает внимания на его бессвязный лепет об убийстве, фальсификации расовых документов и диких котах. Все лишь смеются над его безумными обвинениями.
— Ему никогда не выйти из Гиссена, — довольно усмехается Порта. — Он повсюду будет видеть диких котов.
Гофман поднимает трубку звонящего телефона. Звонит вахмистр Залли.
— Можете спокойно спать, ребята, — весело смеется он. —Документы Бирфройнда навсегда исчезли! Однако это будет стоить еще одного ящика виски! — добавляет он. — Если в будущем кто-то увидит его полуголый орган, он может сказать, что кожу с головки ему отрезал какой-то треклятый еврей, и это даже не будет ложью!
Облегченно вздохнув, Гофман кладет трубку на место.
— Из соображений безопасности нам нужно на время убраться отсюда, — говорит он. — Собственно, сейчас очередь четвертой роты идти на фронт, но, пожалуй, нам лучше с ней поменяться. Через час командиров отделений и групп ко мне! — приказывает он и вновь становится гауптфельдфебелем.
В эту же ночь мы незаметно переходим линию фронта.
