XV. Партизаны
Йозеф Порта сидел на краю траншеи, держа в руке большую банку тушенки. Читал лекцию Малышу о связи между мясом и усилением потенции. Сделал выразительный жест, дабы объяснить Малышу, что такое потенция, но тут его прервала канонада сотен орудий.
Взрыв был таким сильным, что Порта взлетел в воздух и рухнул на голову Малышу, сидевшему по-турецки на дне траншеи.
Через несколько минут вся система траншей была полностью уничтожена.
Пикирующие бомбардировщики налетали тучами. Вздымалось пламя разрывов.
Из леса русская артиллерия изрыгала на немецкие позиции смерть.
Не было ни земли. Ни неба. Ни солнца. Ни травы. Мир состоял из взрывов, криков, рева, стонов и воплей.
Тех, кто уже был убит, подбрасывало в воздух вновь и вновь.
Тысячи осколков свистели вокруг живых и мертвых.
Дивизии больше не существовало.
Остатки пятой роты находились на опушке леса в двадцати пяти километрах к юго-западу от уничтоженных передовых немецких позиций. Кто-то из уцелевших двенадцати сидел, кто-то лежал. Этими уцелевшими были лейтенант Ольсен, Толстяк, Порта, Малыш, Легионер, Старик, Бауэр, кенигсбержец, Штайн, Хайде, Трепка и я.
Малыш жевал сочный прутик, пытаясь утолить таким образом жгучую жажду.
Лейтенант Ольсен постарел за одну ночь на десять лет. Его глубоко посаженные глаза налились кровью и бессмысленно смотрели в одну точку.
— Двенадцать человек, — простонал он. — Вот и все, что осталось от двухсот двадцати пяти! Что же нам делать?
Он в отчаянии переводил взгляд с одного на другого.
— Герр лейтенант! — выкрикнул Толстяк. — Разрешите сделать предложение.
Ольсен устало махнул рукой.
— Говори, фельдфебель.
— Предлагаю в полном составе перейти к русским!
Малыш загоготал. И крикнул сидевшему на буреломе Легионеру:
— У этой канцелярской крысы невроз военного времени. Думает, что может отправиться к Ивану на лечение покоем!
Толстяк вспыхнул.
— Будь добр, ефрейтор, придержи язык!
Малыш откровенно усмехнулся ему.
— Жирная свинья, после предложения, которое ты только что сделал, ты потерял всякую власть надо мной или кем бы то ни было в этой команде.
Толстяк сглотнул. И повернулся к Ольсену.
— Герр лейтенант, я требую, чтобы этого человека немедленно судили военно-полевым судом за открытый мятеж.
— Спустись на землю, — вмешался в разговор Юлиус Хайде. — Ты, наверно, не в своем уме, Толстяк. Если хочешь, мы с Малышом можем прямо сейчас устроить военно-полевой суд и повесить тебя на ближайшем дереве.
— Герр лейтенант, это мятеж! — завопил Толстяк.
— Нет, фельдфебель, — жестко ответил Ольсен. — Своим предложением перейти к противнику ты совершил преступление по трем пунктам закона, за что суд всей команды может отправить тебя на виселицу.
Толстяк в изумлении разинул рот.
Малыш пощекотал его за ухом.
— Жирный болван, как ты будешь пыхтеть, когда я тебя повешу!
— Оставь его, Малыш, — сказал Старик. — Он всегда был свиньей. Теперь он еще и трусливая свинья. Сведем с ним счеты, когда вернемся — если вернемся.
Он взглянул на грунтовую дорогу, где русские потоком двигались на запад, в сторону Брест-Литовска, Львова и Толочино. Для нас это движение звучало зловещим штормом. Громыхающие танки, ревущие моторы, лязгающие гусеницы, ржущие лошади; кроме того, быстро приближался гром дальнобойных орудий.
Порта с Малышом нашли военный продовольственный магазин, но там почти ничего не осталось: только четырнадцать банок тушенки, девять пакетов сухарей, немного отсыревшего печенья и кошка. У всех, кроме Порты и Малыша, она вызвала отвращение, но Малыш сдвинул на затылок котелок и усмехнулся.
— Со временем вы поумнеете, избалованные солдаты. — Указал на лес. — Эти заросли тянутся километров на сто и кишмя кишат партизанами. Через пару дней вы будете голодны, как волки, и начнете мечтать о кошачьем мясе.
— Паршивая свинья! — воскликнул Трепка, отвращение читалось в каждой черте его утонченного лица. — Для меня загадка, почему таким, как ты, разрешают носить мундир и оружие!
Малыш резко повернулся.
— Еще одно слово, мой мальчик, и я сломаю тебе хребет. Понял, дерьмо?
Трепка побледнел. С ненавистью посмотрел на Малыша и пробормотал что-то неразборчивое. Потянулся к пистолету, но, заметив взгляд Хайде, опустил руку.
— Герр лейтенант, — сказал Малыш и бросил Ольсену мешок с провизией. Кошку он держал в руке, как убитого кролика. — Возьметесь вы разделить продукты?
Лейтенант кивнул. Он разделил их на двенадцать до того равных частей, что каждый получил по четвертушке печенья.
Когда все взяли свою долю, Малыш поглядел поочередно на каждого из нас. Поднял кошку над головой.
— Значит, никто не хочет кошатины?
Ответа не последовало.
— Ладно же, монахи, — продолжал он, — смотрите, не подходите потом ко мне попросить лапку. — Достал из кармана сумку с табаком. — Здесь у меня табак. Каждое утро я буду свертывать двенадцать самокруток, и каждый может подходить и получать свою, когда захочет. Но не в подарок. Взаймы. Под двадцать пять процентов. — Погрозил нам кулаком. — К вашему сведению, этот кулак у меня адвокат, а другой — судебный исполнитель, и имущество в обеспечение долга будет взыскано быстро. Понятно? — произнес он по-русски.
— Сколько у нас боеприпасов? — спросил, подняв взгляд, Ольсен.
— Очень мало, герр лейтенант, — ответил Порта, метнув по поверхности озерца камень. Тот сделал пять-шесть подскоков на спокойной воде. — Но чтобы всем нам застрелиться, патронов хватит.
— Прекрати свою надоедливую болтовню, Порта! — вспылил Ольсен. Придвинул три ящика с патронами к Старику. — Они полные. Как пулемет? В порядке?
— Да, — лаконично ответил Старик и постукал ногой об ногу, словно от невыносимой скуки.
— Ура! — заорал Порта. — Три ящика патронов и действующий пулемет! Если не выиграем эту войну, мы просто недостойны называться тевтонами, сынами Нибелунгов.
Лейтенант Ольсен сделал вид, что не слышал шутовства Порты, и спросил Старика:
— Какое еще у нас есть оружие?
Старик, похлопывая прутиком по муравьиной куче, равнодушно ответил:
— Три автомата — один русский. Семнадцать ручных гранат. Огнемет и миномет без мин.
— Пресвятая Мария Сант-Паули! — радостно воскликнул Порта. И схватился за живот от смеха. — Будь я проклят, этого достаточно, чтобы противостоять целой армии. Будем надеяться, что наш противник не догадается, как мы опасны, а то может снова убежать!
— Да кончай ты! — вспылил Ольсен. — Твоя вечная болтовня нисколько нам не поможет. Лучше предложи, как нам пройти через партизанскую территорию к немецким позициям. Где-то должна быть новая линия фронта.
— Простите, что вмешиваюсь, — подал голос Малыш, — но, думаю, новая линия фронта формируется где-то неподалеку от Берлина.
— Это предательское заявление! — выкрикнул Трепка. — Я требую военно-полевого суда в соответствии с приказом номер восемь, который издал фюрер!
— Трепка, ты, должно быть, не в своем уме. Неужели ты думаешь, что мы можем тратить время на эту ерунду в тылу русских?
Трепка щелкнул каблуками и с фанатичным блеском в глазах взглянул на Ольсена.
— Герр лейтенант, каждый немецкий солдат независимо от звания может потребовать военно-полевого суда над пораженцами и предателями!
И протянул Ольсену свой письменный донос на Малыша.
Ольсен молча прочел его и разорвал. Сурово взглянул на Трепку, который стоял перед ним навытяжку, совершенно уверенный в себе.
— На твоем месте я бы забыл об этом рапорте. Кажется, идея военно-полевого суда стала у тебя навязчивой.
Малыш, сидевший на пне между Портой и Легионером, завопил на весь лес:
— Посмотрим, как усердно наш будущий оберст будет судить бедного Малыша, когда Иван возьмет нас в плен! Юлиус все рассказал мне об этом гнусном рапорте.
— Не кричи так, — предостерег лейтенант Ольсен, — а то опомниться не успеем, как отправимся на Колыму.
— Saperlotte! — проворчал Легионер. — Я определенно предпочитаю Сахару Сибири.
— К черту твою Сахару вместе с Сибирью, лишь бы Йозеф Порта смог вернуться на Борнхольменштрасе, Моабит, Берлин.
— И как Йозеф Порта предлагает вернуться туда? — язвительно спросил лейтенант Ольсен.
— Угоним грузовик у русских. Это лучше, чем идти пешком, — беспечно ответил Порта.
Ольсен взглянул на Старика и покачал головой. Старик пожал плечами.
— Безумная идея, — пробормотал он.
Порта поднялся, взял автомат на ремень и неспешно пошел в лес.
Малыш, словно верный пес, последовал за ним, прихватив ящики с боеприпасами.
Лейтенант Ольсен снова покачал головой. И скомандовал:
— Колонной по одному за мной!
Мы несколько часов с трудом шли по густому вечнозеленому лесу. Плакали. Бранились. Дрались. Но стремление к самосохранению и страх перед тем, чего следовало ожидать, если бы мы попали в руки к русским, заставляли нас идти и идти.
Безошибочным волчьим инстинктом Порта с Малышом вели и вели нас через кустарники и болота, и после четырех дней невыносимых усилий мы увидели свет каких-то огней.
Мы в страхе спрятались среди сосен. Все, кроме Порты и Малыша, считали, что от этих огней нужно уйти, но лейтенант Ольсен безоговорочно капитулировал перед Портой и Малышом, хотя в глубине души считал их сумасшедшими.
— Раз там огни, значит, там иваны, — убежденно сказал Порта, — там, где иваны, там грузовики, а грузовик нам нужен. Малыш, пошли, посмотрим.
Они скрылись в темноте. Старик и лейтенант Ольсен злобно ругались.
Возвратясь через два часа, они подсели к нам, лежавшим в высокой траве.
Малыш сдвинул котелок на затылок и заливчиво засмеялся.
— Нам нужно было давно познакомиться, Йозеф Порта. Подумай о всех делах, какие можно было устраивать на Реепербане. Ты дурил бы пижонов, а Малыш бил бы их.
— Превосходная машина, — негромко произнес Порта.
— Что ты имеешь в виду? — раздраженно спросил Ольсен.
— Бронетранспортер повышенной проходимости для танковых стрелков, загруженный канистрами с бензином; его нам хватит, чтобы доехать до Борнхольмерштрассе!
— А команда? — спросил Ольсен, глядя на темные вершины деревьев.
— Не стоит и говорить о ней, — ответил Малыш, отгоняя комаров. — Восемь человек, сидят у костра и пьют. Ясно?
— У них по меньшей мере три литра водки, — сказал Порта, — наверняка украденной у снабженцев.
Малыш негромко засмеялся.
— И сейчас двое водителей хлещут ее, будто война вот-вот окончится. Держу пари, они думают: «Немцы, эта нацистская шваль, отступили почти до Польши».
Порта захохотал.
— А тут мы угоняем бронетранспортер. Их удар хватит!
Мы лежали в молчании. Чувствовалось, что все думают о броневике.
Порта свернул самокрутку.
Через минуту лейтенант Ольсен поднялся.
— Отлично, пошли, займем его.
И тут в тылу противника произошла одна из тех бесчисленных драм, которые никогда не попадают в официальные сообщения. Единственное последствие таких инцидентов — несколько вычеркнутых из списков личного состава фамилий.
Ефрейтор Василий Ростов и башенный стрелок Иван Сколенский из Тридцать четвертой танковой бригады пошли к своему замечательному новому бронетранспортеру взять пару батонов копченой колбасы и вдруг почувствовали, как им сжали горло стальные пальцы.
Постепенно перед их глазами все потемнело. Новый бронетранспортер словно бы растворился в воздухе. Василий едва смог поднять руку к горлу и коснуться стальных пальцев. Потом умер.
У Ивана возникли перед глазами его двое детей. Ненадолго. Он хотел позвать их, но не смог издать ни звука. Его ноги дрогнули. Легионер сжал пальцы чуть крепче. Тут умер и он.
Порта с Малышом быстро натянули их куртки поверх черных танкистских мундиров и надели русские каски. Немного пошептались с остальными. Потом все мы стали красться к костру, где сидели несколько русских, остальные члены команды.
— … твою мать! — громко выругался по-русски Порта.
Сидевшие у огня рассмеялись. Один из них позвал:
— Быстрее. Мы ждем.
— Сейчас, мой мальчик, сейчас, — прошептал Легионер. — Скоро ты будешь в саду Аллаха!
Мы бесшумно, как змеи, приближались с той стороны, в которую шел дым. Юлиус Хайде приготовил свою удавку из стальной проволоки. Легионер помассировал запястье и взялся за мавританский кинжал. Старик вертел в руке саперную лопатку. Каждый опробовал свое особое оружие.
Ножи и лопатки блеснули в свете маленького костра. Несколько танковых стрелков неприятно забулькали, когда сталь вонзилась в их плоть.
Хайде бросился на сержанта. Вдавил его лицо в тлевшие угли, они погасли с шипением. И выпустил жертву, лишь когда она перестала шевелиться.
Лейтенанта Ольсена вырвало.
Все произошло так невероятно быстро — без шума, без геройства, — что мы в изумлении смотрели на трупы русских стрелков. Один из них держал в руке кусок хлеба. Другой — перевернутую миску, капуста из которой высыпалась ему на грудь.
— Ни один глаз не останется сухим, когда в деревню придет весть о геройской смерти, — усмехнулся Штайн. И ткнул сапогом труп сержанта.
Старик сел и раскачивался, обхватив руками голову. Он смертельно побледнел и отбросил в сторону окровавленную лопатку. Лейтенант Ольсен выблевывал желчь.
Оба никак не могли привыкнуть к таким вещам.
Малыш с Портой забыли об убитых. Влезли в новенький бронетранспортер. Порта сел за руль, Малыш за пулемет.
Когда Хайде и Штайн подошли сзади к бронетранспортеру и увидели, сколько там оружия, они разразились восторженными восклицаниями. Там были два пулемета и превосходный русский миномет.
Порта завопил от радости. Запустил двигатель и прибавлял газу, пока не задрожал воздух.
— Вот это машина, а? — разглагольствовал он. — Такой не найти во всей немецкой армии!
Лейтенант Ольсен и Старик запрыгнули в нее, когда мотор заревел.
— Ты что, совсем спятил? — крикнул Ольсен. — Этот рев будет слышен у дороги. Заставь мотор работать потише.
— Невозможно, герр лейтенант, — прокричал в ответ Порта. — Иван не умеет делать бесшумные двигатели. Они должны стучать и скрипеть. — Он тронул тяжелую машину. Гусеницы залязгали по догоревшему костру и трупам. — Эй, Иван Вонючкович, это Йозеф Порта, божией милостью обер-ефрейтор побежденной гитлеровской армии!
Он нажал на тормоза. Гусеницы издали чавкающий звук, поднялась туча пыли. Включил фары, что заставило лейтенанта снова повысить голос:
— Выключи их, приятель, и замолчи!
— Герр лейтенант, если я выполню ваше приказание, нам далеко не уехать. Мы уже не испуганные немцы, а доблестные русские. Мы выиграли войну, разбили нацистов, загнали их в Польшу. Скоро будем в Берлине с его настоящими фарфоровыми унитазами. Так зачем же ехать в темноте и тишине, таваришш литинант? Побольше света, море света! Мать-Россия ликует! Победа наша! Пролетариат могуч! Да здравствует папаша Сталин! … твою мать!
Ольсен постукал пальцем по лбу и взглянул на Старика.
Порта гнал тяжелый бронетранспортер сквозь ночь, как одержимый. Они с Малышом в русских куртках и касках сидели на водительском сиденье.
Мы часто проезжали мимо биваков — там, где узкая дорога не позволяла их объехать. Прибавляли скорость и вскидывали кулаки в рот-фронтовском салюте; бородатые, дикого вида необмундированные русские орали в ответ, размахивая оружием над головами.
— Урааа Сталину! Да здравствует Красная армия! — кричали вдохновленные победой партизаны вслед русскому бронетранспортеру.
— На Варшаву и Берлин! — орал в ответ Порта. — Смерть германцам! Скоро будем справлять нужду в их фарфоровые горшки!
— Отложи и для нас горшок, брат! — ревели партизаны на прощанье.
Час за часом лязг гусениц оглашал большой лес. Днем мы остановились и замаскировали бронетранспортер. Его невозможно было увидеть, даже подойдя на метр. Половина нашей команды несла караул за пулеметами и минометом, пока другая спала.
Где-то глубоко в лесу партизанский отряд под командованием лейтенанта Красной армии производил военно-полевой суд. В руки им попала молодая русская женщина из Поволжья. Чтобы как-то прокормиться, она работала кем-то вроде секретарши в немецком полковом штабе. Потом началось наступление русских. Хаос. Паника. Ее не взяли с собой умышленно. Женщин этим людям хватало. Красные галуны артиллерийских офицеров были всегда привлекательны для слабого пола. Последнее, что увидела эта женщина в той деревне, была туча пыли за драпающим полковым штабом.
Она быстро собрала свои вещи в две сумки, повесила их через плечо и вышла на дорогу. Там отступавших с фронта немецких солдат подгоняли криками грубые полицейские вермахта. Она падала. Поднималась. Шатаясь, шла. Плакала. Один кавалерист позволил ей пройти несколько километров, держась за стремя. Это был ее соотечественник, казак.
В конце концов казак подхлестнул лошадь. Женщина больше не смогла поспевать за ним. Спотыкалась и падала. Лошадь встала на дыбы. Казак огрел женщину нагайкой, выкрикнул короткое «Ништо!» и плюнул. Пришпорил лошадь и поскакал дальше.
Ей удалось немного проехать с пехотной полевой кухней. Потом ее прогнал лейтенант.
Затем вдруг на дороге появились солдаты ее страны.
Женщина побежала прятаться в лес, хотя в лесу у нее было больше врагов, притом более опасных.
Несколько часов она просидела в густом кустарнике, парализованная страхом.
Однажды рано утром она наткнулась на двух бородатых партизан. Те привели ее к гвардии лейтенанту Турецкому, командиру отряда. Это был высокий, стройный человек, в свое время лучший на своем курсе в военном училище в Омске. Когда ему было четырнадцать лет, он донес о контрреволюционных взглядах матери. Ее убило упавшим куском породы на одном из сибирских рудников.
Когда комсорг сообщил Петру Турецкому о смерти матери, он лишь ответил, пожав плечами:
— Поделом ей.
Он был умным, фанатичным и скорым на принятие решений.
Когда двое его людей привели Марию в лагерь, он тут же заметил на ней армейские носки, серый свитер с зеленой каймой и характерный зеленый шарф.
Турецкий холодно улыбнулся.
— Изменница! — прошипел он. Плюнул ей в лицо и ударил меховой шапкой. — Как твоя фамилия? Что делаешь здесь? Откуда ты?
Его удар придал Марии смелости. Из глубины души у нее поднялось типично русское упорство. Глаза ее превратились в щелочки, когда она слизнула текшую из носа кровь. И заорала на лейтенанта гвардии:
— Я из материнской утробы, болван! И бегу от немцев. Вы прячетесь в лесу, нападаете из засады и понятия не имеете, что сейчас творится в деревнях и на дорогах!
— Ах, вот ты как, шлюха!
Турецкий подозвал своего заместителя, Игоря Полторацкого. Невысокого казака-сержанта. Он щелкнул каблуками перед командиром и отрывисто выкрикнул:
— Слушаюсь, товарищ лейтенант!
— Разберемся с этой сукой, — прорычал лейтенант кривоногому казаку, и тот удовлетворенно заулыбался, уводя женщину.
Они били Марию. Сломали ей два пальца. Ласкали ее.
— Маша, — прошептал ей Турецкий. — Стало быть, ты собиралась шпионить за нами для своих немецких друзей?
— Нет, — простонала женщина.
— Хотела доносить им о нас? — прошептал лейтенант, едва не свернув ей шею. Схватил ее за груди и так стиснул их, что она закричала. — Ты изменница, ты путалась с германцами. — Ударил ее ногой.
Они сорвали с нее всю одежду. Бросили животом на ветвь дерева, где она висела, согнувшись пополам, пока они делали надрезы на ее теле и натирали их солью.
Потом ее сняли.
Мария сказала, что предала Россию. Что наносила удар в спину Красной армии. Что осмеивала Сталина. Что она изменница-власовка.
Они заставили Марию пить водку. Лили ее в рот прямо из бутылки. Лейтенант пожал плечами.
— Делай с ней, что хочешь, — сказал он и ушел.
Игорь Полторацкий лег на нее. Прошептал:
— Маша.
Утолив похоть, нарисовал ей на лбу свастику раскаленным гвоздем.
Партизаны обрезали у нее волосы и бросили их в огонь. Потом плюнули на нее и ушли.
Выступая на рассвете, они бросили ее лежащей. Когда Турецкий спросил Игоря, мертва ли она, он соврал, что да. Надеялся, что Мария медленно умрет в сыром лесу, но она не умерла. Она была родом с Волги, а волжане — народ живучий.
Когда Мария очнулась, в ее горящей голове билась одна мысль. Она должна, пока жива, убить Полторацкого.
Поднявшись, Мария, всхлипывая, пошла. Она интуитивно держала путь на запад.
Три дня спустя она сидела на стволе упавшего дерева. Боль притупилась. Ожог на лбу страданий уже не доставлял, но она была сломлена громадной, убийственной усталостью.
Мария жевала прутики, чтобы утолить жажду, но жевать было больно. Зубы у нее шатались, губы сильно распухли.
Внезапно раздался рык, сильные пальцы сжали ей горло и запрокинули ее назад. Почти парализованная ужасом, она увидела чумазое, разбойничье лицо Малыша под русской каской.
— Девка! — заорал он. — Девка с отметиной на лбу!
— Осел! — прошипел Старик, выползая из кустов, как ящерица, за ним следовал Легионер. — Пусти бедную женщину, пока не удушил!
Малыш встал и помог Марии подняться, но не упустил возможности провести лапищей по ее ладному, полуприкрытому рваным тряпьем телу.
— Пресвятая Богоматерь Казанская! — воскликнул Малыш. — Какая цыпочка! — Подмигнул Старику. — Давай бросим жребий, кому первому она достанется.
— Свинья, — выругался Старик. — Ее нужно отвести к лейтенанту Ольсену.
— Можешь взять ее первым, — великодушно предложил Малыш. — Держу пари, она будет только довольна, если мы проделаем это с ней.
— Заткнись, — ответил Старик. — Если тронешь ее, пристрелю.
И коснулся автомата.
Малыш погладил женщину, будто курицу перед тем, как отрубить ей голову.
— Черт возьми, у меня все обмундирование стало горячим, — возбужденно проревел он. — Слушай, Старик, будь другом, позволь бедному Малышу получить заработанное тяжким трудом удовольствие. Все меня ни в грош не ставят. Помнишь письмо моей матери — ну и сука, — добавил Малыш.
— Ты не тронешь эту женщину, — решил Старик. — Надо, чтобы лейтенант Ольсен допросил ее.
— Отлично, — приободрился Малыш, — тогда давай устроим предварительное дознание. Как полицейские, когда схватят человека, чтобы подготовить к серьезному разговору.
— Малыш, кончай свои фокусы. Марш вперед!
Когда они углубились в ельник, Малыш неожиданно выкрикнул по-русски:
— … твою мать!
Мария истерически вскрикнула. Старик в испуге обернулся.
— Эта шлюха без трусиков. Я только что проверил. — И повернувшись к Марии, засмеялся: — Поиграешь с Малышом в любовную игру?
— Брось ты свои шуточки! — вспылил Старик, стукнув Малыша по руке автоматом. — Возможно, ее партизанский отряд сейчас рядом, а ты способен думать о таких вещах!
Под прикрытием державшего наготове автомат Старика они вошли в лагерь.
Порта протяжно, многозначительно свистнул, увидев Марию в рваной одежде и похотливое лицо Малыша. Но прежде чем он успел что-то сказать, Малыш заревел:
— Какой отличный матрац, упругий и все такое прочее. И она без трусиков! Задница весело усмехается под лохмотьями, как у свиньи, ищущей хряка во время течки. Лакомый кусочек. В самый раз по мне.
Лейтенант Ольсен подскочил. Взглянул на Старика.
— Что вы сделали с ней?
Старик молча обратил на него твердый взгляд голубых глаз.
Ольсен смутился.
— Прости меня, Байер. Естественно, ничего не произошло, раз ты был там.
И с неловким видом протянул Старику руку. Тот с кривой улыбкой пожал ее.
Марию допросили.
Сперва ей угрожали. Но выжженная на лбу свастика была достаточно красноречивой. Причин сомневаться в ее рассказе не было.
Она часто умолкала. Рассказ занял полтора часа.
— Где сейчас партизаны? — спросил лейтенант Ольсен.
Мария указала на восток.
— В лесу.
— Много их? — спросил Старик.
— Много, — кивнула Мария. — Уходите побыстрее. Не мешкая!
— Да, — сказал Ольсен. — Снимаемся!
Мария села между Портой и Малышом. На ее лоб была надвинута русская пилотка. В ней она походила на юного солдата.
Юлиус Хайде дал ей автомат.
Когда она почувствовала в руках холодную сталь, на лице ее появилась злобная улыбка.
— Я отомщу. Пристрелю этого Игоря. Убить его должна я, — сказала Мария на ломаном немецком.
Порта пожал плечами.
— Тебе совсем ни к чему встречаться с ним, моя девочка, особенно теперь, когда ты с нами. Умирать тебе придется очень долго. Не меньше двух недель.
Мы час за часом двигались по узкой лесной дороге. На каждом привале Мария рассказывала нам, что с ней произошло. От ее рассказа мы приходили в ярость.
Лейтенант Ольсен раз за разом прерывал ее рассказ и заставлял нас двигаться дальше. После того как по нам прокатилось русское наступление, он стал совершенно другим человеком. И неустанно подгонял нас.
— Хочет получить Железный крест, — проворчал Порта.
Но он ошибался. Лейтенант Ольсен не испытывал желания быть героем.
— Его поторапливания сводят меня с ума, — прорычал Юлиус Хайде. — Объяснить их можно только тем, что он стремится получить железку на шею.
Во время нашего недовольного разговора лейтенант подошел, сел рядом. И, словно услышав, о чем шла речь, заговорил:
— Возможно, вы думаете, что я хочу стать героем, получить награду. Нет, я только хочу выйти из этого чертова леса. Меня гонят вперед только тоска по дому и желание выжить. — Достал из нагрудного кармана бумажник и показал нам фотографию. — Это Инге и Гунни, мои жена и сын. Ему семь лет. Я три года не видел его. — Плюнул. — Так что, видите, поторапливаю я вас из чистого эгоизма. В одиночку из этой страны не выйти никому.
Мы сидели молча. Казалось, он хочет что-то услышать от нас.
Хайде очень негромко запел:
Как долог наш путь в родные края,
Как долог, как долог, как долог…
— Я нужен вам так же, как вы мне, — продолжал Ольсен. — У нас есть выбор: умереть в бескрайней тайге или помочь друг другу вернуться домой. Никаких высоких слов о сражении за фюрера и за великую Германию. Мы хотим только вернуться. Гибнуть в этом проклятом лесу совершенно бессмысленно.
Порта поднял взгляд.
— Полагаю, жить хотят все! И мы, и наши противники, но уцелеют очень немногие.
— Это потому, что мы скоты, рождены скотами и предназначены на убой, — сказал Легионер. — Только у нас более сильный инстинкт самосохранения, чем у наших четвероногих собратьев. Мы похожи на волков, лязгающих зубами на ножи, которыми их режут.
— Наверно, ты прав, — сказал Юлиус Хайде. — Мы — стадо норовистых скотов. Слишком трусливых, чтобы сдаться.
— Нет, — выкрикнул Ольсен, — именно в этом и заключается опасность! Мы должны сосредоточить чувства и помыслы так, как эсэсовцы на Гитлере, а энкавэдэшники на Сталине. Только объектом наших чувств и помыслов должна быть железная воля выжить при любых обстоятельствах. Мы должны быть готовы зубами прогрызать себе путь через горы и леса, чтобы вернуться домой!
Он утер пот со лба и пинком отшвырнул каску.
Старик глубоко вздохнул.
— Не хочу вас обескураживать, но думаю, никто из нас не вернется. Меня ждут столярная мастерская, жена и трое детей, но я знаю, что они меня больше не увидят.
Лейтенант Ольсен схватил Старика за грудки и притянул к себе. Чуть ли не умоляюще зашептал:
— Старик, ты не должен так думать. Ты должен верить в глубине души, что мы вернемся домой. Война почти окончена. Она должна окончиться. Русские гонят нас, как зайцев. Наши новобранцы никуда не годятся. У нас нехватка оружия. Боеприпасов. Бензина. Продовольствия. Нам приходится грабить, чтобы набить животы. Полиция вермахта охотится на нас, как на крыс, в Германии бомбят дома, в Италии наши войска отступают так же, как мы. Через несколько недель или месяцев весь хлев рухнет.
— Да, и тут за дело примутся безжалостные убийцы, — усмехнулся Легионер. — Победители будут жестко мстить нам, солдатам. Не заблуждайтесь, думая, что мы уцелеем только потому, что война окончена. Нас посадят за колючую проволоку и станут морить голодом, пока мы не начнем жрать друг друга.
— Нет, — воскликнул Ольсен, — этого не будет! Они не пойдут на такое!
— Кто им помешает? — спросил Хайде.
— Мы можем пригодиться им, — с отчаянием произнес Ольсен.
— Нет, — возразил Легионер. — Измотанные, голодные наемные убийцы никому не нужны. Мы — бросовый материал. И чем скорее протянем ноги, тем лучше, потому что разучились работать.
— Неправда! — выкрикнул Ольсен. — Я завтра же готов вернуться в контору. Я так же хочу этого, как Старик — вернуться в свою столярную мастерскую.
Легионер пожал плечами и сдул с автоматного затвора несколько пылинок.
— Оставайтесь в армии, как я. Там будут стол, одежда, крыша над головой, деньжата, чтобы напиваться в свободное время, и самое главное — мгновенная смерть, кладущая конец всему этому.
— Бррр! Армия не для меня, — лаконично произнес Порта. — Мне определенно не нужна эта гнусная организация, чтобы держаться на плаву. — Он щелкнул языком, поднял палец и оглядел нас так, словно собирался поделиться большим секретом. — Отловлю свору шлюх, как охотники за головами отлавливают дезертиров. Потом загоню их в первоклассный публичный дом и стану управляющим. Представляете, какие можно зарабатывать деньги на этих суках? — Вытер рот тыльной стороной грязной ладони и сдвинул на затылок цилиндр. — Вот это, ребята, будет жизнь! Я уже чувствую шевеление в брюках.
— Скотина, — сказал Ольсен. И плюнул.
— Почему, герр лейтенант? — недоуменно спросил Порта, отгоняя цилиндром комаров. — Девочки ничего не имеют против, так почему же не делать деньги на удовольствии, тем более хорошие деньги? Мало кто из женщин откажется испытать себя в этой профессии. Просто у них нет смелости и возможности.
— Черт возьми, — воскликнул Малыш. — Порта, возьмешь меня к себе вышибалой? Я много не запрошу, лишь бы иметь возможность попользоваться товаром, когда захочется.
— Это будет очень часто, не так ли? — спросил Хайде.
— Само собой, — кивнул Малыш и облизнулся. — Если б я знал наверняка, что, к примеру, в Сибири много девок, на брюхе бы туда пополз.
Порта совершенно серьезно начал давать всякие должности в своем будущем заведении всем нам — за исключением Старика и Ольсена.
Через два дня мы наткнулись на полицейских вермахта.
Первым их увидел Хайде. Он пошел в лес с Малышом и Марией. Они искали партизан. Интуиция нам подсказывала, что там кто-то есть.
Малыш состроил зверскую гримасу и приготовил удавку из стальной проволоки, но Хайде жестом велел ему замереть.
Когда мы подошли туда во главе с лейтенантом Ольсеном, охотники за головами — их было трое — сперва удивились нашему появлению в лесу. Потом обнаглели. Они сменили мундиры, поэтому сразу не было видно, что это полицейские. Их можно было принять за обычных пехотинцев.
Один из троих, обер-лейтенант пятидесяти с лишним лет, рослый, грузный, потребовал путевое предписание у лейтенанта Ольсена. Тот буквально задохнулся от такой наглости.
Наступило молчание. Потом офицер полиции вермахта снова раскрыл рот.
— Потеряли дар речи, лейтенант? Или плохо соображаете? Я хочу взглянуть на ваши документы, чтобы понять, какое право вы имеете бродить по этим лесам.
— Черт возьми, тебя, должно быть, искусала бешеная собака! — взорвался Хайде.
— Заткнись, грязный подлец! — зарычал обер-лейтенант полиции, зловеще выпятив челюсть. Ствол его автомата смотрел прямо в грудь Ольсена.
В этот миг лесную тишину нарушил резкий голос из кустов позади охотников за головами:
— Бросить пульверизаторы!
Охотники за головами побросали автоматы так, словно оружие жгло им руки.
— Поднять лапы, живо! — продолжал тот же голос.
Три пары рук взлетели вверх. Потом вышли Порта с Легионером. Порта нес на ремне тяжелый ручной пулемет.
Легионер пнул обер-лейтенанта.
— На колени, сукин сын. Сейчас тебе достанется на орехи.
Грузный офицер, пыхтя, опустился на колени.
Двое младших командиров получили от Малыша по физиономии.
— Это касается и вас!
— Оставь их! — приказал лейтенант Ольсен.
— Вы за это поплатитесь, — пригрозил обер-лейтенант, даже не пытаясь скрыть ярость. — Узнаете, что нападение на полицейского вермахта при исполнении служебных обязанностей карается смертью в соответствии с девятьсот восемьдесят седьмой статьей.
— Насколько мне известно, дезертирство карается военно-полевым судом и повешением, — сухо ответил лейтенант Ольсен.
Полицейские не подозревали, что нам рассказала Мария, тем более что она находится с нами.
Мария побывала у них в руках. Слышала, как они обсуждали переход к русским под видом обыкновенных пехотинцев. Цель их заключалась в том, чтобы оказаться в тылу наступающих русских и сдаться, выдав себя за коммунистов. Они блестяще подделали документы. Обсуждался так же переход через Карпаты на Балканский полуостров. Мария знала, что в карманах у них полно незаполненных путевых предписаний с поддельной подписью генерала. У обер-лейтенанта было особое предписание, которое открыло бы многие двери и устранило самые сложные препятствия для всех троих.
— Стало быть, слезли с этой ассенизационной повозки! — понимающе спросил Порта, кольнув обер-лейтенанта боевым ножом.
У того из горла вырвался булькающий звук.
— Ты за это поплатишься!
— Неужели? — усмехнулся Порта. — Поплачусь я или нет, выяснится еще до рассвета, но к тому времени, мой мальчик, ты определенно будешь трупом. Малыш прямо-таки жаждет разрешения удавить тебя.
— Замолчи, Порта! — прикрикнул лейтенант Ольсен. И лаконично приказал: — Обыщите их.
— Протестую! — завопил обер-лейтенант. — Это оскорбление офицерской чести.
— Нет-нет, — пробурчал Малыш. — Это подготовка к повешению.
Порта злобно засмеялся.
— Надо полагать, вам кажется странным, что жертвами на сей раз оказались вы. Будьте уверены, мы все сделаем на совесть, ничего не упустим. Вам позволят встать, когда Малыш станет вас душить. Он будет пользоваться проволочной удавкой, держа вас минимум в десяти сантиметрах над землей, пока ваш последний вздох не взлетит к облакам.
— Порта, я велел тебе молчать, — резко произнес Ольсен.
Старик подал ему бумаги, которые мы нашли у полицейских, в том числе три незаполненных бланка предписаний с генеральской подписью.
— Что ж, все ясно, — сказал Ольсен, помахивая компрометирующими бумагами. Голос его звучал устало.
— Можно теперь удавить их, герр лейтенант? — усмехнулся Малыш. И вытащил из кармана длинный кусок стальной проволоки с деревянными ручками на концах.
Лейтенант Ольсен вспылил.
— Ты их не тронешь. Все трое отправятся с нами к нашим позициям. Я не допущу так называемого военно-полевого суда. Имей это в виду, — угрожающе добавил он.
Хайде и Толстяк получили приказ отвести трех пленников к бронетранспортеру, там им связали руки за спиной.
Пленники увидели Марию и побледнели. Она медленно подошла к ним, остановилась перед грузным офицером, плюнула ему в лицо и прошипела:
— Черт!
Мария познала его любовь в заброшенной лачуге неподалеку от грунтовой дороги. Он едва не задушил ее, когда она отказалась уступить. Грубо полез ей под платье. Пыхтел и пускал слюну, терзая ее тело. Впивался зубами ей в грудь. Однако он не был извращенцем. Был толстым, тупым пентюхом в офицерском мундире, кипевшим похотью. Животным в человеческом облике. Не больным животным. Не сексуально патологическим типом. Просто тупым и неопытным.
Утолив похоть, он отдал ее своему штабс-фельдфебелю.
Мария не сопротивлялась.
С толстых губ штабс-фельдфебеля срывались истертые слова любви. Он считал их необходимой частью изнасилования.
Мария тем временем лежала как мертвая.
Ее вырвало. Это было хуже, чем с партизаном-сержантом. Сержант был горячим, неистовым. Штабс-фельдфебель — противным, отталкивающим. Мразью.
Рослому, широкому штабс-фельдфебелю ударил в затылок брошенный камень.
Мария захохотала, как гиена.
Малыш подал ей еще один камень.
— Швырни ему в рожу.
Мария согнулась, заплакала и выпустила камень из руки.
Малыш потряс головой: ему было непонятно, как это Мария не хочет его убить. Пожал плечами и дал ему такого пинка, что он повалился ничком. Постоял, глядя на грузную тушу. Потом примерился и спокойно, расчетливо ударил лежащего ногой в пах.
Протяжный, звериный вой поднялся к вершинам деревьев темного леса. Крупное тело выгнулось, будто натянутый лук.
Подбежал Ольсен. Он был в бешенстве. Малыш, стоя по стойке «смирно», выслушал поток ругательств.
Обер-лейтенант, сидевший со связанными руками на земле возле бронетранспортера, негодующе заверещал:
— Это пытка. Извращенный садизм. Но я добьюсь, чтобы этого человека казнили. Он избил моего штабс-фельдфебеля. Вы за это поплатитесь.
Этому ослу никто не потрудился ответить. Если мы доберемся до нашего полка, с ним и двумя его подчиненными разговор будет коротким: дезертирство, подделка документов и трусость в бою.
Исчезновение пленников обнаружил Старик. Это произошло на рассвете. Мы были потрясены, узнав, что случилось.
На посту стоял Толстяк. Его нашли лежавшим без сознания у дерева, к которому были привязаны пленники.
Лейтенант Ольсен взорвался. Учинил нам допрос, но Толстяк мог только сказать, что внезапно упал. Начал всхлипывать, когда Ольсен пригрозил ему трибуналом за сон на посту. Обливаясь слезами, он клялся, что не спал. Все его свиное тело тряслось от приступа ярости Ольсена.
— Должно быть, удрали, — усмехнулся Малыш, взглянув на Порту с Легионером; оба они грызли турнепс, между ними сидела Мария.
Старик поднял взгляд и внимательно оглядел всех четверых. Не говоря ни слова, кивнул, взял на ремень автомат и пошел в лес.
— Ты наш друг, так ведь? — крикнул вслед ему Порта.
Старик молча обернулся. Потом пошел дальше.
Когда мы заканчивали загрузку бронетранспортера, Старик вернулся.
— Видел что-нибудь? — с любопытством спросил Ольсен.
— Да, — ответил Старик отрывисто, уставясь на Порту и Малыша, игравших у бронетранспортера в кости. Каждый удачный бросок сопровождался громким смехом.
— В чем дело? — спросил Ольсен, посмотрев туда же.
— Точно не знаю, — ответил Старик.
К ним неторопливо подошел Легионер. Он чистил ногти длинным мавританским ножом.
— Что случилось? — спросил он. С его узких губ свисала сигарета.
— Ты вставал ночью? — спросил Старик.
— Само собой, — ответил Легионер. — Я каждую ночь встаю прогуляться.
— Ничего не заметил?
— Нет. Был слишком сонным, — засмеялся Легионер.
— Мария была поблизости от тебя?
— Да, лежала между Портой и мной. — В его голосе слышалась легкая угроза. — А какого черта ты разыгрываешь из себя гестаповца?
— Я нашел пленников, — ответил Старик.
— Что ты сказал? — ахнул Ольсен.
— Ну и прекрасно, — усмехнулся Легионер, подбросив и поймав нож. — Думаю, в таком случае их надо повесить.
— Невозможно, — тихо ответил Старик. — Они уже мертвы.
Лейтенант Ольсен побагровел.
— Покажи мне тела, и да поможет Бог тому, кто это сделал!
Все мы, кроме Толстяка, пошли в лес.
Мы нашли три тела неподалеку. По их синим лицам ползали муравьи. На остекленевшем глазу обер-лейтенанта сидела, потирая лапки, мясная муха. Тела представляли собой жуткое зрелище.
Порта нагнулся над вспоротым животом обер-лейтенанта.
— Это их партизаны, должно быть.
Старик понимающе посмотрел на него.
— Я тоже так подумал, но когда увидел, что у двух трупов во рту, вспомнил рассказ Марии, и у меня возникло жуткое подозрение. — Посмотрел на Легионера и, отчеканивая каждое слово, продолжал: — Разве не так поступали женщины в горах Риф?
Легионер широко улыбнулся.
— Да, русские партизаны, кажется, научились кое-чему.
Лейтенант Ольсен глубоко вздохнул и положил руку Старику на плечо.
— Будем считать, что это сделали партизаны. Эти трое ухитрились убежать и угодили им прямо в лапы.
Старик кивнул и прошептал:
— Какими скотами могут быть люди!
Малыш заорал так, что его могли услышать за несколько километров:
— Эти партизаны — грязные типы!
Старик подскочил к нему и схватил за шиворот.
— Еще раз разинешь пасть, пристрелю на месте!
Малыш удивленно раскрыл рот, но ничего не сказал.
Легионер подбрасывал и ловил нож, пристально глядя на Малыша и Старика. Потом уголком рта прошептал:
— Эти трое не заслуживали ничего лучшего. Идет война!
Старик повернулся и взглянул на него.
— Ты действительно так думаешь?
Легионер кивнул.
— Да, и кроме того, думаю, тебя нужно будет отправить в нервную клинику, когда вернемся на свои позиции.
Старик устало засмеялся и взглянул на стоявшего рядом Ольсена.
— Неплохая мысль! Нормальных людей посадят под замок, а убийцам-садистам воздадут честь!
Нож Легионера, просвистев, вонзился в дерево прямо над головами Старика и Ольсена.
— Мне показалось, там белка, — сказал с улыбкой Легионер.
— Хорошо, что не дрогнула рука, — сухо ответил Старик, — иначе тебя замучила бы совесть.
Мы не спеша вернулись к бронетранспортеру и молча продолжали погрузку. Когда закончили с этим, Малыш выбросил свою удавку в глубокий ручей. Порта счел, что так будет лучше всего.
Старик заметил это. Плюнул, но ничего не сказал.
Легионер усмехнулся. И утешил Малыша, сказав, что он скоро сделает ему новую.
Толстяк сидел на пне. У него болела голова, и он злобно бранился. Был несколько ошарашен. Не мог понять, как трое крепко привязанных пленников могли освободиться и стукнуть его, находящегося на действительной службе фельдфебеля, по голове.
— Ничего не понимаю, — бормотал он. — Я сидел там, не сводя взгляда с этих трех вонючек, и вдруг у меня в черепе — взрыв!
— Это, должно быть, партизаны, — предположил Малыш, ощупывая на голове его шишку величиной с куриное яйцо.
— Партизаны устраивали такое и раньше, — усмехнулся Порта, проводя ладонью по голове Толстяка.
На другое утро мы подъехали к реке. И спрятались, дожидаясь темноты, чтобы переправиться на другой берег.
Плавать у нас не умели только двое. Толстяк и Трепка.
— Держись за меня, — предложил Трепке Малыш, — я тебя перевезу.
— А кто мне поможет? — с жалким видом спросил Толстяк.
Все усмехнулись, когда Порта предложил ему оставаться на месте.
Перед самым наступлением темноты мы услышали выстрел из карабина.
Чуть углубясь в лес, мы обнаружили Марию. С расколотым черепом. Она сунула дуло в рот и большим пальцем ноги нажала на спуск.
— Ну и подвох! — воскликнул Малыш. Он чувствовал себя жестоко обманутым. — Раз уж все равно решила дать дуба, вполне могла бы ублажить нас!
— Скотина поганая! — вспылил Старик.
Малыш надулся и пнул большую ветвь, угодив ступней в ее развилку. Это привело его в полнейшую ярость.
Когда мы возвращались к стоянке, Малыш задрал платье Марии, покачал головой и удивленно сказал Порте:
— Черт возьми, и она обделалась. Все так, когда умирают. Интересно, почему? Оттого, что боятся?
Порта сдвинул цилиндр на лоб и почесал в затылке.
— Нет, Малыш, это не со страху. Понимаешь, когда они приходят в такое волнение, у них все нарушается. Это все равно, как пытаться бесшумно выпустить воздух из кишечника после лущеного гороха с мясом больной свиньи. Тут происходят неожиданности!
Лейтенант Ольсен услышал конец разговора и отругал их, назвав мерзавцами и скотами. Они укоризненно посмотрели на него и почувствовали себя глубоко обиженными.
В полночь мы переплыли реку. Посреди быстрого потока Трепка запаниковал, но Малыш благополучно доставил его на берег.
Рапорт был забыт. Трепка повзрослел.
Хайде и Порта плыли с Толстяком; тот фыркал, как тюлень, от напряжения и ужаса.
Бронетранспортер мы столкнули в болото у реки.
В нем лежала Мария.
