Антон Павлович Кротков
Воздушный штрафбат
Глава 1
Уже второй день лейтенант Андрей Лямин ждал смерти. В камере тюрьмы, помимо Андрея, сидели еще двое уголовников: матерый законник и молодой урка лет двадцати. Эти двое дезертировали из своей штрафной роты еще в первых числах июля, когда передовые части немцев вышли к большой излучине Дона. Потом вся их рота в полном составе, с оружием, перешла к немцам. Андрей так и не понял из рассказа вора по кличке Жора Пляжник, куда делся заградотряд, который должен был стоять позади штрафников и пресекать любую попытку измены или бегства с передовой.
Дезертиры сумели выбраться из Сталинградской области, но на крупной железнодорожной станции Верхне-Тарасовка их при проверке документов задержал патруль железнодорожной охраны. Вохровцы передали подозрительную парочку в особый отдел НКВД. Теперь уголовникам грозила высшая мера наказания.
Молодой смуглолицый вор по кличке Монгол от страха перед скорым расстрелом, похоже, повредился в уме. Вначале он метался по тесной камере, словно загнанный зверь, рычал, стонал и плакал. А теперь уже полдня как лежал на дощатом полу у стенки, упершись остекленевшим взглядом в одну точку на потолке. В его раскосых азиатских глазах застыл ужас…
Зато второй сосед Лямина по камере совсем не был похож на обреченного смертника. Первым делом Жора Пляжник снял с Андрея сапоги:
— Тебе, летчик-налетчик, кадыбы все равно не нужны. Тебе, фраерок, теперь или снова по небу на стальных крыльях летать, или червей могильных кормить — вместе с этим коньком бзделоватой породы, — вор презрительно скосил глаз на неподвижно лежащего подельника.
— А ты что же — заговоренной масти, раз смерти не боишься? — с вызовом поинтересовался у уголовника Лямин.
Вор лениво улыбнулся, обнажив крупные щербатые зубы и, собрав морщинки у желтых тигриных глаз, незлобиво ответил:
— Масти я в натуре самой фартовой. До войны гастролировал по пляжам Ялты и Одессы: лопатники да сумочки у гладких краль и их интеллигентных мальчиков клеил. Иногда майданником подрабатывал: в поездах чемоданчики у курортной публики одалживал. Да в сорок первом, когда фрицы к Москве подходили, на малине со знакомым крысоловом встретился. Тот богатую квартиру как раз только наколол и искал козырного напарника. Ну, думаю, лафа мне светит. Да приняли нас легавые на выходе из барыговой хаты. По законам военного времени, не мотая дело, повели нас прямком к ближайшей стенке…
Желая скоротать время за разговором, вор, не таясь, подробно рассказывал Лямину, как в последний момент, когда уже лязгнули затворы расстрельной команды, на месте событий случайно оказался со своей патрульной группой знакомый капитан из железнодорожной милиции. До войны он несколько различно ловил известного маршрутника и по старой памяти замолвил за знакомца словечко перед коллегами.
После месяца отсидки в Таганке вора отправили с этапом в колымский лагерь. А уже оттуда он добровольно отправился на сборный пункт под Казанью, где формировался штрафной батальон.
— Помню, перед первым боем литер нам сопливую молитву прочел про то, что, мол, кровью должны искупить свою вину и вернуть себе честное имя. Потом налетели немецкие самолеты — перемешали нашу роту с землей. А уж как их танки поперли, так мы с кентом сразу винта нарезали. К тому времени голубые фуражки со своими пулеметиками уже в тыл подались.
Судя по его спокойной уверенности в себе, бывалый вор нисколько не сомневался, что и на этот раз сумеет обмануть судьбу. К вечеру уголовников увели. Больше они в камеру уже не возвратились. А на следующее утро пришли и за Андреем…
* * *
Допрашивающий Лямина майор госбезопасности вел себя, на удивление, корректно. Это был высокий осанистый красивый блондин лет тридцати пяти в хорошо подогнанном новеньком обмундировании. От чекиста пахло дорогим одеколоном и благополучием. Его жизнь явно проходила на безопасном удалении от передовой и была по-довоенному комфортной. Уже почти месяц небывший в бане и неменявший белья Лямин с восхищением и завистью отметил идеальный пробор прически следователя. Невольное уважение также вызывал солидный «совнаркомовский» кожаный портфель с двумя блестящими металлическими застежками, небрежно брошенный хозяином кабинета на диван у стенки. Такой до войны можно было получить вместе с ответственной должностью или, на худой конец, купить на черном рынке за огромные деньжиши. Каждый советский чиновник мечтал однажды сменить свой скромный брезентовый портфель на такой символ служебного успеха.
Еще большее впечатление на арестованного летчика произвел нагрудный знак «Почетный работник ВЧК — ГПУ», поблескивающий эмалью над левым нагрудным карманом гимнастерки собеседника рядом с новеньким орденом Красной Звезды.
В начале разговора следователь любезно предложил Ля-мину раскрытую пачку со страшно дефицитными папиросами «Северная Пальмира» (конечно, армейский офицер не мог знать, что каждому следователю госбезопасности выписывается определенное количество папирос для поощрения сознающихся и стукачей). Но главное, что глядел следователь на арестанта со спокойным, даже почти дружеским вниманием, совсем не так, как особист в штабе воздушной армии. Тот буквально сверлил Андрея своими свинцовыми недоверчивыми глазками и говорил с демонстративной неприязнью — рублеными, обильно сдабриваемыми матом фразами и обращался только на «ты».
Этот же, напротив, вел себя чрезвычайно культурно и даже деликатно. Он был похож на европейца — шведа или норвежца.
Перед тем как перейти собственно к допросу, следователь подробно расспросил Андрея об условиях его содержания. Узнав, что арестованный командир почти двое суток провел в одной камере с рядовыми дезертирами, да вдобавок еще и уголовниками, майор страшно возмутился. Встав из-за стола, он раздраженным шагом несколько раз прошелся мимо сидящего Лямина. Андрей, который успел за последние дни привыкнуть к постоянным обвинениям и оскорблениям, с благодарностью принял обещание могущественного офицера НКВД добиться наказания виновных в таком возмутительном самоуправстве.
Завоевав таким образом расположение подследственного, энкавэдэшник вернулся за свой стол и раскрыл папку с личным делом арестованного.
— Перед тем как дать заключение для трибунала, мне необходимо кое-что уточнить, — будто извиняясь, пояснил он, не отрывая глаз от машинописного текста. — Поэтому расскажите мне еще раз, гражданин Лямин, почему вы не выполнили приказ?
Этот вопрос прозвучал из уст следователя совсем буднично, словно речь шла не о преступлении, карающемся в условиях военного времени только смертью, а о банальной тыловой самоволке.
Андрею снова пришлось повторить свой рассказ о событиях, которые в течение всего одного часа превратили его из гордости семьи и друзей, любимца девушек — «сталинского сокола» в презренного преступника и труса…
В тот день его полк с раннего утра штурмовал немцев, рвущихся к высоте 102,0. Так на оперативных картах обозначался расположенный в центральном районе Сталинграда Мамаев курган. Владение этой позицией означало контроль над центральной частью города и волжскими переправами. Непрекращающиеся воздушные свалки с немецкими асами над Мамаевым курганом быстро обескровили части 8-й воздушной армии Юго-Западного фронта. Полк Лямина выполнил в тот день максимально возможное число боевых вылетов и к вечеру фактически перестал существовать. Большая часть его летчиков догорала в степи среди обломков своих машин. Для многих могилой стала Волга…
С седьмого задания уцелевшие летчики полка вернулись незадолго до наступления сумерек. Хотя обычно уже после трех полноценных вылетов пилоты едва стоят на ногах от усталости. Часто после такой тяжелой боевой работы у молодых крепких парней не бывает сил даже сразу выбраться из кабины истребителя: у кого-то идет носом кровь, кого-то тошнит. Температура у вымотанных до крайности людей поднимается до 38–39°C. Состояние такое, что есть совершенно не хочется, все мысли лишь о том, как добраться до своей койки в казарменной землянке. Придешь туда, повесишь шлемофон, на брезент ляжешь, а заснуть не можешь: перед глазами весь этот кошмар проходит. Обдумываешь, почему этот так пошел, а другой — вот так. Чтобы успокоиться и снять психологическое напряжение, надо выпить сто грамм водки и быстрее ложиться спать, так как утром снова в бой…
Но этот страшный день был еще далек от завершения. На войне летчикам часто приходиться работать на износ. Никого не волнует, что завтра из-за хронической усталости ты можешь потерять сознание при перегрузках затяжного боя или допустишь роковую ошибку, которая будет стоить тебе жизни. Вот и в тот вечер из штаба Воздушной армии вновь поступил безапелляционный приказ: срочно вылетать навстречу идущим к высоте 102,0 немецким бомбардировщикам. К этому часу в полку осталось только три исправных самолета МиГ-3. Но приказ есть приказ…
Причем из штаба потребовали, чтобы, ввиду особой важности задания, атаку возглавил лично командир полка.
Майор Гречанин был заслуженным летчиком — Героем Советского Союза, ветераном Испании и Халхин-Гола. Но после тяжелого ранения, которое он получил в конце 1941 года под Ростовом, что-то сломалось в душе недавнего храбреца. Гречанин стал бояться летать! С представителями рискованных профессий такое иногда случается, даже с большими мастерами. Кому-то все-таки удается преодолеть себя, а кому-то нет. Майор свой страх перебороть не смог…
Однажды сослуживец по секрету рассказал Лямину, что случайно слышал, как хорошо выпивший Гречанин честно признавался комиссару: «Ничего не могу с собой поделать, Сергеич. Как только представлю, что надо сесть в самолет, у меня все внутри сжимается. Какой из меня теперь к черту боец, если я заранее чувствую себя жертвой!»
После возвращения из госпиталя в полк майор постоянно ходил «под градусом» и всеми правдами и неправдами пытался увильнуть от полетов. Но, тем не менее, подчиненные летчики и техники любили его за незлобивый нрав и уважаемое в ВВС имя.
И вот наступил момент, когда Гречанину пришлось снова подняться в воздух. С собой он взял Лямина и еще одного толкового летчика. Правда, вскоре после взлета двигатель на самолете второго ведомого задымил, и ему срочно пришлось возвращаться. Поэтому дальше к цели пошли только майор и Лямин.
Андрей в малейших деталях помнил тот полет: весь маршрут усыпан обломками наших и немецких самолетов. Многие машины сбиты совсем недавно и еще горят. Вот и линия фронта. На земле идет бой. Сквозь пелену гари едва видны взрывы, вспышки орудийных выстрелов. На востоке горит Сталинград… Весь город в пламени, будто огнедышащий вулкан. Дым от пожаров поднимается на километр-два и упирается в облака. Волги не видно, нет ее… Хотя она — огромная — в целый километр шириной, но вся затянута плотной черной пеленой…
Навстречу их паре надвигается армада самолетов. Вначале они похожи на комариный рой, но по мере приближения точки начинают обретать знакомые хищные очертания. Лямину никогда не приходилось видеть в небе одновременно такое огромное количество вражеских истребителей и бомбардировщиков. Тяжелогруженые «юнкерсы» и «хейнкели» неторопливо идут плотными строями на разной высоте. Между ними бойко снуют эскортные группы «мессеров» и «фоккеров».
Воевать вдвоем на равных с такой мошной эскадрой невозможно. Остается только врезаться в плотные порядки противника, и если очень повезет — сбить или таранить несколько бомбардировщиков, прежде чем погибнуть самому. Лямин сжимается в комок. Теперь он сгусток нервной энергии и напряженных мышц. Силуэты вражеских самолетов стремительно увеличиваются в размерах. До сшибки с ними остаются считаные секунды…
Как ни странно, но особого страха Андрей тогда не чувствовал, ноги у него не тряслись. Думать о смерти было некогда. Он просто работал ручкой управления и педалями, контролировал приборы, старался не оторваться от самолета ведущего…
Неожиданный маневр командира застал Лямина врасплох. Буквально в последний момент перед столкновением с противником Гречанин вдруг энергичным полупереворотом через крыло ушел вниз и в сторону — вверх по Волге. Радиостанций на их МиГах не было, так что Андрей не мог связаться с командиром и узнать, в чем дело. Бросить его он тоже не имел права. Лейтенанту оставалось лишь повторить маневр ведущего. Надвигающиеся тесные порядки немецких бомбардировщиков сразу пронеслись мимо — наискосок и вверх. Андрею почему-то отчетливо впечатались в память куски аэродромной грязи, прилипшие к колесам одного из немецких пикирующих бомбардировщиков «Юнкерса-87», под «брюхом» которого он тогда проскочил. Причем Лямин не смог бы сейчас вспомнить, в какой цвет были выкрашены фашистские самолеты, что было намалевано на их фюзеляжах, но эти куски черной жирной земли до сих пор стояли у него перед глазами…
Немецкие истребители их не преследовали. Похоже, у них был жесткий приказ начальства: расчищать бомбардировщикам дорогу и обеспечивать им прикрытие над целью, не ввязываясь без особой нужды в схватки с русскими. Поэтому МиГи без происшествий вернулись на аэродром, произвели посадку.
Зарулив на стоянку, Андрей на какое-то время потерял командира из виду. О том, что произошло дальше, он узнал от прибежавшего приятеля своего техника. Тот был очень взволнован, говорил сбивчиво и с жадным любопытством почему-то смотрел на Лямина. В слова механика верилось с трудом. Тот уверял, что будто бы особист только что арестовал Гречанина. Но вскоре эта информация подтвердилась. По приказу комиссара личный состав полка был по тревоге выстроен на летном поле для публичной экзекуции. Оказалось, что свидетелем бегства советских истребителей оказался сам командующий фронтом. Он как раз прибыл на наблюдательный пункт на Мамаевом кургане и видел, как вместо того, чтобы хоть как-то попытаться прикрыть ключевую высоту от налета немецких бомбардировщиков, пара «сталинских соколов» без боя уступила врагу дорогу.
Взбешенный Тимошенко приказал сразу после приземления расстрелять дезертиров. Но по неизвестной причине Ля-мин не разделил печальную участь своего командира. Можно было предположить, что за то короткое время, пока грозный приказ спускался из штаба фронта до уровня полка, кто-то из здравомыслящих начальников взял на себя ответственность его подкорректировать. Ведь в истребительной авиации главные решения принимает ведущий звена или пары, а ведомые обязаны выполнять его приказы. Лямина даже арестовали не сразу, а только сутки спустя. Так что за казнью командира он наблюдал из строя сослуживцев.
Майора привели под конвоем солдат аэродромной охраны. При аресте с гимнастерки Гречанина «с мясом» сорвали ордена, сняли ремень. У арестованного было абсолютно белое, неподвижное лицо, как у покойника. Пока комиссар зачитывал короткий приговор, бывший майор стоял, слегка пошатываясь, и глядел себе под ноги. Только когда особист стад вытаскивать из кобуры пистолет, Гречанин начал что-то торопливо говорить комиссару, с которым до всей этой печальной истории был очень дружен. В строю слов бывшего комполка почти не было слышно. До Лямина донеслись только обрывки отдельных его фраз. Гречанин что-то говорил о своей жене и детях. Видимо, он просил бывшего друга позаботиться о своей семье. Потом грохнул выстрел…
* * *
На протяжении всего рассказа следователь ни разу не перебил Лямина. Лишь иногда он делал какие-то пометки, да и то не в личном деле подследственного, а в небольшом блокноте. Когда Лямин закончил говорить, чекист подытожил:
— С ваших слов следует, что вы как будто ни в чем не виноваты. Даже напротив: выполнили приказ непосредственного командира. А между тем приказ Народного комиссара обороны за номером 227 прямо говорит: «Ни шагу назад!»
На несколько секунд задумавшись, майор бегло процитировал по памяти строки названого документа: «Командиры роты, батальона, полка, дивизии, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевой позиции без приказа свыше, являются предателями Родины. С такими командирами и политработниками и поступать надо как с предателями Родины…».
— То есть вы фактически отступили с боевой позиции вместе со своим командиром. Вы это понимаете, Лямин?
Андрей подавленно молчал. С того момента, как расстреляли майора Гречанина, он не надеялся на снисхождение. Единственное, чего он желал, чтобы поскорее как-то решилась его судьба. Хуже всего было жить в состоянии выматывающей неопределенности.
Но неожиданно следователь заговорил о том, что, даже несмотря на всю тяжесть совершенного Ляминым преступления, советская власть не рассматривает его как неисправимого преступника.
— Вы хороший летчик. Я навел справки: за вами числятся четыре сбитых самолета врага.
— Три, — машинально поправил Андрей.
— Не принципиально. Главное, что вы хороший храбрый летчик. Сейчас на фронте острая нехватка квалифицированных авиационных кадров. Так вот, есть распоряжение за определенные преступления направлять грамотных представителей вашей воинской специальности в особую авиационную штрафную часть.
Лямин не верил своим ушам. Он много слышал о пехотных штрафбатах, но об авиационном подразделении такого рода — впервые.
— Вы понимаете, Лямин, какое советская власть оказывает вам высокое доверие? Ведь вам снова доверит самолет и дадут возможность искупить вину в бою.
Следователь стал рассказывать Андрею, что, честно сражаясь, он даже сможет вернуть себе офицерское звание и ордена. Также по представлению командования в будущем его могут перевести в обычную часть.
— Если вы согласны, подпишите это. — Чекист подвинул Лямину какой-то листок. Андрей взял его. Но он был так взволнован, что никак не мог сосредоточиться на тексте. Все мысли Андрея крутились вокруг главной новости: ему оставляют жизнь, но главное — он снова будет летать!
Видя его состояние, следователь с понимающей улыбкой вновь протянул ему пачку с папиросами:
— Да вы не спешите. Читайте спокойно. Самое страшное для вас уже позади.
Предлагаемый Лямину документ был приложением к приговору трибунала. А точнее — это была своеобразная расписка. Будущий штрафник брал на себя обязательство не совершать вынужденную посадку в тылу немцев, не покидать с парашютом подбитый самолет над вражеской территорией, не выходить из боя без приказа командира. За нарушение любого из двадцати восьми пунктов данного документа он автоматически приговаривался к немедленной смертной казни. Также репрессиям подлежали его родственники. В тексте были указаны адреса матери и всех членов семьи старшей сестры Лямина.
Еще в документе имелся странный пункт, обязывающий нижеподписавшегося сотрудничать с органами военной контрразведки. Следователь особо остановился на этом месте в тексте. Он пояснил Андрею, что тот обязан раз в месяц составлять для начальника особого отдела части небольшую докладную записку о настроениях сослуживцев и командиров, о подозрительных разговорах и прочих происшествиях.
— Это будет лучшим проявлением благодарности с вашей стороны, — голос следователя зазвучал совсем по-дружески. Он даже впервые назвал арестованного просто по имени: — Ведь в моей власти, Андрей, было придать твоему делу такой вид, что тебе не то что самолет, даже винтовку не доверили бы. А так ты еще станешь полковником, вот увидишь.
После того как Лямин поставил под документом свою подпись, довольный следователь заговорщицки ему подмигнул и снова зачем-то вышел из-за стола. Он направился к высокому шкафу, что стоял у двери, а вернулся с парой сапог. День назад их снял с Андрея безоговорочно верящий в свою счастливую звезду Жора Пляжник. Но в отличие от вора Лямину действительно посчастливилось в этот раз обмануть смерть.
* * *
На аэродром отдельной штрафной авиагруппы Лямина привезли под конвоем. Принять арестованного должен был лично командир части. Но оказалось, что он недавно вылетел на задание.
Выйдя из штабной землянки, начальник конвоя — очень важный на вид младший лейтенант — раздраженно приказал подчиненному старшине караулить арестованного, а сам куда-то ушел. Минут сорок Андрей, словно зэк на пересылке, просидел на траве под бдительным присмотром конвойного. Все это время сновавший мимо аэродромный народ с любопытством поглядывал в сторону молодого арестанта и его охранника.
Наконец вернулся с задания командир авиачасти. Начальник конвоя перехватил его у самого штаба. Со своего места Лямин видел, как младший лейтенант протянул на подпись акт о доставке арестованного невысокому мужчине лет тридцати и небрежно кивнул в сторону Андрея. Летчик бросил оценивающий взгляд на Лямина, ловко обогнул стоящего напротив энкавэдэшника и быстрым шагом направился к новому подчиненному.
При приближении этого человека Андрея словно подбросила какая-то сила. Вскочив на ноги, к большому неудовольствию бдительного старшины, он одернул на себе гимнастерку. Рука привычно потянулась для отдания чести, чеканный рапорт заиграл на губах. Но в следующее мгновение Лямин вдруг вспомнил о потерянной при аресте пилотке и о том, что теперь он уже бывший лейтенант. Надо было привыкать униженно именовать себя по-новому: «осужденный такой-то». От одной мысли о необходимости выдавить из себя столь омерзительную фразу гортань молодого человека свело спазмом.
Коренастый летчик с ходу протянул Лямину свою широкую ладонь для рукопожатия и представился:
— Капитан Нефедов, Борис Николаевич, командир особой авиагруппы.
Растерявшийся Андрей медлил с ответом, продолжая лихорадочно соображать, как ему отрекомендоваться.
Капитан сам пришел ему на помощь, деловито поинтересовавшись:
— На «Яках» летал?
— Летал, — не моргнув, соврал Лямин, больше всего опасаясь, что «покупатель» его забракует.
— Красавец! — поставил ему промежуточную оценку командир, и тут же задал следующий вопрос:
— Где воевал?
Андрей торопливо стал перечислять фронты, на которых пришлось летать с начала войны.
— Значит, обстрелянный, — удовлетворенно заключил Нефедов и быстро развернулся всем корпусом в сторону подходящего к ним начальника конвоя.
— Что же ты делаешь? Он же боевой летчик, заслуженный фронтовик! А ты его, словно последнюю… на глазах у всей части позоришь. Ему завтра в бой идти, возможно, за линию фронта. А ты его мне под расписку сдаешь, как беглого каторжника, которому доверия нет.
— У меня приказ, — обидчиво поджал губы младший лейтенант. — И вы, товарищ капитан, демагогию тут не разводите. Не забывайте, с кем разговариваете.
— Ладно, не забуду, — задиристо пообещал Нефедов. Он быстро подписал акт и демонстративно повернулся к энкавэдэшнику спиной — лицом к Лямину.
— Пойдем, стажер, послушаешь инструктаж. Сразу начинай входить в курс дела. Через двадцать минут идем двумя эскадрильями сопровождать «пешки». Пока без тебя… Завтра с утра устрою тебе экзамен на технику пилотирования. Если не соврал про боевой опыт, тоже начнешь работать. Времени на раскачку у нас тут нет. Если первые пять вылетов переживешь, то переведу из стажеров в штатники…
Капитан выглядел как настоящий «воздушный волк»: бронзовый загар, шевелюра непокорных русых волос, энергичное обветренное лицо с сильными скулами и шрамом над правой бровью. Голос с мужественной хрипотцой. Даже разговаривая, он не выпускал изо рта небольшую диковинную трубку, сделанную в виде головы Мефистофеля. На его выгоревшей от солнца, просоленной потом гимнастерке красовались сразу два ордена Красного Знамени, монгольский орден с перекрещенными кривыми саблями, орден Красной Звезды и еще какой-то, не известный Лямину иностранный орден. Такой «иконостас» не часто можно было встретить даже в гвардейских частях, ведь до войны и в первый ее период награждали редко. Все в нем было необычно и выразительно, даже его кавалерийские галифе — очень широкие вверху и обтянутые на икрах, заправленные в черные сапоги из мягкой кожи.
На голове капитана лихо, чуть наискосок, сидела сильно помятая фуражка. «Капуста» на ее околыше и крылышки на тулье были не железными — стандартной заводской штамповки, а вышитыми золотой и серебряной нитью. Такая роскошь полагалась только старшим офицерам. Но необычный капитан, судя по всему, привык поступать наперекор существующим правилам. Вместо стандартного пистолета ТТ или нагана Нефедов носил на длинном ремешке через плечо маузер в массивной кобуре.
В штабном блиндаже было тесно от собравшихся людей. В воздухе плавали сизые облака табачного дыма. При появлении командира все голоса сразу смолкли. Перед тем как перейти к постановке задачи, Нефедов озорно прищурился на молодого весельчака с удивительно подвижным хитрым лицом:
— Слышал я, Леня, будто вы сегодня «фоккера» на выходе из боя завалили. Почему я пропустил сей знаменательный момент?
Летчик, к которому обратился командир, отвечал ему колоритным южным говором:
— Точно, командир! Я просто плачу, раз ви не видали, как я дал копоти этому дракону. Я, как только его срисовал, сразу мысленно говорю ведущему: «Жора, подержи мой макинтош! Короче, разуйте все глаза, щас Ледя Красавчик будет давать стране угля. И он дал, чтоб вы знали, командир! Воду этому «фоккеру», значит, выпустил, мотор у стервятника заклинило, и он колом в землю вошел. В натуре картина маслом получилась!
— Вы мне просто начинаете нравиться, Леня! — сделал изумленное лицо Нефедов. — Где же вы прищучили такого диковинного зверя. Это ведь у «мессера» двигатель жидкостного охлаждения, а у «фокке-вульфа» — двенадцатилопастной охлаждающий вентилятор под капотом стоит.
Под взрыв всеобщего хохота смутившийся пилот принялся оправдываться, что-де, мол, наверное, ему почудилось, будто вражеский истребитель потерял воду и падает.
Нефедов взмахом руки прервал его:
— Садись уж, фантаст! И учти, Одесса, еще раз тебе что-нибудь в этом роде почудится, я те устрою выход на кислород!
— Командир, не имейте меня за идиота, я все понял! — пообещал раскаявшийся одессит.
Выяснив вопрос с одним подчиненным, Нефедов обратился к другому. Глаза его потемнели от гнева, в голосе появилась сталь:
— Почему сегодня снова бросил группу и возвратился на аэродром? Опять мотор забарахлил, оружие заклинило, или живот резко заболел, как позавчера? Учти, Решетников, у нас тут не воспитательное учреждение, а штрафбат… Пойдешь на сопровождение «пешек» моим ведомым. И не дай бог тебе по дороге потеряться, — лично пристрелю после посадки вот из этого маузера!
— А по-моему, тут все ясно, и ваша любительская педагогика будет излишней.
Капитана перебил невзрачного вида полноватый мужчина в очках и с петлицами майора ВВС на гимнастерке. Внешностью и манерой речи он напоминал конторского счетовода. Майор высокомерно сообщил Нефедову, что уже поговорил с инженером эскадрильи и выяснил, что самолет данного пилота совершенно исправен.
— Решетников трус, а вы с ним нянчитесь, — продолжал особист. — Если вы как командир не справляетесь, то позвольте особому отделу навести порядок.
— Не спеши, Лакеев, — набычился на майора комполка. Он сразу стал похож на бойца, вставшего в боксерскую стойку: одна нога чуть впереди, подбородок слегка опущен, покатые плечи напряжены и едва заметно шевелятся, будто готовые выстрелить в противника быстрыми ударами чугунных кулаков. — Ты что ли вместо него в бой пойдешь? Учти, у меня лишних летчиков нет, чтобы заменить Решетникова.
— Ну зачем же я, — майор слегка обнажил в улыбке зубы и хищно блеснул стелами очков. — Вместо него на задание пойдет новенький…
* * *
Вначале задачу пилотам части поставил командир: они прикрывают группу пикирующих бомбардировщиков, которые должны разрушить созданную немцами ниже Сталинграда понтонную переправу.
— Идем двумя группами: звено Шафирова непосредственно прикрывает «бомберы», моя группа — ударная.
Присутствующий на совещании офицер штаба дивизии уточнил на штабной карте, висящей на стене землянки, место встречи с бомбардировщиками и маршрут движения к цели:
— Вылет через пятнадцать минут, к Волге подходите со стороны села Лучки.
Нефедов бесцеремонно перебил размеренную речь штабного:
— Сожгут на подходе. Тевтоны нас как раз там и поджидают. Нет, это не годится.
— Вы что же, отказываетесь выполнять утвержденный командованием приказ? — лицо штабника от изумления вытянулось.
— Нет, не отказываюсь, — пожал плечами капитан. — У меня есть задание без потерь вывести бомбардировщики к переправе. Так позвольте мне самому выбрать маршрут. На моем «Яке» установлена радиостанция, так что я в качестве лидера поведу группу. Все, братцы, по коням!
Но тут снова заговорил майор-особист. Он сообщил, что за каждым пилотом группы прикрытия будет персонально закреплен бомбардировщик, и зачитал список. Лямин, который был прикомандирован к звену, непосредственно прерывающему «Пе-2», отвечал за «пешку» под номером «12».
— Предупреждаю вас об ответственности, — многозначительно обводя взглядом лица пилотов, продолжал майор. — Тот, чей бомбардировщик будет сбит по дороге к цели или на обратном пути, ответит за это по законам военного времени…
Пока Андрея не слишком волновала висящая над ним ответственность за бомбардировщик. Ведь до встречи с ним еще надо было долететь. А между тем Лямин больше всего опасался, что его посадят на «Як», который он ни разу не пилотировал. Но оказалось, что в штрафном полку есть только четыре дефицитных истребителя «Як-1», которые закреплены за Нефедовым, его заместителем и их ведомыми. Остальной авиапарк части составляли сильно потрепанные «чайки» и «ишачки». Для Лямина так и осталось загадкой, зачем командир спрашивал его об умении пилотировать истребитель Яковлева.
Андрею предстояло идти в бой на «ишачке» с бортовым номером «3». При встрече с ним пожилой механик самолета повел себя так, будто это Лямин нес персональную ответственность за то, что прежний пилот «тройки» стал жертвой особиста. Техник сухо доложил новичку о готовности машины к боевому вылету. При этом он хмуро глядел летчику в пуговицу воротника гимнастерки. Приняв доклад, Лямин подошел к незнакомому ястребку, пытаясь угадать в его облике знаки удачи или беды. У каждого самолета — свои нрав и судьба. Одна машина, даже получив серьезные повреждения, на последнем издыхании мотора вынесет своего пилота из ада боя. А другая — скапотирует на ровном месте.
Еще когда Андрей расписывался в кабинете следователя под согласием не покидать машину над вражеской территорией, он решил для себя, что отныне не будет брать в полет парашют. «Если самолет загорится, спикирую на немецкую колонну или батарею, но в плен не попаду». — твердо решил Лямин. Перспектива явиться причиной несчастий близких людей пугала его намного больше, чем возможность смерти.
Чтобы не так жестко было сидеть на тонком дюралюминиевом кресле, Лямин попросил механика накидать на сиденье каких-нибудь тряпок или чехлов. Технарь равнодушно, не задавая вопросов, выполнил его просьбу. Он пристегнул Андрея ремнями к креслу и принялся тщательно протирать стекло «фонаря», чтобы на нем не было заметно точек, которые летчик в воздухе мог ошибочно принять за приближающиеся вражеские самолеты.
Неожиданно к самолету Лямина подошел командир. Техник сразу спрыгнул с крыла ему навстречу. Он что-то быстро сообщил капитану.
— А ну-ка, самурай, вылазь! — крикнул Нефедов Лямину. — Это тебе не гроб, а боевая машина.
Командир крепким матом обложил Андрея и потребовал, чтобы он немедленно надел парашют. Дождавшись, пока Лямин выполнит его приказание, капитан быстро оглянулся по сторонам и понизил голос почти до шепота:
— Запомни, салага, ты свою жизнь Родине, матери, невесте, будущим детям должен, а не разным Лакеевым! Не повторяй чужих ошибок, и не думай, что раз тебя в штрафники списали, так ты уже смертник. Мы тут воюем, а не ищем способ побыстрее полный рот земли набрать. Ты меня понял, стажер?
* * *
Воздух на высоте 3000 метров был прозрачен. Поэтому видимость была прекрасной. Идущую на соединение с ними группу из шестнадцати бомбардировщиков Лямин заметил на расстоянии нескольких километров.
И вот вся формация в сборе. Группа непосредственного прикрытия, в которую входил Лямин, идет вплотную к «пешкам». При встрече с ними Андрей сразу нашел бомбардировщик с большой цифрой «12» на фюзеляже и киле и пристроился рядом.
Ударную группу не видно: она постоянно перемещается, патрулируя воздушное пространство вокруг бомбардировщиков.
И все-таки недалеко от цели конвой проморгал внезапную атаку противника. Лямин понял, что произошло, лишь когда спикировавший со стороны солнца «Фокке-Вульф-190» открыл огонь. Вначале Андрею даже показалось, что немецкий охотник коварным ударом сбил именно его — «12»-ю «пешку»! У Лямина сразу стала мокрой от пота спина. После первого шока и чувства ужаса в душе поднялась волна гнева, возникло сильное желание хотя бы отомстить фашисту за сбитый экипаж бомбардировщика. Но вражеский «эксперт» использовал любимую немецкими охотниками тактику: ударил — убежал. В его планы вовсе не входило ввязываться с русскими истребителями в рискованную борьбу на горизонтальных виражах. Все, что теперь напоминало о подкараулившем свою жертву «фоккере», это висящая в небе копоть от его двигателя, работавшего в момент бегства на форсаже.
Андрей стал осматриваться, ища на земле место, где упал его «12»-й. Но тут выяснилось, что самолет с таким номером продолжает лететь! Видимо, во время атаки его пилот успел уйти в сторону, и теперь заветный бомбардировщик просто занимал другое место в общем строю.
«Так кто же сбит? И где его опекун?» — спрашивал себя Андрей, крутя головой. Вскоре он обнаружил, что исчез лидер бомбардировочной группы с надписью: «За Петра Хроменко!» на борту. «Ишачок» под номером «9», пилот которого нес персональную ответственность за этот самолет, тоже куда-то испарился. Впрочем, долго ломать голову над тем, куда подевалась «девятка», не было никакой возможности, ибо вдали показалась Волга.
И вот они над фашистской переправой. Пикирующие бомбардировщики начали спокойно, как на полигоне, работать, выполняя один заход на вражеский понтонный мост за другим. Боевой порядок истребителей над целью — обычный в такой ситуации: группа непосредственного прикрытия — на внешней стороне круга своих бомбардировщиков, другая — выше «пешек» на случай появления неприятельских истребителей.
Бомбардировщики долго не могли добиться прямых попаданий в мост, по которому даже под бомбами продолжали ползти на другой берег реки серые коробочки немецких танков.
Внезапно откуда-то сверху камнем упал пропавший И-16 под номером «9» — тот самый, что сопровождал сбитую командирскую «пешку». Не выходя из отвесного пикирования, «ишачок» врезался в мост, разрушив его почти посередине. Было похоже на то, что пилот этого истребителя, помня о том, что его ждет после посадки за потерянный бомбардировщик, предпочел героическую смерть в бою позорному расстрелу перед строем товарищей…
Все это время зенитки с земли вели по атакующим мост самолетам массированный заградительный огонь, но потом внезапно смолкли — появились немецкие «мессершмитты». Наши истребители тут же вошли в вираж, завязалась «собачья свалка» воздушного боя…
* * *
В этом бою Борис Нефедов чувствовал себя в ударе. Ему все сегодня удавалось. У людей творческих профессий, — а ремесло летчика-истребителя Нефедов считал делом творческим, — периодически случаются пики формы, когда все получается с поистине моцартовской легкостью.
Уже в первую минуту завертевшейся карусели боя капитан в блестящем стиле буквально срубил пушечной очередью зазевавшегося немца. И тут же, развернувшись буквально на пятачке — за счет фантастической маневренности своего легкого самолетика, — зашел в хвост другому «Ме-109». Но тот ушел из-под огня ловким переворотом. Догнать в пикировании на «Як-1» «Мессершмитт-109» — крайне сложно. Обшивка фюзеляжа у «Яка» тряпичная, а у 109-го — прочный цельнометаллический корпус. Инструкция по пилотированию истребителя Яковлева прямо запрещала летчикам развивать скорость в пикировании свыше 630 км/час во избежание катастрофического разрушения самолета.
Для сравнения: «Мессершмитт Bf-109» в такой же ситуации «выдавал» на 100 км/час больше! Поэтому преследовать врага можно было, только ежесекундно рискуя потерять по дороге собственные крылья и хвост. Но в азарте погони Нефедов никогда не думал о том, что из-за запредельных перегрузок «скелет» его самолета, сваренный на бывшем заводе комбайнов в Саратове из тонких труб, может просто не выдержать и сломаться. «В критической ситуации отпусти удила, дай машине полную свободу, и она не подведет!» — любил говорить Борис в ответ на упреки командиров и дружеские советы не рисковать. Но его ведомый, видимо, не решился на чрезвычайно опасное пикирование и оторвался в самом начале преследования.
Скорость увеличивалась с головокружительной быстротой. Рядом с кабиной появилось белое облачко близкого разрыва, но его тут же отнесло назад. Пускай по тебе кто-то стреляет, сейчас важно не отвлекаться от главного…
Борис буквально повис на привязных ремнях. Обеими руками он крепко сжимал ручку управления, впившись взглядом в несущийся впереди серо-зеленый силуэт «мессера». Нефедов снова почти догнал выбранную жертву на две тысячи метров ниже высоты первого контакта с ней, но противник и в этот раз попытался оторваться от «Яка» эффективным переворотом. До речной поверхности оставалось метров восемьсот не больше. Капитан снова бросился в погоню за акробатом. Но тот, не рассчитав маневр, нырнул в темную воду. Видимо, немецкий летчик не учел, что при выводе из пикирования истребитель «Me-109» дает большую просадку.
Несущийся следом Борис едва успел выдернуть свой самолет из крутого падения. На какое-то время кровавая пелена от максимальной перегрузки застлала Нефедову глаза. В ушах раздался протяжный звон. Возникло такое ощущение, будто позвоночник скручивается, словно белье после стирки. Кости буквально затрещали, а внутренности устремились из живота в горло. Щеки подтянулись к глазным впадинам, все мышцы лица стянуло под воздействием центробежной силы. Весь самолет заскрипел и застонал, готовый вот-вот с треском разломиться пополам. Но, к счастью, стальной скелет «Яка» выдержал суровое испытание.
Набирая высоту, Нефедов мельком обернулся: не вынырнет ли немецкий летчик. Но в том месте, куда рухнул «мессер», было видно только большое радужное пятно, расплывающееся по речной поверхности. Только теперь Борис заметил, как близко, смертельно близко была вода. По спине пробежал столь знакомый неприятный холодок. Из его ноздрей текли теплые струйки крови…
Сделав крутую горку в сторону солнца, капитан огляделся, переводя дух и выбирая следующую жертву. Поискав глазами вокруг себя, он вдруг увидел, как в хвост И-16 под номером «3» пристраивается «мессер». Вот немец открыл огонь по «тройке», в которой находился только сегодня прибывший в часть молодой летчик. Судя по белым хлопкам дыма, оставляемым «ишачком», жить этому Лямину оставалось меньше минуты. «Что же ты, стажер, мать твою, зеваешь!» — заскрежетал зубами Нефедов. Из-за того, что на «ишачке» не было радиостанции, он не мог предупредить новичка о смертельной опасности и подсказать, как ему уйти из-под удара.
Не раздумывая, Борис спикировал навстречу атакующему «мессеру». Немец тут же бросил дымящийся «ишачок» и пошел в лоб «Яку». У несущихся навстречу друг другу со скоростью пули пилотов было не более секунды на то, чтобы выстрелить и отвернуть от столкновения. Нефедову стало не по себе: в полом валу винта «мессера» таилось тридцатимиллиметровое пушечное дуло. В комплекте с двумя крупнокалиберными пулеметами MG-I5 фашист мог в считаные минуты раскурочить легкобронированный танк. А уж от такой тряпично-фанерной этажерки, как его «Як», только клочья обшивки полетят…
В такой ситуации Борис предпочел бы находиться в кабине не «Яка», а старого доброго И-16 — под защитой его массивного радиального мотора. В лобовой атаке «широкий лоб» «ишачка» надежно защищал пилота от прямого попадания пуль и снарядов. А, кроме того, чрезвычайно живучий мотор М-25, даже получив изрядную порцию осколков, способен дотащить летчика до родного аэродрома и с неработающими двумя-тремя цилиндрами.
Пилоту остроносого «мессершмитта» с его привередливым двигателем жидкостного охлаждения, напротив, в лобовой атаке оставалось надеяться только на собственную реакцию, везение и огневое превосходство, ибо даже в случае одного хорошего попадания в козырек его кабины (прозрачная броня спасала только от пуль, но не от снарядов) или в мотор, рассчитывать парню из люфтваффе было не на что.
«Як» Нефедова уступал по живучести как «ишачку», так и «Ме-109» — достаточно в двигатель «Яковлева» залететь крохотному осколку, зацепить там какой-нибудь патрубок — и все…
Зато немец имел отличный шанс точно выстрелить первым, ведь в кабине его «мессера» был установлен совершенный коллиматорный прицел «Реви 16В», тогда как на русском «Яке» для захвата мишени использовался обыкновенный круг с перекрестием в центре, — примитивно нарисованный на лобовом стекле кабины.
И все-таки Нефедов, как ему показалось, первым поймал немца в прицел и нажал гашетку. «Мессер» окутался черным дымом и начал нелепо заваливаться на крыло, вот-вот готовый перевернуться серым брюхом кверху, — словно убитая акула.
В эту же секунду в кабине «Яка» раздался оглушительный хлопок. Перед глазами Бориса разлетелся сноп искр. На какую-то долю секунды Нефедов потерял сознание, а когда очнулся — понял, что падает. Кабину заполнил едкий дым. Из-под приборной доски на лицо летчика брызгало горячее масло из поврежденного маслорадиатора. Осколки разбитых летных очков впились в лицо, и кровь, смешиваясь с маслом, бурой обжигающей жижей заливала правый глаз.
Но самое страшное, что не удавалось вывести беспорядочно кувыркающийся самолет из штопора. Чудовищная сила прижимала пилота к креслу, давила на грудь, так что трудно было дышать, и даже малейшее движение рукой или ногой стоило летчику огромных усилий. Тугая струя холодного воздуха, со свистом врывающаяся через посеченный осколками фонарь, била в лицо.
Нефедов дал ручку штурвала на вывод. Но еще несколько секунд назад такая послушная, на этот раз машина никак не отреагировала на действия человека. Также глух «Як» оставался к энергичной работе педалями и регулятором сектора газа.
Хотя мотор продолжал работать на прежних оборотах, но машину не удавалось перевести в пологое пикирование. «Похоже, повреждена плоскость и перебита тяга сектора газа, — машинально отметил Борис и присвистнул: — Вот так фокстрот!»
Вдобавок из-под капота двигателя стали выбиваться языки пламени. Огонь быстро подбирался к кабине. Борис прекрасно знал, что фанерные самолеты сгорают за считаные минуты. Прыгать! Он рывком расстегнул замок плечевых ремней, но тут же мелькнула мысль: «Куда прыгать? Внизу немцы!» Да он бы и не смог выбраться из штопорящего самолета. Земля стремительно приближалась, бешено вращаясь…
