Глава 6
Только на земле Борис узнал, кому обязан участием в воздушном спектакле. Зарулив самолёт на стоянку, Нефёдов выключил двигатель, быстро отстегнул ремни, отсоединил штуцер радиостанции. Затем рывком подтянулся на руках и ловко, словно гимнаст, перемахнул через борт кабины. Встретивший его пожилой механик имел вид именинника. Он смотрел на лётчика влюблёнными глазами. Техник принялся заботливо помогать Нефёдову снимать парашют, горя желанием услышать подробности потрясающего боя, который, как и все, наблюдал с земли. Но Бориса теперь интересовало другое. Закуривая небольшую диковинную трубку, сделанную в виде головы Мефистофеля, он поинтересовался:
— Не знаю, как обстоит дело в ваших краях, только слышал я, мой милый Санчо Панса (после войны в Испании Нефёдов шутливо именовал так всех своих механиков), будто в американских ВВС тамошних пилотов по возвращении из вылета отправляют в специальный профилакторий, где молоденькие красотки делают им массаж. Причём массажистки непременно работают в неглиже. Как считаешь, это правда?
— Брехня! — отмахнулся техник, с озабоченным видом пытаясь что-то отыскать в бесчисленном количестве карманов, нашитых на его старый комбинезон.
— Да нет, мне знакомый врач по секрету рассказывал: ихняя буржуазная медицина установила, что прямой контакт с женским телом — лучшее средство мужчине снять накопившийся стресс.
— Всё равно брехня. Жёны тех лётчиков бунт устроят против таких процедур…
Техник наконец нашёл то, что искал, а именно самодельную зажигалку, сделанную из гильзы, закурил папиросу и хитро прищурился на лётчика:
— А ты, паря, я погляжу, не только пижонить и чесать языком мастак. Так наших полковых уделал, что любо-дорого было поглядеть. Сразу видать — ас первостатейный!
— Я?! — удивлённо ткнул себя пальцем в грудь Борис и придурковато осклабился. — Да чё ты, папаша! Я ж почтальон! У себя в Фергане почту по аулам на старой колымаге развожу. А это, — Борис похлопал по борту истребителя, — так, хобби. Приработок к пенсии. Вот, может, сегодня побалуют старичка-отставничка халявным коньяком.
В это время к стоянке самолёта стремительной царственной походкой приблизился молодой щёголь лет 28-30 в светлой, шитой золотом генеральской форме. Правда, его мальчишеская физиономия не слишком сочеталась с генерал-лейтенантскими погонами и солидной пачкой орденских колодок. Особо важную персону сопровождала свита из старших офицеров, а также каких-то франтоватых молодых людей и элегантного вида девиц. При их появлении техник вытянулся в струнку и отдал честь. Но на Борисе военной формы не было, поэтому он продолжал невозмутимо потягивать трубку, со спокойным интересом разглядывая визитёров.
— Ну, здравствуй! — Молодой генерал с улыбкой протянул Борису руку, словно старому другу. Обернувшись к свите, высокий гость уважительно и одновременно с какой-то хозяйской интонацией в голосе пояснил: — Вот он — знаменитый «Анархист»!
Генерал будто представлял особо ценный экземпляр, с трудом добытый для собственной коллекции. И его спутники с большим любопытством рассматривали Нефёдова как редкость и диковинку. Но Борис и виду не подал, что смущён и удивлён столь ажиотажным интересом вельможной публики к собственной персоне. Он спокойно отвечал на вопросы, по-прежнему не выпуская трубку изо рта.
— Ты прям Лемешев в воздухе! — похвалил его какой-то молодой крепкий блондин в спортивном свитере и светлых брюках навыпуск. — Только зачем же так ругаться? Наши девушки, конечно, ко всему привычны, но от такого трёхэтажного мата даже они покраснели.
Впрочем, сами девицы не выглядели смущёнными или обиженными. Напротив, они кокетливо поглядывали на невысокого коренастого мужчину, чьё энергичное обветренное лицо украшал такой романтичный шрам над правой бровью. Мужественный с хрипотцой голос, бронзовый азиатский загар, шевелюра непокорных русых волос делали его похожим на пирата, что только усиливало интерес к нему девочек из хорошего общества.
— Ерунда! — небрежно махнул на парня рукой молодой генерал. — В воздушном бою и в рукопашной не до политесу. А твои куклы могли бы уши заткнуть, если не нравится. И вообще, их сюда никто не звал!
Затем, словно извиняясь, генерал вновь обратился к Нефёдову:
— У нас тут спор вышел: можно ли захватить превосходство в воздухе, не имея подавляющего перевеса в количестве самолётов и их качестве. Вот, товарищ генерал-майор, — молодой генерал указал на дородного мужчину лет пятидесяти с мясистым лицом, в кителе, едва сходящемся на объёмным животе, — и ему подобные кабинетные стратеги, ссылаясь на опыт первых лет войны, утверждали, что будто бы нельзя, и сели в лужу. Я им тебя, Борис, в качестве железного аргумента подсунул. Пусть знают, что наш мужик, если потребуется, и на лапте летать сумеет, и плевать ему, сколько против него самолётов.
Конечно, Борис сразу узнал Василия Сталина. Они познакомились в 1945 году во время Берлинской операции. Борис в тот день появился над нашим передним краем во главе группы истребителей. Штрафники шли на «свободную охоту» во вражеский, тыл. Неожиданно один из лётчиков Нефёдова заметил пару немецких реактивных «Мессершмиттов-262», изготовившихся к атаке на двух наших «Ла-7». «Мессеры» забрались очень высоко, прячась до поры между облаками. Обладая огромным преимуществом в скорости, они рассчитывали стремительным орлиным ударом уничтожить русских до того, как те заметят опасность.
Борис немедленно приказал по радио оказавшимся в крайне опасном положении «лавочкиным» уходить под его группу, а сам со своими ребятами ринулся навстречу уже пикирующим с высоты реактивным «убийцам». В лобовой атаке никому из противников не удалось добиться победы. Но «мессеры» ещё долго ходили кругами вокруг нефёдовцев и опекаемых ими коллег из гвардейского полка, пытаясь ужалить кого-нибудь из русских. Борису тоже очень хотелось достать огнём из пушки редкий самолёт. Но он так и не смог этого сделать. Впоследствии выяснилось, что фашистские лётчики принадлежали к элитному подразделению реактивных истребителей — «Команде Новотны».
«Ме-262» ушли, только когда в район боя подошли крупные силы наших истребителей, сопровождающие армаду штурмовиков «Ил-2» и пикирующих бомбардировщиков «пешек». На немецкие окопы с неба обрушился смертоносный шквал огня и металла. Одновременно началась мощная артиллерийская подготовка, предваряющая крупную наступательную операцию. К середине дня наши танковые и пехотные части вклинились в немецкую оборону на тридцать километров. И так получилось, что началась вся эта грандиозная заваруха со стычки между штрафниками и гитлеровскими реактивщиками.
Вечером этого дня на аэродром особой авиагруппы пожаловал командир 286 истребительной авиадивизии гвардии полковник Василий Иосифович Сталин. Оказалось, что он прибыл на передовой наблюдательный пункт, чтобы руководить по радио действиями своих лётчиков, и стал свидетелем того, как нефёдовцы выручили его разведчиков. Причём одним из «Ла-7» управлял старый друг Сталина-младшего. Так что полковник чувствовал себя в долгу у хозяев. С собою гость привёз ящик вина, всякой снеди и ордена, которые сразу, без всяких бюрократических проволочек вручил Борису и его подчинённым.
Сталин пробыл в гостях у штрафников не более трёх часов, но успел произвести на Бориса сильное впечатление. Они сразу понравились друг другу. Чем-то эти мужчины были очень похожи: оба смелые, бесшабашные, свободолюбивые, кипящие бешеной энергией и не признающие жизни по шаблону. К тому же в ходе застольного общения выяснилось, что Сталин, как и Нефёдов, обожает лошадей. После войны Василий Сталин даже возглавил Федерацию конного спорта СССР, занялся строительством великолепных конноспортивных баз, селекцией лучших пород скакунов. Василий присутствовал практически на всех крупных соревнованиях конников. В его личной конюшне, оборудованной на даче в Ново-Спасском, содержались именитые скакуны.
И вот годы спустя произошла их новая встреча. Василий пригласил отличившегося лётчика на обед. Прямо на лётном поле их ждал великолепный гоночный автомобиль ярко-красного цвета. В маленькой машинке имелось только два кожаных сиденья, основную её часть занимал мощный длинный мотор. Василий кивнул Нефёдову на пассажирское кресло, а сам уселся за руль. Прежде чем повернуть ключ зажигания, молодой мужчина икнул ядреным спиртовым перегаром. В следующее мгновение взревел роллс-ройсовский двигатель, болид с визгом стираемых о бетон покрышек рванул с места и понёсся вдоль строя самолётов к выезду с базы. Кортеж сопровождающих генерала машин сразу остался далеко позади.
Но самые сильные эмоции в этот день Нефёдов испытал, когда красная торпеда на огромной скорости понеслась по улицам Москвы. Они как будто находились на гоночной трассе. Борис никогда не думал, что так — полностью игнорируя правила уличного движения — можно ездить, а точнее — летать по городу. Для Сталина-младшего не существовало светофоров, других водителей и пешеходов. Милиционеры не препятствовали любимой забаве сына кремлёвского небожителя, а только козыряли вслед промчавшейся мимо них огненно-красной комете. На крутых поворотах Нефёдова прижимало к борту кабины почти так же, как на виражах в самолёте. Он сам любил при удобном случае проехаться с ветерком, но сейчас чувствовал себя абсолютным «чайником» рядом с Василием, невозмутимо ведущим автомобиль на скорости истребителя.
Сталин остановил машину возле парадного подъезда гостиницы «Советская». Раньше здесь размещался клуб ВВС.
В одной из комнат огромных апартаментов уже был накрыт роскошный стол. Василий отпустил официантов из расположенного на первом этаже ресторана, сунув каждому из них по смятой купюре. Быстро наполнил до краёв два стакана водки и протянул один Борису.
— Молодец, что прилетел. Ты мне очень нужен.
Василий жадными глотками выпил содержимое своего стакана, и по его напряжённому лицу разлилось блаженное умиротворение. Скинув генеральскую тужурку и сорвав с шеи галстук, он плюхнулся на диван. Как о деле совершенно решённом стал говорить о восстановлении бывшего капитана в армии и о назначении его на должность лётчика-инспектора при штабе ВВС Московского военного округа.
— А для начала вот, — генерал достал из кармана брюк и протянул Борису какой-то свёрток. В нём оказались новенькие погоны с вышитыми серебряной нитью крупными майорскими звёздами.
— Ты эти звёздочки ещё в сорок четвёртом заслужил, — пояснил генерал. — Но у наших штабных крючкотворов вместо голов задницы. Они мне про тебя такого наплели! «Зачем вы, товарищ генерал, с этим уголовником связываетесь, на нём же клейма негде ставить!» Знаешь, что я им ответил? Мне, говорю, как раз такие вольные казачки и любы, с такими жить интересней и работать веселей. А им, — Василий широко махнул рукой, — наплевать, что ты лётчик от бога и первоклассный командир! У нас талант никому не нужен… кроме меня.
Василий Сталин действительно собирал всевозможные «редкости» — знаменитых спортсменов, звёзд кино и эстрады, картёжников экстра-класса. На нужного ему человека иногда устраивалась настоящая «охота», как, к примеру, на хоккейную и одновременно футбольную звезду сороковых-пятидесятых годов Всеволода Боброва. В начале этот форвард играл за команду ЦДКА — чемпиона страны. Но после того как Сталин сумел перевести Боброва в хоккейную команду лётчиков, чемпионский титул тоже перекочевал вместе с ним в ВВС.
Взяв под своё крыло какое-нибудь дарование, «принц» ревностно заботился о нём, всячески продвигая в карьере и защищая от завистников. Но платой за это должна была быть абсолютная преданность звезды своему покровителю.
И конечно, как командующему главным округом страны ему был необходим лучший неофициальный ас советских ВВС. Это был вопрос престижа.
Остальные участники застолья прибыли только через час. Среди них оказались лётчики, которых Борис сегодня побил. Нефёдов сам предложил Сталину пригласить их. Василий нехотя согласился, заявив:
— Вообще-то я их собирался на месяц запереть па аэродроме, чтоб летали в три смены — мастерство повышали. — При этом кавказский акцент в голосе сына главного грузина страны стал заметнее. — Ну да ладно. Раз ты просишь, объявляю им амнистию.
Оказавшись за одним столом со своим обидчиком, москвичи сперва смотрели на него с неприязнью. Впоследствии один из их компании даже признался Борису, что между ними был уговор: раз не удалось намылить шею «варягу» в воздухе, надо разобраться с ним на земле. Но благодаря открытому добродушному настрою Нефёдова первоначальное отчуждение между недавними противниками быстро прошло. К тому же выяснилось, что с командиром звена «лавочкиных» Борису приходилось воевать в одних и тех же местах — под Киевом в 1943 году. С Нефёдовым там приключилась одна комичная история, о которой он под водочку поведал новым друзьям. Правда, начиналась она не слишком весело…
Его тогда сбили прямо над Днепром, когда штрафники сопровождали колонну штурмовиков «Ил-2», идущих к Букринскому плацдарму. Штурмовики шли под завязку гружённые ПТАБами — новейшими кассетными бомбами, которые буквально выкашивали порядки немецких танковых частей. Дело в том, что в районе советского плацдарма гитлеровцы как раз сконцентрировали мощный бронированный удар из частей СС, с помощью которого намеривались сбросить русских в Днепр.
Командование поставило лётчикам задачу: пройти над Букринским плацдармом на минимальной высоте, чтобы воодушевить наши передовые пехотные части, которые попали в тяжелое положение. И вот на подходе к плацдарму Бориса сбили. Причём сбили нелепо. Хотя от трагических случайностей на войне никто не застрахован. Нефёдов не только сам десятки раз сбивал вражеские самолёты, но и сам неоднократно был вынужден покидать подбитый истребитель. А иначе и быть не могло. Даже опыт и лётное мастерство не всегда спасали. Ведь штрафников ежедневно кидали в самое пекло боёв. Правда, были такие пилоты, как лучший официальный ас союзников Иван Кожедуб, который ни разу за всю войну не был сбит. Но Нефёдову в ожесточённых воздушных свалках неоднократно доставалось от противника по полной программе.
В тот день это был уже пятый его вылет. Борис едва держался на ногах от усталости, когда снова получил приказ вести своих людей на прикрытие соседей-штурмовиков. Состояние было такое, что временами он смотрел на землю и не мог сориентироваться. Борис даже взял с собой в полёт старую пилотку, предварительно набив её рваной бумагой — на тот случай, если в воздухе вдруг начнёт рвать. После последнего боя, который закончился всего сорок минут назад, тошнота от запредельных перегрузок не проходила.
Наши истребители вовремя заметили приближающиеся им навстречу «Мессершмитты-109». Но советские пилоты не могли оставить «Илы», чтобы сразу взять инициативу на себя и загнать фрицев под лавку. За каждым лётчиком-штрафником был персонально закреплён определённый «Ил-2». Если твоего «горбатого» собьют, лучше тебе погибнуть в бою, ибо на аэродроме всё равно тебя ждёт позорный расстрел перед строем товарищей. Поэтому приходилось действовать «вторым номером» — от обороны, то есть отбиваться от наседающих немцев, одновременно ни на секунду не оставляя без присмотра доверенный тебе штурмовик. А это самая поганая тактика в воздушном бою, где наглость и свободная инициатива часто определяют — вернёшься ты героем на родной аэродром или останешься догорать в полынной степи среди обломков своего «ястребка»…
Покрашенные «под щуку» «мессеры», словно хищные рыбы, проносились мимо на больших скоростях. Один такой сумел очень близко из-под крыла подобраться к Нефёдову и расстрелял его в упор. Самолёт Бориса сделал несколько кульбитов в воздухе. Машина всегда переворачивалась, когда в неё попадали снаряды с близкого расстояния. К счастью, двигатель продолжал работать, но рули высоты и поворота разнесло в щепки. Надо было прыгать. Но куда? Внизу водная гладь Днепра. И всё-таки выбора не было. Борис рывком открыл фонарь и тут же закрыл его обратно. Осколок снаряда пробил парашют, и белый шёлк купола начало вытягивать из сумки набегающим воздушным потоком. «Вот так фокстрот!» — с досадой подумал он тогда. Правда, однажды в Испании Нефёдову уже приходилось открывать парашют прямо в кабине. Но риск был слишком велик. Купол мог зацепиться за самолёт, и тогда лётчик уйдёт па дно реки вместе со своим «ястребком»…
Борису всё же удалось каким-то чудом перетянуть Днепр. Самолёт ткнулся носом в крутой песчаный берег, после чего рассыпался: двигатель отлетел в одну сторону, хвост и крылья в другую. Только одна кабина осталась. При ударе Нефёдова сильно тряхнуло, но он был рад, что остался жив. Хотя внутренности ещё долго болели. Потом выяснилось, что он сломал три ребра. С того момента, как его истребитель подбили, до жёсткой посадки прошло не более десяти минут, но за это время кожа его лётной куртки успела «сгореть» под мышками от льющего градом пота. А ведь куртку Борис надел поверх гимнастёрки.
Миловидная медсестра в санчасти артиллерийской батареи перевязала лётчику разбитую голову, оказала другую первую помощь. При этом держалась она надменно и на комплимент со стороны незнакомого капитана ответила таким строгим учительским взглядом, что Борис решил, что явно не понравился ей. На самом деле девчонка привыкла к оказываемым ей знакам внимания и устала от них. Маска неприступности позволяла закрыться от навязчивых ухажёров, которых среди изголодавшихся по женскому обществу бойцов было великое множество. Борис сразу этого не понял.
Потом его пригласил к себе в блиндаж командир батареи — старший лейтенант лет двадцати пяти. Розовый, как девушка, большеголовый, в круглых очках-«велосипедах», с крупным кадыком на длинной мальчишеской шее, — он даже в офицерской форме продолжал выглядеть человеком сугубо штатским. Оказалось, что парень из-за войны не успел закончить математический факультет университета. На фронте человека такого типа встретишь не часто. В основном приходится общаться с людьми прямыми, честными, но грубоватыми. Сама манера хозяина блиндажа изъясняться вкрадчивым интеллигентским стилем вызывала у Бориса удивление и восхищение. Даже к своему ординарцу — простому солдату старший лейтенант обращался исключительно на «вы».
Артиллерист отчего-то проникся к попавшему в его блиндаж волей случая лётчику большим доверием и откровенно поведал Нефёдову о своей тайной любви к прекрасной санинструкторше. Он вздыхал и угощал гостя водкой, чтобы только поговорить о предмете сердца. Возможно, парень посчитал, что только человеку постороннему и можно исповедаться. А он явно нуждался в том, чтобы поделиться с кем-то своей бедою.
— Я ещё не очухался от жёсткой посадки, но чувствовал себя так, словно из ада в самоволку сбежал! — продолжал свой застольный рассказ Нефедов. — Кишки, конечно, ноют, но настроение всё равно прекрасное. Приятная расслабуха по телу пошла, сразу поозорничать захотелось, в авантюру в какую ввязаться. Ну и спирт, которым меня щедро угощал сам непьющий хозяин, разумеется, сыграл свою роль.
Выслушав комбата, Нефёдов решил, что за то время, пока сюда будет добираться высланная за ним из части машина, он успеет устроить судьбу лейтенанта и ещё выпить за счастье молодых.
— Так чего ж ты робеешь?! Ты же артиллерия! Проведи массированную артподготовку и занимай плацдарм в сердце своей симпатии!
— Да разве в столь тонком деле так можно? — усомнился очкарик.
— Только так и можно! — авторитетно сообщил «Анархист». — Да не робей, бог войны! Я тебя с воздуха прикрою. Бери ещё кого-нибудь в свидетели и айда свататься, пока в твоём хозяйстве затишье. Наступление со дня на день может начаться, не до этого будет… Да, только тебе придется одолжить мне гимнастёрку. А то в своём рванье я больше на разбойника с большой дороги похож, чем на друга жениха.
При появлении в палатке санчасти трёх разгорячённых мужчин девушка оробела. Но ещё более смущённым выглядел жених. Второй сват — старший сержант — отчего-то только заговорщицки хихикал и подмигивал медсестре, мол, готовься, девка, сейчас что-то будет. Борис принялся незаметно пихать комбата локтем, чтобы тот начинал заготовленное объяснение в любви. Но бедняга совсем оробел и только беззвучно шевелил губами, словно выброшенная на берег рыба. Тогда Борис полностью взял инициативу на себя:
— Милая Танюша! — торжественно начал он.
— Вообще-то меня зовут Надежда, — язвительно поправила его начинающая понимать смысл происходящего девушка.
— Ну да, я и говорю — милая Настенька. Он, — Борис указал пальцем на старшего лейтенанта, — хочет сказать, что давно любит вас. В короткие минуты затишья между жестокими боями все его мысли только о вас. Сколько раз, Настенька, он мысленно говорил вам…
Далее Борис повёл речь от первого лица, имея в виду лейтенанта. В завершении своего спича оратор высокопарно произнёс:
— Согласны ли вы, уважаемая Надежда Викторовна, стать моей, то есть его женой?
— Но ведь я совсем не знаю вас? — вдруг смущённо глядя на Бориса, дрогнувшим голосом произнесла санинструкторша. — Признаюсь, ваше предложение застало меня врасплох. Я должна подумать.
Она явно пропустила мимо ушей, что вся красочная речь лётчика произносилась им от имени другого. Только что на перевязке взгляд её был равнодушен, почти враждебен. Теперь же в этих золотисто-коричневых с перламутровым отливом глазах светилось такое, что опытный вояка и сердцеед стушевался.
Борис растерянно оглянулся на комбата. Тот стоял совершенно убитый таким поворотом дела, опустив голову и уперев взгляд в землю.
— Хорошо, что в этот момент подошёл «виллис» с аэродрома и водитель начал мне сигналить, — посмеивался над собой Нефёдов. Слушавших его рассказ московских лётчиков интересовало, чем же всё-таки закончилась история.
— Сбежал я тогда от позора, — ответил Борис. — Только перед этим успели мы обменяться со старшим лейтенантом адресами полевой почты. Вернулся я тогда к своим, а ребята по мне в столовке поминки справляют. Все видели, как я кувыркался, а потом в Днепр камнем падал. Вещи мои мой заместитель по нашей традиции уже другим лётчикам раздал. А тут я собственной персоной нарисовался. Картина называется: «Явление покойника народу». Ребята все уже поддатые, вытаращились на меня. Один даже говорит так грустно:
— Всё братва, завязывать надо, а то мерещится всякая дрянь.
— Мне сто граммов нальёте? — спрашиваю. — Как-никак я сегодня «юнкерс» успел завалить, прежде чем меня самого срезали.
Ну, ничего, быстро разобрались, в чём дело, и поминки плавно перешли в крестины. А где-то через полгода получаю от артиллерийского лейтенанта письмецо: так, мол, и так, поздравьте меня — я и Надежда поженились. И всё благодаря вам. Как вы уехали, у нас с ней состоялся откровенный разговор. Огромное вам за это спасибо! А о недоразумении со сватовством ни слова. И верите, братцы, как вспоминаю тот день, спокойно могу думать о том, как немец мне из пушек в упор врезал, как я мордой в берег ткнулся. А как увижу мысленно перламутровые глаза той санинструкторши в тот момент, когда она мне чуть «да» не сказала, — сразу пот прошибает!