Книга: Из ГУЛАГа - в бой
Назад: НА ВОЛЕ!
Дальше: ГЛОТОК СВОБОДЫ

В ЧЕМ ИХ ОБВИНЯЛИ?

В данной главе достаточно часто будут упоминаться соответствующие пункты 58-й статьи Уголовного кодекса (УК) РСФСР в редакции 1926 г. Именно она, эта статья УК РСФСР (под другим номером, но с одинаковым содержанием она действовала и в других союзных республиках), являлась главной и единственной статьей обвинения командно-начальствующего состава РККА на заседаниях органов советского правосудия. Поэтому для лучшего понимания смысла предъявленных обвинений есть необходимость дать выборку из этого кодекса, а конкретно из главы о государственных преступлениях (раздел «Контрреволюционные преступления»).
58-1 «а». Измена Родине, т. е. действия, совершенные гражданами СССР в ущерб военной мощи СССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу, караются – высшей мерой уголовного наказания – расстрелом с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах – лишением свободы на срок десять лет с конфискацией всего имущества.
58-1 «б». Те же преступления, совершенные военнослужащими, караются высшей мерой уголовного наказания – расстрелом с конфискацией всего имущества.
58-1«в». В случае побега или перелета за границу военнослужащего, совершеннолетние члены его семьи, если они чем-либо способствовали готовящейся или совершенной измене или хотя бы знали о ней, но не довели об этом до сведения властей, караются – лишением свободы на срок от пяти до десяти лет с конфискацией всего имущества.
Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживавшие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, — подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на пять лет.
58-1 «г». Недонесение со стороны военнослужащего о готовящейся или совершенной измене влечет за собой – лишение свободы на десять лет.
58-2. Вооруженное восстание или вторжение в контрреволюционных целях на советскую территорию вооруженных банд, захват власти в центре или на местах в тех же целях и, в частности, с целью насильственного отторжения от Союза ССР и отдельных союзных республик какую-либо часть ее территории влекут за собой высшую меру социальной защиты – расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и тем самым гражданства СССР навсегда, с допущением, при смягчающих обстоятельствах, понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет с конфискацией всего или части имущества.
58-6. Шпионаж, т. е. передача, похищение или собирание с целью передачи сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной, иностранным государствам, контрреволюционным организациям или частным лицам, влечет за собою – лишение свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества, а в тех случаях, когда шпионаж вызвал или мог вызвать особо тяжелые последствия для интересов Союза ССР, — высшую меру социальной защиты – расстрел или объяатение врагом трудящихся, с лишением гражданства союзной республики и тем самым гражданства Союза ССР навсегда, с конфискацией имущества.
58-7. Подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а равно кооперации… влекут за собою – расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и тем самым гражданства СССР навсегда, с допущением, при смягчающих обстоятельствах, понижения (наказания) до лишения свободы на срок не ниже трех лет с конфискацией всего или части имущества.
58-8. Совершение террористических актов, направленных против представителей Советской власти или деятелей революционных рабочих и крестьянских организаций, и участие в выполнении таких актов, хотя бы и лицами, не принадлежащими к контрреволюционной организации, влекут за собою – высшую меру социальной защиты – расстрел или объявление врагом трудящихся, с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и тем самым гражданства СССР навсегда, с допущением, при смягчающих обстоятельствах, понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества.
58-9. Разрушение или повреждение с контрреволюционной целью взрывом, поджогом или другими способами железной дороги или иных путей и средств сообщения, средств народной связи, водопровода, общественных складов… влечет за собою – меры социальной защиты, указанные в ст. 58-2 настоящего кодекса.
58-10. Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст. ст. 58-2—58-9 настоящего кодекса), а равно распространение или изготовление, или хранение литературы того же содержания влекут за собой – лишение свободы на срок не ниже шести месяцев.
Те же действия при массовых волнениях, или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, или в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении, влекут за собою – меры социальной защиты, указанные в ст. 58-2 настоящего кодекса.
58-11. Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений, предусмотренных настоящей главой, влекут за собою – меры социальной защиты, указанные в соответствующих статьях настоящей главы.
58-12. Недонесение о достоверно известном готовящемся или совершенном контрреволюционном преступлении влечет за собою – лишение свободы на срок не ниже шести месяцев.
Набор обвинений в адрес арестованного командно-начальствующего состава РККА был самый разнообразный – от шпионажа и вредительства до антисоветской агитации. Общим для всех, своего рода обязательным пунктом обвинения являлось участие в одном из подразделений военно-фашистского заговора, а для большинства представителей других стран и народов – участие в антисоветской националистической организации (украинской, латышской, польской и т. д.). Приведем на сей счет некоторые примеры, используя материалы на лиц, освобожденных из-под стражи как накануне Великой Отечественной войны, так и в ходе ее.
В чем только не обвиняли арестованного полковника А. И. Лизюкова! Одно из обвинений сводилось к тому, что он, командуя тяжелой танковой бригадой, участвовавшей в парадах на Красной площади, намеревался совершить террористический акт над руководителями ВКП(б) и Советского правительства путем наезда танка на Мавзолей во время одного из парадов. Эту идею приписали начальнику Управления механизации и моторизации РККА, командарму 2-го ранга И. А. Халепскому.
Заполучив в свои руки такой «выигрышный» материал, начальник особого отдела Ленинградского военного округа B. C. Никонович решил его еще более усилить. Он дал указание следователю по делу А. И. Лизюкова, чтобы тот составил протокол «покрепче» и заставил арестованного полковника подписать его. На заявление следователя, что показания Халепского неправдоподобны, Никонович предложил (читай – приказал) порвать московскую выписку и заменить ее другой, в которой бы указывалось, что Лизюков и его подчиненные намеревались обстрелять Мавзолей из танковой пушки.
Версию об использовании «заговорщиками» танков для захвата власти в Москве и ликвидации там руководства ВКП(б) широко использовали следователи НКВД при допросах арестованных командиров танковых и механизированных соединений. Например, при обвинении полковника И. В. Кубинского, бывшего командира 4-й Киевской танковой бригады Резерва Главного Командования. Один из пунктов обвинения его звучал так: «Подготовка по заданию Якира (командующего войсками Киевского военного округа. — Н.Ч.) тяжелой танковой бригады к походу на Москву с целью разгрома Кремля».
Каждый выход на волю после «погружения во тьму» сопровождался целым рядом драматических коллизий. Покажем это на примере трех арестованных комбригов: Корница Владислава Викентьевича – бывшего начальника штаба 14-го стрелкового корпуса, Богослова Ивана Ефремовича – начальника Борисоглебской военной школы летчиков, Мейера Алексея Петровича – начальника Сталинградской (Качинской) авиашколы.
Комбриг В. В. Корчиц был арестован 9 мая 1938 г. К этому времени уже вовсю шло «очищение» рядов Красной Армии, прежде всего ее командно-начальствующего состава, от «националов», т. е. представителей других наций и народностей, не входивших в состав СССР, тем более выходцев из стран, граничащих с Советским Союзом (поляков, финнов, латышей, литовцев, эстонцев, китайцев, корейцев и т. п.). Владислав Викентьевич Корчиц был поляком, уроженцем бывшей Гродненской губернии бывшей российской империи. Накануне Октябрьской революции он служил в старой армии в чине прапорщика. В Красную Армию поступил в августе 1919 г. Службу проходил на командных и штабных должностях. С 1930 г. состоял кандидатом в члены ВКП(б), исключен из ее рядов незадолго до ареста – в марте 1938 г. с формулировкой – «за потерю политической бдительности, сокрытие своего социального происхождения и как не внушающий политического доверия».
Обвинялся В. В. Корчиц по ст. ст.54-1«б», 54-9, 54-11 УК Украинской ССР. Учитывая национальность Корчица, особисты пустили его по линии ПОВ – Польской организации войсковой. Усиленное воздействие на него со стороны следствия началось уже с первого допроса. Еще 20 мая 1938 г. ему предъявили обвинение в том, что он по заданию ПОВ проводил шпионскую и диверсионную работу. А первый допрос продолжался трое суток без перерыва (27–30 мая), т. е. следователи сменяли друг друга, а подследственный все эти дни оставался без сна и отдыха. Если быть конкретнее, то Владислав Викентьевич обвинялся в том, что он с 1921 г. якобы состоял в организации ПОВ, существовавшей в частях РККА, готовил диверсионные акты, проводил вредительство в области планирования боевой подготовки подчиненных ему войск, а также передавал польской разведке секретные сведения о частях и соединениях Красной Армии.
Не выдержав физических и моральных истязаний, В. В. Корчиц признал себя виновным в инкриминируемых ему преступлениях. По его первоначальным признательным показаниям, в ПОВ он был завербован в 1921 г. Ф. А. Клышейко (в 30-х годах комдив Ф. А. Клышейко был помощником командующего войсками Приволжского военного округа по авиации). Владислав Викентьевич также показал, что по контрреволюционной работе он якобы был связан с комдивом К. Ф. Квятеком (тоже поляком по национальности) — командиром корпуса, а затем заместителем командующего войсками Харьковского военного округа.
На допросе 24 декабря 1938 г. Корчиц отказался от всех ранее данных им показаний, заявив, что все они являются вымышленными и ложными. И далее на этой позиции Владислав Викентьевич уже стоял до конца, несмотря на все попытки следователя вернуть подследственного в «лоно» первоначальных показаний. К тому же обнаружилось, что в показаниях Ф. А. Клышейко вербовщиком В. В. Корчица выступал не он, а некто Рыхлевский, обнаружить которого не удалось. Вдобавок к этому. Владислав Корчиц не проходил по показаниям К. Ф. Квятека. И еще один характерный момент – перечисляя якобы завербованных им в заговор лиц, Корчиц наряду с реально живущими назвал и ряд вымышленных.
При такой слабой доказательной базе нельзя было надеяться на успех прохождения дела в суде. Например, о шпионской и диверсионной деятельности В. В. Корчица в деле никаких материалов не было, кроме его собственноручных показаний, от которых, как было сказано, он отказался в конце декабря 1938 г. Стремясь как-то подкрепить первоначальные обвинения в адрес В. В. Корчица, следователи «организовали» составление акта некой комиссии о его антисоветской, вредительской деятельности. Однако в этом документе, состоящем из голословных фраз о вредительстве, проводимом В. В. Корчицем, ничего серьезного по обвинительной части, с привлечением документов и свидетельских показаний, не было. Нельзя же, например, всерьез принимать за преступление, за деятельность антисоветского характера такой эпизод, вошедший в названный выше акт комиссии: «В мае 1937 года Корчиц, враг народа Виссарионов и Лойф (командир 234-го стрелкового полка. — Н. Ч.) ехали на автомашине в гор. Чугуев, где Корчиц выразил явно антисоветское мнение по вопросу о быте и жизни командного состава РККА и о ценах на продукты питания. Корчиц заявил, что “нашему командиру материально живется значительно хуже, чем старому офицерству”».
Учитывая все приведенные выше обстоятельства, заместитель военного прокурора Харьковского военного округа бригадный комиссар И. Н. Николаев своим постановлением от 12 января 1940 г. дело В. В. Корчица прекратил за недоказанностью обвинения. Копии этого постановления были направлены начальнику особого отдела ХВО – для исполнения и начальнику тюрьмы – для освобождения В. В. Корчица из-под стражи. Этого же потребовал и заместитель Главного военного прокурора диввоенюрист Н. П. Афанасьев в своей телеграмме от 14 января 1940 г. на имя начальника особого отдела округа майора госбезопасности М. Е. Ростомашвили.
Однако коса нашла на камень!.. Чекисты-особисты не собирались просто так выпускать из рук свою добычу, т. е. комбрига В. В. Корчица. 15 января 1940 г., на следующий день после получения телеграммы от Н. П. Афанасьева, в Москву за подписью Ростомашвили, в адрес Прокурора СССР М. И. Панкратьева, ушла телеграмма следующего содержания:
«Постановлением зам. прокурора ХВО 14/1—40 г. в порядке статьи 197 ч.2 УК УССР прекращено дело по обвинению Корчица Владислава Викентьевича. Корчиц В. В., 1893 г. рождения, урож. Гродненской губ. (быв. Польша), где имеет родственников, бывших офицеров царской армии. Братья Витольд расстрелян Советской властью в 1920 г., Вацлав в 1931 г. из РККА выбыл в Польшу. До ареста Корчиц за скрытие соц-происхождения, связи с братом в Польше, как не внушающий политического доверия исключен из кандидатов ВКП(б), уволен из РККА. Арестован в мае 1938 года. С 1921 года является участником контрреволюционной организации ПОВ. На следствии дал развернутые показания, изобличается двумя свидетелями.
15 октября 1938 г. лично допрашивался прокурором ХВО – бригвоенюристом тов. Грезовым, свои показания подтвердил полностью. На последующих допросах от своих показаний отказался. По агентурным данным Корчиц антисоветски разложившийся человек. Показания Корчица считаем правдивыми.
Просим санкции на дальнейшее содержание под стражей Корчица Владислава Викентьевича.
HP 00935
Начальник 00 НКВД ХВО майор госбезопасности Ростомашвили».
Прокурор СССР М. И. Панкратьев отреагировал в пользу В. В. Корчица, и в Харьков 21 января 1940 г. была отбита правительственная телеграмма:
«Харьков
Начальнику особого отдела ХВО Ростомашвили
Копия военному прокурору ХВО Грезову
Прокурор Союза Панкратьев приказал немедленно выполнить постановление Прокуратуры делу Корчица.
HP 14172
Главвоенпрокурор Афанасьев».
Но особистам ХВО и Прокурор СССР должным авторитетом не являлся – в Харькове, что называется, «закусили удила». 1 февраля 1940 г. в особом отделе ХВО подготовили протест на постановление прокуратуры округа по делу В. В. Корчица. В нем повторялись все прежние аргументы по обвинению арестованного комбрига-поляка. Этот протест майор госбезопасности М. Е. Ростомашвили направил врид Главного военного прокурора диввоенюристу П. Ф. Гаврилову с ходатайством о пересмотре постановления, вынесенного заместителем военного прокурора ХВО И. ГГ Николаевым о прекращении дела В. В. Корчица.
Павел Филиппович Гаврилов тоже радел за честь своего ведомства – он не стал давать обратного хода и отменять решения подчиненного.
«Сов. секретно
Начальнику особого отдела НКВД ХВО майору государственной безопасности тов. Ростомашвили г. Харьков
Направляю Вам следственное дело по обвинению Корчица Владислава Викентьевича вместе с Вашим отношением, в котором Вы просите об отмене постановления зам. военного прокурора ХВО от 12.1.1940 г.
Считаю, что постановление соответствует материалам дела, так как в предъявленном обвинении Корчица собрано доказательств недостаточно, несмотря на то что в следствии дело находилось почти 1,5 года. Те материалы, которые имеются в деле, не дают основания направить его в суд.
Дополнительное же расследование по данному конкретному делу ничего нового не даст, что видно из Вашего же постановления от 16.8.1939 года.
Поэтому военный прокурор ХВО правильно вынес постановление о прекращении уголовного преследования в отношении Корчица. Ваша просьба мною оставлена без удовлетворения.
Приложение: дело.
и. д. Главного военного прокурора диввоенюрист (Гаврилов)».
И только после этого В. В. Корчиц вышел на свободу. После восстановления в кадрах РККА он был назначен старшим преподавателем Высшей школы штабной службы, а затем Военной академии имени М. В. Фрунзе. С началом Великой Отечественной войны – командир 245-й, а с января 1942 г. – 192-й стрелковых дивизий. Несколько месяцев был заместителем командующего 34-й армией. С декабря 1942 г. по апрель 1944 г. – начальник штаба 1-й ударной армии. С мая 1944 г. – начальник штаба, а затем командующий 1-й Польской армией.
С января 1945 г. по 1953 г. – начальник Генерального штаба Войска Польского, он же вице-министр национальной обороны Польской Народной Республики. В 1953 г. окончил Высшие академические курсы при Высшей военной академии и был прикомандирован к Генеральному штабу Вооруженных Сил СССР. С декабря 1954 г. в отставке. Награжден орденами: Ленина, Красного Знамени (тремя). Суворова 1-й степени, Красной Звезды, высшими орденами Польши.
Умер генерал-полковник В. В. Корчиц в Москве в октябре 1966 г.

 

Начальника Борисоглебской военной школы летчиков комбрига И. Е. Богослова арестовали в ночь с 18 на 19 марта 1938 г. в Москве, где он был на сборах начальников авиашкол (училищ). В начале апреля того же года его перевели в тюрьму г. Воронежа (Борисоглебск был районным центром Воронежской области). Как в Москве, так и в Воронеже Богослов подвергался усиленным допросам. Спустя четыре месяца его из Воронежа перевели в сталинградскую тюрьму, где и состоялось основное следствие. Почему в Сталинград? Все объясняется просто: с ноября 1932 г. по декабрь 1935 г. Иван Ефремович Богослов был начальником Сталинградской (Качинской) авиационной школы. Исходя из этого факта, чекисты и включили его в состав местной заговорщической организации.
Краткие сведения о биографии И. Е. Богослова. Родился он в 1898 г. в Белоруссии, в селе Долгий Мох Чаусского уезда, в крестьянской семье. По национальности – белорус. Получил образование; общее – среднее, военное – высшее. В старой армии служил мотористом в авиационной части. В Красной Армии – со дня ее существования, был мотористом в авиачастях. С 1920 г. – член ВКП(б), исключен из нее в связи с арестом в 1938 г. Имел брата – Алексея, штабс-капитана старой армии, арестованного в 1937 г. по обвинению в шпионаже в пользу польской разведки. После Гражданской войны окончил военную школу летчиков. До 1925 г. служил летчиком во 2-й истребительной авиаэскадрилье. С мая 1925 г. по май 1926 г. – старший летчик 3-й истребительной авиаэскадрильи (г. Киев). Воевал с басмачами в Средней Азии. Затем командовал эскадрильей, был начальником авиационных школ. В 1936 г. учился и окончил оперативный факультет Военно-воздушной академии имени профессора Н. Е. Жуковского. В командование Борисоглебской авиашколой вступил 25 февраля 1937 г. За успехи в боевой подготовке награжден тремя орденами (союзными – Красного Знамени и Красной Звезды, а также орденом Трудового Красного Знамени Таджикской ССР). По состоянию на 1939 г. имел четырех детей, старшему из которых было пятнадцать, а младшей дочери Сталине – два года.
Арестованный комбриг И. Е. Богослов содержался во внутренней тюрьме УНКВД по Сталинградской области. Он обвинялся в принадлежности к военно-фашистскому заговору, в который якобы был завербован начальником ВВС РККА Я. И. Алкснисом в бытность свою начальником Сталинградской (Качинской) военной школы летчиков. Обвинялся Богослов также в установлении связи с руководством правотроцкистской организации в Сталинграде, вербовке в военный заговор военнослужащих руководимой им школы, передаче польской разведке данных о ВВС Красной Армии. Следователи, используя физические пытки, добивались признания в том, что заговорщики ставили своей целью подготовку вооруженного восстания и свержение Советской власти. Для этого Богослов якобы на все ответственные участки в училище ставил членов своей контрреволюционной организации, выходцев из социально чуждой среды.
Некоторое представление о том режиме, который был создан «заговорщику» И. Е. Богослову в Сталинградской внутренней тюрьме, дает приводимая ниже справка о его вызовах на допросы в период с 19 июня 1938 г. по 31 июля 1939 г., подписанная начальником тюрьмы. Случается, что за этот период Богослова допрашивали 65 раз и эти допросы сопровождались жестокими побоями, шантажом, провокациями и т. п. Особенно усердствовал при этом следователь Бледных.
Начальнику Управления НКВД по Сталинградской области майору государственной безопасности тов. Воронину
СПРАВКА
о вызове на допрос следственно-заключенного Богослова Ивана Ефремовича
Нач-к тюрьмы УГБ УНКВД Сталобласти
Мл. Лейтенант Гос. Безоп. (Киселев)
9/VIII-39 г.».
В первые месяцы после ареста массированной атакой следователи сумели сломить сопротивление Ивана Богослова и получить от него нужные им показания о его так называемой контрреволюционной деятельности. Однако пройдет немного времени и Богослов сможет найти в себе силы отказаться от ранее данных им показаний как от вымышленных и добытых под физическим воздействием. Примером тому служит его первый допрос, продолжавшийся непрерывно в течение недели. Но тогда испытание на выносливость комбриг Богослов выдержал. Что было с ним дальше, видно из приведенной выше справки о вызовах его на допросы в 1938–1939 гг., а также из содержания жалоб и заявлений Ивана Ефремовича в различные высокие инстанции. Приведем одну из таких жалоб, адресованную Л. П. Берии.
«Народному Комиссару Внутренних Дел СССР от подследственного внутренней тюрьмы УНКВД по Сталинградской области б(ывшего) н-ка военной школы летчиков-истребителей комбрига Богослова Ивана Ефремовича. 4 апреля 1939 г.
ЖАЛОБА
В августе месяце 1938 года я написал заявление об отказе от данных мною в конце июля и начале августа п/г (прошлого года. — Н.Ч.) показаний, потому что они были вымышлены и написаны под подсказывание и диктовку избивавших меня с 13 по 24 июля п/г следователей: н-ка А.О. отделения Бледных и Хлюманова. Меня в течение двух шестидневок били каждый день кулаками и пороли нагайкой и палкой. Не видя конца этим пыткам и выхода я стал писать что от меня требовали, клевеща на себя и знакомых по их указам. После первого перерыва этого допроса и отдыха в несколько дней (допрос закончен не был и протокол не подписан) я отказался от данных показаний и передал об этом письменное заявление лично Бледных в присутствии его заместителя Куликова. 31 августа я был допрошен двумя представителями НКВД, прибывшими из Москвы, фамилии их не знаю, но по знакам различия – один был в звании ст(аршего) лейтенанта, другой – капитана ГУГБ НКВД. В руках у них было мое заявление и я, вторично подтвердив его, указал мотивы отказа. Им я указал, что следствие ведется пристрастно и избивали меня из личной мести Бледных за то, что он был снят в 1934 году с должности оперуполномоченного НКВД при Сталинградской школе летчиков и уволен из ГУГБ, где я в то время был начальником названной школы. Свою злобу и месть следователь… (далее текст неразборчив из-за ветхости бумаги. — Н.Ч.). В этом причина написанных на меня клеветниками показаний и моего ареста. Я перед своей родиной и ВКП(б), в которой я пробыл 19 лет, не имея ни одного взыскания, не виновен и им предан. Вступив добровольно с первых дней Октябрьской Революции в РККА, прослужил в ней 20 лет, из солдата старой армии дорос до комбрига РККА, награжден тремя орденами и имею четверых детей, двоих из которых я назвал в честь вождей народов: Ленина – Нинель и Сталина – Сталиной. Сейчас гибнут мои дети, опозорен, избит и выпорот и я из клеветы и мести.
Я подписал протокол об окончании следствия, и при ознакомлении с следделом моего заявления об отказе от показаний в деле не оказалось и на мою запись в протоколе о приложении его к делу гр. Бледных написано постановление с указанием, что такого заявления от меня он не получал. Я поэтому, излагая жалобу на методы ведения моего следственного дела прошу расследования об избиении меня при допросах и уничтожении поданной мной об отказе от показаний заявления. Одновременно передаю Вам жалобу на администрацию внутренней тюрьмы УНКВД по Сталинградской области за то, что в июне месяце 1938 года я был посажен в карцер без указания моего проступка и дежурным надзирателем был написан ложный рапорт о том, что я якобы при умывании пил сырую мыльную воду. С этой жалобой я обращался к нач. тюрьмы, но через его помощника получил ответ, что в карцер я посажен по распоряжению нач. УНКВД, а за что не знают, в расследовании ложного рапорта дежурного о мыльной воде отказано. Эту жалобу я передавал словесно прокурору УНКВД Купцову, который от разрешения ее отказался и предложил написать жалобу областному прокурору.
Прошу Вас мою жалобу разобрать.
И. Богослов 4.4.39».
Разумеется, нарком Л. П. Берия этой жалобы (да и других тоже!) не читал – она просто «осела» в деле надзорного производства Главной военной прокуратуры. Нет на ней никаких резолюций руководящих работников, как нет и других пометок, кроме «Снять копию». Итак, жалоба арестованного комбрига И. Е. Богослова оказалась не чем иным, как криком вопиющего в пустыне.
Дело по обвинению И. Е. Богослова было групповым, т. е. по нему проходили и другие обвиняемые. В их числе были и сменщик Богослова на посту начальника Сталинградской авиашколы комбриг А. П. Мейер, а также начальник политического отдела той же школы бригадный комиссар М. А. Старостин.

 

Мейер Алексей Петрович родился в 1896 г. на острове Эзель в пригороде г. Аренсбурга в семье сторожа на пристани. Обучался в гимназии. Он хотел стать учителем. В 1915 г., при наступлении немцев, семья была вынуждена выехать в центральные районы России. В 1916 г. был призван на флот, служил матросом во 2-м Балтийском флотском экипаже. В апреле 1917 г. окончил 6-месячный курс (теоретический) морской авиации и был направлен для обучения полетам в Бакинскую школу морской авиации, которой фактически не окончил. Военным летчиком стал в 1921 г. после окончания авиашколы в г. Самаре. В РККА с 1918 г., член ВКП(б) с 1920 г. В начале 30-х годов был начальником Энгельсской авиашколы, с 1935 г. – Сталинградской военной школы летчиков. 19 апреля 1938 г. из РККА уволен по политическому недоверию, а спустя неделю был арестован (27 апреля). Из партии Мейера исключили по тому же мотиву еще раньше – 20 февраля 1938 г.
Комбриг А. П. Мейер обвинялся в том, что он якобы состоял в военном заговоре, в который был завербован в 1932 г. начальником ВВС РККА Яковом Алкснисом. Тогда Мейер занимал должность начальника авиационной школы в г. Энгельсе. Обвинялся он в том, что, будучи начальником этой школы, создал в ней филиал военно-фашистского заговора, завербовав в него лиц из числа начальствующего состава школы. А также в том, что был связан с руководителями националистической немецкой организации (Энгельс – центр немецкой автономии в СССР. — Н.Ч.), которым передавал секретные сведения о состоянии военной авиации. Еще один пункт обвинения гласил, что после назначения начальником Сталинградской авиашколы в конце 1935 г. и убытия И. Е. Богослова комбриг Мейер стал руководителем военно-заговорщической организации этой школы.
Обвинялся Алексей Петрович и в том, что он якобы скрыл свою настоящую национальность и что на самом деле он немец, а не эстонец, а посему тяготел к шпионской деятельности в пользу Германии. Были выдвинуты и обвинения в проведении вредительства как в Энгельсской, так и в Сталинградской авиашколах. На предварительном следствии после серии допросов с пристрастием А. П. Мейер «сознался» в совершении инкриминируемых ему преступлений. Затем он от всего этого отказался. Публикуемое ниже заявление Алексея Петровича дает представление о том, как фабриковались подобные дела и как невиновных людей «делали» заговорщиками, вредителями и шпионами.
«ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ВКП(б)
ТОВ. СТАЛИНУ И.В.
от подследственно-заключенного
в Сталинградской тюрьме НКВД
Мейер Алексея Петровича,
быв. нач. и военкома авиаучилища

ЗАЯВЛЕНИЕ
Уже 22 месяца как я оторван от созидательного труда и нахожусь как подследственный в тюрьме. Несмотря на ряд обстоятельных моих заявлений на имя прокуроров, а также Наркома Обороны тов. Ворошилова К. Е., где я просил о разборе (следствии) по существу предъявленных мне обвинений, я до сих пор не получил даже ответа, что хоть одно из моих заявлений получено и ему дан законный ход. Сейчас моей надеждой на установление правды и истины в моем деле является получение ответа на это заявление.
Я честно и со всей ответственностью заявляю, что я никогда ни в какой связи с врагами народа не был, никогда никаких проступков, тем более государственных преступлений не делал. Ошибка моего ареста и обвинения объясняется следующим: после исключения из партии и отстранения от должности нач. политотдела училища Старостина представителем ПУОКР (политического управления округа. — Я. Ч.) СКВО (Северо-Кавказского военного округа. — Я. Ч.) был дан сигнал – “Старостина исключили, теперь надо взяться и за Мейера, у него фамилия подозрительная”. Общее партсобрание 1-й эскадрильи (где я состоял) 2 дня разбирало мое дело, ничего антипартийного не было найдено, но собрание постановило партруководителей и работников политотдела, поднявших на меня клевету привлечь к ответственности. Вместо разбора фактов клеветы эти руководители на парткомиссии училища исключили меня из партии, на что я подал апелляцию в парткомиссию СКВО. Я лично 2 раза был в г. Ростове у члена Военного Совета т. Зимина, который командировал для разбора на месте моей жалобы военкома из Ростов(ского) Артиллерийского) училища (фамилию не помню). 20 февраля 1938 г. дело разбиралось на Окруж(ной) Парт(ийной) Комиссии и я был уверен, что все обвинения против меня отпали. 31.III.38 я получаю решение этой Комиссии, где приведены новые, необоснованные факты моей виновности и я исключаюсь из партии. Мне стало ясно, что это решение было результатом клеветы и травли со стороны ряда карьеристов, пробравшихся к руководству в училище, а также работника Особого Отдела Сталинград(ского) НКВД Бледных. 3.1У.38я отправил апелляцию в Партком(иссию) ПУРККА, но не дождавшись вызова – был арестован (27.IV.38).
Здесь в тюрьме, когда ко мне следователем Бледных были применены бесчеловечные меры физич. и психич. воздействия я на 11-й день непрерывного допроса, когда не стало никаких больше сил, когда ко мне вынуждены были вызвать медицинскую) помощь, я подписал ложные на себя и на др(угих) лиц “показания”, составленные следователем Бледных и нач(аль-ником) Особ(ого) Отдела Маевским.
Впоследствии эти показания были подкреплены очными ставками со стороны арестованных моих подчиненных: белогвардейским офицером Лебедевым, быв(шим) троцкистом Кузнецовым, офицерами царской армии дворянами Романовым и Пономаревым. Все они показали, что от разных лиц слышали о моей принадлежности к к.р. (контрреволюционной. — Я. Ч.) организации. Несмотря на мои требования о дальнейшем разборе клеветнических и ложных показаний на меня – ничего не сделано. В последних числах августа 1939 г. комиссия НКВД во главе с капитаном гос(ударственной) безопасности) (фамилию не знаю) обещали начать новое дело для проверки моего заявления о своей невиновности и созданного на предварительном следствии на меня ложного материала обвинения. 9—10 декабря 1938 г. тем же следователем Бледных был составлен протокол допроса об обстоятельствах подписи мною в мае 1938 года ложного протокола; я полагал, что с этого начнется действительное установление правды, но 5–7.11.39 г. мне объявили, что следствие закончено и дело передается в Воен(ный) триб(унал) СКВО. Прошло уже больше года, но ни одного вызова по моему делу не было.
У меня нет уже никаких физич. и психич. сил переносить условия тюрьмы, будучи ни в чем не виновным.
Я обращаюсь со скромной просьбой в ЦК Партии и к Вам, наш дорогой вождь тов. Сталин – помогите ускорить разбор моего дела, помогите разобрать клевету и исправить произошедшую ошибку.
Я сын бедного крестьянина с острова Эзель. Отец всю жизнь был сторожем в порту и в 1916 г. умер. Половина моей семьи там от нужды и туберкулеза вымерла. А в начале 1915 г. как беженец очутился я в Калуж. и Орлов(ской) губерниях; в 1916 г. будучи 21 г., на свои заработки сумел закончить сред(нее) образование, но тут же был призван матросом во флот. В 1917 г. после Курсов получил чин прапорщика. В РККА непрерывно с 1918 г. Жена моя, дочь крестьянки Москов(ской) обл., была участницей гражд(анской) войны, сестрой в РККА до 1920 г. В партии с 1920 г. Никогда к парт(ийной) ответственности не привлекался. Были ошибки в служеб(ной) деятельности, за (них) имею несколько выговоров от своих нач-ков. Всю свою жизнь, здоровье и способности я посвятил делу службы Обороне СССР и эту работу выполнял всегда честно, самоотверженно. Никогда не пасовал перед трудностями; в тяжелых условиях жизни на новостройке я потерял двух детей, жена была при смерти от заражения крови в больнице. Но от порученной работы я не отказывался. В 1935 г. я отлично закончил опер. факультет) Возд(ушной) Академии и после этого и особенно после награждения меня орденом – я всецело отдавался делу выращивания молодых летчиков.
Я, будучи делегатом VIII Чрезв(ычайного) Съезда Советов, имел счастье слушать Вас, тов. Сталин об исторических победах нашей партии, нашего сов(етского) народа, о добытой счастливой, свободной жизни в СССР.
В марте 1938 г. (за месяц до моего ареста) я был на авиационном совещании в Кремле, где Вы, тов. Сталин, исправляли ошибки больших и малых руководителей ВВС. Я имел незабываемое счастье тогда ответить Вам лично на Ваш вопрос о дефектах скоростных истребителей. Вы указали на этом совещании, что о людях надо судить по их делам. О многих др(угих) задачах ВВС Вы указали тогда нам.
Тов. Сталин! У меня нет слов, чтобы выразить свою душевную боль, обиду из-за происшедшей ошибки со мною.
Меня партия воспитала и из крестьянского парня нацмена я вырос в комбрига. Я и моя семья большего счастья и видеть не мечтали, чем мы имели.
Я прошу помочь развеять клевету, установить правду и дать мне возможность вернуться к свободному труду там, где это укажет Сов(етская) власть.
Мейер».
Данное заявление было написано А. П. Мейером в феврале 1940 г. И на этом заявлении нет никаких резолюций и пометок руководящих деятелей партии, правительства и государства, Прокуратуры СССР и Главной военной прокуратуры. Имеются только штампы о регистрации его в Прокуратуре СССР. И больше ничего!..

 

По данному групповому делу проходил и бригадный комиссар Старостин Михаил Алексеевич, начальник политотдела Сталинградского военного училища летчиков. В должности он находился с апреля 1935 г. А до этого Старостин был начальником политотдела Вольской авиашколы, где и был, по версии следствия, завербован в 1933 г. в военный заговор начальником политического управления Приволжского военного округа А. И. Мезисом.
Родился М. А. Старостин в 1900 г. в селе Коковкино Осташковского уезда Тверской губернии в крестьянской семье. Службу в РККА проходил на должностях политсостава. В 1932 г. окончил Военно-политическую академию имени Н. Г. Толмачева. Член ВКП(б) с 1919 г., исключен из ее рядов в ноябре 1937 г. с формулировкой «за связь с врагами народа, потерю классовой бдительности и развал политработы». Аресту подвергся 13 апреля (по другим данным – 27 апреля) 1938 г.
Обвинялся Михаил Алексеевич в том, что он являлся активным участником военно-фашистского заговора и по заданию А. И. Мезиса, будучи начальником политотдела Вольской авиатехнической школы, организовал в ней филиал военно-фашистского заговора, в который завербовал ряд лиц из начсостава школы. В 1935 г., будучи переведен из Вольской в Сталинградскую авиашколу, установил связь с И. Е. Богословом, а затем с А. П. Мейером. Вместе с ними Старостин якобы готовил вооруженное восстание против Советской власти.
Виновным себя М. А. Старостин на предварительном следствии сначала признал, но затем он от этих своих показаний отказался.
Военным трибуналом Северо-Кавказского военного округа 28 апреля 1940 г. все девять человек, проходившие по групповому делу, в том числе И. Е. Богослов, А. П. Мейер и М. А. Старостин, были по суду оправданы. Суд признал, что предъявленные им обвинения не доказаны. Названные выше лица 14 мая 1940 г. из-под стражи были освобождены.
Как известно, накануне процесса над «группой Тухачевского» с лицами, проходившими по нему, беседовал ответственный сотрудник Главной военной прокуратуры. Фамилия этого «чина» была Субоцкий Лев Матвеевич, а занимаемая должность – начальник 4-го отдела Главной военной прокуратуры, он же помощник Главного военного прокурора. Воинское звание Л. М. Субоцкого – диввоенюрист. Военный прокурор Субоцкий, призванный по определению стоять на страже соблюдения законов и законности в Красной Армии, конечно же, много знал о «механизме» подготовки процесса над маршалом М. Н. Тухачевским и его подельниками. Однако он ничего не сделал (не смог? не сумел? не захотел?), чтобы устранить грубые нарушения законности в действиях следственных органов НКВД, ибо знал, что подготовку этого процесса курируют Н. И. Ежов и сам И. В. Сталин.
И даже позиция такого невмешательства не смогла стать «охранной грамотой» – вскоре пришел черед и самого Л. М. Субоцкого. Его арестовали 26 сентября 1937 г., т. е. через три с половиной месяца после суда над группой Тухачевского. Обвинялся Лев Матвеевич в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58-1«б», 58-8, 58–11 УК РСФСР, т. е. в измене Родине в форме шпионажа, выдачи военной тайны, совершении террористических актов и организационной деятельности, направленной на свержение существующего строя, т. е. Советской власти. Вменили ему в вину и причастность к партии эсеров, начиная с 1917 г.
В обвинительном заключении по делу Л. М. Субоцкого, утвержденном Прокурором СССР А. Я. Вышинским, в частности, говорилось, что обвиняемый «…с 1934 года являлся участником антисоветской эсеровской организации. С 1935 года являлся участником антисоветского террористического заговора, ставившего своей целью свержение Советской власти».
До июня 1937 г. репутация военного прокурора Л. М. Субоцкого была безупречной. А все неприятности начались с 11 июня 1937 г. (день суда над группой М. Н. Тухачевского), когда в Севастополе был арестован его родной брат – Михаил Матвеевич Субоцкий, бригадный комиссар, начальник политотдела бригады крейсеров Черноморского флота. Последний, как участник троцкистского заговора, был обвинен в проведении вредительской линии, направленной на подрыв политического обеспечения боевой подготовки в бригаде, на сохранение в партии и на флоте троцкистских кадров. Поводом для такого обвинения послужило то, что в 1917 г. Михаил Субоцкий в течение четырех месяцев состоял в партии эсеров.
Еще одна примечательная деталь – военный прокурор Черноморского флота бригвоенюрист П. С. Войтеко отправил сообщение о раскрытии «заговора» на флоте не своему непосредственному начальнику Н. С. Розовскому (Главному военному прокурору РККА), а напрямую в Прокуратуру СССР. Приходится только догадываться о причинах такого поступка. Возможно, что Войтеко опасался определенного противодействия и нейтрализующих мер со стороны брата арестованного, т. е. помощника Главного военного прокурора диввоенюриста Л. М. Субоцкого. Этого, разумеется, исключить было нельзя, тем более, что Лев и Михаил являлись не просто братьями, а братьями-близнецами. Это во-первых. А во-вторых, важным фактором было то, что Михаил Субоцкий до недавнего времени сам был не последней фигурой в системе военной прокуратуры. Там он являлся первым военным прокурором Московского гарнизона, и у него сохранились хорошие и прочные связи со многими своими прежними сослуживцами, возможность вмешательства которых нельзя было исключить.
Действительно, узнав о поступившем в Прокуратуру СССР сообщении о разоблачении на Черноморском флоте «заговорщиков», среди которых фигурировал и его брат-близнец, Лев Матвеевич немедленно обратился к Главному военному прокурору Н. С. Розовскому с просьбой назначить проверку указанного сообщения, ибо совершенно уверен в абсолютной честности брата. Зная методы работы следственных органов НКВД, Лев Матвеевич реально оценивал создавшуюся обстановку и предугадывал, что арест брата послужит причиной усиленного внимания и к нему со стороны сотрудников госбезопасности.
По поручению Главного военного прокурора в Севастополь выезжала военный юрист 1-го ранга С. Ульянова – единственная в ГВП женщина, занимавшая пост начальника одного из ее отделов. Среди коллег она была известна как рьяный борец с врагами народа, и эту ее «рьяность» неоднократно отмечал Прокурор СССР А. Я. Вышинский. Изучив материалы уголовного дела, по которому проходили «заговорщики» – политработники Черноморского флота И. А. Мустафин (заместитель начальника политуправления флота, дивизионный комиссар) и М. М. Субоцкий (начальник политотдела бригады крейсеров, бригадный комиссар), Ульянова установила, что оба они арестованы по распоряжению наркома внутренних дел Крымской АССР Т. Н. Лордкипанидзе. При этом крымские чекисты даже не поставили в известность особый отдел флота и не получили санкции военного прокурора.
Льву Матвеевичу удалось узнать и содержание справки, подготовленной С. Ульяновой на имя Вышинского. В этой справке, в частности, говорилось, что «…Субоцкий (Михаил Матвеевич. — Н.Ч.) обвиняется в том, что, работая в Политуправлении РККА, был связан с врагами народа троцкистами Гамарником и Осепяном. Действительно, во время работы в Политуправлении РККА там же работали Гамарник и Осепян.
Данных о личной связи Субоцкого с названными лицами пока не предъявлено. На основании изложенного, я считаю, что достаточных оснований для ареста Мустафина, а тем более Субоцкого не было. Я полагала бы целесообразным установить срок проверки виновности Мустафина и Субоцкого двухдекадным сроком и, если не будет собрано дополнительных данных, разрешить вопрос об их освобождении из-под стражи».
Чего уже больше – Главная военная прокуратура ставит вопрос об освобождении арестованного военнослужащего. Какие тут могут быть сомнения в его виновности!.. Однако, как видим, и ГВП была не всесильна, и ее голос не всегда должным образом учитывался. Данный пример с крупными политработниками Черноморского флота И. А. Мустафиным и М. М. Субоцким наглядно показывает это. Следствие по данному делу продолжалось целый год, и перед судом Военной коллегии Субоцкий предстал 16 июня 1938 г. (Мустафин двумя месяцами раньше – 18 апреля 1938 г.). Приговор как тому, так и другому был одинаков – расстрел с конфискацией имущества и лишением присвоенного им воинского звания.
И хотя имени помощника Главного военного прокурора диввоенюриста Л. М. Субоцкого ни в одном из документов или в показаниях по делу брата не упоминалось, самому Льву Матвеевичу со дня ареста Михаила уже не было покоя. Дни пребывания его на свободе были сочтены. В середине сентября 1937 г. на имя Н. И. Ежова, наркома внутренних дел СССР, сотрудники Особого отдела подготовили справку, в которой говорилось, что Л. М. Субоцкий является участником антисоветского военного заговора. Это утверждение базировалось на показаниях арестованных: дивизионного комиссара B. C. Винокурова – начальника политотдела Амурской военной флотилии (до назначения на эту должность он был начальником отдела кадров Политуправления РККА) и полкового комиссара В. М. Берлина – заместителя начальника агитационнопропагандистского отдела Политуправления РККА. В своих показаниях Винокуров и Берлин среди участников военного заговора назвали и Л. М. Субоцкого. Как вывод, в этой справке содержалось предложение арестовать этого заговорщика.
Прошло всего десять дней, и за Львом Матвеевичем пришли, чтобы поместить его в Лефортовскую тюрьму. Выходит, что его арестовали всего лишь по указанной выше справке, ибо постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения появится только через семь с половиной хмесяцев. Обратившись к данному постановлению, видим, что следователь Особого отдела ГУГБ НКВД СССР старший лейтенант госбезопасности Гринберг посчитал, что «…Субоцкий Лев Матвеевич, 1900 г. рождения, уроженец г. Рязани, образование среднее, достаточно изобличается в том, что является участником военной левоэсеровской организации, ставившей своей целью активную борьбу с Советской властью и метод борьбы высказывался за индивидуальный террор» (так в документе. — Н.Ч.).
Как уже сказано, Л. М. Субоцкого обвиняли в принадлежности к эсеровской организации. В частности, об этой организации шел разговор уже на первом допросе.
«Вопрос: Примыкали ли вы к антисоветским группировкам?
Ответ: Нет, к антисоветским группировкам я никогда не примыкал.
Вопрос: А в партии левых эсеров вы состояли?
Ответ: Нет, я только в 1917 году в мае-июне в городе Сызрани работал в эсеровской газете «Земля и воля» в качестве репортера, но членом партии левых эсеров я никогда не состоял.
Вопрос: Когда вы порвали с работой в эсеровской печати?
Ответ: В августе-сентябре 1917 года я уже работал в газете «Известия Сызранского Совета рабочих и крестьянских депутатов».
Состоять в партии левых эсеров и работать в районной газете, имевшей эсеровскую направленность, в качестве начинающего журналиста (Льву Субоцкому в то время было всего 17 лет) — согласитесь, что это далеко не одно и то же. Но следователю 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР так хотелось обвинить Субоцкого в членстве другой партии, не согласной с курсом ВКП(б), пусть даже давно уже распущенной. Хотя Льву Субоцкому от этого было нисколько не легче – ему приходилось доказывать, что белое – это белое, а не черное.
В собственноручных показаниях он писал: «Я никогда не был участником антисоветской эсеровской организации. Мое отношение к эсерам начало формироваться в 17 лет. Однако детское восхищение “революционной” деятельностью первых народовольцев выветрилось без следа и никакого влияния впоследствии не имело – я активно боролся с эсеровской, меньшевистской и иной контрреволюцией…»
Кратко скажем о том, чем Л. М. Субоцкий занимался в годы Гражданской войны и после нее. Как уже говорилось, в августе 1917 г. он порвал с левоэсеровской газетой и стал работать в большевистской газете «Известия Сызранского Совета». В феврале 1919 г. молодой Лев связал свою жизнь с Красной Армией. Грамотного и энергичного красноармейца быстро заметили и избрали его секретарем партийной ячейки подразделения. Прошло несколько месяцев, и Лев Субоцкий – комиссар 1-го Сызранского конного отряда. Причем одновременно он редактирует газету «Рабоче-крестьянское знамя» и активно сотрудничает в «Известиях Сызранского Совета».
Некоторое время Субоцкий работает в органах ЧК – с апреля 1920 г. уполномоченным, а затем следователем-доклад-чиком и постоянным государственным обвинителем выездной сессии Симбирского губернского ревтрибунала. С ноября 1920 г. по март 1921 г. он работает секретарем Сызранского уездного комитета партии, одновременно заведуя агитационно-пропагандистским отделом и состоя членом коллегии отдела народного образования. В феврале 1921 г. Симбирская губернская партийная организация избрала Л. М. Субоцкого делегатом на X съезд РКП(б). Вместе с другими делегатами он участвует в подавлении мятежа в Кронштадте в марте 1921 г., за что был удостоен ордена Красного Знамени. В соответствующем приказе Реввоенсовета Республики говорится, что Л. М. Субоцкий, «…участвуя в штурме фортов и Кронштадтской крепости, личной храбростью и примером вдохновлял красных бойцов, чем способствовал подавлению мятежа».
После возвращения со съезда Лев Матвеевич некоторое время служит в военном трибунале Приволжского военного округа. В 1923 г. он окончательно связывает свою жизнь с органами военной юстиции, занимая должности помощника военного прокурора Московского, а затем старшего помощника военного прокурора Белорусского и Ленинградского военных округов. В 1931–1933 гг. Л. М. Субоцкий – помощник прокурора Верховного Суда СССР по военной прокуратуре (так тогда называлась должность Главного военного прокурора). В сентябре 1933 г. приказом Прокурора СССР он назначается начальником 4-го отдела ГВП – помощником Главного военного прокурора. В данной должности Лев Матвеевич находился вплоть до своего ареста в сентябре 1937 г.
Внимательный читатель вышеприведенной биографической справки заметит, что с юных лет Лев Субоцкий, состоя на какой-то основной должности, одновременно исполнял несколько других, причем с высоким качеством и эффективностью. То же самое можно сказать и о 30-х годах. Несмотря на большую загруженность по работе в Главной военной прокуратуре. Лев Матвеевич, будучи членом Союза советских писателей, в 1934–1935 гг. являлся заведующим отделом литературы и искусства органа ЦК ВКП(б) – газеты «Правда», а в 1935–1936 гг. – главным редактором «Литературной газеты».
Однако вернемся к собственноручным показаниям Л. М. Субоцкого. Он пишет, что
…показания Берлина и Винокурова – лживы. Никого из них я не знал сколько-нибудь близко, никогда не был в дружбе с ними, встречался случайно, а последние три года (после отъезда из Москвы брата Михаила) совсем никакой связи с ними не имел. Показания их противоречат фактам: я не был ни на какой встрече Нового 1934 года с Берлиным, ибо был в это время в командировке с Орловским и Камероном в Средней Азии… Никогда я не чувствовал и не выражал недовольства тем, что мне не доверяют (см. показания Винокурова), ибо как раз в эти годы партия доверяла мне ответственнейшие работы в Союзе писателей, назначала меня редактором центральной газеты, в прокуратуре мне доверили руководство большой самостоятельной работой с войсками и органами НКВД, где руководство (комкор Фриновский) всегда оказывало мне доверие. Разговор с Берлиным о терроре начисто выдуман, он нелеп и по обстановке (в столовой, среди десятков людей) и по содержанию. Говорить весной 1934 г. с Винокуровым о “защите мною людей от НКВД” я не мог, никакого отношения к надзору за следствием я тогда не имел. Работа моя вполне удовлетворяла меня, была многообразна, ответственна, почетна. Какие же могли у меня быть настроения, которые толкали бы меня в лагерь врагов?.. С 18 лет я идейно связан с партией, был и остаюсь честным коммунистом. Почему же верят клевете, не подтвержденной ни одним фактом. Винокуров и Берлин клеветали на меня. Утверждая, что я и троцкист, и заговорщик, и участник белогвардейского мятежа – ведь все это явная ложь, и я могу указать десятки людей, которые знают мою жизнь и работу по годам, месяцам. Я прошу НКВД и советский суд объективно разобраться, проверить мои показания. Я сам просил А. Я. Вышинского проверить меня по материалам НКВД. Похоже ли это на действия врага?..
Можно понять возмущение и негодование Л. М. Субоцкого показаниями на него со стороны арестованных B. C. Винокурова и В. М. Берлина. Он, конечно, знал, что следователи НКВД применяют при допросах физические меры воздействия. Но ведь это делалось в отношении настоящих «врагов народа», в целях их «разоружения», а ведь он-то, Лев Субоцкий, никакой не враг, а самый что ни на есть правоверный партиец, не замешанный ни в каких оппозициях и отклонениях от генеральной линии партии!.. Как это люди могут клеветать на него, кристально честного коммуниста!.. Короткое время спустя Лев Матвеевич убедится, как в Лефортовской и других тюрьмах НКВД арестованные под пытками подписывали несусветную ложь и клевету на себя и на других – этот плод фантазий не очень образованных следователей. Проверять же достоверность этих сведений никто и не собирался, хотя обращения по этому поводу со стороны подследственных поступали десятками и сотнями, если не тысячами. За отказы от своих ложных показаний арестованных жестоко избивали, требуя вернуться к первоначальным (ложным) показаниям. Немногие выдерживали такой режим следствия, не признавая себя виновным от начала (ареста) и до конца (суда). Так что не будем сурово судить B. C. Винокурова и В. М. Берлина за их показания на предварительном следствии, зная методику работы следователей НКВД. Известно, что протоколы допросов писались следователями, а редактировались они в «нужном направлении» их начальниками. Подследственного же принуждали подписывать уже готовый, заранее отредактированный протокол допроса. И худо бывало тем, кто отказывался это сделать!..
А следствие по делу Л. М. Субоцкого между тем продолжалось. 23 марта 1939 г. Прокурор СССР утвердил обвинительное заключение по делу, хотя оно и не содержало никаких объективных доказательств виновности Льва Матвеевича. После этого дело отправили в Военную коллегию. А через две недели состоялся суд.
9 апреля 1939 г. Военная коллегия под председательством бригвоенюриста Д. Я. Кандыбина слушала дело по обвинению Л. М. Субоцкого. Случай весьма редкий в работе этого органа, однако он имел место: в судебное заседание по делу Субоцкого были вызваны (под конвоем) два свидетеля: Л. Сонкин и Ю. Берман (последний до своего ареста был военным прокурором Московского военного округа). Видимо, сделано это было для того, чтобы поколебать позиции Субоцкого и дополнительно уличить его в совершении им тяжких преступлений. Но ожидания устроителей этого вызова не оправдались, ибо Сонкин с Берманом никаких дополнительных доказательств, уличающих Л. М. Субоцкого, не добавили.
Лев Матвеевич, как и большинство арестованных, большие надежды возлагал на судебное заседание Военной коллегии. Он надеялся в суде развеять все наветы на него, отмести всю ложь и клевету, которые на предварительном следствии возвели на него, и доказать, что он не совершал тех преступлений, которые ему вменяют. И отчасти Субоцкий поставленную задачу выполнил, квалифицированно защищая себя. В последнем слове он сказал: «Я прошу суд учесть, что свое сотрудничество в эсеровской газете я никогда не скрывал, но никогда не участвовал в эсеровских организациях. Показания Винокурова и Бермана ложные. Мою активную борьбу с троцкистами в Смоленске знает Голяков И. Т. (председатель Верховного Суда СССР. — Н.Ч.), в Хамовническом районе г. Москвы – знают Никитченко и Горячев (члены Верховного Суда СССР, бывшие члены Военной коллегии. — Н.Ч.)… Во время следствия меня все время убеждали в том, что я контрреволюционер. Но я не чувствую за собой никакой вины и поэтому не мог согласиться. Еще раз повторяю: я ни в чем не виноват и уверен, что суд не осудит меня невинно».
По свидетельству знавших его, председательствующий в судебном заседании Дмитрий Яковлевич Кандыбин был человеком суровым, особенно к «врагам народа», да еще при исполнении служебных обязанностей. На его счету в 1937–1938 гг. не было оправдательных приговоров, даже в отношении своих коллег-прокуроров. Однако в данном случае дело на глазах разваливалось и надо было спасать положение. Оправдать Льва Матвеевича Кандыбин не мог («сверху» такой команды не поступало), но и обвинения подсудимого по ст. ст. 58-1«б», 58-8 и 58–11 УК РСФСР не выдерживали серьезной критики. По этой причине председательствующему и членам суда пришлось срочно переквалифицировать обвинение на ст. 58–10 УК РСФСР.
В приговоре Военной коллегии было записано: «Предварительным и судебным следствием установлено, что Субоцкий в 1917 году, сотрудничая в эсеро-меньшевистских газетах города Сызрани, в этих газетах помещал рассказы и стихи, направленные к восхвалению народническо-эсеровской идеологии и их “героев” (ни одной такой публикации в деле не имеется. — Н.Ч.); в 1934–1936 гг., общаясь с антисоветски настроенными лицами, в том числе и антисоветски настроенными эсерами, не изжив своих прошлых народническо-эсеровских воззрений, допускал антисоветские высказывания (ни одного из таких высказываний не приведено. — Н.Ч.), чем совершил преступление, предусмотренное ст. 58–10 УК РСФСР.
На основании изложенного —
Субоцкого Льва Матвеевича лишить военного звания – диввоенюрист и подвергнуть лишению свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях сроком на шесть лет, с дополнительным поражением в политических правах на три года. Его же по ст. 58-1«б», 58-8 и 58–11 УК РСФСР – оправдать».
Безусловно, это была победа!.. Расстрельные статьи удалось исключить, но и свободы, такой желанной, достичь не удалось. Предстояла борьба за отмену и такого, достаточно мягкого приговора. Лев Матвеевич настойчиво стучится во все двери властных структур – в ЦК ВКП(б), Верховный Совет СССР, он обращается к Прокурору СССР, в Главную военную прокуратуру, требуя полного оправдания. Наконец, в его родной ГВП после изучения дела делается долгожданный вывод о необходимости прекращения уголовного преследования Л. М. Субоцкого. Вскоре вносится соответствующий протест, и 31 декабря 1939 г. пленум Верховного Суда СССР преподносит Льву Матвеевичу бесценный «новогодний подарок», вынеся следующее решение: «…приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР от 9 апреля 1939 года по делу Субоцкого Льва Матвеевича отменить и дело о нем производством прекратить с освобождением его из-под стражи». Это постановление подписал председатель Верховного Суда СССР И. Т. Голяков, который хорошо знал Л. М. Субоцкого по предыдущей своей работе в органах военной юстиции и которого на суде Лев Матвеевич просил вызвать в качестве свидетеля. На свободу Лев Матвеевич вышел, однако, только в марте 1940 г.
Итак, да здравствует свобода!.. Но и на свободе Л. М. Субоцкому пришлось несладко. В кадрах военной прокуратуры его не восстановили, к прежней работе не допустили – его просто отправили в запас. До начала Великой Отечественной войны Лев Матвеевич работал редактором журнала «Красная новь», заместителем редактора журнала «Новый мир».
С началом войны Л. М. Субоцкий вновь обратился в высшие инстанции с просьбой вернуть его в строй военных прокуроров. Прежние ограничения для него были сняты и в июле 1941 г. Лев Матвеевич был назначен заместителем военного прокурора Южного фронта. За все годы войны самостоятельной должности ему так и не доверили, и он до 1944 г. так и проходил в заместителях: с июля 1942 г. – военного прокурора Северо-Кавказского фронта, с сентября того же года – Черноморской группы войск Закавказского фронта, с ноября 1942 г. – Юго-Западного, с сентября 1943 г. – Ленинградского фронтов. С февраля 1944 г. полковник юстиции Л. М. Субоцкий находился в резерве Главной военной прокуратуры. 21 мая 1944 г. он по болезни был уволен в запас. За годы войны Л. М. Субоцкий был награжден орденом Красного Знамени и двумя орденами Красной Звезды.
В 1944–1946 гг. Лев Матвеевич занимался литературной деятельностью. С октября 1946 г. по май 1948 г. – секретарь правления Союза советских писателей. С 1948 г. занимался литературным трудом по договорам с различными издательствами.
Умер Л. М. Субоцкий в Москве в 1959 г. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

 

Быть порученцем, пусть даже и бывшим (в годы Гражданской войны), у командарма 1-го ранга И. П. Уборевича и комкора В. М. Примакова до середины 30-х годов было весьма почетно. А вот после ареста последних и особенно после суда над группой М. Н. Тухачевского, куда входили и Уборевич, и Примаков, такое близкое знакомство стало крайне опасным и было чревато тяжелыми последствиями. И они, эти последствия, не замедлили наступить для комбрига Медянского Михаила Сергеевича, командира 4-й тяжелой авиабригады (штаб в г. Ржеве). Аресту он подвергся 15 августа 1937 г., т. е. через два месяца после суда над И. П. Уборевичем и его подельниками. Спустя пять дней (20 августа) Михаил Сергеевич был уволен из рядов РККА как арестованный органами НКВД.
Родился М. С. Медянский в 1899 г. в г. Тургае в семье учителя, ставшего затем попом-миссионером. В пятнадцать лет окончил городское училище и стал работать сначала контролером на железной дороге, а в 1916 г. уехал в Киев, где работал продавцом в студенческом магазине техникума. В то же время он стал выполнять некоторые задания студентов-революционеров. В партию большевиков вступил в 1917 г. В том же году был ранен гайдамаками за большевистское выступление на митинге в Киеве. При занятии Украины немецкими войсками отступал вместе с отрядами Красной Армии. Затем был откомандирован на учебу на 1-е Московские командные курсы.
С 1918 г. воевал на Северном фронте, где и познакомился с И. П. Уборевичем. С севера М. С. Медянский был переведен на Украину, где попал в полк червонного казачества, которым командовал В. М. Примаков, став у него порученцем. По каким-то причинам эта должность не пришлась ему по душе, и Медянский упросил Примакова отпустить его в войска, где он стал помощником командира полка. В 1922 г. часть командиров-примаковцев была осуждена за «барахольство». В их числе был и М. С. Медянский. Судом военного трибунала 1-го конного корпуса он 1 октября 1922 г. «за непринятие мер против развития уголовного бандитизма в частях корпуса» был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу, замененному затем пятью годами лишения свободы со строгой изоляцией. Через четыре месяца по ходатайству прокурора Медянский был освобожден из тюрьмы и направлен на учебу в авиационную школу и с тех пор служил в военной авиации.
Награды М. С. Медянского: в 1920 г. он был награжден орденом Красного Знамени, в 1935 г. – Грамотой ВЦИК, в 1936 г. – орденом Красной Звезды.
Членом партии большевиков Михаил Сергеевич, как уже было сказано, состоял с 1917 г. В 1921 г. его исключили из нее за неявку на собрание по чистке партии. Вновь в партию он вступил в 1931 г. И снова был из нее исключен в июне 1937 г. «за связь» с Уборевичем.
Обвинялся М. С. Медянский в принадлежности к военной заговорщической организации и проведении по заданию командующего Армией особого назначения (АОН) комкора В. В. Хрипина подрывной деятельности в частях авиации. Это обвинение Медянскому было предъявлено 16 августа 1937 г., т. е. на следующий день после ареста. Итак, статья 58-1 «б», не оставляющая надежд на благополучный исход дела. В военный заговор он якобы был завербован в октябре 1935 г. командующим БВО И. П. Уборевичем.
В ходе предварительного следствия Медянский сопротивлялся натиску следователей, как мог. Так, после ареста и до 31 декабря 1937 г. он не признавал себя виновным в инкриминируемых ему преступлениях. И только 31 декабря Медянский признал свою вину, чтобы через несколько дней отказаться от этих своих слов. С 4 января и до 19 августа 1938 г. Михаил Сергеевич снова держал оборону против наседающих на него со всех сторон следователей НКВД, не признавая себя виновным. Допросы с пытками следовали один за другим, иногда один допрос затягивался на несколько недель. Так, с 19 мая по 5 июля (полтора месяца!) следователи ломали Медянского путем беспрерывного стояния на допросе, сопровождаемого постоянным битьем, что, по словам подследственного, довело его до полного физического и морального бессилия, безразличия к собственной судьбе, психической невменяемости. И Михаил Сергеевич согласился дать ложные показания, лишь бы прекратить эти истязания. Он признал свое участие в антисоветском военно-фашистском заговоре, при этом заявив, что вербовкой в него новых членов не занимался.
В результате применения к Медянскому мер физического воздействия у него было сломано ребро, а на теле имелись раны. Он находился в таком состоянии, что его были вынуждены два месяца лечить в тюремной больнице. Следователи, чтобы «уличить» его в преступной деятельности и сломить сопротивление Медянского, предъявляли «разоблачающие» его показания других подследственных: командующего Армией особого назначения комкора В. В. Хрипина, полковника В. В. Сте-пичева, бригадного комиссара А. Ю. Киверцева. С последним Медянскому была устроена очная ставка. Помимо этого, в деле были показания десяти свидетелей, «уличающих» Медянского.
И все равно дело было шито белыми нитками, т. е. рассыпалось при мало-мальской проверке фактической стороны обвинений. 4 января 1939 г. М. С. Медянский написал заявление об отказе от своих ранее данных показаний. Военный прокурор Калининского военного округа бригвоенюрист М. М. Бескоровайный отказа М. С. Медянского от своих показаний не принял, признав его неосновательным. Он утвердил обвинительное заключение по делу, где основными статьями обвинения были 58-1 «б» и 58–11 УК РСФСР. Дата утверждения – 22 марта 1939 г.
20 ноября 1939 г. дело М. С. Медянского рассматривала Военная коллегия. Ввиду недоследованности важных моментов обвинения (гак квалифицировалось отсутствие серьезных доказательств вины!), а также факта отказа подсудимого от своих показаний Военная коллегия направила дело на доследование.
По постановлению следственной части особого отдела Калининского военного округа от 15 марта 1940 г. М. С. Медянский был освобожден из-под стражи. После восстановления в кадрах РККА он был на преподавательской работе в авиационных училищах. В ноябре 1945 г. по болезни уволен в запас в звании полковника. За заслуги и выслугу лет М. С. Медянский был награжден орденами Ленина, Красного Знамени (двумя), Красной Звезды.

 

Один из первых организаторов красногвардейского отряда на Харьковском паровозостроительном заводе в 1917 г. Усатенко Александр Васильевич в 1937 г. в звании дивизионного комиссара занимал должность помощника командира 14-го стрелкового корпуса по политической части. Когда в РККА начались массовые репрессии против комначсостава, Усатенко под первую волну арестов не попал, хотя и серьезно пострадал – его, члена ВКП(б) с 1917 г., исключили из партии «за связь с врагами народа, за притупление классовой бдительности и как не заслуживающего политического доверия».
Арестовали А. В. Усатенко в ночь с 14 на 15 апреля 1938 г. Арест произведен был сотрудниками особого отдела Харьковского военного округа (ХВО) с санкции военного прокурора ХВО. Незадолго до ареста Александр Васильевич по политическому недоверию был уволен в запас.
На предварительном следствии А. В. Усатенко обвинялся в том, что в 1934 г. был завербован в военно-фашистский заговор, что входил в руководящую группу этого заговора, которая вела подготовку к свержению Советской власти вооруженным путем. Также он обвинялся в том, что по заданию заговорщической организации сохранял заговорщиков в рядах партии и Красной Армии. Кроме этого, Усатенко якобы проводил вредительскую работу в области боевой, политической и мобилизационной подготовки частей и соединений 14-го стрелкового корпуса, а также вербовал в заговор новых членов. Все эти преступные деяния предусматривались ст. ст. 54-1«б», 54-8 и 54–11 УК Украинской ССР.
После ареста А. В. Усатенко находился в Харьковской тюрьме № 5. На предварительном следствии он виновным себя признал, но затем от этих своих показаний отказался. Следователи, применяя весь набор недозволенных средств, принудили его показать, что в военно-фашистский заговор его вовлек начальник политического управления Украинского военного округа М. П. Амелин.
Не добившись в Харькове больших успехов в следствии по делу А. В. Усатенко, особисты ХВО отправили его в Москву, в Бутырскую тюрьму. Оттуда он 22 сентября 1939 г. обратился с заявлением к Главному военному прокурору, в котором писал относительно ложных показаний, данных им на следствии: «…эти показания на следствии подкреплены моими показаниями в 1938 г., данными мною в условиях исключительного морального и физического воздействия, когда я был доведен до того, что не мог нормально ни ходить, ни сидеть, ни лежать, — и ценой позорных лживых показаний, требуемых следователем, получил относительный покой и право на лечение в больнице…»
Дело по обвинению подследственного А. В. Усатенко рассматривала 21 ноября 1939 г. Военная коллегия Верховного Суда СССР. Ввиду недостаточной обвинительной базы дело было направлено на доследование в Харьков, куда в декабре 1939 г. был этапирован и сам Александр Васильевич. Постановлением прокуратуры Харьковского военного округа от 13 марта 1940 г. дело за недоказанностью вины было прекращено, и Усатенко вышел на свободу.
После восстановлениях в рядах ВКП(б) и РККА А. В. Усатенко работал (с декабря 1940 г.) заместителем начальника 12-го бронетанкового ремонтного завода и 231-й бронетанковой ремонтной базы по политической части. На этой должности он был все годы Великой Отечественной войны. С 1943 г. имел воинское звание «полковник». С января 1946 г. – заместитель начальника 65-го бронетанкового завода по политчасти, а с апреля 1949 г. – заместитель начальника Центрального бронетанкового склада № 2707. В сентябре 1953 г. уволен в запас. За заслуги и выслугу лет А. В. Усатенко был награжден орденами: Ленина, Красного Знамени (двумя), Красной Звезды.
Умер А. В. Усатенко в 1972 г.

 

Центральному руководству НКВД в 1937–1938 гг. все время казалось, что дальневосточные чекисты плохо «чистят» ряды армии и флота. Поэтому для «оказания помощи» бригады московских «специалистов» несколько раз совершали вояж на Дальний Восток, в том числе во главе с первым заместителем Н. И. Ежова – комкором Михаилом Фриновским. И всякий раз во время и после такой поездки из состава частей и соединений ОКДВА и Тихоокеанского флота аресту подвергались десятки и сотни командиров и политработников. Одним из таких политработников был дивизионный комиссар Руденко Кирилл Георгиевич, начальник политического отдела 40-й стрелковой дивизии (Приморская группа войск ОКДВА).
Арестовали К. Г. Руденко в феврале 1938 г. Но предварительно Кирилла Георгиевича уволили из РККА (в октябре 1937 г.), а в ноябре исключили из партии. Обвинялся он по ст. ст. 58-1«б», 58-7, 58-8, 58–11 УК РСФСР. На предварительном следствии Руденко виновным себя признал, затем он от данных им показаний отказался.
В обвинительном заключении по делу (составлено в г. Ворошилове в мае 1939 г.) записано, что К. Г. Руденко с 1934 г. являлся членом существовавшей в ОКДВА контрреволюционной организации троцкистов и правых. В эту организацию он был завербован начальником политотдела Приморской группы войск С. А. Скворцовым и якобы являлся одним из руководителей организации троцкистов и правых в 40-й стрелковой дивизии. Обвинялся Кирилл Георгиевич и в том, что он вербовал новых членов в эту организацию, а также в том, что как начальник политотдела дивизии покрывал вредительскую деятельность заговорщиков, проводивших подрывную работу, направленную на разложение личного состава и снижение боевой готовности дивизии.
Обвинялся К. Г. Руденко и в том, что он защищал троцкистские, контрреволюционные кадры, препятствовал их исключению из партии, что проводил вредительство в области партийно-политической работы, задерживал выдвижение молодых кадров на политработу, в результате чего в дивизии оказался большой некомплект политработников, особенно политруков рот. Как видим, здесь причина и следствие поменялись своими местами, ибо некомплект низовых политработников образовался не по прихоти К. Г. Руденко, а из-за начавшегося их увольнения из армии и ареста органами НКВД.
В июне 1939 г. военный прокурор 1-й Отдельной Краснознаменной армии военный юрист 1-го ранга Красников направил дело К. Г. Руденко в Главную военную прокуратуру для решения вопроса о его дальнейшей судьбе. 28 июня 1939 г. из ГВП дело было переправлено в Военную коллегию для слушания. Оттуда оно возвратилось обратно на Дальний Восток для доследования. И в том же 1939 г. за недоказанностью вины подследственного дело К. Г. Руденко было производством прекращено и он освобожден из-под стражи.
После восстановления в кадрах РККА и в рядах ВКП(б) Кирилл Георгиевич возвратился на политическую работу. С марта 1941 г. он занимал должность комиссара 66-го стрелкового корпуса. О дальнейшей его судьбе у автора сведений не имеется.
Начальник отдела подготовки комсостава запаса (вневойсковой подготовки) штаба Харьковского военного округа (ХВО) комбриг Жабин Николай Иванович был арестован 1 октября 1938 г. Впрочем, он уже продолжительное время был на подозрении у «компетентных органов», поэтому ему своевременно не была вручена юбилейная медаль «XX лет РККА». 8 сентября 1938 г. Н. И. Жабин был уволен в запас по политическому недоверию. Тогда же его исключили из рядов ВКП(б), в которой он состоял с 1917 г., с формулировкой «за связь с врагами народа и очковтирательство».
В 1937 г., когда начались массовые аресты среди комначсостава РККА, когда резко возрос поток доносов на различных должностных лиц, в том числе и на Н. И. Жабина, такие заявления оседали, скапливались, как правило, в соответствующих партийных органах и особых отделах. При необходимости этим негативным материалам давали ход, особенно при разборе персональных дел в партийном порядке, при аресте и проведении следствия. В сентябре 1937 г. дело с заявлениями (фактически доносами) на комбрига Н. И. Жабина рассматривал особый отдел ХВО. В итоге все обвинения в его адрес были сняты и он еще год находился на свободе, хотя показания арестованных о его «преступной» деятельности продолжали поступать.
Арест Н. И. Жабина был произведен по возвращении его из Москвы, где он подавал ходатайства в ЦКВКП(б), в партийную комиссию Политуправления РККА, Главному военному прокурору о неправомерности исключения его из партии и увольнения из рядов РККА. Как говорится – добился правды!..
Обвинялся Николай Иванович в принадлежности к контрреволюционному военно-фашистскому заговору, в осуществлении вредительства в Харьковской школе червонных старшин в бытность ее начальником, в проведении антисоветской агитации (ст. ст. 54-1«б», 54-7, 54-8, 54–11 УК УССР). Следствие по его делу вели сотрудники особого отдела ХВО. Виновным себя Н. И. Жабин не признал, несмотря на побои и издевательства. Признал он только свои служебные отношения (на языке следователей это были «связи») с арестованными сотрудниками штаба округа и командирами соединений, в частности, с заместителем начальника штаба комбригом В. В. Ауссем-Орловым, начальником автобронетанковых войск округа комбригом А. Е. Скулаченко, командиром 30-й стрелковой дивизии комбригом А. Е. Зубком. Признался он и в проведении «вредительства» в школе червонных старшин.
15 сентября 1939 г. военный трибунал рассмотрел дело по обвинению Н. И. Жабина и, не найдя серьезной обвинительной базы, отправил его на доследование в прокуратуру округа. Николай Иванович на этом суде надеялся на благополучный исход дела, т. е. на освобождение из-под стражи. Однако этого не случилось, и тогда он обратился с заявлением к наркому обороны СССР К. Е. Ворошилову. Заявление датировано 2 октября 1939 г. В нем Н. И. Жабин писал:
«Я – Жабин Николай Иванович – арестован органами НКВД Союза ССР – 1.Х.1938 г. Мне было предъявлено обвинение по ст. 54пп.1 «б», 7, 17-8, 10 и 11.
Следствие велось с методами морального и физического принуждения к ложным показаниям для “юридического” оформления как государственного преступника. Для меня было ясно, что на фоне перестраховки я являюсь жертвой организованной провокации – следовательно клеветы и лжи. Все свои силы я напрягал доказать это следователям, но последние были слепы в своих действиях. Прокурорский надзор не оказал защиты элементарной как гражданину Союза ССР. В основном я все показания дал отрицательные, т. е. честные, как протекала моя сознательная жизнь: партийная, общественная, служебная и личная. В самом деле, я сирота, с 13-летнего возраста по найму в людях работал, с 17-летнего возраста в партии ВКП(б) и в РККА с Красной гвардии, от рядового красногвардейца до комбрига. Все это Наркомату обороны известно. За все это время ни политических, ни служебных преступлений не имел и не привлекался к ответственности. В 1937 г. дело с ложными заявлениями на меня рассматривал особый отдел ХВО и дело было прекращено. Наконец, есть же факты и живые люди о моей деятельности лучше всего скажут, В этот критический для меня момент могли бы Вам дать на меня объективные данные: комдив Черепанов всю мою фронтовую деятельность с Красной гвардии и совместная учеба в Военной академии; армейский комиссар 2 ранга Щаденко – мое партийное лицо за время пребывания в Военной академии, где я все время был членом бюро и секретарем партийной организации до 1923 г., в горячий период партийной жизни и борьбы ни одной антипартийной резолюции не прошло в академии в указанное время.
Наконец, в последнее время я выполнял особые задания Военного Совета ХВО и личные указания командарма 2 ранга Тимошенко по ликвидации последствий вредительства в 7-м стрелковом корпусе в качестве командира корпуса. Это задание выполнил как и подобает большевику – командиру РККА и все-таки перестраховка оказалась сильнее логики.
15 сентября 1939 г. мое дело рассматривалось Военным трибуналом ХВО – своим постановлением трибунал определил все пункты по ст. 54 в отношении меня недоказанными. Одновременно удовлетворил мою просьбу о приобщении к делу ряда документов и опрос ряда свидетелей, которые могут положительно Жабина характеризовать и к моему удивлению опять перечислил на доследование за прокурором ХВО, и в результате я опять невинно томлюсь в тюрьме. Имея подобное решение Военного трибунала, наличие на меня материала у военного прокурора РККА и в партийной комиссии ПУРККА, я счел необходимым обратиться непосредственно к Вам с ходатайством рассмотреть мой вопрос. Клянусь, я не виновен. Прошу скорейшего содействия в освобождении меня. Прошу вернуть мне права гражданина Союза ССР, изложенные в Сталинской Конституции. На любой работе до последних дней моей жизни докажу свою преданность делу Ленина – Сталина.
Жабин».
15 февраля 1940 г. военной прокуратурой Харьковского военного округа дело Н. И. Жабина было прекращено за недоказанностью обвинения. На следующий день Николай Иванович вышел из тюрьмы на свободу. После восстановления в кадрах РККА он был назначен старшим преподавателем Академии Генерального штаба. Воинское звание «генерал-майор» ему было присвоено в январе 1943 г.

 

Командир 26-го стрелкового корпуса ОКДВА комдив Глухов Михаил Иванович был арестован 21 марта 1938 г. Обвинялся он по ст. ст. 58-1 «б», 58-8 и 58–11 УК РСФСР. Виновным себя на предварительном следствии признал (с ним «хорошо поработали»), показав, что в антисоветский военный заговор он был вовлечен в январе 1938 г. командиром 20-го стрелкового корпуса комкором М. В. Калмыковым. Однако 15 марта 1939 г. М. И. Глухов от своих «признательных» показаний отказался как от вымышленных и ложных. На этой позиции Михаил Иванович стоял вплоть до своего освобождения, несмотря на все «усилия» следователей вернуть его к прежним показаниям. Вменяли ему в вину и то, что он в молодости некоторое время примыкал к анархистам, а также то, что его отец был торговцем средней руки. Накануне ареста М. И. Глухов был уволен из рядов РККА.
Постановлением Главной военной прокуратуры от 29 ноября 1939 г. групповое дело, по которому проходил и М. И. Глухов, за недоказанностью вины подследственных было прекращено и он был освобожден из-под стражи.
После освобождения и восстановления в кадрах РККА М. И. Глухов был назначен старшим преподавателем Военной академии имени М. В. Фрунзе. Затем там же он работал начальником курса основного факультета. Участник Великой Отечественной войны. С ноября 1941 г. по январь 1942 г. – начальник штаба 61-й армии. В марте-апреле 1942 г. – командир 350-й стрелковой дивизии. В 1942–1943 гг. – заместитель командующего 13-й армией. С января 1944 г. по май 1945 г. – командир 76-го стрелкового корпуса. Воинское звание «генерал-майор» ему было присвоено в июне 1940 г., а «генерал-лейтенант» – в августе 1943 г.
После окончания войны М. И. Глухов был заместителем командующего 3-й гвардейской танковой армией. Награжден орденами: Ленина, Красного Знамени (четырьмя), Суворова 2-й степени, Кутузова 1-й и 2-й степени, Отечественной войны 1-й степени, Красной Звезды.
Умер М. И. Глухов 13 марта 1947 г. Похоронен в Киеве.

 

Командир 69-й стрелковой дивизии комбриг Зайцев Владимир Александрович был арестован 6 июня 1938 г. Обвинялся он в участии в военном заговоре, якобы существовавшем в войсках ОКДВА, в проведении вредительской работы, в шпионаже (ст. ст. 58-1«б», 58-7, 58-8, 58–11 УК РСФСР). Своим вербовщиком в военный заговор В. А. Зайцев назвал командира 39-го стрелкового корпуса комдива А. К. Смирнова (этот комдив Смирнов, между прочим, аресту не подвергался). На предварительном следствии В. А. Зайцев виновным себя признал, а затем он от своих «признательных» показаний отказался как от ложных, данных им под принуждением. Постановлением Главной военной прокуратуры от 29 ноября 1939 г. за недоказанностью вины В. А. Зайцева дело в отношении него было прекращено и он был освобожден из-под стражи.
После освобождения и восстановления в кадрах РККА В. А. Зайцев был назначен командиром 78-й стрелковой дивизии. Воинское звание «генерал-майор» ему было присвоено в июне 1940 г.

 

Начальник Управления Новосибирского мобилизационного округа бригинтендант Чибарь Яков Акимович был арестован 20 июня 1938 г. в г. Новосибирске. Обвинялся он в принадлежности к контрреволюционной правотроцкистской организации, существовавшей в Управлении Новосибирского мобилизационного округа, в руководстве ею, а также во вредительстве в области мобилизационной работы (ст. ст. 58-1«б», 58-7, 17–58-8, 58–11 УК РСФСР). В контрреволюционную организацию он был якобы завербован заместителем начальника Административно-Мобилизационного управления РККА дивизионным комиссаром М. Е. Симоновым, хотя по показаниям Симонова Яков Чибарь не проходил.
После ареста Я. А. Чибаря Управление Новосибирского мобилизационного округа было подвергнуто всесторонней проверке, однако эта комиссия никакого вредительства там не обнаружила. На предварительном следствии Я. А. Чибарь под физическим воздействием признал себя виновным, но вскоре он от этих показаний отказался.
Постановлением военного прокурора Сибирского военного округа от 29 декабря 1939 г. дело Якова Акимовича Чибаря было прекращено за недоказанностью обвинения.

 

Начальник Управления военно-конных заводов РККА бригинтендант Александров Григорий Васильевич был арестован 18 ноября 1937 г. сотрудниками особого отдела Северо-Кавказского военного округа. Обвинялся он в участии в военном заговоре, в проведении вредительства на военно-конных заводах, в недонесении о террористических намерениях в отношении руководителей партии и государства, в вербовке в заговор новых членов. На предварительном следствии под давлением следователей виновным себя признал, но вскоре (24 января 1939 г.) от этих вымышленных показаний отказался.
Дело по обвинению Г. В. Александрова рассматривал 13 ноября 1939 г. военный трибунал Северо-Кавказского военного округа по ст. ст. 58-1«б», 58-7, 58-8, 58-9, 58–11 УК РСФСР. Ввиду слабой обвинительной базы дело было направлено на доследование. Тогда руководство особого отдела СКВО решило объединить дело Г. В. Александрова с делом его бывшего помощника по политической части бригадного комиссара Ф. В. Богачева, и это групповое дело военный прокурор округа 11 апреля 1940 г. направил в Главную военную прокуратуру для последующей передачи в Военную коллегию.
17 августа 1940 г. объединенное дело Г. В. Александрова и Ф. В. Богачева из ГВП было направлено начальнику Особого Совещания НКВД СССР с предложением: материалы по обвинению Г. В. Александрова выделить в отдельное производство и направить военному прокурору СКВО для предания его суду военного трибунала по ст. 193-17«а» УК РСФСР за преступно-халатное отношение к своим служебным обязанностям.
Постановлением помощника военного прокурора СКВО военного юриста 2-го ранга Кушнира от 10 октября 1940 г. дело в отношении Г. В. Александрова было производством прекращено.
После восстановления в кадрах РККА Г. В. Александров работал в органах тыла Красной Армии. В 1941 г. он был в должности интенданта 28-й резервной, 20-й и 24-й армий Западного фронта. Воинское звание «генерал-майор интендантской службы» ему было присвоено в ноябре 1942 г. В 1942–1945 гг. Григорий Васильевич исполнял должности заместителя командующего 64-й и 7-й гвардейской армий по тылу. После окончания войны он руководил службой тыла ряда военных округов. С 1955 г. в отставке. Награжден орденами: Ленина (двумя), Красного Знамени (четырьмя), Кутузова 2-й степени, Богдана Хмельницкого 2-й степени.
Умер Г. В. Александров в Москве 28 сентября 1966 г.

 

Бригинтенданта Г. В. Александрова на посту начальника Управления военно-конных заводов сменил бригинтендант Чумаков Михаил Иванович, которому руководить этим управлением довелось совсем недолго – до 7 января 1938 г. (дня ареста). Обвинялся он в принадлежности к контрреволюционной диверсионной организации. Под следствием М. И. Чумаков находился около двух лет. Постановлением следственной части НКВД СССР от 27 ноября 1939 г. дело по обвинению М. И. Чумакова было прекращено за недоказанностью. Из-под стражи Михаил Иванович был освобожден 28 ноября 1939 г..
Будучи восстановленным в кадрах РККА М. И. Чумаков на административно-хозяйственных должностях. Воинское звание «генерал-майор интендантской службы» ему было присвоено в апреле 1943 г.

 

Начальник санитарно-эпидемиологической лаборатории Харьковского военного округа бригврач Аделъсон Абрам Яковлевич подвергся аресту 17 марта 1938 г. Обвинялся он в участии в военно-фашистском заговоре, в который был вовлечен в 1937 г., в проведении подрывной работы. Отягчающим обстоятельством было и то, что А. Я. Адельсон ранее состоял в партии меньшевиков, а с июня 1918 г. по декабрь 1919 г. служил в белой армии. На предварительном следствии Абрам Яковлевич виновным себя признал, а в суде он от своих показаний отказался как от вымышленных и ложных.
Дело рассматривал военный трибунал Харьковского военного округа, который 9 мая 1939 г. приговорил А. Я. Адельсона к высшей мере наказания. Военная коллегия Верховного Суда СССР 17 июля 1939 г. приговор военного трибунала ХВО отменила и направила дело на дополнительное расследование в особый отдел ХВО. Дело вел следователь этого отдела Дроздов, который постановлением от 16 декабря 1939 г. дело А. Я. Адельсона производством прекратил, и Абрам Яковлевич вышел на свободу. Проследить его дальнейшую судьбу автору не удалось.

 

Врач Днепропетровского военного гарнизона (он же начальник отделения окружной военно-врачебной комиссии) бригврач Матусевич Иван Николаевич был арестован в июне 1938 г. Обвинялся он в сотрудничестве с польской разведкой, в участии в военно-фашистском заговоре, в диверсионной деятельности, подготовке диверсионно-бактериологических актов, т. е. в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 54-1«б», 54-9, 54–11 УК УССР. В военный заговор его якобы завербовал начальник санитарной службы округа Н. С. Кантер. Содержался И. Н. Матусевич в Днепропетровской тюрьме.
На предварительном следствии и в суде Иван Николаевич виновным себя не признал. Выездной сессией военного трибунала Харьковского военного округа под председательством бригвоенюрисга К. И. Романовского 2 августа 1939 г. он был оправдан и освобожден из-под стражи. Проследить его дальнейшую судьбу автору не удалось.

 

Начальник санитарной службы Северо-Кавказского военного округа бригврач Тер-Григорьян Сергей Аветович был арестован 21 декабря 1937 г. Обвинялся он в участии в заговорщической организации, якобы существовавшей в войсках и учреждениях Северо-Кавказского военного округа. Однако никаких объективных оснований для вхождения в заговор с целью свержения Советской власти у Сергея Аветовича не было. Родился он в бедной крестьянской семье. Окончил приходскую школу и железнодорожное училище. Затем работал в главных мастерских Закавказской железной дороги, откуда его выгнали как политически неблагонадежного. Потом он работал на постройке железной дороги. Усиленно занимаясь самообразованием, Тер-Григорьян подготовился к сдаче экзамена за курс среднего учебного заведения, а затем поступил на медицинский факультет Московского университета, который окончил в 1912 г. За свои политические убеждения дважды подвергался аресту и ссылке. В 1914 г. был мобилизован в армию в качестве врача. Участник Первой мировой войны. В Гражданскую войну занимал в Красной Армии должности от врача эпидемиоотряда по борьбе с тифом до начальника санитарной службы Туркестанского фронта и Харьковского военного округа.
С 1927 г. – начальник военного Коммунистического госпиталя в Москве и помощник начальника Военно-медицинской академии в Ленинграде. С марта 1933 г. – начальник санитарной службы Северо-Кавказского военного округа.
Постановлением Главной военной прокуратуры от 21 февраля 1940 г. дело С. А. Тер-Григорьяна за недоказанностью его вины было прекращено. 26 февраля 1940 г. Сергей Аветович был освобожден из-под стражи. Сведений о его дальнейшей судьбе автор не имеет.

 

Назад: НА ВОЛЕ!
Дальше: ГЛОТОК СВОБОДЫ