Памятные уроки

Постепенно войска армии вгрызались в оборону противника, расшатывая ее то на одном, то на другом участке. Прорвать фронт они еще не были способны, но систематически отодвигали его к югу, захватывая пункт за пунктом, прижимая немцев к реке Жиздра.

Уже после войны часто приходилось слышать вопрос, в котором сквозило удивление: как же так, у нас в ряде операций дивизий было больше, чем у врага, а мы не могли прорвать оборону? Да и в то время случались такие обидные упреки. Но ведь количеством дивизий тогда уже нельзя было определять соотношение сил.

Мы давно забыли, что дивизия – это 8 тысяч бойцов. Наши соединения насчитывали 3,5, а то и 2 тысячи человек; редко какая дивизия имела 4 тысячи, и та после одного-двух боев по численности приближалась к остальным.

Между тем у противника численность личного состава пехотной дивизии достигала 10–12 тысяч, а танковой и моторизованной – 12–15 тысяч. Из соединений, понесших большие потери, рядовой и младший командный состав передавался для укомплектования других дивизий, а командование и штабы выводились в тыл на формирование.

Неравное соотношение сил было зимой 1942 года и на сухиничском направлении. Можно представить, какие трудности мы переживали и какая тяжелая ответственность лежала на командующих армиями. Но не все, к сожалению, считались с этим. Вспоминаю любопытную историю с одним из генералов, представлявших штаб фронта. Перед самым боем за Сухиничи он огульно раскритиковал нас. Потом выехал по заданию командующего в соседнюю 61-ю армию. И там ему тоже все не понравилось. Мероприятия, которые М.М. Попов проводил в войсках, он забраковал и доложил об этом по телефону Г.К. Жукову. Георгий Константинович реагировал немедленно: приказал генералу вступить в командование 61-й армией и показать, на что сам горазд. Как ни пытался тот избежать назначения, ссылаясь, что после его указаний командарм справится со своими задачами, выправит дело, пришлось самому принять армию и ответственность за нее. Не прошло и недели, как немцы продвинулись в полосе его армии на 30 километров. В результате генерал убыл из состава Западного фронта, а Попов опять стал командующим 61-й армией. Год спустя мы с ним встретились незадолго до Курского сражения, он командовал Брянским фронтом. Вспомнили и сухиничское направление, и случай с генералом из штаба фронта, но не злорадствуя, а удивляясь его поведению…

Недалеко от Сухиничей было большое село Попково. Лежало оно на высоте, господствовавшей над местностью. Именно отсюда чаще всего немцы и обстреливали город.

Нужно было обязательно взять Попково. В селе, по нашим сведениям, располагалось до 2 тысяч немцев, имелись там танки и штурмовые орудия; все у врага было подготовлено к круговой обороне.

К этому времени – а уже шел февраль – нам удалось немного пополнить свои соединения освобожденными из фашистского плена людьми. Однажды Лобачев и Романов, начальник политотдела армии, сообщили мне, что в районе Козельска наши войска захватили несколько концлагерей.

– Ищем пополнение, а оно рядом, – сказал Алексей Андреевич.

Это была верная мысль. Послали в Козельск группу офицеров штаба, политработников и врачей. Отобрали пригодных по здоровью. Эти люди столько испытали за время оккупации, что готовы были идти на любую опасность, лишь бы отомстить ненавистному врагу.

Командующий фронтом прислал в 16-ю армию еще одну стрелковую дивизию (97-ю) и две танковые бригады. Это было поистине здорово и сильно подбодрило нас.

Обосновавшись на новом направлении, мы знакомились и с районом расположения войск, и с проживавшим здесь населением. Чувствовалось, у жителей крепла уверенность, что кошмар оккупации не повторится. Многие возвращались из эвакуации в родные места, и жизнь заметно налаживалась. Лобачев и политотдел установили связь с секретарем Смоленского обкома партии Д.М. Поповым. Мы с ним познакомились еще под Ярцево. Теперь он являлся одним из руководителей партизанского движения.

Партизаны, нанося удары по врагу, оказывали нам одновременно большую помощь сведениями о состоянии фашистских войск и их тыла. Разведывательный отдел армии работал в тесном контакте с отрядами товарищей Орлова, Бати, Солдатенкова и Орешкина, действовавшими в Брянском, Дятьковском и Жиздринском районах. А мы в свою очередь помогали партизанам оружием, боеприпасами, взрывчаткой; политотдел давал им материалы для работы среди населения.

С помощью 16-й армии партизанский штаб переправлял через линию фронта подкрепление партизанам. В частности, в феврале в тыл врага ушел большой отряд лыжников, состоявший из коммунистов и комсомольцев. Через боевые порядки наших войск был переправлен крепкий отряд под командованием А.П. Шестакова. Он обосновался в районе железной дороги Брянск – Гомель, продолжительное время терроризировал немцев на этом участке и сообщал нам ценные сведения.

Не забывали 16-ю армию и трудящиеся Москвы, да, пожалуй, и всей страны. Делегации рабочих и колхозников приезжали и из столицы, и из Средней Азии, и даже из далекого, но памятного мне по службе в двадцатых годах Забайкалья. Незадолго до борьбы за Попково прибыли делегаты Ленинградского района столицы. Они, конечно, сразу отправились в свою родную 11-ю гвардейскую дивизию, присутствовали там на торжественном вручении гвардейского Знамени. Когда генерал Чернышев, преклонив колено, поцеловал алое полотнище, многие вспомнили, что полгода назад ополченцы Ленинградского района составили основу этого, теперь прославленного, соединения.

Запланированное наступление на крупный опорный пункт противника Попково началось в конце февраля. Главный удар наносила 146-я танковая бригада, имевшая несколько десятков танков Т-34 и КВ. Соседние дивизии получили задачу блокировать противника, укрепившегося в ближайших деревнях.

Наступление было хорошо подготовлено. Все передвижения войск совершались ночью в целях маскировки.

Бой начался с артиллерийской подготовки. По проходам, сделанным ночью в глубоком снегу, двинулись танки с десантом, и тут же следом – пехота, сопровождаемая артиллерийским огнем. Орудия, поставленные затемно на прямую наводку, хорошо помогали уничтожать в ходе боя огневые точки и танки немцев.

Противник оказал упорное сопротивление, но во второй половине дня Попково было взято. Некоторое время еще шла борьба на горе у каменной церкви и на кладбище; наконец и здесь все было кончено.

Свыше семисот гитлеровцев осталось на поле боя, а также много вооружения и разной техники. А главное – противник потерял ключевой пункт своей обороны.

Наши части закрепились в Попково. На очереди были Маклаки – село, расположенное в 15 километрах юго-западнее. Если овладеть еще и этим опорным пунктом – так мы рассчитывали в своем штабе, – то почти вся оборона немцев на жиздринском направлении будет взломана. Остается только очистить деревню Брынь и разбросанные по широкой безлесной равнине мелкие деревушки, чтобы противнику пришлось отойти за Жиздру.

Положение войск 16-й армии на сухиничском направлении улучшилось. Да и нашему штабу стало полегче, поскольку немцы с их пушками теперь были отброшены от Сухиничей.

Все шло хорошо. Была твердая уверенность, что в Маклаках немцам сидеть уже недолго. 8 марта я побывал с группой товарищей в частях, которым предстояло штурмовать этот последний крупный опорный пункт. А затем на аэросанях вернулся на КП.

Кстати, об этих аэросанях стоит кое-что рассказать.

Куда ни глянь – все в снегах. Проезжих дорог мало, да и тут сугроб на сугробе. У нас же было правилом поддерживать личную связь с войсками армии, хотя они и растянулись на большом пространстве.

По нашей просьбе В.Д. Соколовский прислал аэросанную роту. Располагалась она при штабе тыла армии. Каждые аэросани были вооружены легким пулеметом.

Очень крепкая помощь, и не только для живой связи, как обнаружилось.

Во второй половине февраля немецкий лыжный отряд – до двухсот с лишним солдат – ночью проник к нам в тыл и пересек дорогу, питавшую правое крыло армии всем необходимым. Создалось на время критическое положение.

Главный наш связист полковник П.Я. Максименко был как раз тогда в аэросанной роте. По его инициативе ее и использовали для удара по врагу.

Рота моментально выдвинулась в район, занятый немецкими лыжниками, развернулась и с ходу атаковала, ведя огонь из четырнадцати своих пулеметов. Немцы были рассеяны, истреблены. Спаслись только те, кому удалось добежать до кустов на опушке леса.

Взятые в этой стычке пленные в один голос говорили, что эта атака их ошеломила: они приняли аэросани за танки и были поражены, почему же машины как будто летят по глубокому снегу. (У этого замечательного в зимних условиях средства было слабое место – пропеллер мешал двигаться по узким лесным дорогам и кустарникам.)

Об этом случае я рассказал в свое время Илье Эренбургу, он тоже побывал у нас в Сухиничах. И помнится, писатель долго возился с письмами и документами, взятыми у убитых немецких лыжников, отбирая что-то нужное для своих едких и гневных статей в «Красной звезде».

Итак, аэросани с быстротой и удобством доставили меня из-под Маклаков на КП. Предстояло поработать над приказом о действиях войск после захвата опорного пункта. А вечером мы все решили пойти на собрание, посвященное Международному женскому дню. В нашей штаб-квартире, как обычно, работали вместе со мной Малинин, Казаков и еще несколько офицеров штаба. Я уже взялся за ручку, чтобы подписать приказ, как за окном разорвался бризантный снаряд. Осколок угодил мне в спину. Сильный удар… Невольно сорвались слова:

– Ну, кажется, попало…

Эти слова я произнес с трудом, почувствовал, что перехватило дыхание.

Ранение оказалось тяжелым. По распоряжению командующего фронтом меня эвакуировали на самолете в Москву, в госпиталь, занимавший тогда здания Тимирязевской академии.

Это было уже третье ранение за время службы в рядах Красной Армии. И все вышло не так, как раньше…

7 ноября 1919 года мы совершили набег на тылы белогвардейцев. Отдельный Уральский кавалерийский дивизион, которым я тогда командовал, прорвался ночью через боевые порядки колчаковцев, добыл сведения, что в станице Караульная расположился штаб омской группы, зашел с тыла, атаковал станицу и, смяв белые части, разгромил этот штаб, захватил пленных, в их числе много офицеров.

Во время атаки при единоборстве с командующим омской группой генералом Воскресенским я получил от него пулю в плечо, а он от меня – смертельный удар шашкой.

В июне 1921 года Красная Армия добивала барона Унгерна на границе с Монголией. У станицы Желтуринская 35-й кавполк, которым я командовал, атаковал прорвавшуюся через нашу пехоту унгерновскую конницу. В этом бою я был ранен второй раз, в ногу с переломом кости.

Те раны получены в жаркой схватке. А вот третье ранение… Комнатная обстановка, перо в руке, случайно разорвавшийся близ дома снаряд. Не то время. Не та война. И должность не та…

Конечно, при соблюдении известной осторожности можно было этого случая избежать. Но факт остается фактом – меня приковало к постели. Досадно было, что на какой-то срок оказался вне строя и не мог участвовать в боях нашей армии, очищавшей от противника северный берег Жиздры.

Помощь врачей и крепкий организм взяли свое – начал поправляться.

В госпитале я почувствовал, каким вниманием и любовью окружает наш народ пострадавших в боях воинов родной армии. Не было дня, чтобы кто-то нас не посетил. Раненых буквально засыпали подарками и письмами. Нас навещали рабочие и работницы, колхозники, писатели, корреспонденты газет, артисты и художники. Осторожно заходили пионеры в красных галстуках, с сияющими глазами. Эта трогательная забота была лучшим лекарством, хотя администрация госпиталя и старалась сдерживать поток дорогих наших друзей.

Пока лечился, смог разыскать свою семью – жену и дочь, которые в начале войны эвакуировались из прифронтовой полосы. Очутились они в Казахстане, а затем в Новосибирске. Навестивший меня секретарь Московского комитета партии Г.М. Попов посоветовал перевести семью в Москву и помог с квартирой.

Москва стала уже принимать иной вид. Затемнение соблюдалось, но не чувствовалось настороженной суровости. Работали театры и кино. На улицах оживленно. Налеты немецкой авиации прекратились, но еще можно было увидеть, поближе к вечеру, как бойцы, удерживая на стропах, вели по бульварам к окраинам заградительные аэростаты.

Товарищи из 16-й армии не забывали меня, так что я постоянно находился в курсе событий и чувствовал биение пульса армии. Настоящая боевая дружба, основанная на взаимном уважении, оказалась в нашем коллективе прочной. И я по товарищам просто скучал. Не дождавшись окончательного выздоровления, решил, что долечусь там, на фронте, и в мае отправился к себе.

Штаб армии уже убыл из Сухиничей. Командный пункт Малинин оборудовал в лесу.

Армия отбросила немцев за Жиздру, и временно бои прекратились. Потери за два месяца частных наступательных операций оказались довольно значительными. В числе раненых был полковник П.А. Еремин, командир 328-й дивизии, которая за боевые отличия была представлена к гвардейскому званию. Убит был командир 324-й стрелковой дивизии Герой Советского Союза И.Я. Кравченко…

Приехав, я сразу окунулся в боевые дела – по директиве фронта нам предстояло вместе с М.М. Поповым провести еще одну наступательную операцию.

На усиление к нам прибыл танковый корпус. Мы у себя создали стрелковый корпус из трех дивизий, располагавшихся на правом фланге, что значительно облегчило управление войсками. Его командиром был назначен генерал Н.А. Орлов. (Корпусная система существовала в Красной Армии давно. Тяжелые оборонительные сражения сорок первого года вынудили временно ее ликвидировать. При малейшей возможности корпуса опять восстанавливались.)

Выехали с В.И. Казаковым в 61-ю армию для отработки взаимодействия. Командарм М.М. Попов встретил нас тепло, и в дружеской беседе мы всесторонне обговорили действия обеих армий, наносивших удар на смежных флангах.

Его армия, как и наша, крайне нуждалась в людях. К предстоявшему бою подобрали все, что было можно. Из госпиталей вернули в строй всех излечившихся бойцов и командиров, подчистили армейские тылы, как и тылы соединений. Но это была капля в море.

Ни я, ни генерал М.М. Попов не могли создать достаточно сильный кулак для прорыва и развития успеха за счет ослабления обороны на других участках. Немцы сами к этому времени начали проявлять активность. О наступательных действиях по всему фронту армий не могло быть и речи. Удар ограничивался небольшим рубежом неприятельской обороны, что давало противнику возможность использовать для противодействия силы с других участков.

В конце мая операция началась. Войска армии скрытно, в ночное время, заняли исходное положение. Малочисленность пехоты вынудила строить боевой порядок дивизий в один эшелон при небольшом резерве у комдивов. Зато во второй эшелон армии был выделен танковый корпус. Его мы предназначали для развития прорыва в глубину. Стрелковые дивизии получили примерно по 12–15 танков непосредственной поддержки.

Артиллерия своевременно пристреляла отдельными орудиями цели и заняла позиции, в том числе и для стрельбы прямой наводкой. На этот раз мы смогли сосредоточить от 30 до 40 орудий на километр фронта, где наносился главный удар.

М. С. Малинин, как бывший танкист, попросил поручить ему отработку ввода в бой танкового корпуса. Я согласился, зная его пунктуальность в любом деле. Действительно, он с командиром танкистов тщательно все расписал по часам и минутам, и меня обеспокоило лишь то, что исходное положение корпуса намечено далеко – в двадцати километрах. Не запоздают ли танкисты по какой-либо причине? Товарищи убедили, что все предусмотрено, а удаление корпуса даст полную внезапность, так как немцы не услышат шума моторов. Что ж, пришлось согласиться.

С наблюдательного пункта я имел возможность видеть все этапы боя от начала и до конца. Несколько лучше стало с боеприпасами, и мы начали наступление тридцатиминутной артподготовкой: это был предел наших возможностей.

Как только кончилась артподготовка, пехота с танками быстро двинулась на вражеские позиции. Батареи противника открыли не очень сильный огонь. Заговорили немецкие пулеметы, но их тут же подавляли танки сопровождения и орудия прямой наводки.

На наших глазах пехота ворвалась в траншеи первой позиции, быстро преодолела их, двинулась дальше. Часть танков очищала первую траншею, а остальные устремились вперед, ведя огонь преимущественно из пушек, хотя отступавшая пехота была более выгодной целью для пулеметов. (Вообще приходилось не только в этом бою наблюдать, что наши танкисты почти не применяли пулеметного огня, предпочитая вести пушечный, где надо и даже где не надо.)

На всем участке пехота с криком «ура!» атаковала вторую позицию. Танки были уже там и стреляли по врагу с места. Несколько из них пылало.

В траншеях шел бой. Но уже то в одном, то в другом месте стрелки и отдельные танки преодолели вторую позицию и преследовали врага.

Настала пора ввести танковый корпус. Но его не оказалось там, где он должен был находиться по плану. «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…» – гласит пословица. На пути движения корпуса протекала небольшая речушка с заболоченными торфянистыми берегами. Там и застрял наш корпус. Разрабатывая план ввода, забыли разведать и проверить проходимость. Такое упущение, конечно, отразилось на исходе удачно начатого боя. Этот печальный случай послужил всем нам хорошим уроком на будущее.

Два часа потребовалось, чтобы вытянуть корпус к месту ввода в бой. Эти два часа немцы не потеряли зря. Они подтянули силы из глубины и с разных направлений. Против правофланговой дивизии нашей ударной группы появились части, находившиеся перед участком 10-й армии, против центра – части мотодивизии из района Брянска. Несмотря на все это, наша пехота, ломая сопротивление врага, шла вперед. Она продвинулась в глубину до десяти километров. И в этот момент стал развертываться в боевой порядок танковый корпус.

Тогда мы еще были уверены, что прорвем вражескую оборону и овладеем Жиздрой, открыв дорогу на Брянск. Об этом же, видимо, думало и командование противной стороны. Стремясь выиграть время для подброски войск, враг использовал авиацию.

Над полем боя образовали круг сорок пикирующих бомбардировщиков. В первую очередь они набросились на головную танковую бригаду, которая, красиво развернувшись, проходила высоту в двух-трех километрах сзади нашей наступавшей пехоты. И тут произошло что-то невероятное: вместо того чтобы рвануться вперед, бригада остановилась. Она стояла на голой высоте, а «юнкерсы» сыпали на нее бомбы. В воздухе показалась новая армада самолетов – до тридцати бомбардировщиков в сопровождении истребителей.

Наблюдая эту картину, я не мог оставаться на месте. Приказал командиру корпуса ускорить движение главных сил и выполнять поставленную задачу. С комиссаром корпуса Латышевым, с Орлом и несколькими офицерами штаба мы на машинах бросились к стоявшей под бомбежкой танковой бригаде. Полковник Орел подбежал к танку и стал камнем стучать по башне, вызывая командира. То же делал Латышев, и мне пришлось этим заняться, остерегаясь, как бы не попасть под гусеницу, если водитель вздумает развернуться. Одним словом, наше положение было не из веселых. К счастью, все обошлось благополучно, бригаду мы все же заставили сдвинуться с места и помочь пехоте, которой уже было тяжело.

А время шло. К полю боя подходили новые и новые силы врага. На его стороне вступили в дело танки и штурмовые орудия. Часть бомбардировщиков наносила удары по пехоте. Положение резко ухудшилось.

Наша пехота залегла и еле сдерживала контратаки. Танковый корпус под бомбежкой топтался на месте, рассыпавшись по всему полю. Надо было принимать меры, чтобы удержаться на достигнутом наступавшими войсками рубеже. Я отдал приказ закрепиться и перейти временно к обороне. Часть танков встала в боевые порядки пехоты, а главные силы корпуса были оставлены в моем резерве.

Когда над полем боя появилась неприятельская авиация, мы попросили фронт поддержать нас хотя бы истребителями. Просьба была удовлетворена. Вскоре в небе показались группы наших самолетов. Но они не смогли облегчить участь пехоты: их было мало.

И все же гитлеровцам не удалось вернуть захваченное нами пространство. Несколько дней шли здесь оборонительные бои. У соседа слева тоже был незначительный успех, и он тоже перешел к обороне. В целом задачу мы не выполнили, но противника потрепали и напугали здорово. Не зря немцы бросили на столь небольшой участок такие крупные воздушные силы.

Разобрались в поведении танковой бригады. Большинство танкистов впервые попало в бой. Неистовая бомбежка их ошеломила. В дальнейшем бригада выправилась, дралась неплохо. Она помогла стрелковым частям удержать позиции и отразить атаки немецких танков.

На войне бывает всякое. Так получилось с этой бригадой, да и с корпусом в целом. Но что удивительнее всего – танковые экипажи отделались, в сущности, испугом. Были моменты, когда пламя, дым и пыль от разрывов авиабомб совершенно закрывали танки от наблюдения. Казалось, там останется лишь груда искореженного металла. На самом же деле за все время было повреждено лишь два танка. Но не всегда так бывает, и об этом знают танкисты.

В июне 1942 года войска 16-й армии еще раз пытались наступать, опять же на брянском направлении. По приказу фронта привлекалось несколько больше сил, но все равно бои носили местный характер.

Сам командующий фронтом прибыл для наблюдения за ходом боев, а с ним и командующий военно-воздушными силами.

Соседи наши – 10-я и 61-я армии – должны были только сковать активными действиями противника.

Артиллерийская плотность оказалась несколько меньшей, чем в мае, так как фронт наступления был шире. Танков имелось меньше. По мнению Г.К. Жукова, это возмещалось авиацией, значительные силы которой на этот раз участвовали в бою.

Проверив готовность войск армии, командующий остался доволен, он согласился с доложенным планом и разрешил наступать, как было намечено, с рассветом следующего дня.

Накануне было отработано взаимодействие авиации с пехотой, установлены сигналы обозначения переднего края.

Непродолжительная артподготовка. Бомбардировщики наши ударили по целям, расположенным в глубине, а штурмовики обрабатывали позиции вражеской пехоты.

Мой НП располагался на высоте, откуда прекрасно просматривалось все, что происходило впереди и по сторонам. Окопы маскировались мелким кустарником. Здесь с нами был и командующий фронтом.

Стрелковые части дружно поднялись и устремились вместе с танками вперед. Мы видели, как была захвачена первая траншея. Наши двинулись дальше, а затем произошла заминка. Противник контратаковал большим числом танков и густыми цепями пехоты.

Впервые в этом бою наша штурмовая авиация применяла реактивные снаряды, которые оказались довольно эффективным средством.

А бой затянулся, и, несмотря на все усилия войск и большую помощь нашей авиации, продвинуться вперед не удалось. К полудню противник ввел столько сил, что вынудил наши части отойти в исходное положение. Вражеская авиация добилась господства в воздухе.

На этом наступательные действия 16-й армии закончились. По приказу фронта она перешла к обороне.

Я до сих пор считаю, что зимние наступления как Западного, так и Калининского фронтов не дали тех результатов, на которые были рассчитаны. Операции оказались незавершенными. Выталкивая противника, мы подчас сами оказывались в невыгодном положении, растягивая линию фронта, которая местами образовывала невероятные вензеля. Враг нередко срезал их.

Всякая военная операция должна основываться на всестороннем и тщательном подсчете сил, средств и возможностей – как своих, так и противника.

В начале июля меня вызвал к ВЧ Г.К. Жуков. Он спросил, справится ли с должностью командарма Малинин. Недоумевая, я ответил утвердительно. Тогда Жуков сказал, что Ставка намерена назначить меня командующим Брянским фронтом.

– Предупреди Малинина и, как получишь распоряжение Ставки, срочно выезжай в Москву.

Все это меня озадачило. Войсками такого масштаба, как армия, я управлял уверенно и чувствовал себя на месте. Но командовать фронтом?.. Я намекнул было, нельзя ли остаться на армии, но встретил категорический отказ.

Что ж, нужно перебороть свою нерешительность.

Тяжело было расставаться с 16-й армией, с дружным, крепким коллективом. Мы вместе переносили и горе поражений и радость побед. Я знал войска и их командиров, а они знали меня. На войне это имеет большое значение.

Но как ни тяжело, а расставаться пришлось. Я уезжал с мыслью, что и на новом месте люди будут не хуже. От меня самого зависит завоевать их доверив и уважение.

Вечером распоряжение было уже получено. Михаил Сергеевич Малинин откровенно заявил, что его пугает ответственность, которая лежит на плечах командующего армией. Он просил оставить его начальником штаба. Жуков согласился, и на 16-ю армию был назначен генерал И.X. Баграмян. В хорошие руки попадала наша армия, и это радовало меня.

В Ставке я был тепло принят Верховным Главнокомандующим. Он в общих чертах познакомил меня с положением на воронежском, направлении, а после этого сказал, что если у меня имеются на примете дельные работники, то он поможет мне их заполучить для укомплектования штаба и управления Брянского фронта. В то время часть войск и аппарата управления Брянского фронта передавалась новому – Воронежскому фронту, который должен был встать между Брянским и Юго-Западным. Я назвал М.С. Малинина, В.И. Казакова, Г.Н. Орла и П.Я. Максименко.

Сталин тут же отдал командующему Западным фронтом распоряжение откомандировать этих товарищей. Он пожелал мне успеха на новой должности, велел не задерживаться долго в Генеральном штабе, а быстрее отправляться на место, потому что обстановка под Воронежем сложилась весьма серьезная.

На воронежском направлении и южнее развертывались большие события, и мне в них предстояло участвовать. Я сознавал, что нужно напрячь силы и скорее освоиться с делами нового – крупного масштаба, оправдать доверие партии и правительства. Подробно об этом не расскажешь, но мне крепко запомнился один эпизод. Незадолго до Воронежской операции снова пришлось быть в Москве на докладе у Верховного Главнокомандующего. Кончив дела, я хотел подняться, по Сталин сказал:

– Подождите, посидите.

Он позвонил Поскребышеву и попросил пригласить к нему генерала, только что отстраненного от командования фронтом. И далее произошел такой диалог:

– Вы жалуетесь, что мы несправедливо вас наказали?

– Да. Дело в том, что мне мешал командовать представитель центра.

– Чем же он вам мешал?

– Он вмешивался в мои распоряжения, устраивал совещания, когда нужно было действовать, а не совещаться, давал противоречивые указания… Вообще подменял командующего.

– Так. Значит, он вам мешал. Но командовали фронтом вы?

– Да, я…

– Это вам партия и правительство доверили фронт… ВЧ у вас было?

– Было.

– Почему же не доложили хотя бы раз, что вам мешают командовать?

– Не осмелился жаловаться на вашего представителя.

– Вот за то, что не осмелились снять трубку и позвонить, а в результате провалили операцию, мы вас и наказали…

Я вышел из кабинета Верховного Главнокомандующего с мыслью, что мне, человеку, недавно принявшему фронт, был дан предметный урок.

Поверьте, я постарался его усвоить.