Глава 4
Военная косточка
2 февраля 1939 года мы, художники, сидели в ресторане и обедали. Вдруг появился начальник третьего отделения облвоенкомата, усатый командир, и ко мне: «Сукнев, ты до особого распоряжения был. Не хватает одного новобранца в кавалерию. Команду отправляем сегодня! Поедешь?» Я согласился. Хотя мечтал о другом — об авиации, хотел быть летчиком. Но у меня был серьезный физический недостаток: в детстве, еще сосунком у материнской груди, меня белогвардеец капитан Серебренников, в селе Осколкове, вырвал из рук бабушки и бросил с силой на русскую печь. От удара головой о стенку у меня повело левый глаз, и я стал им косить. За что страдал, когда меня обзывали в детстве в школе пакостники, которых, впрочем, я за то лупцевал нещадно. Эта травма повлияла, вероятно, и на весь мой характер — вспыльчивый и обидчивый, хотя и скоро отходивший.
В четырнадцать лет в Горно-Алтайске местные врачи сделали мне операцию, но без необходимых инструментов и приборов. Левый глаз остался чуть скошенным внутрь. Это сделало неосуществимым мое желание быть летчиком. А тогда плакаты так призывали молодежь в авиацию, на планеры и самолёты!..
…На лёгких санках мы подъехали к нашему дому, где никого из родных не оказалось. Открыл замок. Сбросил выходную одежду, надел на себя старье. И был готов… По прибытии к военкомату нас тотчас посадили на грузовик, крытый брезентом, и повезли; я сидел у заднего борта и увидел свою матушку, идущую из магазина, помахал ей рукой. Видела она или нет, не знаю. Но я исчез из дома на девять лет!
На врачебной комиссии доктор Шпицин, когда мы разделись до трусов, подозвал ко мне девчат-медичек, воскликнул восхищенно:
— Девушки, где ваши глаза были! Это же настоящий русский богатырь! — Доктор постучал с глухим звуком в мою грудь кулаком.
Я был весь обвит мускулами, будто резиновыми жгутами. Сильные были и мать, и отец, без всяких вредных привычек. Отец только курил трубку не затягиваясь, и то начал на фронте Первой мировой, в двадцать шесть лет. Я увлекался еще и велосипедом, до Бийска по Чуйскому тракту «фугую» 100 километров, только пыль сзади. Машин не было.
До Бийска доехали к вечеру. Поздно. Но нас быстро погрузили в вагоны-теплушки воинского маршрута.
Все мы, призывники, были будто на подбор: рослые, сильные, крепкие и грамотные, меньше семи классов образования ни у кого не было. Среди нас и двое учителей-добровольцев. Они, чтобы попасть в кавалерию, пришли к военкому-капитану с верёвками в руках. Объявили: «Если не возьмёте в эту команду, то мы повесимся тут же!» Ультиматум был принят, и вот они едут рядом со мной: Ромка Плешков, впоследствии — заводила-взводный, и его дружок Васька Фролов — Василий Яковлевич. Оба родом из села Усть-Кан Ойротской области.
Никто из нас не судим, не хулиган, не вор, все с чистой совестью. Таких брали в первую очередь во флот, в кавалерию, в танковые и летные части. Ещё когда я учился в Пензе в 1937–1938 годах, ко мне приходили мои дружки по Горно-Алтайску во главе с Костей Липовцевым, красавцем парнем. Они были в длиннополых шинелях, с шашками, при шпорах, в буденовках с синими звездами. Звали меня идти в кавалерийское училище к ним. Они даже договорились с начальником училища принять меня без экзаменов! Подумав, я отказался, о чем позднее жестоко сожалел: училище преобразовали в танковое! А Липовцев выжил в войну, стал полковником и военкомом в Барнауле.
…Бийск. Здесь все улицы и переулки мне знакомы до последнего домика! Как рассказывал, был я здесь и за «рикшу», а до этого бегал по городу сломя голову, находя интересные здания, храмы и так просто, из любопытства, — видеть людей. Впечатлений осталось на добрую повесть… В Бийске к нам добавилось еще призывников на пять товарных вагонов-теплушек. Под Барнаулом, на станции Алтайская, прицепили еще шесть вагонов с призывниками. В Новосибирске еще — на весь воинский маршрут. Подметил, что повторяю маршрут своего отца в 1913 году — направление на Владивосток, на Русский остров…
Спустя неделю утром мы обнаружили, что находимся на станции Шилка. Город Сретенск — место ссылки дворянских семей… Перед вагонами стоят командиры в коротких шинелях с алыми петлицами — пехота! «Мы в кавалерию! Не выйдем из вагонов!» — поднялся ропот. Но плетью обуха не перешибить. Уговариваю своих: идем в стрелковую часть, в полковую школу, а там — зеленая улица в высший командный состав. Кто-то засмеялся, кто-то принял это за истину. И мы вразнобой пошагали по льду Шилки на ту сторону реки в гарнизон — городок 833-го запасного стрелкового полка Забайкальского военного округа.
Перед казармами нас выстроили, объявили: «Кто в полковую школу в пулеметную роту, два шага вперед!» «Ребята, давай всем гамузом!» — крикнул я своим землякам, а их было точно на взвод, 40 человек. И мы сделали свой роковой шаг: теперь нам служить не два, а три года командирами отделений.
Итак, мы в полковой школе младших командиров. Если ты — среди лучших по боевой подготовке, то станешь помкомвзвода или даже старшиной роты. Заманчиво! Вот так были настроены тогда призывники… Здесь же происходил «естественный отбор» кандидатов на учебу в военных училищах. Если выдержишь эту бешеную гонку, понравится, войдешь в «строку военной жизни», — будешь отличным командиром. Но не все это выдерживали и оставались в армии только до истечения срока срочной службы. Три года — и домой!
Восемь месяцев служба шла в усиленном темпе! Подъем в семь часов. Зарядка на плацу, даже если мороз за сорок градусов, в одних гимнастерках, бегом. Впереди — комвзвода, далее ротный и наш батальонный командир Королёв… Умывание. Строй. В столовую, а потом из нее идем только строевым шагом «руби ногой»! По пути за строем наблюдает начальство. Учеба — знание назубок уставов: БУП — боевой устав пехоты, СУП — строевой, УВС — внутренней службы. Всё только на отлично.
Стрелковые тренажи, баллистика. Составная часть строевой подготовки: подход к «комполка», «роты» по уставу, четко, с подчеркнутой уверенностью. Через неделю мы все потеряли голоса — хрипели! Но потом голос уже становится настоящий командирский. Кто не приобрел таковой — переводились в хозяйственные, интендантские подразделения, по выбору.
Боевая подготовка. Преодоление штурмовой полосы: ползком по-пластунски, бегом по буму, преодоление траншей или эскарпов, бросок на врага — прокол чучела штыком. Броски гранат на дальность и в цель. Прошло два месяца, и мы уже стояли на постах по объектам с боевыми винтовками, всё по уставу.
Строевая — всегда с песнями. Я — правофланговый ведущий строя взвода, роты. Мой рост 179 сантиметров — эталон ведущих строй хоть дивизии на парадах. Рядом со мной, на полголовы выше, Вася Фролов. Он сейчас несчастен. Жена изменила, вышла за другого. Но парень держится. Его уважает сам комбат Королев за то, что на турнике Василий «делает курбет» — переворот и встает на ноги.
На турнике, брусьях, «кобыле» (коне) первым идет Фролов, вторым я, остальные за нами. Последним казах Алагызов, «мешок с песком». Но ему помогают товарищи. Слабоват Никулин Иван Макарович, именуемый так самим старшиной роты, строгим, настоящим строевиком. Никулин стал после войны полковником.
Часто у нас проводились ночные подъёмы по тревоге. Время было напряжённое: за Аргунью и в тайге бродили хунхузы. Уходим в темноту с заряженными боевыми винтовками, РПД и «Максимами», которыми вооружён наш взвод.
Рядом со мной и Фроловым в строю высокий белобрысый Николай Филатов. В 1942 году он стал комбатом в 299-м полку нашей 225-й дивизии, командиром дивизионной разведки. Потом я его потерял из виду: видно, уехал на учебу в академию. За Филатовым — здоровенный, неуклюжий с виду Ивлев.
Четыре отделения — пулемётный взвод. Помкомвзвода — старший сержант Стригин (после войны стал лейтенантом КГБ в Казахской ССР, где я с ним встречался). Взводный — младший лейтенант Соколов, непревзойденный мастер штыкового боя и русского кулачного боя, по натуре славнецкий командир, выслужившийся со времен Гражданской войны от рядового.
На боевых стрельбах первенство, без хвастовства, было за мной. Стал я своего рода палочкой-выручалочкой полковой школы. Все отстреляются, а две-три мишени еще торчат, а тут наблюдатели — идет соревнование по стрельбе в полку. Кто последний, того — на разнос к комполка полковнику Новикову. В тот день из «Максима» отстрелялись мы ничего. А вот из винтовок и РПД — туговато, еще нет навыка. Ложусь за ручной пулемет Дегтярева. Ребята тайком суют мне оставшиеся боевые патроны. Заряжаю, выстрел — мишень сникла. Второй — другая. И третий — тоже в цель!
Василий Яковлевич Фролов приходил не так давно ко мне домой в Новосибирске, вспоминали свою службу начиная с полковой школы… Фролов потом стал старшиной в отдельном погранбатальоне на станции Отпор, где и прослужил всю войну. Он, который уже раз, удивлялся: за все восемь месяцев я не послал «за молоком» в мишени ни одной пули из РПД! «Какие в тебе силы были, так стрелять можно только в сказке!» Причём из винтовки, из «Максима» я особо не отличался, а вот из РПД — сам удивлялся: не было мне равных по всему Забайкальскому военному округу в армейских соревнованиях по стрельбам! Целишься и воображаешь прямую линию, точно ее наводишь, будто кто-то тебе специально протянул нитку. За все восемь месяцев учебы я ни разу не промахнулся. Ни разу! И на 200, и на 300, и на 500 метров, мишени и беговые, и поясные, и в рост.
Дисциплина. Все по строевому уставу — от корки до корки, исполнение буквальное. Рядовой перед командиром отделения стоял навытяжку. Тот — перед помкомвзвода тоже. Старшина роты — эталон опрятности, подтянутости, перед ним — все мы по стойке смирно. Даже наш взводный был как-то характером помягче. Если курсант не исполнил что-либо уставное, даже приветствуя, следуют наряды вне очереди, взыскания, вплоть до понижения по службе. А командиры выше батальона, полка и штабные нам недосягаемы. У нас мечта: стать капитанами! Верх гордости!
Мы наблюдали за начштаба полка капитаном Калмыковым. Стройный брюнет. Элегантно-военный вид. В ремнях. В петлицах с золотыми позументами горит капитанская «шпала». На рукавах широкий красный шеврон окаймлен золотистыми шевронами. Гимнастерка сидит как влитая. Не военный, а выставочный экспонат! До введения погон, я считаю, не было лучшей формы, чем в РККА, во всём мире! Мы спали и видели себя КАПИТАНАМИ!..
Нас «выучивали» майор Королев, старший политрук Волошин, лет тридцати, комвзвода Соколов. Строевая подготовка — это буханье ботинками по плацу до изнеможения. Строй за строем, и все в одно дыхание. Морозище трещит! А мы уже на стрелковом тренаже на берегу Шилки с учебными винтовками клацаем затворами, не видя мишеней за туманом из незамерзающей полыньи. Трем уши в своих буденовках, шапок-ушанок еще не было.
Воскресенье. Закончена уборка. Нынче идем в кино в город. Идем ротой строем по городу, расположенному, кажется, на краю света… В зале звучит команда: «Садись!» Сеанс окончился: «Выходи строиться!» И идем в гарнизон. На девчат глядим с вожделением издали, как и они на нас, но не все: особо породистые лицом и статью, из дворянок, выказывают нам одно презрение, бросят слово: «мослы». Это «враги народа», как мы понимали. Нас в город поодиночке не отпускали. Только в наряде. Идем, в окнах видим танцующих в клубе. Передаем винтовки одному, а двое — в клуб: потанцуем, отведем душу и обратно на мороз, не дай бог, на старшину наскочишь! Тогда — строжайшее наказание за оставление наряда вне устава.
Помнятся форсированные марши на 40–50 километров в таёжную глушь в полном боевом. Вещмешок за спиной, на себе — части «Максима», катки, щит и десяток коробок с учебными патронами. Полковая школа — это батальон. Три стрелковых и одна пулеметная рота. Колонной по четыре бежим изо всех сил! Солнце печёт немилосердно. Приходится стальную каску крутить на голове, чтобы охлаждать «солнечную сторону». Боевые охранения: впереди, с полкилометра дистанция, справа и слева, позади — арьергард с санитарными повозками, батальонной кухней и разными сопровождающими. То и дело подаются команды: «Кавалерия слева!» — следует поворот колонны туда. Первые ложатся, клацая затворами, загоняя учебный патрон. Вторая шеренга — с колена уперлась прикладами винтовок оземь, штыки ощетинились. Третья и четвертая — прицел постоянный! «Танки справа!» — и тоже строится соответствующий боевой порядок. «Воздух!» — все врассыпную! «Артобстрел!» — вперед бегом, на что только способен. Выйти из-под обстрела — тоже по уставу.
Привал. Обед. С нами «сам» Королев, травит анекдоты про «медные котелки», про бывалых вояк. Жалуюсь — широкие у меня ноги, ботинки жмут. «Покажи», — говорит. Показываю. Восклицает: «С такими ногами тебя и пнем не собьешь! Молодец!» И к старшине: «Подобрать обувь курсанту Сукневу!» Обедаем вместе с командирами всех рангов у дороги на траве. По-суворовски! Портреты А.В. Суворова и других российских полководцев только выставили тогда в помещениях всех частей РККА.
В таких маршах в глухомань «староверческую» мы искренне уважали своих начальников, начиная с командиров отделений. За весь тот год у нас не было случая, чтобы курсант ослушался командира, нарушил воинскую дисциплину.
Мы гордились: приняли военную присягу. Слова там были такие:
«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, комиссаров и начальников.
Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Рабоче-Крестьянскому Правительству.
Я всегда готов по приказу Рабоче-Крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.
Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».
Теперь у нас боевое оружие, и тут же в оружейной — боевые патроны и гранаты на случай настоящей боевой тревоги.
За восемь месяцев этой гонки у нас отсеялся один Алагызов — ну не было от природы у парня необходимых данных на командира отделения: ни голоса, ни строевой подготовки. Остальные твердо решили: идти в армию «на всю жизнь»! Дисциплина, готовность идти «в огонь и в воду», снизу до верхов — абсолютные, с лихим апломбом, что ли! Фуражки одеты лихо, чуть набекрень. У нас не сапоги, а ботинки, но начищены до зеркального блеска. Все подтянуты, опрятны. Нельзя забыться ни на минуту. Однажды я сунул руки в карманы галифе, и доброжелательный наш комиссар школы старший политрук Волошин, прервав беседу, тут же приказал: «Курсант Сукнев! Встать! Выньте руки! Ещё раз — обещаю наряд вне очереди!» От неожиданности я резко вскочил и в душе был обижен, но дисциплина в РККА была железной.
На рубеже реки Великой, между Псковом и Островом, когда наши войска занимали здесь оборону в апреле 1944 года, я с командованием полка проезжал на лошадях, чтобы передвинуть полк на другое место, и вдруг заметил нашего… комиссара Волошина. Он был капитаном и комбатом. Я — его ученик — майор… Мы побеседовали минуту-другую и разъехались навсегда.
Начало 1940 года. Нас, выпускников полковой школы в звании сержантов, развозят по всему Забайкальскому военному округу. Меня провожал старший сержант Стригин. Мы посидели в ресторане на станции Шилка, заказали было по 100 граммов водки. Нам подали. Мы, подумав, попросили официантку унести спиртное: старшему сержанту и сержанту не дозволено вообще употреблять горячительное, тем более в ресторанах! Мы — эталон чести, достоинства и моральной чистоты РККА!
Тогда вступил на пост новый нарком обороны СССР маршал С. К. Тимошенко. Всех командиров он заставил «сбавить вес» — бегать по кругу на физзарядках, хоть мороз под минус сорок на дворе, впереди своих подразделений. Тогда можно было сразу отличить по внешнему виду и форме комсостав и интендантство.
Кстати говоря, посмотрите на нынешних полковников и особенно генералов российских: немногие из них спортивного воинского вида, зато немало сверхвесовых пузачей! Чего не заметить в тех же США или ФРГ, где офицеры — спортивная элита армии.
В то время в казармах — земляных бараках у нас все стены были завешаны плакатами с выдержками из приказов маршала Тимошенко. Дисциплина и выучка в армии резко повысились.
Моё мнение такое. Кто не побывал в узде военной службы в полковой школе, тот уже, считай, наполовину посредственный командир. Этого не учитывает нынешнее российское военное руководство, выпуская из военных училищ неоперившуюся молодежь, которая командовать-то не умеет по-настоящему. Пример — боевые действия в Чечне. Полковники и генералы, как правило не проходившие такую кузницу учебных подразделений, как тогдашняя полковая школа, делали такие «ошибки», что оставалось только диву даваться. Служат такие не по призванию. Результат — неоправданная гибель их подчиненных. Даже мы, будучи сержантами, не допустили бы такого. Мы, сержанты, а потом курсанты военных училищ по призванию, уже на второй год войны стали командирами рот и даже батальонов, как автор этих строк. До высоты этих должностей в мирное время надо было служить лет десять…
А где же у современных кавказских «чудо-богатырей», полковых и прочих командиров, суворовская выучка? После почти пятилетнего высшего военного училища и академии? Можно ли вести колонны войск без головных, фланговых и тыловых охранений во время боевых действий?! Можно ли вести боевую технику колоннами без посылки вперед усиленных подразделений сапёров с миноискателями? Как можно во временных казармах располагаться на ночлег воинскому подразделению без надлежащих охранений: секретов, часовых? Это не ошибки, а воинские преступления, которые караются беспощадно военным трибуналом! Смотрел передачи о боевых действиях в Чечне и видел такие «фортели» командиров, что выключал этот «ящик» — невозможно было смотреть на полную военную безграмотность!
Не так давно у нас в Новосибирске в училище внутренних войск вручили выпускникам-лейтенантам дипломы… ЮРИСТОВ! Но теперь они и станут не командирами взводов, рот и батальонов, чего от них ждали, а ЮРИСТАМИ, негодными ни к строю, ни к боевым действиям. Они не прошли «естественного отбора», о чём я говорил выше.
Должен сказать также, что военный, настоящий командир, — это как поэт, художник, музыкант. Он рождается, а не делается. Считаю, что те, кто у нас были настоящие, перед войной оказались или в лагерях, или на том свете. Академик Арбатов как-то в телепередаче «Моя война» сказал, что наши офицеры были лучше, чем немецкие, а вот солдаты — наоборот. Или академик лжет, или он не знает войны. Стыдно было его слушать. У немцев, как я слышал, совсем по-другому подготовка велась. Родился мальчишка, и он сразу принадлежал вермахту, вступал в военизированные организации, где производился отбор. Есть задатки учёного — иди делай оружие. Если способности тактика — поступай в пехотное училище. И так далее. Мямля никогда не попадал в командиры взвода, как у нас бывало. Я за три года фронта хорошо узнал качества и немецкого солдата, и немецкого офицера.
На учениях девять человек из нашего взвода полковой школы стали помкомвзвода, я — старшиной пулемётных рот в 65-й Краснознаменной стрелковой дивизии, которой командовал тогда подполковник П.К. Кошевой, будущий маршал Советского Союза. Рядом Цогульский Дацан, в четырех километрах от станции Оловянная. Мы жили в полевых условиях. Длинный ров. Крыша, она же потолок из дерна. Нары дощатые, пол глинобитный. В матрацах набито душистое сено, отчего в такой «казарме» пахнет полем. Но здесь климат суровейший. Зимой в мороз подует сильный ветер, бросая горсти песка в лицо, отчего выступает кровь. Летом — жара сильнейшая. Но полежать в холодке — значит заболеть воспалением легких или фурункулезом, что я и нажил. Вечная мерзлота — на глубине полметра, что усложняло рытье окопов на стрельбищах и боевые учения возле сопки Семеновская, где в Гражданскую был разбит последний казачий отряд атамана Семенова…
Я много работал над повышением своего командирского уровня. Чья рота стала первой в дивизии на стрельбищах — наша! Кто прошел показательным строевым шагом мимо высокого командования — наша рота! От голоса подаваемой команды в строю зависит и настрой подразделения. У меня был голос настоящего кадрового командира, за что, помимо прочего, меня ставили в пример в дивизии после армейских учений под Читой.
В воздухе ощутимо повеяло приближением войны, даже в нашей страшной глухомани на брегах ледяной воды реки Онон. Начался призыв в военные училища. Я собрал своих парней: Алексея Егорова, Василия Фролова, Романа Плешкова, Николая Филатова, Андрея Мезенцева, Николая Клочкова, Клюева, Ивлева, Андрея Овсепяна, Ивана Никулина. Был здесь и мой старый знакомый — приятель Зиберт, который проживал в Чемальском санатории ВЦИК СССР в Элекмонарском районе, где его матушка практиковала врачом-терапевтом. Убедил почти всех идти в пехотное Свердловское военное училище! Только закончив общевойсковое училище, можно стать на армейские высоты. Почти все согласились и подали заявления командованию. Роман Плешков — в летное училище… Вася Фролов отказался — он уехал в отдельный пограничный батальон старшиной.
В Свердловске нас в училище приняли с помпой: хоть сразу прикрепляй на петлицы по два лейтенантских «кубаря»! Зачеты сдали с блеском! Я и Клочков стали старшинами-курсантами. Я — 11-й пулемётной роты. И снова соревнования: чья рота лучшая, самая боевая. Из 120 курсантов пулемётной роты около 90 прошли строй в полковых школах. Остальных пришлось «подтягивать». Самые трудные неучи начали понимать, что сделали ошибку, решив тянуть лямку военного всю жизнь. Кто-то и из других рот подавал рапорт о переводе в армейские роты рядовыми… Понятно, новичкам, кто поступил впервые в армейскую среду, в училище было трудновато, но не нам.
Я в свободное время брал книжки из библиотеки училища и читал, читал. Роту свою 11-ю пулемётную так выпестовал, что она стала образцовой в училище. Конечно, в Свердловске лучшими были мои однополчане по Сретенску и Дацану.
Пролетел год в учениях, больше теоретических: материальная часть пулеметов, орудий, хождение по азимуту, деривация, девиация, работа с военными оптическими прицелами и т. д. Изучали теорию военного искусства, особенно наших русских полководцев, их биографии и баталии. Мой командир роты старший лейтенант Тертичный был доволен: рота, даже следуя в столовую, проходя мимо начальства, дает такой строевой шаг, что можно на парад на Красную площадь. Тогда я убедился еще раз: от четкости, бодрости в голосе командира зависит успех и строя, и боя!
— Строевым!.. — Рота бухает сапогами враз. Иду мимо комбата — майора. Рука к козырьку (пилотке) и доклад — куда и кто.
Ещё одно достоинство было у меня: пение. Мальцом еще в Усть-Чарышской Пристани на Оби я переболел корью, потом в Бийске скарлатиной. Потом появился голос — крепкий, звонкий. Была и наклонность к музыке.
В Сретенске, бывало, идем строем ротой по городу. Помкомвзвода Стригин командует: «Сукнев, запевай!» И даю голосом такой тон, что строй подхватывает дружно и в ногу: «Пала темная ночь у приморских границ, лишь дозор боевой не смыкает ресниц!..» Когда слушаешь нынешний строй, хоть и в училище, — это разнобой, галдение, но не строевая песня с боевым задором.
Идем из столовой — у училища сам начальник. Тут уж надо покрепче! «Строевым!» И… «Руби ногой!» — это был верх строевого шага, который нынче забыт.
* * *
Война… Все закрутилось, как в фантастическом смерче. 22 июня застало нас в училище, в пригороде Свердловска Уктус-городке, у озера Уктус. Чудесное, живописное место. Прослушали у столба с репродуктором-«тарелкой» выступление по радио В.М. Молотова. Тотчас начальника училища завалили рапортами об отправке на фронт: разбить врага окаянного, и все тут! Потом пришло отрезвление…
В стенах училища формировался полк для фронта под Москву, из бывших красных партизан и коммунистов. Коммунистический полк. Ко мне подошел товарищ моего отца по партизанской войне против колчаковщины в Гражданскую. Узнал меня. (Фамилию его я забыл.) Он был моложе моего отца и попал добровольцем в полк.
Такие коммунистические полки формировались по всей стране. Их вооружение: винтовки, пулеметы «Максим», РПД, ПТР, гранаты. Одеты в летнее обмундирование, в пилотках. Но все в сапогах, в отличие от линейных частей в ботинках и обмотках. Это они своей жизнью остановили чудовищную машину гитлеризма на полях сражений, идя в атаки с винтовками наперевес. Они, коммунисты, труженики полей и заводов!
Уктус-городок. Вечерняя поверка. Курсанты в строю. Перед строем батальона стоят чины из училища и военного округа. Читает один из них, в форме НКВД, приказ И.В. Сталина о расстреле командования Западного особого военного округа, Героя Советского Союза Павлова, командующего, и следом его командиров. У нас устали ноги стоять по команде «смирно», а все нет конца списка расстрелянных «изменников родины», командиров и комиссаров. Список был под триста человек… Отбой!
У нас в голове сумбур. Как так, расстрел всего командования военного округа?! Не может быть. Ведь это кадровые командиры…
Война разгоралась не в пользу наших войск. Гитлеровцы прямо-таки пёрли на многих направлениях. Нам не понять: почему так много наших пленных? Почему отступают, ведь «Красная Армия всех сильней…». В голове — ералаш. Идет война, а у нас шли учения по тактике боя, которая нам вряд ли понадобится в настоящих боях; проходили боевые стрельбы, изредка объявлялись учебные тревоги, проводились даже эстафетные соревнования…
Наступили уже первые дни ноября 1941-го. До окончания училища оставалось пять месяцев. Но вдруг нас, кадровых, человек под триста, подняли в полночь и зачитали приказ о присвоении нам воинского звания лейтенант! «Ура!» — хотелось крикнуть от гордости, но не то было время… Еще сотне курсантов, наиболее подготовленных, проучившихся шесть—восемь месяцев, присвоили звание старший сержант с правом занимать должности помкомвзвода и старшин рот с условием: после трех месяцев участия в боевых действиях им автоматически присваивается звание младший лейтенант.
В Кирове к нашему эшелону прицепили четыре вагона с девчатами-связистками. Форма на них сидела, как говорится, как на корове седло. Девушки были обмундированы в армейские брюки и телогрейки, в шапки со звездочками. Но стало веселее «донжуанам». Я воспринял это отрицательно: девушки в армии — помеха некоторым буйным головам — командирам и интендантам… Другое дело — медсестры и фельдшеры: эти направлялись в санроты и медсанбаты.
Нас высадили на станции Бологое. Спустя трое суток отправили под Тихвин, где шли бои по уничтожению вражеской группы войск, пытавшихся охватить блокадный Ленинград вторым кольцом. Оттуда отправили на станцию Бежецк и в Крестцы под Новгород, занятый противником.
