В приказах и директивах наркома обороны СССР, наркома ВМФ, заместителей наркома обороны, наркомов внутренних дел государственной безопасности было определено, по нашему подсчету, 28 категорий военнослужащих и гражданских лиц, которые за определенные проступки и преступления могли быть направлены в штрафные батальоны и роты. К ним относятся:

1) старшие, средние командиры, соответствующие политработники всех родов войск, младшие командиры и рядовые бойцы, нарушившие дисциплину по трусости или неустойчивости, – приказ № 227 от 28 июля 1942 г.;

2) старший, средний командный, начальствующий и политический состав, младшие командиры и рядовые бойцы, осужденные военными трибуналами (действующей армии и тыловых) с применением отсрочки исполнения приговора (примечание 2 к ст. 28 Уголовного кодекса РСФСР), – приказы № 298 от 28 сентября, № 323 от 16 октября 1942 г., №004/0073/006/23 от 26 января 1944 г.;

3) офицеры из военных округов, Дальневосточного, Забайкальского и Закавказского фронтов, действующих флотов и флотилий, осужденные военными трибуналами с лишением воинского звания – приказы № 0244 от 6 августа 1944 г., № 0935 от 28 декабря 1944 г. (по ВМФ);

4) офицеры из военных округов, Дальневосточного, Забайкальского и Закавказского фронтов, действующих флотов и флотилий, осужденные военными трибуналами без лишения воинских званий, но за тяжкие преступления (убийство, разбазаривание военного имущества, злостное хулиганство и др.) – приказы № 0244 от 6 августа 1944 г., № 0935 от 28 декабря 1944 г. (по ВМФ);

5) лица сержантского и рядового состава за самовольную отлучку – без суда властью командиров полков (отдельных частей) действующей армии и командиров дивизий (отдельных бригад) и им равных в военных округах и недействующих фронтах в случаях, когда обычные меры дисциплинарного воздействия за эти проступки являлись недостаточными – приказ № 413 от 21 августа 1943 г.;

6) лица сержантского и рядового состава за дезертирство – без суда властью командиров полков (отдельных частей) действующей армии и командиров дивизий (отдельных бригад) и им равных в военных округах и недействующих фронтах в случаях, когда обычные меры дисциплинарного воздействия за эти проступки являлись недостаточными, а также властью начальников гарнизонов, пользующихся правами не ниже командира полка – приказ № 413 от 21 августа 1943 г.;

7) лица сержантского и рядового состава за неисполнение приказания – без суда властью командиров полков (отдельных частей) действующей армии и командиров дивизий (отдельных бригад) и им равных в военных округах и недействующих фронтах в случаях, когда обычные меры дисциплинарного воздействия за эти проступки являлись недостаточными, – приказ № 413 от 21 августа 1943 г.;

8) лица сержантского и рядового состава за разбазаривание и кражу военного имущества – без суда властью командиров полков (отдельных частей) действующей армии и командиров дивизий (отдельных бригад) и им равных в военных округах и недействующих фронтах в случаях, когда обычные меры дисциплинарного воздействия за эти проступки являлись недостаточными – приказ № 413 от 21 августа 1943 г.;

9) лица сержантского и рядового состава за нарушение уставных правил караульной службы – без суда властью командиров полков (отдельных частей) действующей армии и командиров дивизий (отдельных бригад) и им равных в военных округах и недействующих фронтах в случаях, когда обычные меры дисциплинарного воздействия за эти проступки являлись недостаточными, – приказ № 413 от 21 августа 1943 г.;

10) бывшие военнослужащие, которые в свое время без сопротивления сдались противнику в плен – без суда после быстрой проверки, – директива № 97 от 10 марта 1943 г.;

11) бывшие военнослужащие, которые в свое время дезертировали из Красной Армии и остались на жительство на территории, временно оккупированной немцами, – без суда после быстрой проверки, – директива № 97 от 10 марта 1943 г.;

12) бывшие военнослужащие, которые в свое время, оказавшись окруженными в месте своего жительства, остались дома, не стремясь выходить с частями Красной Армии, – без суда после быстрой проверки, – директива № 97 от 10 марта 1943 г.;

13) советские граждане, сотрудничавшие с оккупантами, – директива НКВД/НКГБ СССР № 494/94 от 11 ноября 1943 г.;

14) личный состав танковых частей и соединений, уличенный в саботаже или во вредительстве, – директива № 156595 от 10 августа 1942 г.;

15) летчики-истребители, уклоняющиеся от боя с воздушным противником, – приказ № 0685 от 9 сентября 1942 г.;

16) летчики, стрелки-бомбардиры, техники и механики, уличенные в саботаже, проявлении элементов шкурничества, – Положение о штрафных эскадрильях, утвержденное 6 сентября 1942 г. командующим 8-й воздушной армией;

17) военнослужащие, виновные в небрежном отношении к вверенной им боевой технике, – приказ от 10 сентября 1942 г.;

18) лица, проявившие бездеятельность и преступно-бюрократическое отношение к созданию материально-бытовых условий военнослужащих, – приказ № 0931 от 4 декабря 1942 г.;

19) лица начальствующего состава, виновные в перебоях в питании бойцов или недодаче продуктов бойцам, – постановление ГКО № 3425 от 24 мая и приказ № 0374 от 31 мая 1943 г.;

20) лица, допускавшие беспечность и бесконтрольность, в результате чего в тылу гибли военнослужащие, – приказ, май 1944 г.;

21) военнослужащие, не выполнившие приказ или отказавшиеся от выполнения поставленной боевой задачи, – приказ № 0112 от 29 апреля 1944 г.;

22) военнослужащие, оставившие противнику выгодные позиции, не принявшие меры к восстановлению положения, – приказ № 0112 от 29 апреля 1944 г.;

23) военнослужащие, представлявшие ложные доклады, – приказ № 0112 от 29 апреля 1944 г.;

24) военнослужащие, занимающиеся критиканством, пытавшиеся оклеветать своих начальников и допустившие разложение дисциплины в своем подразделении, – приказ № 47 от 30 января 1943 г.;

25) лица, осужденные по суду за симуляцию болезни и членовредительство, – приказ № 0882 от 12 ноября 1942 г.;

26) женщины-военнослужащие, осужденные за совершенные преступления;

27) работники Особых отделов за «извращения и преступные ошибки» в следственной работе, – приказ № 0089 от 31 мая 1943 г.;

28) воинская часть, потерявшая Боевое Знамя, – приказ № 0380 от 23 ноября 1944 г.

Это подтверждается и воспоминаниями участников войны, а также теми данными, которые опубликованы в статьях и книгах. На конкретных примерах покажем, как претворялись в жизнь приказы и директивы органов высшего военного управления. При этом не будут упоминаться те военнослужащие, о которых говорилось ранее при цитировании приказов и директив органов высшего военного управления.

Эта категория, как будет сказано позже, фактически поглощает многие другие из-за расплывчатости своего определения. А. И. Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ» пишет: «В том же году (1942 г. – Авт.) после неудач под Керчью, под Харьковом… в ходе крупного южного отступления на Кавказ и к Волге, – прокачан был еще очень важный поток офицеров и солдат, не желавших стоять насмерть и отступавших без разрешения, – тех самых, кому, по словам бессмертного сталинского приказа № 227 (июль 1942), Родина не может простить своего позора. Этот поток не достиг, однако, ГУЛАГа: ускоренно обработанный трибуналами дивизий, он весь гнался в штрафные роты и бесследно рассосался в красном песке передовой».

Л.З. Мехлис, будучи членом Военного совета 6-й армии, не задумываясь отправил в штрафбат струсившего политрука роты 959-го стрелкового полка 309-й стрелковой дивизии В.П. Игнатьева.

В ходе наступления весной 1943 г. войск Северо-Кавказского фронта имели место случаи проявления трусости со стороны некоторых командиров. Вместо наблюдения за ходом боя и руководства своими подразделениями они оставляли их, передавали управление подчиненным, а сами под различными предлогами укрывались в землянках или в тылу. Так поступили командир батальона 80-го гвардейского стрелкового полка капитан Беспалов, в 82-м гвардейском стрелковом полку – капитаны Засорин и Богатченко, лейтенант Пономарев, старший лейтенант Куропатников и др. По этому поводу 6 мая 1943 г. была издана директива № 005 командующего фронтом генерал-полковника И.И. Масленникова. В директиве говорилось: «Военным советам армий и командирам соединений провести расследование фактов проявления трусости на поле боя, виновных направить в штрафной батальон или предать суду Военного трибунала в зависимости от тяжести проступка».

М. Некрасова, публикуя воспоминания агитатора штрафной роты И.И. Рощина, пишет: «Однажды в штрафную роту привезли необычное пополнение. Это были моряки из Поти, человек тридцать. Командир роты говорит Рощину: «Иди, Иван, разберись, что там за публика!» На этот раз «публика» действительно была неординарная. Боевая – в самом прямом и конкретном смысле этого слова. Вернувшись из очередного похода, пошли в увольнение на берег. Помянули погибших товарищей, и очень не понравились морякам рыночные торговцы – здоровые мужики, место которых в трудный для Родины час, конечно, не за прилавком, а на фронте. Ну, моряки и объяснили им это на деле, за что угодили под трибунал – с подачи местных властей».

П.Д. Бараболя: «Вскоре мы, новоявленные командиры, в том числе и отделенные (они не были ни осужденными, ни штрафниками), принимали подчиненных. Было это неподалеку от Ахтубы, в деревне Кильяковка. Прекрасный яблоневый сад, где шла передача людей, благоухал давно созревшими плодами. И хотя по ту сторону Волги кипели бои, а по вечерам далекое сталинградское небо плавили сполохи пожарищ, здесь все-таки было относительно спокойно. Первое знакомство со штрафниками произвело гнетущее впечатление. Конечно, внешне это были вполне, что называется, нормальные парни или молодые, до тридцати лет, мужчины – улыбчивые и настороженные, угрюмые и лукавые. На большинстве из них ладно сидела военная форма. Ну просто хоть пиши с иных иллюстрации для строевого устава! Однако совершенно по-другому смотрелся «послужной список» этих людей. Военные трибуналы за совершенные воинские или уголовные преступления «отмерили» им суровые наказания – от пяти лет до смертной казни. Последних во взводе оказалось семеро. Тут было над чем задуматься».

Гвардии капитан Денисов, в апреле 1944 г. командированный для заготовки зерна и картофеля, пьянствовал, разбазарил вверенное имущество, почти пятьдесят суток не являлся к месту службы. За все эти проступки был направлен в штрафной батальон.

М.И. Сукнев вспоминал: «Батальон – разношерстную толпу – под усиленным конвоем привели энкавэдэшники и сдали мне под «личную ответственность». Знакомимся с делом каждого штрафника. Среди них офицеров – от младшего лейтенанта до старшего (капитанов не было) – под сто пятьдесят человек, все осуждены за «нарушения воинской дисциплины», за драки, «прелюбодеяния», за то, что утопили танк, направляясь «попутно» в деревушку к знакомым девчатам, и т. п. И даже из наших войск в Афганистане попали ко мне два лейтенанта, которые подрались на квартире пожилого командира полка из-за его любвеобильной молодой жены. Лейтенантам дали от одного до трех месяцев штрафного».

И.Н. Третьяков: «В штрафной роте были разжалованные командиры. После отбытия наказания командование возбуждало ходатайство, им присваивали звание и оставляли в роте командирами взводов».

Переменный состав 8-го отдельного штрафного батальона, по сведениям А. Мороза, комплектовался военнослужащими, осужденными за различные нарушения. Среди них бывшие начальники штаба дивизии и танковой бригады, начальник политотдела стрелковой бригады, военные комиссары дивизии, танковой и стрелковой бригад, 12 командиров полков, 5 командиров батальонов, 40 командиров рот и батарей, 26 политруков, 81 командир взвода, 4 командира авиазвеньев, 2 штурмана эскадрильи, 8 авиатехников, 2 бортмеханика, начальники госпиталя, склада наркомата обороны, военторга, клуба и др..

В составе штрафного взвода, которым командовал С.А. Юдин, были бывший командир автомобильного батальона капитан Карпечин и начальник штаба батальона майор Глушков, которых осудили за продажу колхозу трофейной машины.

В.П. Некрасов в повести «В окопах Сталинграда» пишет, что «ездовой Кухарь попадается на краже овса и угождает в штрафной батальон».

М. Некрасова пишет: «Как вспоминает Иван Илларионович (И.И. Рощин. – Авт.), в большинстве своем они действительно совершили воинские преступления – дезертировали во время боя или струсили в ответственный момент. Например, был такой «вояка» – старший лейтенант Шлеймович, который ухитрился на машине добраться до Баку. Там его, как говорится, и повязали, судили и отправили в тбилисскую тюрьму, откуда штрафная рота и получала главным образом «пополнение».

Н.Г. Гудошников: «Надо сказать, что формирование штрафных рот в нашей 40-й армии после сражения на Курской дуге шло довольно быстро. Основное пополнение давали дезертиры. Откуда они брались? Весной 1942 года в результате успешного, но непродуманного наступления наших войск вплоть до Харькова из освобожденных мест полевыми военкоматами при запасных полках было призвано большое количество оставшегося там мужского населения. Например, из одного только Грайворонского района мобилизовали что-то около 12 тысяч резервистов. Однако наши войска не удержали занятых позиций и стали отступать, уводя за собой новобранцев. Во время суматохи многие разбежались по своим хатам, оказавшимся на территории врага. После Курской дуги 40-я армия снова наступала в тех же местах, снова работали полевые военкоматы, и дезертиры оказались призванными вторично. Прежняя документация на них сохранилась, поэтому нетрудно было установить факт преступления. Им определялось 3 месяца штрафной роты, что соответствовало 10 годам заключения. Так набиралась команда из 200—250 человек и передавалась в ОШР».

Например, командир танкового взвода лейтенант Матвиенко в районе Вязьмы в октябре 1941 г. попал в окружение. После ранения в ногу отстал от своей части. До прихода Красной Армии скрывался, проживая в своей семье на Полтавщине. А. Мороз в статье «Штрафная рота» пишет: «Неиссякаемым потоком в штрафные роты направлялись те, кто при отступлении Красной Армии в первые недели и месяцы войны дезертировал и осел на оккупированной противником территории, а также частично – освобожденные из вражеского плена. Если отставший от армии при сомнительных обстоятельствах не предпринимал попыток выхода к своим, но и с оккупационными властями не сотрудничал, то он направлялся в штрафную роту на один месяц».

В 8-й воздушной армии один из механиков авиазвена, злоупотребив служебным положением, снял недостающие детали с самолета ЛаГГ-3 в соседнем полку, другой специалист, нарушив меры безопасности, сжег при заправке самолет У-2. Сразу несколько техников и механиков в начале ноября 1942 г. заморозили водосистему в моторах самолетов Ил-2 и МиГ-3. Начальник техотдела одного из батальонов аэродромного обслуживания по личной халатности не обеспечил самолеты сжатым воздухом, сорвав тем самым боевые вылеты нескольких групп штурмовиков и истребителей. Старший техник эскадрильи по вооружению выпустил самолет Ил-2 на боевое задание, не зарядив пушку снарядами. Молодой механик, охраняя в составе караула склад с боеприпасами, со скуки выстрелил в воробья. Воробей улетел, а склад взлетел на воздух.

5 июня 1943 г. командир 10-го учебно-тренировочного авиаполка отправил в Астрахань на самолете Ут-2 младшего лейтенанта Минченко и старшину Минина. На полевом аэродроме Началово, как пишет А. Мороз, им надлежало принять самолет Як-1 и вернуться в полк парой. Но летчики к установленному сроку не вернулись. Выяснилось, что они самовольно вылетели из Астрахани в Кизляр за вином и при взлете с пустыря поломали самолет Ут-2. В приказе по этому поводу командующий 8-й воздушной армией отмечал, что за такое исключительное хулиганство Минченко и Минин заслуживают предания суду военного трибунала, но, учитывая их отличную технику пилотирования, то, что в полку они были инструкторами, он предоставил им возможность искупить вину в штрафной эскадрилье.

В ноябре 1942 г. военная прокуратура Московской зоны обороны привлекла к уголовной ответственности помощника командира 27-го отдельного артиллерийско-пулеметного батальона по материальному обеспечению лейтенанта интендантской службы В.П. Подгорнова, начальника интендантской службы С.Н. Власенко, кладовщика А.В. Алимова, командира батальона майора В. Гринченко, шофера Б.В. Воловика и завскладом Рыбалка. В обвинении, предъявленном им, отмечалось:

«Помощник командира 27-го отдельного артиллерийско-пулеметного батальона по материальному обеспечению Подгорнов Василий Павлович, начальник интендантской службы того же батальона Власенко Сергей Николаевич и кладовщик Алимов Антон Васильевич по предварительному сговору систематически злоупотребляли служебным положением в корыстных целях, т. е. совместно пьянствовали, а на закуски брали продукты, принадлежащие бойцам, этим возбуждали недовольство среди личного состава. Кладовщик Алимов, получая на мясокомбинате города Калуги сбой (головы, легкие и т. д.) из расчета 2 кг за 1 кг мяса, бойцам выдавал 1 кг сбоя за 1 кг мяса. Таким путем за октябрь и ноябрь недодано бойцам 245 кг мяса, из которого Алимов приготовлял разные блюда, употребляемые на закуски. Совместно с указанными лицами занимался пьянством командир батальона майор Гринченко, который не контролировал работу подчиненных, в результате чего Подгорнов на протяжении двух месяцев использовал автотранспорт, принадлежащий батальону, в личных корыстных целях. По его приказанию шофер Воловик возил в Калугу дрова, продавал от 1000 до 1500 руб. каждую автомашину и передал Подгорнову не менее 45 тыс. рублей. На свои нужды израсходовал 1500 руб. Завскладом Рыбалка не контролировал работу Алимова, передоверял начальнику караула, охранявшему овощехранилище, выдавать картофель. Кроме того, при заготовке не перевешивал картофель, доверяя Алимову. В результате получилась недостача картофеля свыше 7 тонн. Таким образом, Гринченко, Рыбалка, Воловик совершили преступление, предусмотренное ст. 193—17 п. «б», но, принимая во внимание, что Гринченко своими действиями не причинил вреда государству, а за все материальные ценности отвечал его помощник по материальной части Подгорнов и начальник интендантской службы Власенко, поэтому его действия надлежит квалифицировать по пункту «в» ст. 193—17 УК РСФСР».

12 января 1943 г. трибунал 20-го района авиабазирования Западного фронта в открытом судебном заседании рассмотрел дело вышеназванных военнослужащих. Трибунал приговорил В.П. Подгорнова к расстрелу, С.Н. Власенко – к лишению свободы в исправительно-трудовом лагере сроком на 10 лет, А.В. Алимова – на 7 лет, обоих без поражения в правах, с отсрочкой исполнения приговора до окончания военных действий. В связи с этим оба подсудимых были освобождены из-под стражи и направлены: Власенко – в штрафной батальон, а Алимов – в штрафную роту.

П.С. Амосов: «В 15-й штрафной батальон я был направлен по приказу командующего фронтом Конева так, что даже командир нашей части об этом не сразу узнал. Приказ гласил: «За халатность…» В части, – а действовали мы тогда на Криворожском направлении, – я сдал комсомольский билет, другие документы. Новое удостоверение личности просто отпечатали на машинке. Настроение было тяжелым. Но, оказалось, ничего, жить можно и в ОШБ, и там люди как люди – и пошутят, и погрустят. Был я в штрафбате самым молодым. Угодил туда из-за гибели начальника политотдела нашей 37-й армии полковника Емельянова. Дело в том, что немец перешел в контрнаступление, наши части отошли. В этот момент в районе Недайвода я оборудовал минное поле в стороне от дороги, ставил немецкие противотанковые мины с взрывателями натяжного действия (других не было). Получив неточные данные о расположении противника, полковник Емельянов на «виллисе» проскочил мимо нас в сторону противника. Мина сработала…»

Г.М. Дубинин: «Приказ об отправке в штрафную мне не показывали и не зачитывали. Я – сержант, недавний выпускник Серпуховской авиашколы, служил техником самолета в 3-й эскадрилье 16-го запасного истребительного авиаполка, дислоцировавшегося в Саратовской области. Мой самолет «Як-7Б» разбился при посадке с летчиком-инструктором и молодым пилотом в феврале 1944 года. Комиссия установила, что катастрофа произошла по вине инструктора (ремень его куртки попал в шариковую опору тяги рулей управления, и машина резко «клюнула»). Но «стрелочника» все равно нашли…».

Английский историк Э. Бивор в книге «Сталинград» пишет: «Командиры, допустившие отход, немедленно лишались званий и направлялись в штрафные роты и батальоны. Первый такой батальон появился на Сталинградском фронте тремя неделями позднее, 22 августа, за день до того, как немецкие войска достигли Волги…».

В сентябре 1944 г. в ходе боевых действий севернее г. Тыргу-Муреш огневой взвод артиллерийской батареи 1389-го стрелкового полка под командованием лейтенанта Н. В. Малыгина, расстреляв почти все снаряды, по приказу командира батареи стал отходить. При отходе батарея (два орудия) была атакована противником. В ходе боя погиб командир батареи капитан Аникеев. При подходе к одной из горных речек в Трансильвании Малыгин, оставшийся за командира батареи, принял решение снять с пушек панорамы, затворы, а стволы подорвать гранатами. Из боя он вывел 15 бойцов. Сам Малыгин был арестован за то, что самовольно оставил поле сражения и утратил военное имущество. Его также обвинили в трусости. По приговору военного трибунала Малыгин был разжалован в рядовые, приговорен к шести годам лишения свободы с заменой на два месяца штрафной роты.

Командир взвода разведки лейтенант Булат трижды получал боевую задачу по захвату «языка». Но не выполнил ее: то «умышленно сбившись с пути», то допустив «преждевременное метание гранат, чем обнаружил разведгруппу». В 8-й воздушной армии в штрафную эскадрилью, которой руководил капитан Забавских, был направлен командир авиаэскадрильи 622-го штурмового полка Г.А. Потлов. 14 августа 1942 г., ведя в бой группу из шести самолетов, задание не выполнил, вернулся на свой аэродром с полной бомбовой нагрузкой. Командир 228-й штурмовой авиационной дивизии полковник В.В. Степичев увидел причину невыполнения задачи в трусости ведущего группы. Приказом по армии Потлов в звании красноармейца, сдав на хранение в штаб свой орден Красного Знамени, был направлен в штрафную эскадрилью.

Например, уроженец г. Алатырь С. Архипкин по просьбе своего приятеля выстрелил ему в руку. В результате приятель попал в госпиталь, а Архипкина военный трибунал приговорил к пяти годам лишения свободы с заменой на два месяца штрафной роты.

С.Г. Ильенко, участница Великой Отечественной войны, рассказывала:

«…В марте 1942 года мы пошли добровольцами в армию. Думали, нас сразу же направят на фронт. Но нас сначала привезли в школу, где мы проходили строевую подготовку, учились стрелять, знакомились с Уставом… Потом пришло распоряжение направить нас в части противовоздушной обороны. Части ПВО были во всех больших городах, подвергавшихся массированным бомбардировкам. Были они и под Нижним Новгородом – промышленный город, он очень сильно обстреливался. В ПВО были различные подразделения: артиллерия, прожекторы, связисты. Я попала в связисты и пробыла в армии до конца войны. И все же верно, что у войны не женское лицо… Девушка у нас в части пыталась покончить с собой, но лишь легко себя ранила и осталась жива. Ее судил трибунал. Суд был открытый. Помню, как председательствующий спрашивал ее: «Старшина к тебе приставал?» А она отвечала: «Да, приставал. Он говорил мне: «Ах ты, чадо мое, чадо!» Это была простая крестьянская девушка, она не знала слова «чадо»… В конце концов ее приговорили к отправке в штрафной батальон. Дальнейшей ее судьбы я не знаю, но штрафной батальон – это была почти верная смерть. Лишь единицам удавалось пройти штрафбат и остаться в живых».

Военный трибунал 164-й стрелковой дивизии осудил с направлением в штрафную роту военнослужащую Кондратьеву. Л.Ф. Чупринина, 1924 года рождения, красноармейцем служила в 97-й армейской отдельной штрафной роте 328-й дивизии 56-й армии. 9 августа 1943 г. она погибла в бою. М. Некрасова пишет: «В одном из новых пополнений оказалось семь девушек – медсестер. Все отступали – и они бежали вместе со всеми, пока не остановил их заградотряд, и – в штрафную роту».

А. Мороз в статье «Штрафная рота» отмечает: «Служившие при немцах старостами, полицаями получали два месяца. А служившие в немецкой армии или в так называемой Российской освободительной армии (РОА), у предателя Власова – три». В то же время А.В. Пыльцын подчеркивает, что «полицаев и других пособников врага в батальон не направляли. Им была уготована другая судьба».

Среди штрафников были и военнослужащие, сотрудничавшие с разведкой противника. Так, 23 декабря 1943 г. в ходе Керченско-Эльтигенской операции на сторону противника перешел рядовой 192-й штрафной роты 316-й стрелковой дивизии В. Мокин. Он родился в 1919 г. в Новгороде, окончил транспортный техникум в Новосибирске. В. Мокин был капитаном, командиром батареи 122-мм минометов 1331-го стрелкового полка 318-й стрелковой дивизии. В протоколе допроса, составленном в отделе разведки 5-го армейского корпуса, отмечалось, что Мокин осенью 1941 г. с частью сил 176-й стрелковой дивизии возле Большого Токмака (50 км севернее Мелитополя) попал в немецкий плен. «С помощью своего брата, который уже работал на немцев, был привлечен к агентурной работе, – говорилось в протоколе допроса Мокина. – В течение короткого времени его обучал один старший лейтенант. Затем его в составе группы из шести человек с рацией перебросили через линию фронта с целью разложения Красной Армии. Он получил документы на имя лейтенанта. Руководителем группы был майор Калягин. Немецкую службу, которой подчинялся, не знает. Через некоторое время он потерял связь со своей группой. Весной 1943 г. встретил в 796-м артиллерийском полку капитана Нестеренко, который входил в его группу и стал вместе с ним работать. Руководил ими майор Зайцев – помощник начальника оперативного отдела штаба 18-й армии. Майора Зайцева перебежчик лично не видел. Перед высадкой десанта на Эльтиген перебежчик получил от Назаренко задание: взорвать катер, на котором будет переправляться штаб 1331-го стрелкового полка. Это ему удалось. На борт судна было погружено четыре ящика с минами для минометов, туда он незаметно положил взрывное устройство. Катер взорвался во время переправы через Керченский пролив, и весь штаб полка утонул или погиб. Перебежчик слышал, что капитан Назаренко арестован, и это заставило его бежать из части».

В начале декабря Мокин был арестован в Старотитаровской и 12 декабря военным трибуналом 18-й армии осужден и направлен в 192-ю штрафную роту 316-й стрелковой дивизии.

Военнослужащих, находившихся в плену, например, на 1-м Белорусском фронте проверяла комиссия в составе председателя (представитель политуправления фронта) и двух членов (старший оперуполномоченный контрразведки СМЕРШ при 29-м Отдельном полку резерва офицерского состава и заместитель командира этого полка по политчасти). Согласно протоколу № 61 от 16 мая 1944 г., в 8-й отдельный штрафной батальон были направлены 52 человека. Среди них П. Г. Жданов, воентехник, начальник оружейной мастерской 77-го стрелкового полка 10-й дивизии НКВД, 1911 года рождения, уроженец города Быхов Могилевской области, белорус, рабочий, кандидат в члены ВКП(б) с 1939 г., образование: общее – 10 классов, военное – курсы оружейных техников в 1938 г. В Красной Армии с 1933-го по 1934-й и с 1939 г., имел два ранения. 3 августа 1941 г. попал в окружение с группой из 30 человек в районе деревни Подвысокое, был ранен, красноармейскую книжку уничтожил. Дойдя до Первомайска, затем до Николаева, повернул назад в свой город. В Быхов прибыл 20 октября 1941 г., где проживал, занимаясь сельским хозяйством. 4 октября 1943 г. вступил в партизанский отряд № 152 11-й бригады, где был командиром взвода до соединения с частями Красной Армии 24 февраля 1944 г., после чего направлен в 58-й армейский запасной стрелковый полк. В протоколе № 61 специальной комиссии 1-го Белорусского фронта от 16 мая 1944 г. отмечалось: «Никаких документов, подтверждающих правдивость изложенного, нет. Жданова П.Г. направить в штрафной батальон сроком на 1 месяц».

М. Смирнов в июне – июле 1941 г. в составе бригады курсантов медицинского училища участвовал в обороне Ленинграда; шесть месяцев в качестве военфельдшера был в числе защитников Севастополя (по 29 июня 1942 г.). После контузии оказался в колонне военнопленных, прошел через концентрационные лагеря Крыма до Днепропетровска. В плену заболел сыпным тифом, заразился туберкулезом. С помощью днепропетровских патриотов бежал из плена, перешел линию фронта под Винницей. В апреле 1944 г. был отправлен рядовым в 9-й отдельный штрафной батальон 1-го Украинского фронта.

Мы привели некоторые примеры того, как выполнялись приказы и директивы наркома обороны и его заместителей. Но, как свидетельствуют фронтовики, писатели и историки, не всегда командиры и начальники придерживались правил, установленных в приказах и директивах. Вспоминая о штрафных формированиях, А.И. Бернштейн отмечал:

самовольная отлучка, сон на посту, утрата оружия или снаряжения, не говоря уже о самострелах, – это и есть нарушение приказа № 227, а отсюда трибунал и, возможно, штрафбат или штрафрота (каждому – свое)».

Е.А. Гольбрайх: «За что отправляли в штрафную роту? Невыполнение приказа, проявление трусости в бою, оскорбление старшего начальника, драка, воровство, мародерство, самоволка, а может, просто ППЖ (походно-полевая жена. – Авт.) комполка не понравилась и прочее, и прочее…».

Военные прокуроры, осуществляя надзор над штрафными частями, выявляли немало фактов, когда солдата или сержанта направляли в штрафники за незначительные проступки («шевеление в строю», «приготовление некачественного обеда» и т. п.). «Но здесь сыграла роль скорее не строгость закона, – отмечает А.В. Пыльцын, – как это было во многих судьбах штрафников, а господствовавшие в то время «стукачество» и гипертрофированная подозрительность некоторых начальников. Тогда от этого во много раз больше пострадало людей случайных, допустивших самые обыкновенные ошибки, просчеты, без которых не бывает ни одного серьезного дела. Было правилом обязательно найти, а в крайнем случае придумать, конкретного виновника, ответчика, невзирая на то что бывают повинны даже не люди, а обстоятельства».

Почему же было возможно такое нарушение установленных правил направления в штрафные части? Мы не отрицаем, что свою роль сыграли и «мода» на приказ № 227, и «стукачество», и «гипертрофированная подозрительность». Однако сам приказ № 227 дал повод для столь широкой трактовки различного вида проступков и прегрешений. В нем было четко зафиксировано, что в штрафные формирования следует направлять старших, средних командиров, соответствующих политработников всех родов войск, младших командиров и рядовых бойцов, нарушивших дисциплину по трусости или неустойчивости. В данной формулировке и была заложена возможность злоупотребления приказом № 227.

Что такое дисциплина, прежде всего воинская? В Дисциплинарном уставе Красной Армии, введенном в действие в 1940 г., как мы помним, было дано следующее определение:

В статье 2 Устава говорилось: «Советская воинская дисциплина зиждется на однородности классовых интересов всего личного состава Красной Армии, на беззаветной преданности его своему народу и на чувстве высокой ответственности каждого военнослужащего за вверенное ему дело обороны Социалистической Родины. Поэтому советская дисциплина Красной Армии должна быть выше, крепче и отличаться более суровыми и жесткими требованиями, чем основанная на классовом подчинении дисциплина в других армиях. Строжайшая дисциплина свойственна Красной Армии по ее природе. В рядах Красной Армии могут найтись лишь отдельные нерадивые и нарушители дисциплины. Интересы обороны Социалистического государства требуют применения к нарушителям дисциплины самых суровых мер принуждения».

Статья 3 Устава гласила: «Советская воинская дисциплина обязывает: твердо знать и точно и беспрекословно выполнять военную присягу, воинские уставы и наставления, все приказы и распоряжения начальников и старших; строго соблюдать установленный в армии порядок и удерживать других от его нарушения; добросовестно выполнять все обязанности и поручения по службе; строго хранить военные и государственные секреты; всемерно беречь военное имущество и народное достояние».

Дисциплинарный устав 1940 г. действовал до 1946 г., а потому им руководствовались командиры и начальники во время Великой Отечественной войны. Им он предоставлял весьма широкие возможности для толкования понятия «нарушение дисциплины».

В приказе № 227 также подчеркивалось, что нарушение дисциплины допускалось в случае трусости или неустойчивости. С трусостью все понятно, ибо трусы в любой армии были не в почете, а вот понятие «неустойчивость» весьма неопределенно. В толковом словаре Ушакова «неустойчивый», от которого происходит неустойчивость, трактуется как: «1. Шаткий, стоящий нетвердо. Неустойчивая лодка. Неустойчивый стул. 2. перен. Колеблющийся, подверженный дурным влияниям…Очистить партию и хозяйственные организации от ненадежных, неустойчивых, переродившихся элементов. 3. Непостоянный, изменчивый, часто меняющийся. Неустойчивая погода. Неустойчивое равновесие (физ.) – такое равновесие, из которого тело легко выводится». По отношению к человеку можно применить «колеблющийся, подверженный дурным влияниям».

И не случайно, что в штрафные части попадали военнослужащие, осужденные как несправедливо, так и за проступки, которые не были определены в приказах и директивах. Анализ изданной литературы позволяет выделить еще 10 категорий штрафников.

В. Кондратьев в статье «Парии войны» отмечает: «Да, не очень-то разбирались военные трибуналы во всех этих делах – не на десять же лет, а до «первой крови», а на войне не привыкать, тут кому как повезет, можно и царапиной отделаться, а – искупил… Но не только отсюда легкость, с какой выносились приговоры, есть здесь и другое, та еще довоенная практика наших органов, когда за гвоздь, вынесенный с завода, за колосок ржи, сорванный в поле, давали чудовищные сроки. Нужна была армия бесплатной рабочей силы, которую можно послать куда угодно и на самые тяжелые работы…».

Например, в штрафную роту, в которой служил уже упоминавшийся нами И.И. Рощин, был направлен бывший майор, начальник военторга. Он по заказу командарма сшил его подруге шикарные сапожки. Начальник штаба армии потребовал для своей подруги сапожки еще лучшие. А материала у майора больше не оказалось. В результате его отдали под трибунал по надуманному поводу.

И. Пичугин вспоминал, что в штрафных ротах 3-й армии находились люди, случайно оступившиеся, а порой и безвинно пострадавшие, оклеветанные.

Е.А. Гольбрайх: «Случалось, что из тыла прибывали и несправедливо пострадавшие. Опоздание на работу более двадцати минут считалось прогулом, за прогул судили и срок могли заменить штрафной ротой. С одним из эшелонов прибыл подросток, почти мальчик, таким, по крайней мере, казался…».

М.Г. Клячко: «Были случаи и просто смешные. Я помню, одного прислали к нам только за то, что командиру не понравилось, что у солдата такая же борода, как у него самого, что привело к конфликту. С изданием приказа № 227 командир мог добиться, чтобы неугодного солдата отправили в штрафную роту. В связи с этим в штрафбатах и в штрафротах проблем с личным составом не было».

О.П. Будничук: «Первый раз попал в штрафной анекдотично. Меня только поставили командиром роты разведки, и бойцы решили отметить: тут тебе, значит, и поминки по убитому командиру, и встреча нового. От партизан перегнали корову, закололи, зажарили… Откуда ни возьмись, подъезжает на «виллисе» подполковник Полянский. Приказывает, чтоб в машину коровью ногу положили. Я ответил, что сам еще полугость. Он раскричался, уехал. А через некоторое время особый отдел обвинил меня за корову в мародерстве… Так попал в штрафбат к Булгакову в первый раз. А второй… Приехал к нам из штаба молодой майор, руководить операцией. Говорили, племянник начальника разведки. За орденами, значит. Я ему доложил свой план захвата «языка» с отметки 204 – такое мы получили задание. Выслушал он меня, план забраковал и отстранил как не способного выполнить задание. Проходит несколько дней. Вызывает командир, в глаза не смотрит: «Майор уехал, заболел. Не может осуществить операцию. Переигрывать нельзя, на сегодня назначено… Придется тебе…» Да я, говорю, уже дня четыре не видел переднего края! Что угодно могло там измениться!.. Но деваться некуда.

Пошли. Конечно, подготовлено все было не так. Только клинический идиот мог придумать протащить через нейтралку 45 человек! По пятнадцать – группа захвата и две обеспечивающие. Естественно, немцы нас обнаружили. Зажали с двух сторон. Мы, правда, заскочили к ним в окоп и гранатами отбивались, но потом выскочили и поползли к своим. Чтобы отсечь немцев, вызвали минометный огонь на себя… Пришел в сознание на больничной койке. Товарищ в белом халате вопросы задает, я рассказываю. Доктор, говорю… «Не доктор я, – отвечает, – а следователь из особого отдела. Вас судить будут…» Судил трибунал: «Чо хотите сказать?» Я рассмеялся. Все было ясно… Сколько лет прошло, а от этой несправедливости обида осталась».

А.В. Сорока: «Через некоторое время группу курсантов, в том числе и меня, перевели в училище под Петропавловск. Поругался я с командиром роты: я сам себе из старья сапоги смастерил (отец у меня был сапожник-ортопед), а он хотел их у меня отобрать и другому курсанту отдать. Командир меня и отправил в штрафроту, правда, тоже под Петропавловск, обслуживать аэродром – все работы под землей. Порядки там были еще те – в роте одни зэки. Меня вызвали в особый отдел, предложили доносить, о чем они говорят, даже кличку дали – Правдин. Но не мог я этого делать, вызывают, а я: «Они при мне ничего не говорят». Так и оставили меня в покое. А в 43-м году отправили нас на фронт, меня, правда, хотели оставить: кто-то шепнул, что я художник. Но я настоял, хотел «пятно» смыть, поди разберись – виноват я или нет».

В повести Героя Советского Союза В.В. Карпова «Судьба разведчика» рассказывается о жизни и деятельности фронтового разведчика Василия Ромашкина, прототипом которого послужил сам писатель. Ромашкин пытался поступить в летное военное училище, которое размещалось в г. Чкалов (Оренбург). Однако из-за дефекта зрения он не прошел конкурсную комиссию и был направлен в Ташкентское пехотное училище. Здесь Ромашкин, ранее занимавшийся боксом, стал чемпионом Среднеазиатского военного округа в среднем весе. Перед выпуском, приуроченным ко Дню Красной Армии – 23 февраля 1940 г., Василия, увлекавшегося поэзией, арестовали по подозрению «в преступной антисоветской деятельности». На допросе следователь потребовал, чтобы Василий подписал протокол. После отказа подписать его следователь Иосифов с размаху ударил его по лицу. В это время сработала боксерская реакция Ромашкина, который на удар тут же ответил хуком в челюсть, и следователь упал, опрокинув свой стул. Военный трибунал Среднеазиатского военного округа приговорил Ромашкина по статье 58.10 к расстрелу, который был заменен 10 годами заключения. Наказание Василий отбывал в Сибири. После начала Великой Отечественной войны он писал прошения председателю Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинину. Вскоре пришла бумага об освобождении из-под стражи и отправке на фронт в штрафную роту, где Василия назначили командиром отделения, в которое попали в основном все уголовники. Штрафная рота была направлена в часть, действовавшую на смоленском направлении.

Э. Бивор в книге «Сталинград» отмечает: «На Сталинградском фронте в 51-й армии были приказано собрать в одно подразделение всех офицеров, вышедших из вражеского окружения. Первой группе из 58 человек объявили, что их пошлют на комиссию, после чего направят в новые части. Но допрашивать офицеров никто не стал, и вскоре без суда и следствия все они оказались в штрафных ротах. Когда через пару месяцев выяснилось, что это чья-то досадная ошибка, большая часть офицеров уже погибла».

А.В. Пыльцын: «Поступал и значительный контингент бывших офицеров, оказавшихся в окружении в первые годы войны, находившихся на оккупированной территории и не участвовавших в партизанском движении (мы так и называли их общим словом «окруженцы»). Было небольшое количество и освобожденных нашими войсками из немецких концлагерей или бежавших из них бывших военнопленных офицеров, прошедших соответствующую проверку в органах СМЕРШ («Смерть шпионам»)».

И.И. Коржик: «В сентябре 1943 года после освобождения нашими войсками Переяслава наш партизанский отряд имени Чапаева был расформирован. Часть партизан ушла на запад, а нас, несколько десятков офицеров, направили в Рязань, как позже выяснилось, на спецпроверку. А затем всех – в штрафбат. Все мы, от младшего лейтенанта до полковника, в свое время попали в окружение в районе Киева. В чем была наша вина? В том, что не застрелились. После трехмесячной проверки все оказались «чистыми» – не сотрудничали с немцами, не изменники Родины. Казалось бы, надо просто направить людей в воинские части по специальности, но… В батальоне было 1200 офицеров, в том числе 25 полковников, которых на старости лет сделали рядовыми. Всем нам выдали красноармейские книжки».

Например, в июне 1944 г. в штрафбат был направлен офицер связи 52-й гвардейской танковой бригады лейтенант Золотухин, потерявший пакет с секретными документами.

Например, 31 июля 1942 г. Военный совет Волховского фронта принял специальное постановление о случаях измены Родине отдельными военнослужащими в 54-й армии и фактах преступно-беспечной организации службы боевого охранения и разведки. Военному совету 54-й армии было приказано отстранить от занимаемых должностей и предать суду с направлением в штрафной батальон командира 3-го взвода 3-й роты 6-й отдельной бригады морской пехоты сержанта П.П. Войкова, командира 3-й роты лейтенанта И. М. Соболева, политрука 3-й роты сержанта Г.И. Смердова, командира 1-го батальона старшего лейтенанта Г.В. Одинцова и комиссара 1-го батальона батальонного комиссара А.Ф. Ульянина, как «не принявших достаточных мер и не предотвративших перехода к врагу изменников Родины», бывших бойцов 3-й роты.

В подчинение командира штрафной роты Н.И. Смирнова был направлен баптист, отказавшийся брать в руки оружие.

А.В. Пыльцын: «Нештатным «начальником штаба» (проще говоря – взводным писарем) был у меня капитан-лейтенант Северного флота Виноградов. Он прекрасно владел немецким языком, но, как ни странно, именно это знание языка противника и привело его к нам в ШБ. Будучи начальником какого-то подразделения флотской мастерской по ремонту корабельных радиостанций, он во время проверки отремонтированной рации на прием на разных диапазонах наткнулся на речь Геббельса. И по простоте душевной стал ее переводить на русский в присутствии подчиненных. Кто-то донес об этом то ли в Особый отдел, то ли в прокуратуру, и в результате получил Виноградов два месяца штрафбата «за пособничество вражеской пропаганде»… А взял я его к себе в этом качестве потому, что он обладал почти каллиграфическим почерком, к тому же мог сгодиться как переводчик, хотя я сам немецкий знал сравнительно неплохо».

И. Суман: «Мне в армии не повезло с командиром – редкая была сволочь. Невзлюбил меня страшно, прямо говорил: «Вы, молдаване, вино с детства пьете, поэтому все такие тупые». В войну ссориться с командиром – гиблое дело. А тут я еще после боя в сердцах возьми да и похвали вслух немцев за хороший пулемет. У нас, понимаешь, чтобы во время боя поменять у ручного пулемета раскаленный ствол, нужно было минут пять. За это время тебя раз пять убить могли. А у немецкого – рычажок повернул, пружина ствол выбросила, новый надел и через 30 секунд – ты в бою. В общем, не сдержался я, а командир сзади был. Кончилось это дело штрафной ротой. Это можно было садиться и самому себе домой похоронку писать».

Например, во взводе, которым командовал С.А. Юдин, его помощником был старший лейтенант Фролов, осужденный трибуналом за изнасилование, совершенное в освобожденной деревне.

По поводу этой категории шли наиболее ожесточенные баталии между фронтовиками, журналистами, писателями и историками.

Вот что вспоминал по этому поводу И. Пичугин: «У нас в 3-й армии, которой командовал генерал Александр Васильевич Горбатов, были три штрафные роты, каждая по 350 человек. В роте – по четыре взвода. Разные люди попадали в эти воинские подразделения: воры, бандиты, рецидивисты, прибывшие из тюрем и лагерей со своими традициями и законами, которые и здесь (тем более с оружием в руках) забывать не собирались».

М.Г. Клячко: «Решение о формировании 322-й штрафной роты при нашей армии было принято. Но только когда был полностью укомплектован штат офицеров, к нам начал поступать рядовой состав из московских тюрем – Бутырской и Стромынки. Это были те, кому разрешили искупить кровью свою вину перед советским обществом. Общая численность роты составила около 300 человек. На каждый взвод приходилось по два офицера».

М.И. Сукнев вспоминал:

«2-ю роту сформировали из 200 гавриков – одесских и ростовских рецидивистов, которым заменили штрафным батальоном длительные сроки отбывания наказаний в тюрьмах и лагерях. Несколько привезены с приговорами к смертной казни – расстрелу. Это медвежатники, аферисты, громилы по квартирам и налетам, но умнейший народец. Рассудительные, технически образованные, все же такие механизмы, сейфы в сберкассах, вскрывали. Им лет по 28—35, физически крепкие. Как они мне объяснили, одессит – это русский, грек, украинец и еврей… Анекдоты потом рассказывали – от смеха падаешь. 3-я рота – басмачи, 200 человек таджиков, туркмен и еще откуда-то из Средней Азии. Они все, как мы говорили, «бельмей», по-русски якобы не понимали поначалу. Их поручили Николаю Шатурному, сносно говорившему по-таджикски».

М. И. Сукнев командовал штрафным батальоном и ему можно верить. Однако В.В. Карпов придерживается иного мнения: «В фильме («Штрафбат». – Авт.) показан штрафной батальон, в котором собраны уголовники, политические, проштрафившиеся рядовые. Такого не было и быть не могло… Проштрафившиеся рядовые, а также уголовники, политзаключенные, изъявившие желание воевать, направлялись в отдельные штрафные роты. Такие роты в штрафбат не входили, а придавались стрелковым полкам».

С. Басов, рядовой 8-го отдельного штрафного батальона: «Это был первый большой, курский набор, состоявший почти из одних офицеров, бывших в плену, от младшего лейтенанта до полковника. Может, и были единицы, осужденные военным трибуналом. Я о них не слышал, да вряд ли они были, учитывая успешное наступление наших войск, я об этом писал выше. И никаких уголовников, бандитов, а также политических осужденных в штрафбатах не было. Так же как и рядовых и сержантского состава, которые направлялись в отдельные штрафные роты, не входящие в штрафной батальон. Многие неосведомленные люди эти понятия путают и отождествляют их. Повторяю, в полном наборе курского штрафбата были в основном офицеры, побывавшие в плену».

Н. В. Малыгин: «Блатных во взводе насчитывалось человек пять. Кто-то из них в действительности вор и грабитель, а кто подделывается, разобрать было трудно. Они держались кучкой, всячески показывали свою полную независимость, порой громко смеялись, неизвестно чему. Кстати, сонный боец, подозреваемый в убийстве офицера, был из их кучки. Только держался тише. Кличка у него была типично лагерная – Шмон. Блатные вызывали во мне отвращение, сказывалась вековая крестьянская ненависть ко всякого рода ворью. Взводного Буняка они явно побаивались и в его присутствии предпочитали молчать».

Е.А. Гольбрайх: «Из тыла прибывает эшелон уголовников, человек четыреста и больше, и рота сразу становится батальоном, продолжая именоваться ротой. Сопровождают уголовников конвойные войска, которые сдают их нам по акту. Мы охрану не выставляем. Это производит дурное впечатление, тогда как проявленное доверие вызывает к нам некоторое расположение. Определенный риск есть. Но мы на это идем. Что за народ? Тут и бандиты, и уголовники-рецидивисты, и укрывающиеся от призыва, и дезертиры, и просто воры».

Д. Дебольский: «Из 400—500 человек переменного состава – осужденные за разные преступления солдаты, окруженцы, уголовники, бывшие полицаи. Офицеры наравне со всеми остальными ходили в атаки, поднимаясь в числе первых, питались с одной ротной кухни, не прятали и не ели тайком свои доппайки. Все делилось на всех поровну: и радость и горе. Поэтому пользовались у штрафников непререкаемым авторитетом. Берегли они нас, как могли. В критические моменты боя матерые зэки-уголовники хватали, как котят, за шиворот нас, мальчишек-командиров, и бросали в воронки, сверху закрывая собой».

И.Н. Третьяков: «За год и три месяца моей службы как командира штрафной роты пришлось формировать и воевать с девятью наборами численностью от 250 до 560 человек. Контингент поступал из осужденных. Командир согласно положению определял срок: приговор до 5 лет – 1 месяц штрафной, до 7 лет – 2 месяца, до 10 лет – 3 месяца. Контингент поступал из Москвы – из Таганской тюрьмы, из пересылки на Стромынке – 7 наборов; один набор – из Закавказья; еще один – полицаи и старосты из Орловской и Курской областей…».

По свидетельству Н.И. Смирнова, в его подчинении находился цыган, укравший лошадь у командира полка.

Е. Ф. Кучугин: «Я вам скажу, что армейцев там было очень мало. В основном формировалась она (штрафная рота. – Авт.) за счет зэков. В общем, вот судят кого-то. Осудили его, скажем, дают 10 лет. В то время 10 лет считалось самое высокое наказание, после 10 лет расстрел был тогда. Значит, приговор выслушал, а дальше встает: «Дайте мне слово! Я хочу искупить свою вину кровью!» 10 лет заменялись тремя месяцами штрафной роты. Три года заменялись одним месяцем штрафной роты, а с трех от трех примерно до пяти, до шести лет – два месяца штрафной роты. А 10 лет – три месяца штрафной роты. В основном там был гражданский народ. Ну, так сказать, зэки, кого осудили. Большая часть. Я редко там видел, чтобы были военные. Мало их было».

Э. Бивор в своей книге отмечает: «И хотя уже около 400 тысяч бойцов Красной Армии должны были «искупить кровью свои преступления, совершенные против Отечества», эта идея так понравилась советским властям, что и гражданских заключенных ГУЛАГа стали переводить в штрафроты. Некоторые историки утверждают, что таких заключенных было больше миллиона, но это, скорее всего, преувеличение. Обещания реабилитации, как правило, оказывались ложными в основном из-за бюрократического безразличия к судьбам людей. Солдат, совершивших поистине героические поступки, оставляли все в тех же штрафных подразделениях, обрекая на верную гибель».

Э. Бивор снова коснулся этой темы, теперь уже в книге «Падение Берлина. 1945». «Ранней весной 1945 года отправка заключенных в специальные штрафные подразделения шла полным ходом, – пишет он. – Основание для освобождения было только одно – людям предлагалось искупить свою вину перед Родиной и государством собственной кровью. Нужда в новом пополнении была настолько велика, что в конце марта, то есть всего за две недели до начала наступления на Берлин, вышло специальное постановление Государственного Комитета Обороны, которое регламентировало отправку заключенных на фронт. Определенное количество людей должны были поставить областные управления НКВД, сам Наркомат внутренних дел, а также следственные органы прокуратуры в войсках. Сейчас трудно сказать, насколько охотно бывшие заключенные шли на фронт, насколько сильно их мотивировала перспектива погибнуть смертью храбрых, вместо того чтобы безвестно, словно собака, сгинуть в лагере («собаке собачья смерть»)… Однако следует признать, что заключенным предоставлялся определенный шанс. Они были воодушевлены одной возможностью избавиться от однообразия и безвременья, которые пропитывали лагерную атмосферу. Некоторые из них действительно «искупили свою вину кровью», находясь либо в штрафных ротах, либо в подразделениях по разминированию местности. Естественно, что положение тех, кого прикрепляли к саперам, было неизмеримо лучшим, чем тех, кого отправляли в штрафные роты».

Ю.В. Рубцов допускает, что некоторые из уголовников могли попасть в штрафные формирования из-за нарушения режима содержания заключенных. По положению должны были раздельно содержаться осужденные к лишению свободы до трех и свыше трех лет: первые – в исправительно-трудовых колониях (ИТК), вторые – в исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ). По оценке начальника ГУЛАГа В.Г. Наседкина, в сентябре 1943 г. в ИТК содержалось «свыше 500 тыс. заключенных, осужденных на сроки свыше 3 лет, в том числе за такие преступления, как измена Родине, контрреволюционные и особо опасные», а в ИТЛ оказалось около 50 тыс., осужденных на сроки менее 3 лет. «С большой долей вероятности можно утверждать, – пишет Ю.В. Рубцов, – что такое беспрецедентное «перемешивание» позволяло какой-то части уголовников посредством мобилизации в действующую армию или направления в штрафные части досрочно выйти на свободу, что при иных условиях было бы невозможным».

Таким образом, утверждение о том, что «зэки» в штрафные части не направлялись, не имеет под собой основы. Но есть и несогласные с этим. «Широко бытует мнение, что штрафбаты целиком и полностью (разумеется, кроме офицеров) формировались из бывших уголовников, – говорил В.Е. Копылов. – Ерунда! Лично я таких подразделений не встречал. Давайте, однако, не приравнивать к ним дисциплинарные роты, созданные из разжалованных офицеров. Кто попадал в мой штрафной батальон? Растерявшиеся в боевой обстановке люди, одним махом зачисленные в дезертиры. Встречались и серьезные нарушители воинской дисциплины. Редко, но попадались и «самострелы». В глазах этих людей я читал раскаивание, стремление вернуть себе честь и достоинство за то, что они однажды смалодушничали. Кстати, никаких заслонов из войск НКВД, по крайней мере сзади моего батальона, не было».

Никто не отрицает, что В.Е. Копылову не попадались «такие подразделения». Ведь все зависело от обстановки, сложившейся на различных этапах войны. Свою точку зрения об использовании бывших заключенных в штрафных частях и подразделениях высказал полковник юстиции А. Кузнецов. «Только по указам Президиума Верховного Совета СССР от 12 июля, 10 августа и 24 ноября 1941 г. из мест лишения свободы было освобождено более 750 000 человек, – пишет он. – В следующем году к ним прибавилось еще 157 000. В штрафные роты их, как правило, не направляли (выделено нами. – Авт.). Никогда, подчеркнем и это, в штрафники не отправляли добровольцев из заключенных».

Этой же точки зрения придерживается и А. Гордиевский, который полностью солидарен с А. Кузнецовым. «Создание штрафных частей не могло привести к дополнительному освобождению заключенных, – утверждает Гордиевский. – Осужденные за тяжкие политические и уголовные преступления освобождению не подлежали. Осужденные за нетяжкие преступления, которые были годны к службе в армии, ко времени создания штрафных частей уже были на свободе и воевали в обычных частях. Только по указам Президиума Верховного Совета СССР от 12 июля, 10 августа и 24 ноября 1941 г. из мест лишения свободы освободили более 750 000 человек, в 1942 г. – еще 157 000. В штрафные роты их, как правило, не направляли. Никогда в штрафники не отправляли добровольцев. И особо подчеркну: уголовников из мест лишения свободы никогда не направляли в штрафные батальоны».

К. Ковалев в статье «Штрафбред», оценивая фильм «Штрафбат», пишет:

«Я как бывший политзэк сразу не поверил в эту чушь: я беседовал со многими старыми политзэками, антикоммунистами, и все они утверждали, что политических из лагерей на фронт, как это действительно было с уголовниками и бытовиками, никоим образом не посылали, хотя многие из них туда просились. Исключение составляли политзэки другой категории: те, кого сперва реабилитировали, «вдруг» выяснив, что они ни в чем не виновны, и лишь потом направляли на фронт, причем вовсе не в штрафбаты, а в нормальные части, вернув им звания и доверив ответственные посты. Но простой замены лагеря фронтом для политзаключенных не было. Поэтому все приведенные в сериале споры сталиниста с троцкистом, которых потом примирила только смерть на поле боя, – это большая ложь в геббельсовском духе, вранье, цель которого представить убеждения как одного, так и другого в виде бреда, чуждого «нормальному человеку», то есть обывателю, буржуа. Этих людей на фронте просто не было, даже в штрафбате».

9. Мошенники. Например, заслуженный деятель искусств, кандидат искусствоведения И.П. Горин был арестован зимой 1944 г. за подделку хлебных карточек и приговорен с учетом прошлой, оставшейся еще от детдомовской юности судимости, на пять лет лагерей. «В Ковровской пересылке я попросил заменить мне срок штрафным батальоном, – вспоминал Иван Петрович. – Политическим оружия не давали – не доверяли, но я шел за мошенничество, и мне заменили…».

М.С. Бровко: «После окончания техникума я работал в Перми (тогдашний Молотов, Западный Урал) на пороховом заводе. Испытывал заряды прославленных «катюш», реактивные снаряды самолетов, заряды всех калибров минометов и артиллерии – по специальности я пороховник-динамитчик. Однажды в моей смене произошла авария – погибла женщина. Меня и еще одного работника осудили на пять лет тюремного заключения. Но это наказание заменили штрафной ротой».