Часть первая

1

Пятые сутки коротали летчики под крыльями бомбардировщиков, томимые жарой, не спадавшей даже после захода солнца, и ожиданием первого боевого вылета, первой встречи с опасностью. Каждый понимал, что кто-то с задания не вернется и что этим «кто-то» может оказаться его экипаж или лично он.

Темнота надвигалась медленно, как-то нехотя, а зарево пожара над Севастополем разгоралось все сильнее и поднималось вce выше. Его отблески долетали сюда, на Сакский аэродром, и зловещими кровавыми бликами вспыхивали на крыльях и фюзеляжах самолетов.

Майор Меньшиков закончил обход рассредоточенных и укрытых маскировочными сетками бомбардировщиков – время от времени командир покидал оборудованный в землянке КП, чтобы переброситься несколькими фразами с членами экипажей, разрядить нервное напряжение, – и вернулся к потрескивающей грозовыми разрядами рации, к загадочно молчавшим телефонам.

Пятый день идет война, пятый день полк находится в боевой готовности: летчики и штурманы, воздушные стрелки и радисты, инженеры, механики, техники, мотористы ни днем, ни ночью не покидают аэродром, ждут команды на вылет. И если в первый день настроение у летного состава было боевое, даже, можно сказать, приподнятое, то теперь Меньшиков видел, как потускнели лица многих: притух задорный, азартный огонек в глазах, поубавилось в разговорах острот, шуток. Причина понятна: немецкие летчики хозяйничают в небе, на глазах всего личного состава сбили два истребителя из соседнего полка, а бомбардировщики поджигают, как фанерные макеты, с первой атаки… Совсем не такая война, какой она представлялась, совсем не такой противник… Безнаказанность фашистов, их успехи на фронте угнетающе действовали на людей, вселяли в них неуверенность. Меньшиков пытался приподнять дух подчиненных рассказами об успешных боях летчиков других частей, о том, как били фашистов в небе Испании, но чувствовал: помогает это мало. Откровенно говоря, Меньшиков и сам испытывал тревогу, неуверенность. Нет, погибнуть он не боялся – о смерти он не думал. Тревожило другое: справится ли он с обязанностями командира полка? Всего три дня назад он командовал эскадрильей, даже заместителем командира полка не был, и вдруг: «Принять полк!» Предшественника забрали на место погибшего командира дивизии, заместитель же где-то застрял на курсах подготовки ночных летчиков.

Говорят, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Меньшиков завидовал своим товарищам, которые легко поднимались по служебной лестнице. Его же судьба не баловала: прежде чем стать летчиком, он отслужил срочную, три года проработал мотористом и лишь к тридцати годам окончил летную школу. Самолет он чувствовал и понимал, как живое существо, потому пилотажное дело давалось ему легко, а вот командирское… Товарищи чуть ли не каждый год получали повышение по службе, его же командиром звена назначили в тридцать пять лет, командиром эскадрильи – в сорок. И почти сразу – командиром полка.

Трудные, томительные часы ожидания. Почему КП дивизии не дает команду на вылет?..

Зарево над Севастополем то ослабевало, то усиливалось: видимо, бомбардировщики шли волна за волной. Да, преимущество гитлеровской авиации подавляющее. Не случайно немецкие военные теоретики в своих трудах доказывали решающую роль самолетов в будущих войнах. И сделали свое дело: Германия столько настроила бомбардировщиков, истребителей, разведчиков, что всюду в небе только они. А наши… Будто все уничтожены. Но нет же, не все! Полк Меньшикова не потерял пока ни одного самолета. Правда, и не совершил еще ни одного боевого вылета, другие же полки именно на земле понесли большие потери. Меньшиков за день до начала войны дал команду перелететь на запасной аэродром…

18 июня к Меньшикову приехали жена с дочуркой: до этого они жили в Подмосковье, где ранее служил Федор Иванович. Он не торопился брать их в Саки в предчувствии скорой войны – об этом только и говорили, – да и фашистская армия вела себя нагло, вероломно, пол-Европы уже захватила; но Зина сама приняла решение.

По случаю их приезда Федор Иванович устроил праздничный ужин, на который пригласил соседа с женой, уполномоченного особого отдела капитана Петровского, тоже до недавнего времени жившего одиноко – жена заканчивала институт в Киеве, – и им довелось скоротать вместе не один вечер. Нельзя сказать, чтобы они были большими друзьями, но друг другу доверяли. В полк Петровский прибыл весной, чуть позже Меньшикова; ранее, по его рассказам, служил в штабе округа, но за какую-то промашку был переведен сюда на юг и назначен оперативным уполномоченным особого отдела в полк. Он хорошо знал английский и немецкий, частенько слушал заграничные передачи. Меньшикову нравились его комментарии, его смелые, со знанием дела суждения о политике государственных деятелей. В тот вечер после небольшого застолья они, оставив жен обсуждать моды сезона, удалились в квартиру Петровского. Капитан включил радиоприемник. Диктор на английском языке говорил о чем-то возбужденно, запальчиво, часто повторяя: «Гитлер», «рашен».

– Все о войне, – закуривая папиросу, кивнул на приемник Петровский. – Говорят, что Гитлер сосредоточил и развернул вдоль нашей границы более сотни дивизий и что вот-вот произойдет вторжение.

– Ну, насчет вторжения они, пожалуй, преувеличивают, – высказал свое мнение Меньшиков, – хотя фашистская авиация наглеет с каждым днем, нарушает границу все чаще. А нам дан приказ не поддаваться на провокацию. Как это понимать?

– Как? – Петровский задумчиво выпустил дым. – Такими вещами не шутят. И англичане… очень уж злорадствуют. Хотелось бы им столкнуть нас лбами, с апреля вещают, что не завтра, так послезавтра Германия нападет на Советы… Сложная, очень сложная обстановка…

Англичанам, несомненно, верить было нельзя, но то, что немецкие самолеты часто вторгались на нашу территорию, летали над аэродромами, расположением войск, над военными объектами, очень и очень настораживало, и Меньшиков, пользуясь тем, что вскоре должны были начаться летно-тактические учения, 21 июня дал команду полку перебазироваться на запасной аэродром. Вот потому-то полк пока и не понес потерь.

Пока… Каким окажется боевой вылет? Без истребителей сопровождения придется нелегко. Меньшиков взглянул на часы. Без десяти одиннадцать. Пора бы взлетать: до Бухареста, по которому должна нанести бомбовый удар его группа, лету около трех часов да обратно столько же, а светать начинает в начале четвертого. Значит, фашистские истребители, севшие на острове Змеином, могут и постараются перехватить бомбардировщиков. Каждая минута промедления не на пользу полку. Майор снял трубку прямого телефона с КП дивизии. Ему ответили сразу:

– Оперативный дежурный слушает.

– Двадцать первый беспокоит. Как там обстановка? Почему нет команды?

– Ждите, – сухо ответил оперативный дежурный. – Команда будет.

– Пятые сутки ждем. Под крыльями, на голой земле…

– По мягким постелям соскучились? – перебил его недовольный голос командира дивизии. – Привыкайте, Федор Иванович, под крыльями спать и в кабинах самолетов. Даю вам еще два часа. И ни шагу от машин. Ясно?

Меньшиков положил трубку и, дав команду дежурному по аэродрому оповестить экипажи о двухчасовом отдыхе, вышел на улицу. Небо над Севастополем по-прежнему полыхало багрянцем, где-то гудели самолеты – нудно, с завыванием: не наши, – то там, то здесь ввысь взвивались ракеты, трассирующие пули. Голова была тяжелая, хотелось спать: с раннего утра 22 июня он на ногах и, можно сказать, не отдыхал, а в полете надо быть собранным, сообразительным, принимать решения в доли секунды. Надо обязательно поспать хотя бы эти два часа.

Майор постоял еще с минуту и направился к своему бомбардировщику.

До экипажа уже дошла команда об отдыхе: штурман, начальник связи и воздушный стрелок лежали под крылом на брезенте, положив под голову парашюты. Из темноты навстречу Меньшикову вынырнул механик – он был за дневального – и отрапортовал:

– Товарищ командир, экипаж находится на отдыхе.

– Вижу, вижу, – остановил его жестом руки Меньшиков. – Все в порядке?

– Так точно.

– Хорошо. Дежурьте. В случае чего я буду в кабине.

– Есть!

– Товарищ командир, идите к нам, – позвал штурман.

– Спасибо, в кресле удобнее.

Усталость взяла свое: он задремал. Сквозь сон услышал обрывки фраз:

– А может, отложим? Вряд ли она дожидается. – «Гордецкий», – узнал голос Меньшиков.

– Дожидается, – уверенно возразил второй голос. – Собственно, ты как хочешь, а я все равно схожу.

«Кто же это? Похоже, Туманов…Точно, он, дружок Гордецкого. И чего им не спится?» Голоса и шаги удалились, приятная тишина обволокла Меньшикова, и все растворилось в ней, исчезло.

Ему казалось, задремал на минутку, а открыл глаза – светает. Он ужаснулся: проспал вылет!

– Товарищ командир, взлет в четыре ноль-ноль, – приподнялся на крыло дежурный по аэродрому. – Все остальное без изменения.

«Так вот кто меня разбудил». – Меньшиков взглянул на самолетные часы – без семи минут три. Вот это вздремнул!

– Объявите: в три часа построение на последние указания.

Меньшиков обошел строй и остался доволен: отдых снял с подчиненных напряженность – лица посвежели, повеселели, в глазах засветилась прежняя уверенность. Лишь лейтенант Туманов стоял хмурый, глядя себе под ноги. Но он и в лучшие времена не отличался веселым нравом. Кто-то из полковых остряков нарек его Хмурым, так эта кличка и прикипела к нему намертво. Меньшиков же испытывал к лейтенанту чувство жалости и сочувствия: Туманов рос и воспитывался без родителей, видно, это и наложило отпечаток на его характер; зато он был дисциплинированным и исполнительным летчиком, разбирался в технике не хуже инженеров и пилотировал наравне с опытными летчиками. Потому майор и включил его в состав боевой группы, куда вошли лучшие экипажи полка.

Командир полка вышел на середину строя, где уже стояли начальник штаба, заместитель по политической части, старший инженер, метеоролог, и, к своему удивлению, обнаружил рядом с ними уполномоченного особого отдела капитана Петровского. Раньше он никогда не появлялся на построениях, тем более на последних указаниях перед полетами. Капитан напряженно и внимательно всматривался в лица летчиков, штурманов, воздушных стрелков и радистов, и нельзя было не заметить, что он чем-то озабочен, недоволен. Наблюдали за ним и стоявшие в строю.

Меньшиков поспешил начать последние указания.

2

Бомбардировщики тяжело завывали моторами, неся в своем чреве по тысяче килограммов бомб, а Меньшиков и командиры эскадрилий подвесили по тысяче двести. Собрались северо-западнее аэродрома, над озером, построились звеньями в правый пеленг, и Меньшиков повел своих ведомых к цели. Группа состояла из семнадцати самолетов. Девять из них во главе с командиром полка должны были нанести удар по военным объектам Бухареста и две четверки – по нефтезаводам Констанцы и Сулины.

Высота заметно росла, в кабине становилось прохладнее. Меньшиков отстегнул лямки парашюта и надел меховую куртку, захваченную на всякий случай. А когда стрелка высотомера перевалила за пять тысяч, почувствовалась и нехватка кислорода – голова дремотно затуманилась, в теле появилась слабость.

– Надеть кислородные маски, – приказал членам экипажа Меньшиков по самолетному переговорному устройству. Догадались ли сделать то же ведомые? Связи с ними не было – бомбардировщики шли в режиме радиомолчания, чтобы не дать немцам обнаружить себя. Похоже, догадались: самолеты летели как на параде, строго выдерживая место в строю.

Стрелка высотомера достигла шести тысяч, Меньшиков перевел бомбардировщик в горизонтальный полет и окинул землю взглядом. Под крыльями было уже море, пустынное, без конца и края. Ни одного кораблика, ни лодки. Будто все вымерло. Хотя появление корабля могло вызвать и появление истребителей: немцы выставляли посты ВНОС [31] и в море. Встречаться с истребителями Меньшиков опасался. Может, потому, что видел, как они поджигали наши бомбардировщики, может, потому, что до огня зениток было еще далеко.

Первое звено Меньшикова состояло из наиболее опытных летчиков, прошедших крещение огнем в Финляндии; за них командир беспокоился менее всего. Второе вел капитан Цветов, тоже боевой, обстрелянный пилот. А вот ведомые его, лейтенанты Туманов и Гордецкий, не только пороху – плохой погоды не нюхали. На земле вроде бы лихие парни, а какими окажутся в небе, в бою? Третьим шло звено капитана Колесникова с ведомыми старшими лейтенантами Ситным и Холоповым. На недавних летно-тактических учениях все три экипажа снайперски отстрелялись и отбомбились на полигоне. Колесников, как и Меньшиков, службу в авиации начал с авиамеханика, к летному делу относился как к сложной и ответственной работе, требовал от подчиненных пунктуального выполнения своих обязанностей, совершенных знаний и мастерского владения техникой. Две замыкавшие подгруппы (они шли четверками) вел заместитель командира полка по политчасти майор Казаринов, смекалистый, тонко разбирающийся в людях человек. В полку он со дня основания, принимал участие в его формировании и хорошо знал каждого летчика и штурмана; себе в группу он отобрал лучших.

Пошел второй час полета, и, потому что все было спокойно, бомбардировщики по-прежнему строго выдерживали строй, настроение у Меньшикова приподнималось, он обретал все большую уверенность.

Небо все больше затягивалось перистыми облаками, но они были высоко, и, судя по их ровному, спокойному тону, надеяться на то, что над целью облака станут плотнее и опустятся ниже, не приходилось.

Кислородная маска сильно врезалась в подбородок и давила на переносицу. «Надо после полета ослабить резинки», – подумал Меньшиков и чуть сдвинул маску на другое место. Стало полегче. А спустя немного почувствовал, что мерзнет левая нога. Тоже незадача. Давно следовало заменить унты – мех внутри вытерся, да все жалел, экономил; правда, сверху уж больно хороши – огненно-рыжие, лохматые, пушистые, с белыми разводами. Сам дважды подшивал дратвой, летчики узнали б – засмеяли… Теперь вот приходится расплачиваться за жадность, фасонистость.

– Командир, траверс Змеиного, – доложил штурман.

Траверс Змеиного – начало вражеских владений, и в любую секунду следует ожидать истребителей. Меньшиков напомнил:

– Усилить осмотрительность.

– В секторе три чисто, – первым отозвался начальник связи эскадрильи лейтенант Пикалов, летевший в экипаже за стрелка-радиста.

– В первом секторе чисто, – доложил и штурман.

Второй сектор – передняя верхняя полусфера – командира экипажа. Каждый обязан вести постоянное наблюдение за своим сектором и информировать обо всем замеченном. Такое распределение внимания позволяло своевременно обнаруживать противника и принимать необходимые меры безопасности.

– А как там ведомые? – поинтересовался Меньшиков.

– Топают следом. Как на параде равнение держат. – В голосе Пикалова довольство, словно в этом его заслуга. – Особенно наша группа. Крыло в крыло. Гитлер увидит – сердце в пятки уйдет. – Пикалов обрадовался случаю поговорить – два часа молчал, а в условиях напряженной неизвестности время тянется мучительно долго и безмолвие действует угнетающе. Но экипажи подходили уже к береговой черте, где радиолокационные станции проглядывали и прощупывали каждый клочок неба. Надо быть особенно внимательным, потому Меньшиков перебил лейтенанта:

– Потом поговорим, а пока – воздух и еще раз воздух!

В самолете снова воцарилась тишина, если не считать гула моторов, которые тянули однообразную мелодию, навевая тоску по жене, дочурке. Как они там? Два дня назад Меньшиков дал команду начальнику штаба начать отправку семей из гарнизона. Но дело оказалось далеко не простое. Начальник штаба, побывав на станции, докладывал:

– …Не то что к пассажирским – к товарнякам не подступиться. Все отдыхающие ринулись с побережья. Едут на крышах, на тормозных площадках, на буферах, на подножках.

– И наших надо как-то отправлять. Дальше будет еще хуже.

Сумел ли он найти какой-либо выход?..

Внизу показалась гряда вытянутых с северо-востока на юго-запад белых пушистых облаков – словно полоса созревшего хлопка. Посев муссона: морской влажный ветер, ударяясь о горы, поднимается ввысь, охлаждается, и водяные пары конденсируются в капельки. Так образуются облака.

– Группа Казаринова отвалила влево, – доложил Пикалов.

– Хорошо.

Гряда облаков уплыла под крылья, и впереди открылась земля. Такая же земля, как и наша: изрезанная речушками, испещренная селениями, озерками, квадратиками полей, садов, виноградников. Все тихо и спокойно – ни самолетов, ни огня зенитных батарей. Видно, геббельсовская пропаганда и впрямь убедила румын, что не осталось ни одного советского самолета, раз ПВО так беспечна. Что ж, тем хуже для нее. Через несколько минут она узнает, насколько «правдив» ее глашатай.

Меньшиков дважды качнул крыльями – «Всем внимание!» – и «зажал» стрелки приборов педалями и штурвалом. Бомбардировщик словно замер на месте.

– Отлично, командир, – доложил штурман. – Десять влево… Так держать. Можно потихоньку снижаться.

Где-то здесь, на подступах к столице Румынии, должны были располагаться зенитные средства ПВО и истребительная авиация прикрытия, но пока никаких признаков ни батарей, ни самолетов. Либо хорошо замаскированы, либо рассчитывают, что советская авиация сюда никогда не прилетит. Скорее всего, первое, и потому тишина эта, затаенность настораживала. В кабине, несмотря на минусовую температуру, становилось жарко: шея и спина Меньшикова взмокли, капельки пота покатились по лицу из-под шлемофона. Нервы! А штурман все командовал, как над полигоном:

– Еще пять вправо. Отлично. Так держать!

Впереди внизу из пепельно-серой мари выплывали очертания громадного черного города. Бухарест! Столица втянутой в агрессивную войну Румынии.

– Стоп, командир, больше не снижайся. Так держать!

Меньшиков отстегнул кислородную маску, закрутил вентиль. С жадностью вынырнувшего с большой глубины пловца вдохнул полной грудью чистый воздух.

Марь над городом заметно редела, высвобождая островерхие домики, многоэтажные здания, узенькие улочки, площади. По ним уже сновали трамваи, автобусы. Но пешеходов пока еще было мало. Столица только просыпалась.

Меньшиков мельком окинул взглядом уплывающие под крылья бомбардировщика кварталы, сличая их по памяти с фотосхемами, которые изучал перед вылетом, но ничего похожего не нашел и перенес взгляд на приборы – его дело выдерживать постоянную скорость, высоту, курс, от этого зависит точность бомбометания; а штурман найдет что надо.