Вечером резко похолодало. Земля еще не отогрелась, и, едва солнце опустилось за горизонт, стынью повеяло снизу и сверху, от посиневшего сразу неба, ставшего холодным, неприветливым. Александр и Серебряный провожали взглядом улетавших один за другим на юго-запад бомбардировщиков. Последним взлетел старший лейтенант Смольников на фотографирование аэродрома Багерово.

— Ну уж коли Смольников полетел на боевое задание, можно смело идти в станицу и по чарке выпить, — кивнул вслед Ваня.

Смольникова многие в полку недолюбливали, даже самый незлобивый Серебряный, и было за что: в полку летчик около года, а на боевые задания летал не более десяти раз — то вдруг болезнь у него какая-то обнаруживается, то неисправность самолета.

— Не спеши с выводами, а то вдруг передумает, — пошутил Александр. И как в воду смотрел: бомбардировщик вдруг уклонился на взлете к оврагу и прекратил взлет.

— Вот гад! — возмутился Ваня. — Опять на самолет свалит. И теперь не иначе…

— Не иначе, нас пошлют, — дополнил штурмана Александр. — Больше некого.

Не прошло и десяти минут, как к ним подбежал дежурный по аэродрому и передал, что их срочно вызывает на КП командир дивизии.

Полковник Лебедь, подполковник Омельченко и начальник штаба полка стояли на улице, о чем-то круто разговаривая со Смольниковым, — лица всех суровы, недовольны. Александр доложил о прибытии.

— На постановке задачи присутствовали? — без обиняков спросил у него Лебедь.

— Присутствовал, — утвердительно кивнул летчик.

— Какую задачу должен выполнять Смольников, знаете?

— Так точно. Сфотографировать аэродром Багерово.

— Теперь эта задача поручается вам. Ясно?

— Так точно.

— Полетите на самолете Смольникова.

— Только учтите — у него тенденция разворачиваться влево, — подсказал Омельченко.

— Не у самолета тенденция, товарищ подполковник, а у летчика, — не удержался Серебряный от реплики.

— Ну, это мы сами разберемся, — пресек разговор Лебедь. — Отправляйтесь на самолет, и через десять минут — взлет.

— Через десять не получится, — возразил Александр.

— Что? — Лебедь согнул свою длинную шею и непонимающе посмотрел на Омельченко. — Что он сказал?

— Через десять минут взлететь не сумею, — твердо повторил Александр. — Надо осмотреть самолет. Это во-первых. Во-вторых, через десять минут взлетать нецелесообразно по тактическим соображениям.

— Ну-ну, продолжайте, старший лейтенант. — Лебедь сбавил тон, и в его глазах появилось любопытство.

— Наши летчики уже трижды летали на это задание. Неуспех, думается, заключается не только в том, что аэродром сильно защищен артиллерией, прожекторами и истребителями, но и в нашем тактическом просчете: разведчик идет в общей группе на Керчь, когда все средства ПВО приведены в боевую готовность. И высота фотографирования — шесть тысяч — по-моему, великовата: могут облака помешать и локаторам легче поймать.

— Ваши конкретные предложения? — поторопил Лебедь.

— Разрешите мне, товарищ полковник, взлететь на сорок минут позже. К этому времени группа завершит работу, ПВО успокоится. Я на приглушенных моторах с семи тысяч снижусь до тысячи восьмисот…

Лебедь стрельнул взглядом в Омельченко, в Серебряного и снова в Александра.

— Хорошо, взлетайте хоть на час позже, но снимки — кровь из носа — привезти. Привезешь — к капитану представлю, не привезешь — в лейтенанты снова произведу.

— А мы, товарищ полковник, не за чины воюем, — с улыбочкой встрял в разговор Серебряный. — Можете считать нас рядовыми, но снимки мы привезем.

Лицо Лебедя побагровело, он круче согнул шею, но сдержался, согнал с лица огонь и перевел разговор в шутку:

— Ну-ну. Не хвались, говорят, идучи на рать…

— И еще вопрос разрешите, товарищ полковник? — не унимался Серебряный.

— Валяйте.

— У нас нет стрелка-радиста. Прикажите взять старшего лейтенанта Пикалова, начальника связи третьей эскадрильи. Мы с ним уже летали, и он сегодня свободен.

— Омельченко, распорядись, — повернулся полковник к командиру полка.

Бомбардировщик долго и нудно набирал высоту, и чем выше он поднимался, тем чернее становилось небо и ярче светили звезды, словно до них оставалось совсем недалеко. Члены экипажа изредка подавали голос, не желая, видно, отвлекать командира от пилотирования.

Наконец стрелка высотомера достигла семитысячной отметки. Александр отдал штурвал от себя — перевел самолет в горизонтальный полет. Машина сильно отяжелела, почти не реагирует на рули, долго «раскачивается», прежде чем опустить нос или накрениться. Кислородная маска больно давит на переносицу и подбородок, чистый кислород сушит горло, зато на такую высоту редко залетает зенитный снаряд, истребителей тоже пока не видно. Внизу — пустота и безмолвие, будто никого и ничего там нет — ни людей, ни сел, ни городов. Притаилось, спит все живое… Нет, не спит! Справа, чуть в стороне, вспыхивает ракета и взвивается ввысь, то ли указывая, где вражеская цель, то ли просто приветствуя наших летчиков. Кто он, этот смельчак? Профессиональный разведчик или оставленный на подпольную работу отчаянный мальчишка-комсомолец? А может, она, Ирина?…

— Командир, а не твоя ли это гречанка сигнал тебе подает? — спросил Ваня Серебряный, словно разгадав мысли Александра.

— Она, Ваня, она, — подыграл Александр. — Вчера по телефону звонила, приглашала в гости. Сказала, ждать будет, а Лебедь, видишь, в другое место послал.

— Ничего, Сашок, в другой раз к ней слетаем. А сейчас подержи режимчик, я еще раз промерчик сделаю.

Ваня Серебряный, баламут и бузотер, превосходный штурман и отменный воздушный разведчик. Неделю назад полк получил задачу разыскать и уничтожить головной склад боеприпасов фашистов, который снабжал всю Голубую линию. Экипажи избороздили Таманский полуостров вдоль и поперек, но никто даже признаков головного склада не обнаружил. И вот полетел экипаж Туманова. Серебряный сам выбрал маршрут. Ночь была темнее, чем эта. Над станицей Старо-Титоровка штурман попросил сделать круг. Внизу — тишина. Ни одного выстрела.

— Странно, очень странно, — высказал по СПУ мысль Ваня. — Спят фрицы или затаились? Спустись пониже, командир. Где-то здесь…

Александр посмотрел вниз и увидел чуть заметные огоньки, движущиеся в одну сторону и внезапно пропадающие.

— А ведь это машины, Ваня, с маскировочными козырьками фар, — высказал предположение Александр.

— Точно. Внизу склад, Саша. Бросим одну, для пробы, или сразу все?

— Если уверен, давай все.

— Даю. Серией.

Бомбардировщик облегченно взмыл ввысь, а на земле заполыхали разрывы одной бомбы, другой, третьей… И вдруг вся вселенная содрогнулась, бомбардировщик швырнуло воздушной волной на сотню метров…

Трое суток потом рвались в Старо-Титоровке боеприпасы — торпеды, авиабомбы, орудийные снаряды…

Нет, не зря Александр отстаивал Ваню от трибунала, толковый штурман. И человек неплохой. Только вот влюбчивый, и с женитьбой ему явно не повезло…

— Командир, цель впереди, тридцать, — доложил Серебряный. — Десять влево.

Александр оторвал на секунду взгляд от приборной доски и увидел впереди всполохи, похожие на зарницу.

— Вижу, Ваня. Кажется, наши неплохо поработали.

— Вот так бы и по Багерово…

— А что, если прилетим, а фрицев там нет?

— И ты сомневаешься?

— Да нет. Но немцы не дураки. Вчера тут кружили наши разведчики, позавчера. Вот возьмут фрицы да одну ночь и не прилетят, дадут нам возможность сфотографировать пустое поле.

— Прилетят, — уверенно сказал Ваня. — Они тоже хотят бить нас более эффективно, а из глубокого тыла летать — много сил и времени нужно. Да и горючку приходится экономить.

Доводы штурмана рассеяли сомнения. В самом деле, аэродром подскока — для немцев не просто эксперимент, а необходимость. С топливом у них становится все хуже и хуже, и летать приходится все дальше и дальше. Вот и вынуждены они хотя бы на ночь перебрасывать авиацию к линии фронта, совершать налеты на наши тыловые объекты, прикрывать порты, войска…

— Пора снижаться, — напомнил штурман. Александр убрал обороты, и бомбардировщик почти неслышно устремился вниз.

— Еще десять влево… Отлично, так держать.

— Аэродрома что-то не видно.

— Скоро увидишь. Мишель, как ты там, не уснул? — позвал Ваня Пикалова. — Смотри в оба, а то истребители быстро перышки опалят.

— Бдю, Ваня, бдю, — в унисон штурману весело отозвался Пикалов. — Помню, что у тебя медовый месяц, и твою красотку Тамару оставлять вдовушкой не собираюсь, хотя она мне и нравится. Но… дружба для меня дороже.

— Ценю и преклоняюсь!