Глава XXIV
ПУТЬ К ПОДЛОГУ
В душе Бондарева бушевала буря: он уже просто не выносил Сазонова. Горячая ненависть захлестывала все его существо, не давая сосредоточиться на предстоящих делах. Ему казалось, что после тех унизительных и позорных сцен с проверявшими и с начподивом Кузаковым его шеф просто издевается над ним; унижает его, занимаясь мелочной опекой. Вот и сейчас – посадил рядом и почти насильно заставил писать план по дополнительной проверке Княжича. Мысленно вступая в полемику с Сазоновым, он доказывал ему ненужность этих мероприятий. И на кой черт понадобилось уточнять, когда Княжич прибыл в госпиталь и почему имеются расхождения во времени его прибытия туда! Ведь и дураку ясно, что Княжич – надежный человек! Уже триста раз он доказал свою преданность советской власти и трудовому народу, поскольку сам из батрацкой семьи.
Все, что исходило от шефа, претило его натуре, и только от одного сознания, что тот командует им, дает ему указания, контролирует, – возмущало, подмывало действовать вопреки его распоряжениям! И сейчас Бондарев думал не о том, как лучше и быстрее выполнить приказ Сазонова, а о том, как создать видимость работы и все сделать по-своему. План того, как это провернуть, чтобы Сазонов ничего не заподозрил, созрел сразу же на выходе от него. Бондарев теперь с горечью вспоминал, как ему не удалось свалить этого бездарного учителишку, а ведь тогда казалось – еще одно усилие, и тот будет повержен! Но полковнику Туманову не хватило партийной принципиальности, и он предпочел поддержать этого аполитичного типа! Еще бы! Они все заодно, им не нравится, что в их особистскую среду вошел политически подготовленный офицер, преданный партии и имеющий богатый опыт руководящей работы! Такие мысли и общий настрой удручали его, делали раздражительным и сварливым, и всю свою злость он, как обычно, сорвал на ординарце.
Сазонов, проверив условным звонком по телефону готовность полковника Лепина встретиться с ним, шел к нему, предвкушая радость встречи. Все, о чем бы ни говорил Лепин, было интересно – такой уж он был человек! Многое Сазонов хотел бы заимствовать у полковника: безукоризненно точный язык, логику рассуждений, лаконизм, способность выделить главное и сделать ненавязчивый вывод. Все это вместе сильно отличало его от многих, с кем по долгу службы приходилось встречаться Сазонову.
Фронт и действующая армия провели за время трудной войны селекцию среди офицерства; постепенно оно заполнялось теми, кто был более способен выполнять приказы! Но по сравнению с командирами кадровой армии у них появились другие привычки в быту и общении и особый стиль поведения.
Сазонов помнил и знал довоенный комсостав. Теперь эти командиры встречались редко, их можно было угадать сразу: по выправке, по подчеркнуто уважительному, на «вы», обращению к младшим по званию, по умению сохранить свое и сберечь достоинство подчиненных, по отсутствию в их лексиконе разухабистого мата.
У новых же офицеров процветало «цуканье» к младшим, возрожденное из худших пороков царской армии, – теперь оно называлось «оттяжкой». Оттянуть младшего с употреблением изощренных ругательств за любую провинность и устроить из этого публичный спектакль стало для многих из них делом доблести и особого офицерского шика. Так уж устроен человек – скверное к нему липнет быстрее и, самое главное, заразительно действует на других. Старшие при этом старались прослыть остроумными и находчивыми и не считались с тем, что младшие иной раз годились им в отцы – мода диктовала такой вид воспитания и никто, как было известно Сазонову, не воспрепятствовал этому, не запретил «оттяжку» подчиненных. Как ни странно, но в этом принимала участие и военная интеллигенция. Начальник штаба Западного фронта, генерал Покровский, признанный авторитет штабной культуры, мог на совещании сказать: «Это отдаленно напоминает беспорядок третьей степени – пожар в бардаке во время наводнения!..» Командир артполка, бывший доцент Ленинградского университета, молодой красавец, построив в каре личный состав и явно подражая кому-то, чуть-чуть в нос, с большими паузами говорил: «Орлы, я сам люблю бардак, но предпочитаю, чтобы в нем каждая б... знала свое место». Полк восхищался находчивостью своего командира и отвечал ему дружным поощрительным ржанием.
Сержантский состав тоже безнаказанно вносил свою лепту в воспитание рядовых. Однажды на вокзале Сазонов сам был свидетелем того, как тумбообразный патрульный старшина с двумя медалями «За отвагу» на необъятной груди, отчитывая солдата за неотдание ему чести, сиплым командирским голосом грозно вопрошал: «Говоришь, не заметил меня?! Я тебе что, мандовошка, чтобы меня не увидеть?» И далее, не сбавляя свирепости, прошелся насчет глаз нарушителя воинской дисциплины, сравнив их с гениталиями жеребца. Молоденький, робкий солдатик только краснел и моргал глазами – он отродясь не слышал такого сквернословия.
По дороге к штабу Сазонов почти плыл в некоторых местах по воде: она разлилась и стояла, покрытая прошлогодней листвой, и только в еловых чащах еще кое-где лежал снег. В тот год весна словно ополоумела – целую неделю стояла невиданная в этих краях теплынь. Солдаты уходили от воды, перебираясь из низины на взгорки, и снова рыли капониры, землянки, щели, ладили шалаши из березовых жердей и елового лапника.
Сазонов встретился с начштадивом в дальнем отсеке штабного блиндажа. Уже был накрыт стол для чая, и Лепин, как всегда подтянутый, приветливо встретил его и усадил за стол. За чаем он рассказал об ожидаемом пополнении дивизии, которая, по его словам, через пару недель при таких темпах вливания свежей крови войдет в норму и будет выглядеть богатой невестой с хорошим приданым. И сам же, оживленный перечислением частей, поступающих в дивизию, сказал:
– Полагаю, как только подсохнут дороги, мы скрестим шпаги с фельдмаршалом Бушем. Вчера я слушал передачу из Берлина. Геббельс считает, что только провидение подсказало фюреру назначить командующим группой «Центр» одного из лучших генералов вермахта, обладающего полководческими способностями и арийским характером, которые он проявил чуть ли не во чреве матери. И диктор взахлеб с восторгом вспоминал, что дивизии его 16-й армии пронеслись по Франции, как ураган, сметая все на своем пути. Нам-то известно, что во Франции они даже чехлы с пушек не снимали, обошли линию Мажино и, не встречая сопротивления, катили по асфальту до Парижа. Посмотрим, каков он будет здесь в деле! Это ему не Франция и не сорок первый, а сорок четвертый, и мы кое-чему научились за это время! – заметил Лепин и, достав из папки документ, передал Сазонову. – Ознакомьтесь, Дмитрий Васильевич, это по вашей части.
Читая документ, Сазонов сразу понял, что речь идет о группе зафронтовых разведчиков, подобранных его отделом, где отличился Бондарев. Там были со знанием дела расписаны мероприятия по их переброске через фронт. Для этого предусматривалось многое: и отвлекающие маневры на участках соседних дивизий, и участие лучших саперов дивизии на разминировании прохода, проводников-разведчиков, наблюдателей за передним краем с острым глазом, и взаимодействие с войсковой разведкой. Ответственность за переброску группы возлагалась на Особый отдел N-ской армии, а механику действий и время операции должен был определить и согласовать с войсковиками Сазонов. Он не знал, да и откуда он мог знать, что намеченная разведоперация, где он был исполнителем, должна была стать первой ласточкой честолюбивого генерала Абакумова и его присных о возложении разведфункций на Особые отделы. Это было масштабное, но рискованное предложение, побывавшее у Верховного и получившее Его согласие, но не одобрение. Он сомневался, что «Смерш» может успешно справиться с этой задачей, а с другой стороны, почему бы не согласиться – никаких материальных затрат, зато появится еще один источник и будет с чем сравнивать сводки армейской разведки, а это – дополнительный контроль. Поменьше будут врать, больше будет ответственности! Так решил Верховный и согласился, черкнув синим карандашом по абакумовскому документу.
Теперь Абакумову нужны были результаты – тогда сомнения Верховного развеются и он не пожалеет, что дал согласие, а, возможно, даже одобрит и отметит старание начальника «Смерша».
Не каждому историку удастся проникнуть в мотивы Его поступков: многое останется тайной! Он не любил раскрывать и объяснять своих намерений ни в больших делах, ни в малых, тем более, когда это касалось методов контроля за армией и совершенствования управления в созданной Им Системе. Поэтому предложение генерала Абакумова было рассмотрено незамедлительно. Здесь интересы Верховного совпадали с честолюбием Его верного слуги. Тому очень хотелось быть в руководстве армии не только опричником, но и боевым, равноправным генералом, самостоятельно осуществлять оперативную разведку, принимать участие в планировании боевых операций и делить лавры предстоящих побед!
Лепин отодвинул черную штору, прикрывающую на стене карту Западного фронта. Там обозначился громадный выступ, на котором расположились войска фельдмаршала Буша, который нацелился угрожающим клином прямо на их фронт и на фланги соседних фронтов.
Начштадив очертил указкой границы вражеского выступа и пояснил, что немцы не случайно стали готовить с весны сорок третьего года этот плацдарм для обороны. Языком штабиста, кратко и убедительно, пояснил, что плацдарм немцев неуязвим для авиации и танков. А сам выступ занимает площадь в несколько сот тысяч квадратных километров. Природа здесь не поскупилась на тысячи озер, болот, на сотни рек и речушек.
– Вот, к примеру, – и, ткнув указкой, он показал точку на карте, – здесь, в полосе фронта нашей дивизии – болотце небольшое, до сорока верст в окружности, а с ним рядом другое, чуть поменьше. Немцы отличные фортификаторы: они не пропустят такой возможности поставить на стыке десятка два дотов, дзотов, и тут наша пехота ляжет, а танки и тяжелая артиллерия не пройдут, увязнут – кругом топь, болота... Дороги строить по этим гиблым местам нам не под силу. Одна надежда, что предстоящее наступление будет вершить не только наш, но и другие фронты. Есть вероятность того, что в результате ударов двух-трех фронтов найдутся слабые места в их обороне, и это заставит Буша выставить резервы, а их у него немного. И будет «тришкин кафтан» – прикроет голову, ноги видно, но сколько веревочка не вейся, конец авантюре будет! Если бы мы имели сведения о противнике на сто километров в глубину, это бы избавило нас от ненужных жертв!
Только Лепин всегда с болью в голосе говорил о потерях. Другие командиры об этом никогда не думали – у них была одна забота: выполнить приказ и не важно, какой ценой! Лепина страшили неразведанные силы противника, а сведения о нем были куцые и скудные – по ним, как в тайге без компаса, к цели напрямик не прорвешься. А через четыре-пять часов наступления дивизия будет обескровлена. По тысяче убитых в час – вот та уготованная цена, когда не зная брода... А противник затаился: густо засеял минами поля; закопался вглубь ходами сообщений, лисьими норами, бесчисленными траншеями на случай артобстрела, ощетинился огневыми точками, сотнями минометов да орудиями всех калибров, искусно замаскированными в лесных чащах. И только дешифрованные карты разведавиации давали общее представление о мощной немецкой обороне, но и эти сведения могли годиться только для Генштаба и штаба фронта, а для дивизии они были малопригодны.
