Зарайский вызвался помочь Стеше доставить раненого во второй эшелон обороны. А Степанида отказалась, ловко поднырнув Ложкину под левую подмышку, перекинула здоровую левую руку себе через плечо.

– Легкий… – примерившись, оценила она. – Вот у Пилипчука в отделении ранило бойца. Вроде кости да кожа… А насилу втроем вытащили… Долговязый больно… На мине подорвался. Ногу до колена… Пятеро у них выбыло…

Последнее она прокричала, уже оттаскивая Ложкина от ячейки вглубь.

– Ишь ты… какая сердитая… – восхищенно выдохнул Зарайский ей вслед, укладываясь на живот. – Не так, видите ли, перевязали…

– Да некогда было по науке перевязывать… – так же, глядя вслед санинструктору, тащившему Ложкина, начал оправдываться Демьян. – Да еще Ложкин… прямо криком изошел…

– Да-а… – цокнул языком Сарай. – Что говорить – боевая девка… А все-таки не дотащит она одна-то…

Он вдруг развернулся, прямо на животе, и быстро-быстро пополз вслед за ней.

– Надо… помочь… – крикнул он, обернувшись.

Гвоздев с досадой глянул вслед уползавшему Зарайскому. Пострел везде поспевает. Представился шанс поближе ко второму эшелону оказаться, тут же за него ухватился. Да еще на пару со Стешей. А ведь будь Демьян пошустрей, мог бы и он вместо Зарайского следом за Степанидой устремиться. Уж больно его это замечание насчет перевязки смутило. Как будто в школе, в галошу сел, на экзамене перед учительницей. И Аркадия винить нельзя. Поступил по-товарищески, предупредил о новой боевой задаче, да еще помог Ложкина оттащить, считай, из-под самых фашистов.

Пули, звонко просвистевшие над Гвоздевым, заставили его тут же напрочь забыть обо всем, кроме того, что проиcходит впереди, на поле. Демьян вдруг поймал себя на мысли, что бой длится бесконечно долго, целую вечность. Солнце плотно укрывали свинцово-сизые низкие тучи, и невозможно было понять, утро еще или уже наступил полдень. Секунды неслись с молниеносной быстротой, но, пока он ползал, окапывался, стрелял, снова полз, снова окапывался под вражескими пулями и осколками мин и снарядов, течение времени будто остановилось, превратилось в стоячую массу, в которой барахтались и вязли Гвоздев и его товарищи.