16
— Да запил я. Достал НЗ и запил. А что мне делать оставалось? Командование бригадами перешло Гринёву, а затем ещё и Латыпов появился. Да ещё не забывайте про комиссаров.
— В каком смысле «не забывайте», Николай Ефимович? — как все немцы, фон Вальдерзее очень четко выделял звук «ч», произнося его как «тч».
— А вот, в прямом, — усмехнулся Тарасов. — Чтобы принять решение по бригаде, необходимо согласовать его с комиссаром. У меня подпись — у него печать. Это ещё не все. Бригадой вроде бы командую я. Так?
— А как же!
— А когда вышел на нас батальон из двести четвертой, то уже и не бригада. Уже оперативное соединение. А потом ещё Латыпов — как координатор. И получается, что соединением командует майор Гринёв. Приказы по бригаде отдаю я. И все это захерить может комиссар Мачихин.
— Только он?
— К счастью, только он. Комиссар двести четвертой вместе со штабом и остальными батальонами не смогли перейти линию фронта. Вот и сами посудите — три командира, один комиссар. И все должны коллективно принять решение. Одно решение. А в ситуации, когда…
Тарасов нервно себя хлопнул по коленям.
— Да! Я самоустранился! Я получил приказ фронта. Приказ! Передать командование Гринёву! А я тогда зачем? Скажи мне, обер-лейтенант, зачем я тогда нужен?
Фон Вальдерзее положил ручку на стол и поднял взгляд на Тарасова:
— То есть вы утверждаете…
— Да ничего я не утверждаю, — подполковник внезапно успокоился и обреченно махнул рукой, поморщившись. А потом засмеялся:
— Тепло у вас тут. Даже муха ожила в избе.
— Где, — непроизвольно оглянулся обер-лейтенант.
— У печки. Так вот… Перед атакой на Добросли я и напился в первый раз Спиртом. Закусывать было нечем, правда. Мне тогда и пары глотков хватило. С голодухи-то…
— Герр подполковник, давайте перейдем к делу, — немец снова взялся за перо. — Как вы считаете, почему ваша бригада не получала необходимого довольствия?
— Вы же делали радиоперехваты, неужели не догадались? — ухмыльнулся Тарасов.
— Меня интересует ваша точка зрения… — сухо сказал обер-лейтенант.
— Все просто… Все очень просто!
* * *
Начальник штаба бригады майор Шишкин корпел над картой. Корпел, злясь на себя, на штаб армии, немцев и войну вообще.
Вот какой идиот рисовал эту…
Млять, без мата не скажешь.
Ну нет тут дороги. Нету! А на карте есть. И высота 9901 вовсе не здесь должна находиться!
Мать твою, было бы лето ещё можно было бы точнее координаты дать. А сейчас хрен пойми — озеро это или болото? Одинаково снегом занесены. И как проверить, если в этом году сугробы до метра высотой? Хотя похоже, что мы все-таки вот в этом квадрате. Или в этом?
Так…
С юга должно быть озеро, с севера тоже… Хотя нет. Это не озера по карте. Болота. Тогда похоже, вроде. Ну вот точно. Смотрим…
Да, мать твою через горизонт да в седьмое небо! Нет у Чернорученки такого изгиба! По карте нет… В жизни есть.
— Тьфу, блядина ты такая! — Шишкин откинул карандаш, которым он отмечал расположение батальонов и распрямился.
Спина гудела. Уже третий час он пытался понять, где они находятся. И все не сходилось.
Он выскочил из норы, по недоразумению называемой штабным блиндажом бригады, на воздух.
Штаб, ага… Из всего штаба только он, да командиры с комиссарами. Ни тебе толковых данных от разведки, ни тебе оперативного отдела. Адъютант да ты. Да связисты.
Кто гребется в снег и грязь? Наша доблестная… Легки на помине, черт, черт, черт!
— Товарищ майор, через десять минут сеанс связи! — встревоженно напомнил Шишкину начсвязи старший лейтенант Ларионов.
Шишкин кивнул:
— Огня дай!
Ларионов протянул трофейную зажигалку и чиркнул колесиком. Шишкин наклонился. И на секунду дольше, чем обычно, пыхал папиросой над бензиновом огоньком, ловя тепло. А потом засунул руки в карманы штанов. Все-таки хорошо жена придумала — пришить резинку к рукавицам.
— Диктую, старлей! Квадрат… — Шишкин говорил сквозь зубы, держа тлеющую папиросу.
Через пару минут Ларионов шёл к радистам, уже развернувшим свой тяжеленный гроб… У старшего лейтенанта Ларионова жены никогда не было. Он, конечно, собирался жениться. До войны. И даже невеста была. С Киева дивчина. Но не успел. После войны, может быть…. Может быть, поэтому он свои двупалые — для стрельбы — рукавицы потерял в первый же день. А потом снимал с убитых и снова терял. И сегодня утром потерял. Вот, блин же, спать ложился — под голову, вроде положил обе рукавицы. Проснулся — одной нет. Ну, нет и все! И именно правой!
И когда он записывал на коленке координаты сброса снабжения — рука его чуть-чуть дрогнула. Нет, он, конечно, запомнил, что ему говорил Шишкин. Но, когда, подошёл к радисту — просто отдал ему обрывок оберточной — от пачки патронов — бумаги, на которой было нацарапано:
«Курочкину. Ватутину. Прошу в ночь на 19–20 сбросить продовольствие. Координаты квадрат 9081 и разрешить выполнять задачу (Добросли) после получения продовольствия — голодны, истощены. Гринёв, Латынин, Тарасов, Мачихин»
— Передавай, — Ларионов протянул листочек радисту. — Связь есть?
— Есть, товарищ старший лейтенант! Две минуты до связи! — ответил сержант Васенин. — Вы это… Отдохните пока.
Лейтенант кивнул и улегся рядом, под старой берёзой, на которую была закинута антенна. Почему-то, когда долго не ешь, спать хочется, спать… Ларионов прикрыл глаза и тут же вспомнил вкус мороженого в ЦПКИО…
У сержанта Васенина тоже жены не было. И даже девушки, с которой бы поцеловаться, ещё не было. Не нашёл ещё ту, которую целовать хочется. Да все впереди ещё!
Он осторожно развязал узелок на руке. Зубами. Второй кисти уже не было. Осталась где-то в демянских болотах. Но сержант Васенин не ушёл в санбат. Нету тут санбата. Туда только тяжелораненых, вон Петьку туда уволокли, его крупнокалиберный достал. Прям в пузо. А ведь жив, чертяка остался! А Васенин, что? Ну, оторвало левую, ещё же одна есть! Этак, если все в санбаты бегать будут, кто на рации работать останется?
Забавно как — кожа с обмороженного пальца сползла как чехольчик. Сволочь эта кожа — цепляется за бинт.
Сержант машинально сунул указательный палец правой руки в рот, пытаясь откусить отмершую кожу. До связи оставалось ещё секунд тридцать. И ведь откусил. И даже не больно. Это, действительно, не больно. Умерла и умерла! Твою мать, а вот теперь больно стало…
Сержант Васенин, разжевывая кусочек своей же кожи со своего же пальца, долбил по ключу указательным мясом:
«КрчкВтут. Прош в ноч на 19–20 брос прдвльстврдинты кадрт 908…»
— Товарищ старший лейтенант, а товарищ старший лейтенант! — Васенина трясло как цуцика. То ли от холода, то ли от боли в левой руке.
— А? Что? Где? Кто? — вскочил старлей Ларионов, утирая красные, с постоянного недосыпа, глаза.
— Это семь или единичка? — культю из-под полушубка сержант Васенин не доставал. Подбородком показал. Обросшим, правда, не по уставу. Палец же «здоровой» руки держал на ключе. Здоровой, ага…
— Семерка. Видишь же — палочка попереком?
— Извините, товарищ старший лейтенант! Не разглядел!
Ларионов махнул рукой и улегся обратно. В снежную яму, служившую ему и постелью и… Господи, да как же ее звали-то? Киевлянку ту? Нина, Ника?
Васенин же закусил губу и… Да что ж так холодно-то? Трясет всего…
«…7 и рзршить вплнять здачу Дбрсл после плученя прдвстлия — глодн, истщен»
Через несколько минут:
«Повторите передачу!»
Васенин зажмурился. Опять зажмурился. Не впервой…
«КурВат… прдв глд рзрш Дбрсл…»
Трясет-то как! Лишь бы точку с тире они там не перепутали!
«Повторите передачу!»
Сосредоточиться… Держи палец над ключом, держи, тварь!
Васенин облизнул кровь с лопнувшей кожи:
«К О О Р Д И Н А Т Ы…»
Вообще-то этот клочок надо было бы сохранить. Так полагается. Для командования, для истории, для потомков… В сейф бригадный, за печатью и подписями. Для истории. А тут «как полагается» нельзя. Тут надо — как сможешь. … В баню бы сходить…
«Для истории, для потомков… Но это, потомки… Вы как-нибудь там сами в вашей истории разбирайтесь. Мне бы радиограмму передать…» — Васенин ухмыльнулся, представив себе потомков, обсуждающих его, сержанта-радиста.
«Наверно при коммунизме будут жить, на планеты летать, этот как его… Марс!»
Ерунда же какая в башку придёт! Какие, нафиг, ариели с аэлитами?
Работай, сержант, работай!
Через десять минут радист Васенин передал, наконец-то, радиограмму. Прямым текстом. Не морзянкой. И, наконец-то, получив подтверждение о приеме, поджег бумагу и улегся рядом с лейтенантом. Спиной к нему. И толкнув его локтем, чтобы подвинулся. Тот хмыкнул чего-то. Васенин же бездумно стал смотреть на маленький огонечек, протягивая к нему капающую кровь с указательного пальца. Хорошо, что правой руки, кстати. Вот если бы тогда не левую оторвало. Чего бы тогда сержант Васенин делал бы? Или вон снайпер тогда Мишку. В лоб. Убил. Между бровей. Так же и лежит там, в сугробе. Вернуться бы… Похоронить бы.
И сержант Васенин стал вылизывал кусочки кожи, застрявшие между зубов. Жрать хотелось очень.
Этой же ночью «Бостоны» транспортной авиации Северо-Западного фронта сбросили тюки с продовольствием и боеприпасами в темноту демянских болот. Прямо на позиции немцев…
Ещё раз мимо, мимо…
