Глава 30. Июнь 1944 года. Проклятый мост

…Отрывистый собачий лай становился все слышнее и отчетливее. Не угомонятся, сволочи, пока не найдут и не затравят – «Ordnung muss sein!».

Алексей привалился плечом к глинистому откосу, подмытому течением, и вскинул взгляд наверх: где-то там, казалось, совсем уже близко, скрытые нависшим козырьком берега, лаяли поисковые собаки – немцы обшаривали окрестности. Знают, гады, что один все-таки от моста ушел.

Лешка тяжело перевел дух и торопливо вытащил из-за пазухи «лимонку». Крепко обхватил грязными пальцами ребристый корпус, прижимая скобу, с отстраненной сосредоточенностью разогнул усики и выдернул кольцо с предохранительной чекой. Прижал руку с гранатой к груди и чуть запрокинул голову, подставляя лицо крупным холодным каплям дождя.

«Хрен вам, суки, а не плен… Давайте, берите! Вот и все… – подумалось устало. – Жаль только, что подыхать приходится в грязи…» Не было у него сейчас ни мыслей, ни страха, ни сожаления. Ничего не было, лишь апатия, опустошенность и тоска – серая и бесконечная, как унылый осенний дождь…

Он не помнил, как оказался здесь, в небольшой вымоине на берегу реки. Последним, что осталось в памяти от прошлой ночи, оказалась неясная, размытая картинка взрыва, накрывшего Хайдарова. Потом удар, вспышка и темнота беспамятства. Вероятно, один из осколков достался и ему – вон все лицо в крови, и в голове боль бьется-пульсирует в звенящей мути красноватого тумана… Что было потом? Да, потом он очнулся и услышал в темноте тихое журчание воды. Как ему удалось выплыть, Алексей, сколько ни пытался, так и не смог понять. Втиснулся в эту промоину и, кажется, снова потерял сознание… Очнулся и вскоре услышал лай собак. Огляделся, ощупал себя – вроде руки-ноги целы, шевелятся-работают. Пистолета в руках не было: видимо, утопил в реке. Да и толку-то от него – все равно в обойме не больше двух патронов оставалось! Зато нож в ножнах уцелел и самое главное – граната за пазухой…

Миронов вдруг понял, что он больше не слышит лая собак. Ушли? А ведь точно, ушли… Алексей непонимающим взглядом долго смотрел на свои побелевшие пальцы, сжимающие ребристый ком гранаты, потом прерывисто вздохнул и, медленно поворачивая голову, начал осматривать землю вокруг себя. Ага, вот оно, колечко… Лешка свободной рукой подобрал кольцо и вставил предохранительную чеку в запал – получилось не сразу, но все-таки удалось вернуть гранату в изначальный вид.

Пока Миронов пытался прийти в себя и растирал онемевшие пальцы, ему совсем не к месту не то вспомнился, не то привиделся из казавшегося теперь таким далеким курсантского прошлого старшина Хоменко. Старшина мрачно усмехался и, недружелюбно поглядывая на Лешку, говорил: «Что ж ты, лейтенант, с поля боя бежать собрался, а? Товарищи твои, значит, честно в бою полегли, а ты в кусты спрятался – слезы лить и помирать! А как же наш разговор? Помнишь, что тебе старшина Хоменко говорил? Нельзя нам вот так запросто подыхать – нам еще надо до ихней вонючей Германии добраться. Большой должок за ними, суками. А ты… Я-то думал, что ты покрепче будешь. Эх, Лешка, Лешка… Ладно, прощай, некогда мне с тобой…»

– Ладно, старшина, не пыли… – едва слышно огрызнулся Миронов, содрогаясь от бившей его мелкой дрожи. – И без тебя тошно! Счас маленько в себя приду… Насчет Германии не обещаю, но за ребят я с этими суками посчитаюсь по полной!

До наступления темноты пришлось ждать еще несколько часов, в течение которых Лешка то впадал в некое подобие беспамятства, то задремывал и тут же просыпался, сотрясаемый мелкой дрожью. Во время одного из коротких провалов в беспокойный и тревожный сон ему пригрезилась Мария. Девушка медленно брела вдоль опушки леса, залитой ярким солнечным светом, и на Алексея почему-то совсем не обращала внимания. Лишь в последние мгновения Маша, прежде чем растаять, все-таки обернулась и несмело помахала Миронову рукой – почему-то без улыбки.

– И ты меня осуждаешь? – Алексей мрачно усмехнулся и с силой потер ладонями лицо. – А что, все правильно: задание провалил, ребят потерял. И никому, товарищ лейтенант, твои оправдания неинтересны – да и какой в них смысл? Шкуру свою спасти от наказания? Так наказания я не боюсь! В штрафбат так в штрафбат, к стенке так к стенке – плевать. Заслужил – получи! Но… Все это потом, ребята, потом. А сейчас я встану и пойду! Кто сказал, что один в поле не воин? Дурак и сказал. Сейчас я вам всем покажу, что такое настоящий боец и разведчик! Оружия нет – ерунда! Нож есть! А оружия, патронов и жратвы у немцев полно – вот у них я все и возьму. Вместе с их жизнями. А дальше хоть потоп, хоть трава не расти! Сейчас я, Маша, сейчас… Ты только мне помоги чуток…

Пожалуй, впервые за все время войны Миронову было в эти минуты абсолютно все равно, убьют его или старуха судьба в очередной раз вытащит из колоды более счастливую карту. Алексей вдруг почувствовал, что в его сознании каким-то непостижимым образом отключились все чувства: пропал страх, исчез инстинкт самосохранения, растаяли все сомнения-опасения. Остались только холодная ясность ума и тяжелая, требующая немедленных действий ярость. Лешка еще толком не знал, что и как он будет делать, но он точно знал, что немцы ответят ему за все: за гибель ребят, за все его неудачи, страхи и унизительное сидение в этой грязной норе, за девчонок старшины и за Марию – за все!

К проклятому мосту Миронов добрался перед самым наступлением темноты. Залег в кустах на берегу и с первого же взгляда понял, что ждать придется еще неведомо сколько времени – дело было даже не в том, что непременно следовало дождаться ночи, а в том, что часовой, прогуливающийся по мосту, был вооружен винтовкой. Винтовка Алексея не устраивала – для его плана был нужен автомат с парой запасных магазинов.

Произошла смена часовых, на пост заступил солдат с автоматом – вот теперь можно было готовиться к активным действиям. Лешка с силой растер руки, добиваясь ощущения полной подвластности каждой мышцы и готовности к работе каждого пальца, и вытащил из ножен клинок. Теперь ему понадобится максимальная быстрота, ловкость и бесшумность движений – все, чему он смог научиться за месяцы, проведенные в разведке. Сейчас от одного удара ножом зависела не только его жизнь, но и судьба всего плана, задуманного им за время сидения в сырой яме на берегу реки.

Часовой лениво прогуливался по настилу и от безделья пытался наигрывать какую-то мелодию на губной гармошке – вероятно, здесь не очень-то строго соблюдали устав караульной службы, запрещающий постовому любые вольности. Немец снова неуверенно запиликал, и Миронов с удивлением узнал-таки мелодию – фриц разучивал русскую «Катюшу».

«И за «Катюшу» тоже…» – мысленно холодно кивнул Алексей, плюсуя издевательство над песней к списку преступлений, за которые сейчас должны ему ответить немцы.

Немец подошел к краю моста, со вкусом зевнул, зябко поежился и, бормоча что-то невнятное, развернулся и пошел в обратную сторону, вновь поднося к губам сверкнувшую блестящей сталью гармошку. Миронов, сжимая в кулаке рукоятку ножа, бесшумно встал на одно колено, потом встал и, пригибаясь, рванулся вперед…

Заученным движением Алексей левой рукой поймал фрица в захват и рванул на себя и немного вверх – разведчики этот прием называют «подвешиванием» – и тут же с силой ударил ножом чуть ниже ребер. Вырвал клинок и для верности ударил еще дважды… Без стука опустил тяжелое, остро пахнущее чужаком тело на настил и торопливо сорвал с убитого автомат. Из подсумков вытащил запасные рожки и сунул их себе за ремень. Передернул затвор, досылая патрон в патронник и, практически не скрываясь, решительно направился к домику караульных. Пройдя несколько шагов, остановился и, после короткого раздумья, вернулся. Сорвал с часового каску, нахлобучил на голову, после чего подобрал губную гармошку и тщательно протер ее о рукав. И снова пошел по мосту – на этот раз намереваясь слегка изменить первоначальный план. Нет, не к домику надо было идти – есть там еще одна точка…

Зенитчиков около пулемета оказалось двое. Миронов в открытую подошел к ним, старательно выдувая на гармошке нечто невообразимое.

Один из немцев со смехом что-то спросил – Алексей разобрал только два слова: «Вилли» и «раухен». Видимо, зенитчик решил, что Вилли подошел к ним попросить закурить. Или спичек попросить.

– Курить вредно, – буркнул в ответ Миронов и двумя короткими очередями положил обоих немцев. Теперь нельзя было медлить ни секунды – на выстрелы должны прибежать фрицы из домика караульных.

Алексей сбросил мертвое тело с металлического сиденья, уселся за пулемет сам, деловито проверил ленту, вставленную в приемник, и, вращая регулировочные колесики, навел стволы установки на домик, дверь которого уже распахнулась, и на крыльце появились первые немцы…

Пулемет работал без остановки – до тех пор, пока не закончилась первая лента. Миронов жал и жал на педаль, злорадно скалясь и холодно-отстраненно наблюдая, как в сторону немцев тянутся красные и зеленые пунктиры трассеров и как крупнокалиберные пули делают свою разрушительную и страшную работу. Звенели выбитые стекла, в щепы разлетались доски и падали сраженные огненными очередями фрицы – было похоже, что из домика ни один живым не ушел.

Алексей сноровисто вставил в казенник новую ленту и напряженно прислушался: кроме характерного потрескивания остывающих стволов пулемета, в ночной тишине сейчас не раздавалось никаких других звуков. Хотя нет – где-то у домика кто-то негромко стонал. Миронов прислушался еще разок, кивнул, сполз с жесткого сиденья и, подхватив автомат, направился к караулке.

– Не плачь, сейчас я тебе помогу… Как там ваш рай фашистский называется – Валгалла? Сейчас будет тебе Валгалла!

Немца Лешка добил короткой очередью, равнодушно отметив, что пуля из пулемета разворотила тому бок, и что, оказывается, и летом рана может куриться легким парком.

В домике действительно не оказалось ни единой живой души – правда, мертвые были. Не обращая внимания на трупы, Миронов первым делом отыскал то, что у русских именуется кухней. Грязными руками хватал куски хлеба, торопливо откусывал и жевал, запивая водой из кружки. Нашел банку консервов – тоже основательно приложился. Закончил обед парой приличных глотков из найденной тут же фляги со шнапсом: «Глоток-другой меня не свалит, зато согреюсь! Да и помирать все повеселее будет…»

– Ну и бардак тут у вас! – расхаживая по комнатам, заполненным дымом и кисловатой вонью сгоревшего пороха, Алексей наконец-то нашел то, что искал, – ракетницу с запасом сигнальных патронов.

Еще раз обошел дом, по привычке подобрал офицерскую полевую сумку и, не заглядывая, повесил через плечо: «Потом разберемся!» Наконец, накинул на плечи теплую куртку и покинул караулку – в любую минуту могли появиться немцы из какой-нибудь соседней части, до которых донеслись звуки боя. Так что следовало немедленно возвращаться к пулемету.

– Хотя нет – есть у меня еще дельце! – Миронов бегом направился к мосту и, обшарив берег, перерезал все найденные провода. – Ну вот, а теперь пускаем три зеленые ракеты…

Лешка проследил взглядом за медленно растаявшими в ночном небе тремя ярко-зелеными звездами и вернулся к зенитной установке. Проверил боезапас, основательно угнездился на сиденье и приготовился ждать: «Давайте, ребята, патронов у меня еще много – на всех хватит…»

Что было дальше, Миронов позднее смог вспомнить лишь частично, отрывочными картинками. Точно были немецкие мотоциклисты – на двух аппаратах, – которых Лешка парой очередей разнес в клочья и сжег. А вот что было потом… Он помнил лишь, что стрелял долго и много, зверея от ярости, бессилия и ненависти – как к немцам, так и к своим, явно не спешившим отзываться на его зелено-ракетный призыв о помощи, некогда обусловленный с генштабовским майором на случай, если по каким-либо причинам под рукой не окажется рации.

А потом… Потом, как в плохом кино, из рассветного сумрака с ревом и грохотом вынырнули две «тридцатьчетверки», и минут через десять Миронов уже разговаривал с командиром танкистов, назвавшимся старшим лейтенантом Козловым.

– Ты что, один тут воюешь?! Силен! – чумазый старлей недоуменно вскинул брови и, наклоняясь к водительскому люку, крикнул невидимому радисту: – Передавай – мост наш, все в порядке!

– Все там… – неопределенно отмахнулся Алексей и добавил, поясняя: – Погибли. Я один остался.

– И много вас было? – без особого интереса поинтересовался танкист.

– Шестеро. Я – седьмой, – тусклым голосом заторможенно ответил Миронов.

– Всего шестеро? Значит, потери небольшие – это, брат, хорошо!

– А наши где? Остальные. Или наступление еще не началось?

– Как где? – весело изумился старлей. – Наступают вовсю! Ты что, оглох и канонаду не слышишь? А, ты про этот мост? Так это, брат, я не знаю – это тебе к генералам надо. Наверное, по другим путям-дорогам наши пошли, а этот в запас оставили. Наступление-то основное южнее и севернее идет. Мы тут, можно сказать, вообще случайно оказались. Нас с марша сняли и сюда направили – мол, надо разведчикам помочь мост захватить и удержать. А толку-то от этого моста – разве что коров гонять на другой берег! Танки все равно по нему не пройдут – это я точно тебе говорю! Для танков саперы ниже по течению понтонный мост навели.

– Коров гонять, говоришь? – тупо переспросил Лешка, чувствуя, как в груди закипает бессильная и темная злоба. – Получается, что я положил всех своих ребят за кучу никому не нужных бревен, так?! Ни за что? И мост этот поганый никому не нужен?! Так, я тебя спрашиваю?!!

Миронов попытался ударить старлея, но тот весьма профессионально увернулся и двумя короткими боксерскими ударами сбил Лешку с ног. Миронова тут же скрутили подоспевшие танкисты, а старлей мрачно сплюнул и миролюбиво сказал:

– Охолони, разведка! Разорался тут… Я-то здесь при чем?! На тех, кто тебя сюда послал, орать будешь, понял? И запомни – просто так, ни за что, никто сейчас не гибнет! И твои мужики за дело полегли. За дело, понял?! Просто не всегда это видно с первого взгляда. А за коров прости: ну, пошутил неудачно. Водку будешь? Теперь можно – твоя война пока закончилась!

– Буду, – остывая, обреченно кивнул Алексей…

Для начала танкисты нашли для промокшего и продрогшего разведчика почти чистый сухой комбинезон, и Миронов переоделся. Нашлись в запасе у мужиков даже сухие портянки и сапоги.

А потом Алексей со старшим лейтенантом пили водку и закусывали тушенкой с черным хлебом. Пару раз Лешка вспоминал про коров, вскидывался и явно порывался поквитаться за полученный синяк под глазом, но быстро остывал и снова принимался доказывать танкисту, что война – это не какой-то там идиотский черный туман, а всего лишь невероятно тяжелая, кровавая и грязная работа. Старлей благоразумно соглашался и все подливал разведчику из литровой фляги. Потом Миронов, после нескольких безуспешных попыток, забрался-таки в теплое и душное, провонявшее соляркой нутро танка и уснул, привалившись щекой к заботливо подложенной мужиками старой телогрейке…

Сначала ему приснился давно позабытый зеленоватый рассвет на реке, где они с отцом провели последнюю мирную ночь двадцать второго июня. Правда, отца Алексей почему-то так и не увидел – просто знал, чувствовал, что он где-то совсем рядом.

А потом ему привиделась Мария – как и в прошлый раз, освещенная ярким горячим солнцем. Только сейчас почему-то это был уже не лес, а цветущие белым и розоватым яблони. И взгляд Маши был совсем не осуждающим и строгим – напротив, она улыбалась и, помахивая узкой ладошкой, говорила что-то явно хорошее и, наверное, важное. Что – Лешка, сколько ни силился, все никак не мог разобрать, и это страшно злило его. Потом Миронов присмотрелся и наконец-то прочел по губам: «Все будет хорошо! Слышишь? Все будет хорошо…»

Где-то в стороне громыхала большая война, а смертельно усталый солдат спал – впереди было еще много работы.

Солдаты спят в минуты затишья и порой даже видят короткие сны: о разном, чаще – о полузабытой мирной жизни. И никогда в солдатских снах не бывает генералов – у генералов своя, совсем другая война…