В конце концов Отто уперся в излучину. Берег здесь делал резкий поворот влево, и Отто послушно повернул вслед за берегом. Теперь он, тяжело дыша, уже еле волочил ноги. Идти становилось все труднее. Подошвы сапог чвакали, погружаясь в илистую почву. Вскоре вдоль кромки берега потянулись заросли сухих камышей. С каждым порывом ветра они шумели, как волны на море.

Борьба за выживание, одержимо державшая в напряжении все существо Отто, вдруг немного отступила. В голове его опять запустился процесс мышления, и непроходимая, отчаянная тоска охватила его. Безоружный, продрогший до костей, в мокрой одежде, измученный, один на вражеской территории… Он обречен. Ему некуда идти. Сдаться, сдаться… Сдаться? Отто снова почувствовал, как в мокрую спину ему невидимо дышат зубастые злобные пасти. Слюна капала с острых, как бритва, зубов, с черных, свисающих почти до земли языков этих злобных тварей. Лучше бы уже они напали на него. Лучше умереть в драке, кусая и сжимая обессиленные руки на горле. Но разве можно бороться с тенями, разве можно придушить или вырвать кадык у посланца ада? Он обречен, он обречен. Куда он бежит, и бежит ли вообще, или это лишь тягостный бред его замерзающего сознания.

Шум камышей… Так широко и привольно мог звучать еще один шум. Единственный на свете… Отто вдруг вспомнил, как он, еще мальчиком, с родителями, ездил на Северное море. Эта незабываемая поездка к родственникам матери, к тете Марте, которая жила в Бремене. Именно там отец и предложил съездить на побережье. «Ведь наш Отто еще ни разу не видел моря. Это должно произойти как можно раньше. Тогда со временем он сможет понять, о чем говорится в «Трагедии, рожденной из духа музыки». И они отправились в Вильгельшафен, специально, чтобы Отто увидел море. Этот небольшой, ничем не примечательный прибрежный городишко показался Отто величайшим городом на земле. Потому что со всех его улиц был слышен завораживающий, ни на что не похожий шум. Этот шум заполнял все пространство вокруг, до самого неба, он наполнял все внутри каким-то необъяснимым, бесконечным восторгом. Это был шум прибоя, огромных пенных волн. Мать тогда осталась в номере, который они сняли на несколько часов в небольшом пансионате. А Отто с отцом, в нарастающем шуме прибоя, преодолели трудный песчаный подъем в дюнах. Оно вдруг распахнулось перед маленьким Отто, во всем великолепии своей необъятной шири. Море, огромное и свободное, суровое, металлически-серое, все в белых барашках. И с огромными волнами, тяжко рушившимися на безлюдный песчаный берег и расходящимися по блестящему, точно лакированному, песку широченными пенными веерами.

Отец… он был таким молодым тогда. И мама…

Отто ощутил прикосновение ее нежных и теплых рук. Неужели путь, бесконечное, изнуряющее движение в конце концов привело его домой? Голодная серая стая, ощерившиеся исчадия ада остались там, за порогом. Они остались ни с чем… Отто вдруг стало тепло, хорошо и покойно. Он дома, дома, дома…