Гулкие, в самую глубь проникающие взрывы сотрясали землю. Дрожь земли шевелила гильзу с фитилем на крышке ящика из-под снарядов. Шевелились бревна, уложенные в три наката, просыпая мокрый песчаник на головы бойцов. Дрожь передавалась всем укрывшимся в блиндаже, рождая в глубине необъяснимую тревогу и дурные предчувствия. Как будто угодили они в брюхо огромного черного змея, а тот ворочается и все не может никак улечься.

Казалось, все: следующий 120-миллиметровый придется в аккурат по блиндажу. И тогда к чертовой матери размажет по стенкам содержимое этого защитного сооружения, которое без сна и отдыха аникинцы возводили всю прошлую ночь. Хотя, как любит повторять командир, — чему быть, того не миновать. И уж к чему-чему, а к тревоге и дурным предчувствиям на передовой все привыкшие.

По крайней мере, никто не дергался в испуге, как замполит. Явился к ним, уже в который раз, с приказом от комбата, а тут как раз начался обстрел. Вот и сидит лейтенантик, белый как смерть, при каждом взрыве голову в плечи вжимает и толком два слова связать не может.

— Плотно укладывают, сволочи… — философски заметил Бондарь, отряхивая с телогрейки и шапки-ушанки кусочки глины. — Того и гляди…

— Типун тебе на язык, Богдан Николаич… — отозвался Аникин. Он сразу уловил, куда Бондарь гнет. Хочет еще больше страху на замполита нагнать. Хотя и без того положение серьезное.

— А шо, товарищ командир… — не унимался сержант. — Вчера в третьей роте фашисты воронку из блиндажа сотворили. Пять человек — насмерть…

— В третьей роте тоже должны были думать… — откликнулся Аникин. — Кто ж при свете дня на берегу позиции обустраивает.

Тут, не утерпев, в разговор влез Зайченко.

— Говорят, товарищ командир, что у них там снайперы работают. Заодно и артиллерию свою наводят на наши позиции по-черному…

— Говорят… — передразнил Аникин. — Тебе бы только сплетни собирать. Ты у нас и по селу, небось, информацию собрал? А, Зайченко?… Опять, небось, возле штаба Нину высматривал?

Тот не ответил, виновато умолкнув. Осадил его Аникин скорее в воспитательных целях. В конце концов, не чистить же опять физиономию этому несмышленому. Да и замполит еще этот сидит, выпучив очи. Лучше при нем лишнего не болтать. А ведь по существу Зайченко был прав. К артиллеристам фрицевским вроде как попривыкли. А тут новая напасть. Все чаще находили бойцов пули, которые шальными никак не назовешь. Пошел за водой — бац! — упал с дырочкой в затылке. Или траншею копал — упал с дыркой в сердце. А дырочки пчелки делали, которые из-за реки летели.

А тут и старые знакомые — тяжелая артиллерия немцев — вдруг ожили. Били с того берега почти без передышки, и все точнее и точнее. Из-за возросших за последние дни потерь командование даже приказало отодвинуть позиции подальше от берега Днестра, ближе к селу.

Впрочем, Аникину отдельного приказа дожидаться не надо было. Место под блиндаж сам выбирал, чтоб с того берега не просматривалось. Да и возводить его, несмотря на протесты личного состава, заставил солдат ночью. После кровавой переправы штрафников фашисты совсем озверели. Днем покоя не давали ни на минуту. Вот и сдвинули процесс на ночное время. Береженого Бог бережет.