Они прочесали всю линию обрывов метров на пятьсот вниз по реке. Никаких следов оставшихся в живых русских они не обнаружили. Отто и сам уже хотел вернуться поближе к кухне. Но внутренняя тревога продолжала еле слышно плескаться где-то в самой глубине его проголодавшегося нутра. Кто знает, может, это и было то самое шестое чувство? Как бы оно ни называлось, но эта способность сильно развилась у него на передовой. Такую же особенность Отто замечал и у других солдат.

Когда ты каждый день, каждую ночь, непрерывно балансируешь на грани между жизнью и смертью, ты невольно учишься предугадывать, предчувствовать приближение того, что грозит тебе с той стороны черты.

— Слышишь, уже и бой стих… — Вольф поднял вверх указательный палец, прислушиваясь. Действительно, над гулкой поверхностью реки раздавались только отдававшие долгим эхом редкие обрывки звонких пулеметных очередей да одиночные трескучие винтовочные выстрелы.

— Бой закончился… — твердил Вольф. — Только мы, как два идиота, шастаем по берегу в поисках шальной пули. А то еще, чего доброго, свой же дозор уложит. Они тут прочесывают еще как… Не-е, надо возвращаться. Так и доложим Писклявому, что, мол, нет никого. К правому берегу, мол, русские причалили только в мертвом виде.

Отто колебался, медленно пережевывая кусочек ржаного хлеба.

— Слышал? — вдруг встрепенулся он. Всплеск воды и треск сломанной ветки раздались совершенно отчетливо. Отто настороженно приподнял карабин.

Вольф хихикнул:

— Ну, ты даешь. Тебе от голода уже мерещиться начинает… Пошли лучше в расположение. А то каши нам ни черта не останется. Это ты-то у нас такой запасливый, хлебушек с собой носишь…

Вольф панибратски хлопнул Хагена по плечу.

— Отто, это правда, что ты в штрафном лагере был?

— Меньше будешь знать, глядишь — и до вечера доживешь… — сухо откликнулся Хаген, стряхивая руку Вольфа с плеча. — Руки мыть надо…

Несколько секунд Хаген настороженно вслушивался. Кроме шума потянувшего вдруг с реки, пронизывающего, сырого ветра и далеких выстрелов, никакие звуки до него не доносились. Начинало темнеть. Теперь уже точно здесь, кроме пули в башку, ловить нечего. Хаген повернул и направился в сторону роты. Вольф обрадовался такому маневру, как ребенок.

— Вот это правильно, — оживленно затараторил он. — Так сколько можно мерзнуть тут, без жратвы. А руки… я помою! Вот хоть сейчас!

Вольф вскинул кверху обе свои чумазые ладошки и засеменил вниз по обрыву, с трудом балансируя на резко осыпающемся откосе.

— Куда!… А ну, назад!… — сдавленным голосом захрипел Отто.

Было поздно. Гулкий выстрел хлестнул по бурливой водной глади. Вольф осел вниз и стал наклоняться к воде, как будто ничего не произошло и он попросту хочет вымыть руки. Но он продолжал медленно оседать, пока не бултыхнулся в воду с головой.

Отто машинально кинулся к воде по осыпающейся глине обрыва. Он ухватил Вольфа за мокрую шинель и потянул на себя что есть силы. Тело убитого показалось Отто неподъемным. Одежда Вольфа вмиг набухла, как будто на него навесили свинцовые слитки. Ледяная вода обжигала ладони штрафника. Она цепко держала свою добычу и не собиралась с ней расставаться.

В этот момент Отто отчетливо услышал металлический звук передернутого затвора.

— Хенде хох! — раздалось за спиной Хагена. В бритый затылок, под самой кепкой, уперлось что-то металлическое, безжалостное. Дуло ствола обожгло таким же ледяным холодом.