Глава 10.
ПОЛНОЧНЫЙ РАЗГОВОР
Вечером все летчики штрафной эскадрильи собрались за общим столом. Два места — старшего лейтенанта Виктора" Платова и его ведомого, Алексея Скорякова, оставались пустыми. Стояли тарелки, рядом — столовые приборы. В стаканах налиты «наркомовские» сто граммов. Летчики ведут обычную беседу, но их взгляды нет-нет, а возвращаются к пустым местам. По обычаю эскадрильи, еще день после трагедии летчиков не поминали, если никто детально не видел обстоятельств их гибели. Вдруг случится чудо и они вернутся? Но на войне то, что жив остался, — уже чудо…
Вскоре все разошлись, а командир штрафной эскадрильи направился в штаб. Зажег «керосинку», покопался в ящиках видавшего виды письменного стола, наверняка притащенного солдатиками из аэродромной обслуги из полуразрушенной сельской школы неподалеку от аэродрома. Придвинул к себе стопку чистых бланков «похоронок». Что писать?… Как всегда: «Ваш сын (брат, отец) пал смертью храбрых в боях за Советскую Родину…»
Сколько же раз он заполнял скупыми строками эти графы, глаза бы на них не смотрели?! Или иногда еще хуже: «пропал без вести, место гибели не установлено».
В дощатую, сколоченную из ящиков из-под снарядов дверь постучали.
— Ага, — рассеянно сказал Волин.
Дверь со скрипом отворилась, и на пороге появился Иван Мартыненко. Молча протянул руку с зажатой за горлышко бутылкой. В бутылке плескалась прозрачная жидкость.
— Оприходуем?…
— Заходи.
* * *
Жгучая жидкость расплескалась по кружкам. Александр выложил на стол немудреную закуску: тушенку, пачку галет, сало, полбуханки черного черствого хлеба, пару луковиц. Иван придвинул к столу тяжелый табурет.
— За ребят, — чокнулись теплом рук. Вроде и кружки сдвинули, и посуда не звякнула.
Огненная жидкость обожгла горло, теплым комом скользнула в желудок. Дыхание перехватило, а в голове стало немножко светлее. Стало самую малость легче.
— Я видел, как он падал… — тихо сказал Мартыненко. — Леша так и не выпрыгнул, его истребитель просто разорвали в клочья два «червовых туза».
— Наверное, тоже пьют свой шнапс, победу празднуют.
— Да нет уж… Мы их хорошо причесали!…
— Вань, вот скажи, мы же вроде хорошо воюем, так почему же эти сволочи так блатуют-то, а?! Франты х-хреновы! Все кичатся своими победами, а победы ведь — дутые, утерянные их победы…
— Знаешь, командир, для меня война давно уж стала рутиной… Даже награды потеряли свою былую цену. Я… — Мартыненко помедлил, — прирожденный, стало быть, «воздушный штрафник». Чувствую себя гладиатором… Знаешь, командир, а ведь я в институте учился, на историческом факультете. Потом институт бросил и в летное училище пошел. Все переживал, что на мой век подвигов не хватит… Когда война в Испании была — учил про Спартака и Древний Рим. В Финскую — был учлетом, выписывал кренделя на У-2 и УТ-2. А потом… Сорок первый — отступали из самого Лемберга. — Ведомый назвал город Львов старым именем. — Киев, «котел». Снова бои. Переформирование. Перебросили под Ленинград, я ж местный… И мой «штопор» — пьяная драка со старшим по званию.
Мы тогда летали на английских «Харрикейнах». Ну и дерьмо нам союзнички подкинули по ленд-лизу! Шесть пулеметов винтовочного калибра. Мотор тоже слабый, не то что на «яке» — тот «за газом ходит». А этот… Пока скорость наберет, и рак на горе свистнет. Зато любой маневр как раз и приводил к резкой потере скорости. Короче, не самолет, а самый настоящий «птеродактиль»! Мы его так и называли… Немцы сильно Ленинград бомбили и обстреливали, а мы практически ничего не могли сделать даже с «Хейнкелями-111», не то что со скоростными «Юнкерсами-88». Таранить, разве что…
Тогда-то я все майору и высказал. А он, сволочь откормленная, заладил про «низкий моральный дух». Нас военврач полка чуть ли не силой есть заставлял, а у самих — кусок в горло не лез. Когда вспомнишь, что в блокаде было… А с тем майором: слово за слово, тут и драка, а мы оба на сильном подпитии… Ну а дальше ты сам знаешь.
— Вань, — командир штрафной эскадрильи тоскливо посмотрел на пламя, — не умеют у нас людей ценить. Я вот рассказывал о том капитане из Шестнадцатого истребительного… Покрышкине. Ведь до чего мужик умный и, главное, — все на своем горбу вынесший, выстрадавший, можно сказать. Тоже ведь от самых Ясс в Молдавии в сорок первом отходил, из окружения вместе с пехотой прорывался. Он же вполне искренне хочет, чтобы мы побеждали в воздухе фашистскую гадину! А ему собственный командир глотку затыкает! И сколько еще таких долболомов осталось. Сами — задницу из-за стола в кабину самолета перетащить не могут, а все туда же — нам, боевым летчикам, инструкции да указания шлют!
— Из-за таких вот… и ребята погибают! — грохнул по столу Мартыненко.
— Давай, Вань, за тех, кто не вернулся из боевых вылетов… — Водка снова обожгла горло привычным огнем.
Александр Волин ножом поддел кусок мяса из банки с тушенкой. Иван закурил, щелкнув самодельной зажигалкой из гильзы крупнокалиберного патрона.
— А мы — вернемся?
— Команди-и-ир…
— Устал я, Ваня… Ты ведь меня еще по Сталинграду знаешь, не раз мы друг другу жизни спасали. Так вот, перегорело что-то во мне. Слава богу, у нас особист нормальный да и замполит тоже — не достают политическими нравоучениями. А то бы я точно кого-нибудь пристрелил. Витька Платов — классный же ведь летчик, и напарник его — тоже… Был… Как они могли так подставиться?… И сколько еще мне этих похоронок проклятых писать?! Витька-Витька… И сколько же еще таких ребят, классных летчиков и отличных людей, которым жить и жить еще, в землю воткнется ревущим факелом?
А как накатывает, знаешь, Вань, накатывают ужас и тоска, когда в сотый, тысячный раз осознаешь, что и твоя любимая — тоже летчик-истребитель! И тоже под Богом ходит… Ненавижу, гады, ненавижу!!! — сдавленный рык Александра Волина заставил бы сейчас без оглядки бежать любого из своры стервятников-шакалов «асов Геринга».
— Командир, давай — за Победу.
Этот простой тост остудил голову Волина — словно в лицо колодезной водой плеснули. За Победу! Чтобы закончился весь этот кошмар. Чтобы не хоронить больше молодых ребят. И самому под смертью не ходить, не ждать, что бескрайняя небесная синь разорвется вдруг сияющими потоками трассеров. Обнять любимую и любоваться мирным небом и ласковым солнцем.
— За Победу! — Александр глотнул обжигающей водки и отставил кружку. Потянулся за располовиненной луковицей и краюхой черного хлеба. — Все, Вань, это — крайняя. Назавтра подъем в пять тридцать.
* * *
Александр Волин прибрался на столе, затушил «керосинку» и вышел из блиндажа. В ночном воздухе ревели моторы, на стоянке под маскировочными сетями мелькали ручные фонарики. Техники и механики готовили истребители эскадрильи к завтрашнему дню, к новым воздушным боям.
«Ну что ж — повоюем! За Победу!» — полночный доверительный разговор с ведомым, что называется, «вправил мозги», и теперь все вернулось к установленному, хоть и страшному порядку вещей: уничтожать врага, чтобы он не уничтожил тебя. И так — до Победы! Хотя до нее еще очень далеко… Но он все равно пролетит над своим родным шахтерским поселком на окраине Сталино и взобьет воздух ревом мотора своего истребителя!
