39

Темнота быстро поглощала все окружающее: постепенно терялись из виду очертания деревьев, кустов, сливаясь в сплошную непроглядную и угрожающую пустоту. По приближающемуся, казалось, к самой земле, будто придавливающему все на ней небосклону спешили серые однообразные облака, несуразными силуэтами выделялись, проплывая через рассеянный, зловещий свет вокруг бледного круга луны. Сильный ветер раскачивал невидимые впереди верхушки берез и осин, издавая скрипящие, стонущие звуки, исходившие прямо из самого чрева ночи.

Егорьев брел, съежившись, засунув под мышки кисти скрещенных на груди рук, вобрав голову в плечи. Ночь была несвойственная обычным летним ночам в южной полосе России. Эта выдалась на редкость холодная, с пронизывающим ветром, при затянутом свинцовой мутью, всегда звездным, а сейчас безликом куполе неба. И под стать погоде было на душе у Егорьева: тоскливо, неуютно. Он давно сбился с пути — на несветящемся циферблате компаса невозможно было в таком мраке разглядеть ровным счетом ничего. К тому же лейтенант смертельно устал, был страшно голоден и сейчас двигался совершенно бесцельно, просто переставляя ноги.

Наконец он облюбовал себе более-менее тихое местечко в овраге, под высокой березой…

Сон долго не шел. Егорьев, свернувшись калачиком, безуспешно пытался согреться и в конце концов провалился в какое-то забытье…

…Он сидел в кинотеатре и смотрел картину. Неожиданно пленка оборвалась, замелькали различные вариации геометрических фигур, точки, всевозможные штришки — как это бывает в подобных случаях. И вдруг на экране появился волк. Зверь угрожающе скалился, морда его была измазана кровью, и даже с длинных усов (кто бы мог подумать, что они такие здоровенные), расходящихся в разные стороны от маленького черного носа, стекали алые капельки. Подняв когтистую лапу вровень со своим ухом, волк делал перед собой резкие движения-рывки, словно пытаясь выпрыгнуть из экрана. Ему это удалось и, осклабившись в дьявольской улыбке, чего волки делать ну никак не могут, устремился на сидящих в зале. Все кругом вдруг сразу оказались в гимнастерках, но без воротников, и волк кидался на каждого из них, и кусал, и рвал на части, а Егорьев судорожно и безрезультатно пытался выхватить из кобуры пистолет, будучи почему-то уверенным, что, когда он это сделает, будет еще хуже и от этого возрадуется волк. Зверь тем временем приближался, устилая свой путь мертвыми телами. Вот он уже в нескольких метрах от Егорьева, лейтенант дергает пистолет, но знает, что этим не спасется. Вдруг перед глазами Егорьева предстают безжизненные, но тем не менее вращающиеся и будто что-то ищущие глаза того самого мертвеца, что лежал на дороге в хромовых сапогах и в новом обмундировании. Вот эти глаза встретились с глазами Егорьева, ужасом пронзили своим взглядом лейтенанта до самого сердца, и тут же когтистая волчья лапа легла на грудь покойнику, разрывая на том гимнастерку и вырывая клочья окровавленного мяса. В мгновение ока эта лапа переметнулась к Егорьеву, схватила его за горло, стискивая все сильней и сильней, пытаясь задушить, и Егорьев увидел перед своими глазами перекошенную волчью морду…

Егорьев подскочил во сне, раскрыл глаза, но не увидел ничего и лишь почувствовал, что ему не хватает воздуха. Тут же сделал лейтенант несколько судорожных, испуганных глотков, задышал ровнее, постепенно приходя в себя от кошмарного сновидения. Сердце билось неимоверно, а рука — Егорьев сам обнаружил это с недоумением, — рука сжимала рукоятку до половины вытащенного пистолета, хотя, когда лейтенант ложился спать, оружие было в кобуре и кнопка была застегнута.

Упрятав пистолет обратно, Егорьев привстал, огляделся вокруг. Все заполняла та же ночь, ветер с завыванием качал из стороны в сторону раскидистые ветки березы. Оставшееся до рассвета время Егорьев уже не спал, боясь, что как только он сомкнет глаза, волк снова протянет к нему свою ужасную, кровавую лапу.

Еще только чуть забрезжило, а Егорьев уже отправился в путь. Голова болела и кружилась, отчасти от голода, отчасти от дурно проведенной бессонной ночи. Он шел, постепенно теряя силы, а вместе с силами уходила и надежда. Хотя на что он мог надеяться, к чему стремиться? Безразличие ко всему овладело им, но тем не менее теперь появилось непроходящее чувство страха, гнавшее его вперед, заставлявшее непременно двигаться. Страх был и перед своим будущим, и, как ни парадоксально это выглядело, мучительный, давящий страх был за свое прошлое. Как будто Егорьеву предстояло держать перед кем-то великим и всемогущим ответ за всю свою прожитую жизнь. К тому же не отпускала Егорьева боязнь этого приснившегося, но до того все же виденного наяву волка. А что, если он действительно идет следом?

«Бред, ерунда. Просто я очень устал», — отгонял от себя Егорьев гнетущие мысли о волке.

Но образ волка постоянно заполнял сознание, играл на нервах, приводил все существо Егорьева в чуть ли не безумное состояние. На одном участке своего пути лейтенант даже побежал, испуганно оглядываясь назад. Затем все же несколько пришел в себя, направился дальше шагом, но оружие вытащил и держал наготове.

Поэтому неудивительно, что, когда в кустах слева послышался сначала тихий шорох, а потом с треском надломилась сухая ветка, Егорьев, быстро обернувшись и ни о чем не думая, нажал на курок, посылая в заросли пулю. Он никуда не целился, стрелял неосознанно, на звук, и лишь когда пистолет превратился в бесполезный кусок железа, оставшись без патронов, лейтенант осознал, что он наделал. Зверь, а Егорьев не сомневался, что в нескольких шагах от него таится волк, зверь теперь может его, беззащитного, загрызть, задушить, растерзать. Ужасное, жалкое, почти сумасшедшее выражение приняло лицо Егорьева. Он весь согнулся, сжался, готовясь швырнуть пистолет прямо в пасть волку, как только тот покажется из зарослей. Вот ветка хрустнула опять, Егорьев внутренне подобрался, замер, и вдруг ветки раздвинулись и перед лейтенантом оказался… Синченко. Лицо его было бледно, левый рукав гимнастерки был оторван и перетягивал предплечье. Синченко сделал еще один шаг и остановился. «Я, наверное, с ума сошел», — подумал Егорьев, опуская пистолет, и с усталой отрешимостью закрыл глаза.

— Вы? — глухо проговорил Синченко.

Егорьев не ответил, снова раскрыв глаза, внимательно смотрел на Синченко, прикидывая, не на том ли свете они оба находятся.

— Н-да, вы… — так же глухо повторил Синченко и покачал головой.