12

Лейтенант Егорьев сидел в своем блиндаже, когда дверь отворилась и вошел старшина Кутейкин. Старшина держал в руках котелок, накрытый сверху ломтем хлеба.

— Обед, — объявил он в ответ на вопрошающий взгляд Егорьева.

— Вы что ж, так и будете меня кормить? — рассмеялся тот. — И обед, и завтрак, еще ужин не забудьте.

Кутейкин усмехнулся.

— Время обеденное, — сказал он. — Шел я мимо кухни, дай, думаю, возьму товарищу лейтенанту супчика горячего.

— Ну спасибо, — поблагодарил Егорьев и, беря из рук старшины котелок, поинтересовался: — А вы сами-то ели?

— Ел, но не в этом дело, — махнул рукой Кутейкин и продолжал деловым тоном: — К нам во взвод пулеметчика прислали.

— Со станкачом? — обрадовался Егорьев.

— Нет, — разочаровал лейтенанта Кутейкин. — Ручняга.

— Ручняга у нас уже есть один, — расстроенно сообщил Егорьев.

— Ну и что, — таким голосом, как будто лейтенант пренебрегает бог весть чем, сказал Кутейкин. — У нас один есть, Желобов свой пулемет починил, да еще этот, новый, — вот уже три. А вы: «Ручняга у нас есть».

— Ну ладно, — рассмеялся Егорьев. — Я вам в таком случае говорю: «Очень хорошо!»

— Конечно, хорошо, — подхватил старшина. — Я еще таких людей не видел. Им пулемет прислали, а они не радуются. Странный вы человек, товарищ лейтенант.

— Не вам судить, — оборвал старшину Егорьев.

Тот пожал плечами, дескать: «Не мне, конечно».

Егорьев, расценив этот жест старшины как обиду, поспешил сгладить ее новым вопросом:

— А пулеметчик-то кто?

— О! — заулыбался Кутейкин. — Пулеметчик мой старый знакомый.

И, выглянув за дверь, старшина сказал кому-то:

— Заходи!

В блиндаж вошел человек среднего роста, в полевом обмундировании, крепкий, коренастый, с русыми волосами. Только глаза его смотрели почему-то жестко и холодно.

Егорьев оглядел пулеметчика с ног до головы, потом повернулся к старшине.

— Архип Дьяков, — представил своего «старого знакомого» Кутейкин.

Дьяков щелкнул каблуками и посмотрел на лейтенанта.

— Документы, — коротко произнес Егорьев.

Дьяков вынул из нагрудного кармана гимнастерки свои бумаги и протянул их лейтенанту. Егорьев просмотрел их — все было в порядке — и вернул владельцу. Однако Кутейкиным, наблюдавшим за лейтенантом, не осталась не замеченной хмурая гримаса, промелькнувшая на мгновение по лицу Егорьева. Дьяков, тоже смотревший на Егорьева, заметив вдруг изменившееся на секунду выражение лица лейтенанта, скривил губы в усмешке, зная, очевидно, о причине такой перемены.

— Ну что ж, все в порядке, — сказал Егорьев, когда Дьяков уже засовывал документы обратно в карман. — Можете идти. Пока подождите в землянке, а потом я пришлю к вам старшину — он вас разместит.

Дьяков, козырнув и еще раз усмехнувшись, вышел из блиндажа.

Кутейкин, ожидая вопроса, смотрел на лейтенанта. И он не ошибся — вопрос действительно последовал.

— Почему вы мне не сказали, что ваш «старый знакомый» пожаловал к нам прямиком с Соловецких островов, а точнее, что он — вчерашний зэк? — сурово и даже с какой-то обидой спросил Егорьев.

Старшина сначала молчал, потом ответил, глядя прямо в глаза Егорьеву:

— Я не сказал вам этого потому, товарищ лейтенант, что Архип Дьяков теперь не, как вы изволили выразиться, «зэк», а такой же солдат, как и все. И нечего за человеком через всю жизнь это клеймо тащить и напоминать каждый раз об этом ему и другим. Вот такое мое мнение.

— А вашего мнения никто не спрашивает, — рассердился Егорьев. Потом его вдруг осенила одна мысль.

— Так вы, выходит, тоже… сидели? — удивленно спросил он старшину. — Раз знаете про него, то и сами…

— Я нигде и никогда не сидел, товарищ лейтенант, довожу до вашего сведения, — тихо сказал Кутейкин, с презрительным укором глядя на Егорьева.

И тому, перехватившему взгляд старшины, стало как-то сразу непомерно стыдно за себя, за те слова, которые он произнес.

— Простите меня, — глядя себе под ноги, сказал Егорьев.

И если бы он не произнес этого, то не только бы навсегда потерял уважение старшины, но и выглядел бы подлецом в собственных глазах.

Кутейкин, составляя представление об окружающих его людях, считал Егорьева просто неопытным человеком, чем и объяснял многие его поступки. Сейчас же ему показалось, что Егорьев человек пустой, и лишь последние слова лейтенанта разуверили его в этом. Поэтому он, кивнув головой, так же тихо промолвил:

— Прощаю, лейтенант.

С минуту они стояли молча, потом Егорьев все же поинтересовался:

— Скажите, старшина, только не обижайтесь, но откуда же вы знаете этого Дьякова?

— Три года назад в Польше вместе воевали, — неохотно ответил Кутейкин.

— Но ведь амнистировали-то его всего месяц назад, как в документах сказано, откуда ж вы можете знать, что он сидел? И притом, в тюрьме сброд всякий, уголовники, что, Дьяков… тоже из них?

Старшина печально покачал головой:

— Там же не только такие. Разные есть. А Архип… — Он замялся, потом сказал: — Его еще до вот этой войны арестовали. Там, где надо помолчать было, он сказал… не то что надо… Вы меня понимаете, лейтенант?

— Понимаю. — Егорьев кивнул.

— А он, между прочим, старшим лейтенантом был, — добавил старшина. — А про то, что сидел, перед входом к вам в блиндаж рассказать мне успел.

Егорьев ничего не ответил.

— Разрешите идти? — выпрямился Кутейкин.

— Идите.

И, уже выходя, старшина напомнил:

— Суп-то ешьте, а то остынет.