КНИГА ПЯТАЯ.
ПРИШЕСТВИЕ МЕДВЕДЯ

Впоследствии люди рассказывали, что огромная звезда в виде огнедышащего дракона, ознаменовавшая смерть Амброзиуса, и благодаря которой Утер получил прозвище Пендрагон, явилась зловещим предзнаменованием для нового правителя. И действительно, поначалу, казалось, все было против Утера. Словно закат звезды Амброзиуса послужил сигналом его старым врагам, и те возникли из тьмы изгнания, чтобы отомстить его преемнику. Сын Хенгиста Окта вместе со своим родственником Эозой посчитали, что смерть Амброзиуса освободила их от обязательства не переходить северную границу. Они собрали силы, призвав всех недовольных, и приготовились к нападению. Из Германии к ним хлынуло воинство, жадное до земель и грабежа, к ним присоединились остатки саксонской армии Пасентиуса и беглецы из армии Гилломана, а также чувствовавшие себя обойденными британцы. Через несколько недель после смерти Амброзиуса Окта с большой армией уже рыскал по северу страны, подобно волку, и до того, как новый король смог выйти ему навстречу, он взял приступом и разрушил ряд городов и крепостей от стены Гадриана до Йорка. В Йорке, крепости Амброзиуса, стены оказались крепки, а ворота вовремя запертыми. Его защитники приготовились к обороне. Окта же подтянул имевшиеся у него осадные машины и приготовился ждать.

Должно быть Окта знал, что Утер настигнет его под Йорком, но, располагая такими силами, он не боялся британцев. Позже подсчитали, что Окта располагал тридцатью тысячами воинов. Если так и было, то выходит, что на каждого британца в армии Утера приходилось два сакса. Бой был кровопролитным и с бедственными последствиями. Смерть Амброзиуса явилась потерей для королевства. Несмотря на репутацию блестящего воина, Утер был неопытен в роли верховного командующего, и не являлось секретом, что перед лицом испытаний ему не хватало спокойствия и рассудительности. Недостаток мудрости, конечно, компенсировался храбростью, но в тот день Йорку одной храбрости было явно маловато. Бритты дрогнули и побежали. Их спасла лишь ранняя в это время года темнота. Утеру, вместе с Горлуа из Корнуолла, его помощником, удалось собрать остатки войска на вершине небольшого холма, именовавшегося Дэймен. На этом крутом скалистом холме можно было укрыться, его покрывали пещеры и густой орешник. Но он представлял собой лишь временное убежище. Саксонская орда победно окружила подступы к холму и принялась ждать утра. Британцы попали в отчаянное положение, и требовалось предпринять отчаянные действия. Утер, мрачно восседавший в пещере, созвал своих усталых командиров и, пока люди урывками отдыхали, разработал совместно с ними план, как обхитрить ждавших внизу несметных врагов. Сначала никто не думал ни о чем, кроме бегства, но потом кто-то — я слышал, это был Горлуа — указал, что бегство не предотвратит поражения и гибели нового королевства. Если возможно бегство, то возможно и нападение. Вполне реальным казалось напасть в темноте с холма, используя элемент неожиданности. Простая задумка, и этого вполне можно было ждать от людей, попавших в столь безвыходное положение, но саксы всегда были глупыми и недисциплинированными воинами. Представлялось почти несомненным, что саксы не станут ожидать ночного нападения и, уверенные в своей победе, спокойно заснут до рассвета; треть из них, может быть, еще и перепьется из награбленных винных запасов.

Отдавая саксам должное, надо признать, что Окта все-таки расставил посты, большей частью бодрствовавшие. Но план Горлуа сработал, нам помог легкий туман, пеленой окутавший подножье холма. Возникнув из тумана в полной тишине, британцы бросились вниз, едва в брезжущем свете стало видно путь между камней. Создалось впечатление, что они превосходят саксов в два раза. Те посты, которые не были сразу уничтожены, подняли тревогу, но слишком поздно Саксы, ругаясь, возились в поисках оружия, но британцы с криками набросились на них и раздробили все их воинство. К полудню все было закончено. Окту и Эозу взяли в плен. К зиме, когда север очистили от саксов, а на берегах тихо догорали их длинные ладьи, Утер вернулся в Лондон, а с ним и его пленники за решеткой. Он готовился к своей коронации, которая должна была состояться весной.

Его битва с саксами, близкое поражение и последовавшая неожиданная блестящая победа стали тем, что требовалось для нового правления. Люди забыли о зловещих обстоятельствах смерти Амброзиуса и возносили короля, как новое солнце. Его имя было у всех на устах. О нем говорили аристократы и воины, ждавшие от него даров и почестей, включая строителей его дворцов. Придворные леди щеголяли в платьях красного цвета, колыхавшихся, как заросли мака. В моду вошел цвет под названием красный пендрагон.

В те первые недели я видел его только один раз. Я все еще находился в Эймсбери, присматривая за работами по поднятию каменных гигантов. Треморинус уехал на север, но у меня осталась хорошая команда, уже оправдавшая себя в поднятии королевского камня из Киллара. Теперь людям не терпелось взяться за колоссы «Пляски». После того, как мы выровняли камни, поднять их было несложно, имея в распоряжении канаты, треноги и отвесы. Трудность заключалась в установке огромных перемычек. Но мастера прошлого создали свое чудо несметное количество лет назад, подогнав, как заправские плотники, гигантские камни один к другому. Нам оставалось лишь найти средства для их подъема. Мысли о них не выходили у меня из головы все предыдущие годы, с тех пор, как я увидел перекрытия колонн в Малой Британии и тогда же начал расчеты. Не забывал я и о том, что почерпнул из песен. В итоге я спроектировал деревянный «сруб», который может показаться современному строителю примитивным, но который — беру себе в свидетели певца — отлично показал себя в деле и еще не раз пригодится для подобных целей. Дело продвигалось медленно, но верно. Я думаю, со стороны это было восхитительным зрелищем — наблюдать, как постепенно поднимались эти блоки и в конце концов мягко, как по маслу, опускались на свое место. На каждый камень потребовалось по двести человек, команды обученных людей, работавших синхронно, поддерживая ритм работы под музыку, как гребцы. Ритм движений определялся, конечно, работой, а мелодии принадлежали прошлому, я помнил их с детства. Их пела мне еще моя няня, опуская некоторые народные вставки. Песенки были веселые, неприличные и нередко в них упоминались высокопоставленные личности. В них не щадили ни меня, ни Утера, хотя в моем присутствии их старались не петь. Более того, когда присутствовали посторонние, слова меняли или пели неразборчиво. Спустя много лет я слышал, как в них пелось, что я передвинул камни «Пляски» с помощью волшебства и музыки. Я бы сказал, что это так и есть. Возможно, аналогичным способом зародилось предание о том, как Феб Аполлон построил под музыку стены Трои. Но волшебством и музыкой, стронувшей с места гигантские камни, помог мне слепой певец из Керрека.

К середине ноября морозы начали крепчать, и мы закончили работу. Последний костер в лагере затушили, и последний караван повозок с людьми и материалами укатил обратно в Сарум. Кадал поехал вперед меня в Эймсбери. Я задержался, сдерживая пляшущую лошадь, пока повозки не скрылись из виду за пределами поля, и остался в одиночестве.

Солнце оловянным шаром висело над молчаливой равниной. Стояло раннее утро, и трава побелела от инея. В слабом свете зимнего солнца сомкнутые камни отбрасывали длинные тени. Я вспомнил каменную глыбу, снег, быка, кровь и молодого улыбающегося светловолосого бога. Я поглядел на камень. Его похоронили с мечом в руке.

— Мы оба вернемся в день зимнего солнцестояния, — сказал я ему.

Оставив его, я сел на лошадь и направился в Эймсбери.

Известия о Утере пришли в декабре. Он покинул Лондон и поехал на рождество в Винчестер. Я направил ему послание, но, не получив ответа, снова выехал с Кадалом туда, где в центре равнины стояли одинокие, окутанные морозом гиганты. Было двадцатое декабря.

В небольшой впадине сразу за «Пляской» мы привязали наших лошадей и разожгли костер. Я опасался, что ночь будет облачной, но она выдалась ясной и морозной. На небе гроздьями висели звезды, подобно пылинкам в лучах солнечного света.

— Поспи немного, если сможешь на таком морозе, — сказал Кадал. — Я разбужу тебя на рассвете. И почему ты думаешь, что он приедет?

Не получив ответа, он продолжил:

— Ты волшебник, тебе виднее. Но если волшебство не спасет тебя от мороза, возьми себе еще одну накидку. Я разбужу тебя вовремя, так что не волнуйся.

Я послушался его и улегся у костра, завернувшись в двойную накидку и положив под голову седло. Я скорее дремал, нежели спал, слыша малейшие звуки ночи, нарушавшие незыблемую тишину равнины. Я слышал потрескивание огня в костре, стук свежих дров, подбрасываемых туда Кадалом, хруст пасущихся неподалеку лошадей, крик совы, вылетевшей на охоту. И уже к рассвету по земле разнесся ровный конский топот, приближавшийся к нам.

— В твоем распоряжении еще где-то час, — угрюмо сказал сонный Кадал.

— Ничего, я выспался. Приложи ухо к земле и скажи, что ты слышишь.

Он наклонился к земле, и не успело сердце ударить пять раз, он был уже на ногах и побежал к лошади. В те дни люди быстро реагировали на конский топот в ночи.

Я остановил его.

— Все в порядке, это Утер. Сколько там лошадей, думаешь?

— Двадцать-тридцать. Ты уверен?

— Вполне. Седлай коней и оставайся с ними. Я пойду.

В наступивший предрассветный час воздух оставался недвижим. Они перешли на галоп. Казалось, вся долина сотрясалась от топота. Луна исчезла. Я стоял и ждал у камня.

Не доезжая немного, он отделился от отряда и в сопровождении человека поскакал вперед. Не думаю, чтобы они заметили меня, но они могли увидеть в ложбине мерцание костра, разведенного Кадалом. Звезды светили достаточно ярко, и отряд скакал без факелов, хорошо видя в ночи. Быстрым галопом двое приближались к внешнему кругу, и я подумал, что они заедут внутрь. Но захрустел снег под копытами остановившихся лошадей, и король спрыгнул на землю. Послышался звон поводьев, которые он бросил своему спутнику.

— Не давай ему стоять, — сказал он и направился ко мне быстрыми шагами, пересекая гигантские тени.

— Мерлин?

— Милорд?

— Необычное ты выбрал время, однако. Обязательно среди ночи? — Слова прозвучали вполне бодро и, как обычно, не отличались вежливостью. Но, тем не менее, он пришел.

— Ты хотел видеть, что я здесь сделал, — сказал я. — Сегодня ночью я могу показать тебе. Благодарю тебя, что ты явился.

— Что показать? Снова видение, или сон? Я предупреждаю тебя...

— Нет, ничего подобного. Но я хотел бы показать тебе нечто, что можно увидеть лишь сегодня ночью. Ради этого, я боюсь, нам придется немного подождать.

— Долго? А то холодно.

— Не очень долго, милорд. До рассвета.

Он стоял по другую сторону от королевского камня, напротив меня, голова склонена, рука теребит подбородок.

— Говорят, что в тот раз, когда ты впервые в ту ночь стоял у этого камня, у тебя было видение. Теперь же в Винчестере мне сказали, что когда он умирал, он разговаривал с тобой, словно ты находился рядом, у его постели. Это правда?

— Да.

Он резко поднял голову.

— Получается, что ты еще на Килларе знал, что мой брат умирает, и ничего мне не сказал?

— Это было бы бессмысленно. Узнав об этом, ты все равно не смог бы вернуться быстрее. А так ты возвращался со спокойной душой и узнал о его смерти лишь в Карлеоне, когда я тебе сказал.

— Клянусь богами, Мерлин, не тебе судить, что говорить мне, а что нет! Ты не король. Ты должен был мне сказать об этом.

— И ты тоже не являлся тогда королем, Утер Пендрагон. Я поступил так, как велел мне он.

Он дернулся, но потом взял себя в руки.

— Легко сказать, — по голосу я понял, что Утер мне поверил, к тому же он испытывал трепет передо мной и этим местом. — Пока мы здесь ждем рассвета и несмотря на то, что ты собираешься мне показать, я хотел все прояснить в отношениях между нами. Ты не сможешь служить мне, как ты служил моему брату. Ты должен это понимать. Мне не нужны твои пророчества. Мой брат, я думаю, заблуждался, сказав, что мы вместе будем трудиться на благо Британии. Пути наших звезд не совпадают. Я признаю, что был слишком резок с тобой там, в Британии и у Киллара, и сожалею об этом. Но теперь поздно думать о таких вещах, наши пути разошлись.

— Да, я знаю. — Я произнес это без всяких эмоций, просто соглашаясь с ним, и несколько удивился, когда он рассмеялся про себя. На мое плечо почти дружески опустилась его рука.

— Мы понимаем друг друга. Не думал, что это будет так легко. Если бы ты знал, как мне приятно это слышать после многочисленных просьб о помощи, пощаде, милостях. А теперь единственный в королевстве человек, имеющий все права обратиться ко мне, выбирает свой путь и ничего от меня не хочет!

— Конечно. Хотя наши дороги еще пересекутся, но не сейчас. И тогда нам придется работать вместе, хотим мы того или нет.

— Посмотрим. Ты обладаешь могуществом, я признаю это, но какая мне от него польза? Мне не нужны жрецы. — Его голос был свеж и дружелюбен, словно он хотел избавиться от ночного отчуждения. Утер был приземленный человек. Амброзиус понял бы меня, но Утер снова свел все к обыденному, словно пес, идущий по следу крови.

— Ты хорошо послужил мне у Киллара и здесь, у Висячих камней. Только за это ты заслуживаешь какой-нибудь милости от меня.

— Где бы я ни оказался, я всегда буду в твоем распоряжении. Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где найти меня.

— Не при моем дворе?

— Нет, в Маридунуме. Там мой дом.

— Ах, да. Знаменитая пещера. Я думаю, ты заслуживаешь большего.

— Мне ничего не надо, — ответил я.

Стало светлее. Я заметил, как он бросил на меня косой взгляд.

— Я разговаривал с тобой сегодня ночью, как не разговаривал ни с кем до сих пор. Не в обиде ли ты на меня за прошлое, Мерлин — побочный сын?

— Я не держу ничего против тебя, милорд.

— Ничего?

— Разве девчонку из Карлеона. Но ты можешь назвать ее ничем.

Он вгляделся в меня, затем улыбнулся.

— Которая? Когда?

— Не имеет значения. Ты все равно забудешь.

— Надо же, я тебя недооценил. — В его голосе послышались почти теплые интонации, никогда не слышанные мною прежде. Если бы он знал, подумалось мне, он бы рассмеялся.

— Говорю тебе, это не имеет значения. Если тогда это не имело значения, то сейчас и подавно.

— Ты до сих пор не сказал мне, зачем вытащил сюда в неурочное время. Взгляни на небо, уже светает, сколько ждать, лошади мерзнут, — он повернул голову на восток. — Хороший будет день. Интересно, что же ты такого сделал? Говорю тебе, что вплоть до того, как я получил твое послание, Треморинус все время твердил, что поднять их невозможно. Пророк ты или нет, Мерлин, тебе можно найти применение.

Становилось все светлее, тьма расступалась, пропуская свет. Теперь я видел Утера более отчетливо. Он поднял голову и снова теребил рукой свой подбородок.

— Хорошо, что ты приехал ночью и я узнал тебя по голосу. Днем бы вряд ли: ты отрастил такую бороду.

— Более подобающую королю? Во время сражений ни до чего не доходили руки. Пока мы добрались до Хамбера... — и он начал рассказывать мне о случившемся свободно и естественно. Я впервые видел его в таком свете. Возможно, тут сыграло свою роль то, что среди всех подданных я приходился ему единственным родственником. Голос крови не заглушить, говорят в народе. Он рассказал мне о кампании на севере, о сражениях, о выжженной земле, оставленной саксами. — Теперь же мы проведем рождество в Винчестере. Весной у меня коронация в Лондоне, и...

— Подожди. — Я не хотел прерывать его столь безапелляционно, но на меня давили своей тяжестью небо и нараставший свет. Времени подыскивать слова, достойные короля, не было. — Вот, наступает, — быстро сказал я. — Встань со мной у основания камня.

Я отошел от него на шаг и встал у подножия длинного королевского камня лицом к ослепительному востоку. Не глядя на Утера, я услышал, как он, будто сердясь, вздохнул, но сдержался и повернулся, блестя украшениями и броней, чтобы встать рядом. У наших ног простирался камень.

На востоке ночь отступила отдернутой пеленой, и показалось солнце. Прямой, как след брошенного факела, как огненная стрела, от горизонта через камень к нашим ногам протянулся луч света. Сердце успело ударить, возможно, двадцать раз, пока огромный мегалит стоял, застилая перед нами зимний слепящий свет и возвышаясь черной махиной. Затем солнце поднялось над горизонтом так быстро, что можно было заметить, как сплошная круглая тень выросла в эллипс, пропавший немедленно в свете зимней зари.

Я взглянул на короля. Он не сводил расширенных и каких-то пустых глаз с камня у его ног. Я не мог прочитать его мысли. Затем он поднял голову и посмотрел на внешний круг, где сомкнувшиеся гиганты загораживали свет. Он сделал шаг в сторону от меня и развернулся на каблуках, обойдя полный круг внутри «Пляски». Его отросшая борода была рыжеватой и вилась, Он носил теперь длинные волосы, а его шлем украшала золотая полоска. Голубизна его глаз могла сравниться с древесным дымом на фоне света.

В конце концов мы встретились взглядом.

— Неудивительно, что ты улыбаешься. Впечатляет.

— Рад слышать, — ответил я. — Из-за расчетов я не спал неделями.

— Треморинус рассказывал мне, — он не спеша смерил меня взглядом. — Он также рассказал мне, что ты говорил.

— Что я говорил?

— Да. «Я покрою его могилу не чем иным, как светом».

Я промолчал.

— Я ничего не понимаю в пророках и жрецах, — медленно произнес он. — Я воин и думаю по-солдатски. Но сотворенное тобою здесь я могу осмыслить. Возможно, мы все-таки уживемся. Я уже говорил, что собираюсь провести рождество в Винчестере. Поедешь со мной?

Это уже была просьба, а не приказ. Мы разговаривали друг с другом, стоя по разные стороны от камня. Его слова послужили началом чего-то, чего я еще не знал.

— Возможно, весной, — покачал я головой. — Я хочу присутствовать на коронации. Будь уверен, когда я тебе понадоблюсь, я приеду. Но сейчас я должен вернуться домой.

— В свою нору в земле? Ну, если ты так этого желаешь... У тебя скромные запросы, видит бог. Так тебе ничего не надо от меня? — он показал рукой на каменный круг. — В народе пойдет плохая молва о короле, не вознаградившем тебя за это.

— Я уже вознагражден.

— Может быть, в Маридунуме тебе было лучше в доме твоего деда? Возьмешь его?

Я покачал головой.

— Мне не нужен дом. Но я взял бы холм.

— Тогда он твой. Мне рассказывают, что его уже называют холмом Мерлина. А сейчас уже наступил день и лошади мерзнут. Если бы ты был воином, Мерлин, то знал бы, что существуют вещи важнее даже, чем королевские могилы: главное, чтобы лошади не застаивались.

Он снова похлопал меня по плечу и, взмахнув пурпурным плащом, пошел к лошади. Я отправился искать Кадала.

Когда же наступила Пасха, у меня не было желания покидать Брин Мирддин. (Верный своему слову, Утер подарил мне холм вместе с пещерой, и люди уже начали связывать его с моим именем, а не с богом, называя его холмом Мерлина.) От короля пришло письмо, приглашавшее меня в Лондон. Но на этот раз это был приказ, а не просьба, и настолько срочный, что Утер прислал за мной эскорт, дабы избежать задержки, которая могла бы случиться, если бы я стал ждать для себя попутчиков.

В те времена было еще небезопасно ездить по дорогам группами меньше десяти человек. Путешествовали с оружием и настороже. Люди, которые не могли обеспечить себе охрану, собирались в компании, а купцы даже платили за то, чтобы их охраняли. Укромные места еще кишели беглецами из армии Окты и ирландцами, которые не могли попасть к себе на родину. Встречались и саксы, отчаянно скрывавшие свою внешность: если их узнавали, то убивали беспощадно. Они обитали у деревень, в горах, болотах и диких местах. Временами они совершали дерзкие набеги в поисках еды и устраивали на дорогах засады против одиноких путников, не имевших с собой оружия. Любой человек в накидке и сандалиях считался богатеем, которого стоило ограбить.

Но меня это не остановило бы, если бы мне надо было совершить путешествие в одиночку с Кадалом из Маридунума в Лондон. Никакой преступник или вор не выдержали бы моего взгляда, не говоря уже о риске получить проклятие от меня. После событий в Динас Бренине, Килларе и Эймсбери моя слава неимоверно возросла, воспетая в балладах и песнях. Я уже с трудом узнавал свои собственные деяния. Динас Бренин переименовали в Динас Эмрис, чтобы увековечить как мое деяние, так и высадку Амброзиуса, а также крепость, которую он там построил. А жил я так же, как и раньше, как в доме моего деда или во дворце Амброзиуса. Ежедневно у входа в пещеру люди оставляли мне еду и вино. Ничего не имевшие бедняки приносили дрова и сено для лошадей, сработанную ими простую утварь, или предлагали свою помощь, чтобы что-нибудь построить. Так прошла зима, в мире и спокойствии, пока не наступил ясный мартовский день, когда в долине появился посланец Утера, оставивший эскорт в городе.

Выдался первый сухой день после двух недель дождей и сырого ветра. Я поднялся на холм над пещерой собрать первые появившиеся растения и задержался на опушке у нескольких сосен. На холм легким галопом скакал одинокий всадник. Кадал, наверное, услышал конский топот. Казавшийся сверху маленьким, он вышел из пещеры ему навстречу и приветствовал. После того как он показал ему дорогу ко мне, всадник, не задерживаясь, пустился наверх, дав шпоры своему коню.

Остановившись в нескольких шагах, он с некоторым трудом — от долгой езды — выбрался из седла и, сделав знак, подошел ко мне.

Это был молодой человек с каштановыми волосами, примерно моего возраста. Его лицо показалось мне знакомым. Наверное, я встречал его при дворе Утера. Он был заляпан грязью с головы до ног и смертельно устал. Должно быть, он сменил лошадь в Маридунуме. Конь выглядел бодрым и вместе с тем отдохнувшим; я увидел, как молодой человек поморщился, когда тот вскинул голову и натянул поводья.

— Милорд Мерлин, король шлет тебе приветствие из Лондона.

— Большая честь для меня, — ответил я официально.

— Он просит тебя присутствовать на церемонии его коронации. Он послал за тобой эскорт, милорд. Они в городе, их лошади отдыхают.

— Ты говоришь, просит?

— Мне следовало сказать «требует», милорд. Он сказал, что я должен немедленно привезти тебя.

— Это все?

— Больше он ничего не передавал, милорд. Только то, что ты должен немедленно явиться к нему в Лондон.

— Конечно, я явлюсь. Поедем завтра, когда отдохнут лошади.

— Сегодня, милорд, сейчас.

Жаль, что вызывающее требование Утера было передано в извиняющемся тоне. Я посмотрел на него.

— Ты сразу явился ко мне?

— Да, милорд.

— Не отдыхая?

— Нет.

— Сколько заняла дорога?

— Четыре дня, милорд. Это свежая лошадь. Я готов в путь сегодня же.

Посланец снова поморщился, когда его конь мотнул головой.

— Ты ранен?

— Пустяки. Вчера я упал с лошади и повредил кисть, но не той руки, в которой держу поводья.

— Зато правой, в которой должен держать кинжал. Спустись в пещеру и передай моему слуге то, что ты рассказал мне. Он тебя накормит и напоит. Когда я спущусь, я займусь твоей кистью.

Он заколебался.

— Милорд, король очень настаивал. Это нечто большее, чем приглашение присутствовать на коронации.

— Тебе придется подождать, пока слуга соберет мои вещи и оседлает коней, а также пока я сам поем. За это время ты расскажешь мне лондонские новости и объяснишь, что стоит за срочностью короля. Мы еще и быстро вправим тебе кисть. Спускайся, я скоро подойду.

— Но, сэр...

— К тому времени, когда Кадал приготовит нам всем поесть, я подойду. Ты не можешь торопить меня больше. Теперь иди.

Он с сомнением поглядел на меня и пошел вниз, скользя по грязи и ведя за собой упирающуюся лошадь. Я запахнулся в плащ и прошел по сосняку в сторону от входа в пещеру.

Я встал на краю скалистого отрога, где дующие из долины ветры трепали мою накидку. Сзади шумели сосны, а внизу, над могилой Галапаса, шелестел боярышник. В сером небе раздался крик ранней ржанки. Я посмотрел в сторону Маридунума.

С этой высоты весь город был как на ладони. Мартовский ветер гулял по блекло-зеленой равнине. По реке, под серым небом, бежали серые завитки. По мосту двигалась повозка. Над крепостью цветной точкой маячил флаг. Ветер наполнял коричневые паруса лодчонки, спускавшейся по реке. Холмы, еще в своей зимней мантии, зажали долину, как стеклянный шарик, который берут в ладони.

Мне в глаза попала с ветром вода, и вид затуманился. У меня в руках лежал холодный шарик из хрусталя. Взглянув в него, я увидел в самой середине город с мостом, движущуюся реку и крошечный бегущий по ней кораблик. Вокруг города вились поля, искажая картинку в кристалле до такой степени, что начинало казаться, что поля, небо, река и облака обволакивают город с жителями, как лепестки и листочки бутон, который вот-вот раскроется. Казалось, весь Уэльс, всю Британию можно взять осторожно в ладони маленьким сверкающим шаром, словно нечто застывшее в янтаре. Я взглянул на землю в шарообразном кристалле и понял, для чего я родился на свет. Время пришло, и я должен был воспользоваться им по своему усмотрению.

Хрустальный шарик растаял в моих руках, и там осталась лишь пригоршня растений, которые я насобирал, холодных и мокрых. Они выпали из моих рук, и я вытер ладонью воду в глазах. Вид внизу изменился. Повозка и лодка исчезли, в городе воцарился покой.

Я спустился в пещеру. Кадал возился с кухонными горшками, а молодой человек уже готовил седла для наших лошадей.

— Оставь их, — обратился я к нему. — Кадал, есть горячая вода?

— Уйма. Но для начала имеются приказы от короля из Лондона, не так ли? — Кадал был, кажется, доволен, и я его не винил. — Должно было что-то случиться, если уж на то пошло. Как ты думаешь, в чем дело? Он, — Кадал кивнул на молодого человека, — не знает или не говорит. Судя по всему, неприятности.

— Возможно. Скоро узнаем. Лучше высуши-ка это. — Я подал ему свой плащ, сел у костра и позвал парня. — Покажи мне твою руку.

Его кисть превратилась в сплошной синяк и распухла. Наверняка, ему было больно, но кость, похоже, осталась цела. Пока он умывался, я приготовил компресс и наложил его ему на руку. Он напряженно наблюдал за моими действиями и, казалось, вот-вот отдернет руку, но не от боли. Сейчас, когда он смыл грязь и я мог рассмотреть его получше, ощущение, что я его где-то видел, усилилось.

— Я знаю тебя, не так ли? — взглянул я на него поверх повязки.

— Вряд ли вы меня помните, милорд. Но я вас помню. Вы однажды были ко мне очень добры.

— Это такая редкость? — рассмеялся я. — Как тебя зовут?

— Ульфин.

— Ульфин? Что-то знакомое... Подожди-ка. Ага, вспомнил. Слуга Белазиуса?

— Да. Ты помнишь меня?

— Отлично. Тогда, ночью, когда мой пони захромал, тебе пришлось вести его домой. Ты все время по пути находился рядом, но был неприметен, как полевая мышь. Это единственная оказия, которую я помню. Белазиус будет присутствовать на коронации?

— Он мертв.

Что-то в его голосе заставило меня оторвать глаза от повязки.

— Ты его так сильно ненавидел? Не надо, не отвечай, я и так помню, несмотря на то, что прошло столько лет. Не буду спрашивать, почему. Видят боги, он мне тоже не нравился, а ведь я не был его рабом. Что с ним случилось?

— Он умер от горячки, милорд.

— Как тебе удалось пережить его? Я помню старый варварский обычай...

— Принц Утер взял меня к себе. Я сейчас у него — у короля.

Он говорил быстро, не глядя на меня. Я понял, что это все, чего я смогу от него добиться.

— Ты по-прежнему боишься всего на свете, Ульфин?

Он не ответил. Я закончил бинтовать ему руку.

— Что же, это суровый и неистовый мир, да и времена жестокие, но станет лучше. Я думаю, ты тоже поможешь сделать его добрее. Вот, все. А сейчас перекуси. Кадал, ты помнишь Ульфина? Мальчишка, который привел домой Астера в ту ночь, когда мы встретили у Немета отряд Утера?

— Надо же, так оно и есть, — Кадал осмотрел его. — Ты выглядишь получше, чем тогда. Что случилось с друидом? Умер от проклятия? Ну, пойдем, поедим. Вот тебе, Мерлин. Поешь, наконец, по-человечески. А то клюешь, как твои любимые птички.

— Попытаюсь, — смиренно ответил я и рассмеялся, увидев выражение лица Ульфина, переводившего взгляд с меня на Кадала.

В ту ночь мы остановились на отдых на постоялом дворе у перекрестка, от которого дорога ведет на север к Пяти холмам и золотому прииску. Я ужинал один в своей комнате, мне прислуживал Кадал. Не успела закрыться дверь за слугой с подносом, Кадал повернулся ко мне, спеша поделиться новостями.

— Судя по рассказам, в Лондоне завязался нешуточный флирт.

— Можно было ожидать, — мягко заметил я. — Я слышал, там побывал Будек с королями всего побережья и со своими придворными. Они понавезли дочерей, заглядываясь на пустующую половину трона. — Я засмеялся. — Это наверняка устраивает Утера.

— Говорят, он уже перезнакомился с половиной лондонских девушек, — сказал Кадал, ставя передо мной блюдо с уэльской бараниной под луковым соусом. Горячая еда пахла вкусно и аппетитно.

— Наговорить могут что угодно. — Я приступил к еде. — Это даже может оказаться правдой.

— Если серьезно, то назревают большие неприятности по женской части.

— О боже, Кадал, пощади меня. Это судьба Утера.

— Я не в этом смысле. Люди из нашего эскорта поговаривают — поэтому и Ульфин молчит, — что неприятности связаны с женой Горлуа.

Я взглянул на него, пораженный.

— Герцогиня Корнуолла? Не может быть!

— Это пока. Но поговаривают, что это только дело времени.

Я выпил вина.

— Можешь быть уверен, это лишь слухи. Она вдвое моложе своего мужа и очень недурна собой. Утер, наверное, оказывает ей знаки внимания, так как герцог его помощник, а люди и рады посплетничать, зная натуру Утера и учитывая его высокое положение.

Кадал положил кулаки на стол и поглядел на меня. Голос его звучал непривычно серьезно.

— Знаки внимания? Рассказывают, что он от нее не отходит. Каждый день угощает ее лучшими блюдами; следит, чтобы ей подавали первой, даже раньше его; поднимая кубок, он пьет только за ее здоровье. Никто больше ни о чем не говорит от Лондона до Винчестера. Говорят, даже на кухнях заключают пари.

— Несомненно. А что Горлуа?

— Сначала старался вести себя так, как ни в чем не бывало, но обстановка такая, что не мог он больше притворяться, будто ничего не замечает. Он пытался представить дело так, как будто Утер оказывает почести им двоим, но когда дошло до того, что леди Игрейн, так ее зовут, посадили по правую руку от Утера, а старика на шесть мест дальше... — Кадал замолчал.

— Должно быть, он сошел с ума, — смущенно заметил я. — В данный момент нельзя нарываться на неприятности, особенно такие, что связаны с Горлуа и его людьми. Клянусь всеми богами, Кадал, ведь именно Корнуолл помог Амброзиусу завоевать страну, а Утеру стать тем, кем он сейчас является. А кто выиграл для него битву у Дэймена?

— И люди говорят о том же.

— В самом деле? — Я задумался, нахмурясь. — А сама леди? Что, кроме обычных вымыслов, говорят о ней?

— Что она с каждым днем становится все молчаливей. Я не сомневаюсь, Горлуа есть о чем потолковать с ней по вечерам, когда они остаются вдвоем. Рассказывают, что она теперь не поднимает глаз при народе, боится встретиться взглядом с королем, когда он пристально смотрит на нее из-за кубка или наклоняется через весь стол, чтобы заглянуть за ее декольте.

— Это то, что я называю навозными сплетнями, Кадал. Я имею в виду, что она собой представляет?

— Об этом как раз умалчивается, говорят лишь, что она молчунья и невероятно хороша собой. — Он выпрямился. — Видит бог, Утеру нет необходимости вести себя подобно изголодавшемуся перед вкусным блюдом. Он может наполнить свою тарелку доверху в любую ночь. В Лондоне не найдется девушки, которая не мечтала бы поймать его взгляд.

— Я тебе верю. Он не ссорился с Горлуа? Открыто, я имею в виду?

— Об этом я не слышал. Напротив, он был чрезвычайно сердечен, и попервоначалу ему все сходило с рук, старик был польщен. Но сейчас, Мерлин, назревают неприятности. Она более чем вдвое моложе Горлуа и проводит свою жизнь взаперти в одном из холодных корнийских замков, вышивая ему боевые накидки, погрузившись в мечты, как ты понимаешь, отнюдь не о старике с седой бородой.

Я отодвинул тарелку. До сих пор мне было совершенно все равно, что делает Утер. Но последнее замечание Кадала попало в цель. Когда-то жила другая девушка, которая сидела дома, вышивала и мечтала...

— Ладно, Кадал, — резко сказал я. — Хорошо, что я узнал. Надеюсь только, что мы сами не окажемся замешаны в этом деле. Бывало, Утер и раньше сходил с ума из-за женщин, но все они были досягаемы. А это — самоубийство.

— Сумасшествие, ты сказал. Люди говорят о том же, — медленно проговорил Кадал. — Говорят, что его околдовали. — Он посмотрел на меня искоса. — Возможно, именно поэтому он послал за тобой молодого Ульфина в такой спешке, призывая в Лондон. Может быть, он хочет, чтобы ты снял чары?

— Я не снимаю чары, — кратко ответил я. — Я их налагаю.

Кадал поглядел на меня, хотел что-то сказать, но раздумал. Затем он отвернулся, чтобы взять кувшин с вином, ибо когда при полном молчании наполнял мой стакан, я заметил, что его рука творит знак против нечистой силы. Тем вечером мы больше не разговаривали.

Представ перед Утером, я понял, что Кадал был прав. Назревали настоящие неприятности.

Мы прибыли в Лондон перед самой коронацией. Было позднее время, и ворота уже заперли. Однако относительно нас, наверное, предупредили, поэтому наш отряд впустили без лишних вопросов и прямиком препроводили в королевский замок. Я едва успел сменить заляпанную грязью одежду, как меня тут же проводили к королю в спальню. Слуги немедленно вышли, оставив нас одних.

Утер приготовился ко сну, облачившись в длинную ночную сорочку из темно-коричневого вельвета, отороченную мехом. Его кресло с высокой спинкой стояло у пылающего камина. На подставке рядом с креслом находился серебряный кувшин с крышкой, из носика вился полупрозрачный пар. Пахло ароматным вином, и у меня от нетерпения пересохло в горле. Однако король и не думал предложить мне чашку. Он беспокойно метался по комнате, как тигр по клетке. Следом за ним, шаг в шаг, следовал его волкодав.

Как только за слугами закрылась дверь, он резко обратился ко мне.

— Не торопишься.

— Четыре дня? Тебе следовало прислать лошадей получше.

Это сбило его, поскольку он не ожидал подобного ответа.

— Это были лучшие лошади в моей конюшне, — сказал он, смягчаясь.

— Тогда не мешало бы приобрести лошадей с крыльями, если ты хочешь, чтобы мы передвигались быстрее, чем сейчас. И людей покрепче. По дороге от нас двое отстали.

Но Утер уже не слушал. Углубившись в свои мысли, он снова начал мерять шагами комнату. Я наблюдал за ним. Он похудел и передвигался легко и быстро, как голодный волк. Глаза от недосыпания запали, в его манерах появилось нечто ему несвойственное. Руки его постоянно двигались. Он то сцеплял их сзади, хрустя суставами, то теребил сорочку или бороду.

— Мне требуется твоя помощь, — бросил он через плечо.

— Я так и понял.

— Тебе известно, какая? — обернулся он.

Я пожал плечами.

— Никто больше не говорит ни о чем, как о страсти короля к жене Горлуа. Понятно, ведь ты не скрываешь ее. Но прошло уже больше недели с тех пор, как ты послал за мной Ульфина. Что случилось за это время? Горлуа с женой еще здесь?

— Конечно. Они не могут покинуть Лондон без моего разрешения.

— Понятно. Вы уже говорили по этому поводу с Горлуа?

— Нет.

— Но он наверняка знает.

— Он понимает все так же хорошо, как и я: если дело дойдет до разговора с ним, то нас уже ничто не сможет остановить, а завтра коронация. Я не могу с ним объясняться.

— Или с ней?

— Нет, нет. О боже, Мерлин, я не могу даже приблизиться к ней. Ее охраняют, как Данаю.

Я нахмурился.

— Он ее охраняет? Это настолько выходит за рамки обычного, что равносильно публичному признанию, что что-то не так.

— Я имел в виду, что вокруг нее постоянно крутятся ее слуги и люди Горлуа. Среди них не только телохранители, но и воины, сражавшиеся с нами на севере. Я могу подойти к ней только в обществе. Тебе еще расскажут об этом, Мерлин.

— Так. Передавал ты ей тайное послание?

— Нет. Она очень осторожна и целыми днями находится со своими дамами, у дверей стоят ее слуги, а он... — Утер запнулся, на лице его выступил пот. — Он находится с ней каждую ночь.

Шелестя одеянием, он отвернулся и мягкими шагами прошелся по комнате, спрятавшись в тени. Оказавшись ко мне лицом, он протянул ко мне руки и по-мальчишески спросил:

— Что мне делать, Мерлин?

Я подошел к камину, взял кувшин и наполнил ароматным вином два кубка, протянув ему один из них.

— Для начала сядь. Я не могу разговаривать с ураганом. Держи.

Он повиновался и откинулся в кресле, держа кубок между ладонями. Я попробовал, смакуя, вино и сел по другую сторону от камина.

Утер не пил. По-моему, он даже не понимал, что держит в руках. Сквозь прозрачный пар он глядел на пламя в камине.

— Как только он привез ее и представил мне, я понял. Видит бог, поначалу я считал это преходящей горячкой, которой я болел тысячу раз. Но в этот раз она оказалась во много раз сильнее.

— Ты избавлялся от горячки за ночь, за неделю, ну за месяц. Не помню, чтобы женщина удерживала тебя месяц, от силы три, и ставила при этом под угрозу все королевство.

Он обжег меня голубым, как сталь меча, взглядом прежнего Утера.

— Клянусь Гадесом! Иначе зачем я послал за тобой? Я мог развалить королевство сто раз за прошедшие недели, если бы решился. Почему бы, ты думаешь, я еще не перешел границ? В чем-то я уже наглупил, признаю, но это горячка, которой я еще не испытывал. Я весь в огне и не могу спать. Как мне править, сражаться и общаться с людьми, если я не могу спать?

— Ты проводил время с девушками?

Он поглядел на меня и пригубил вино.

— С ума сошел?

— Извини меня, глупый вопрос. Ты даже не спишь?

— Нет, — он отставил кубок и сплел руки. — Бесполезно. Все бесполезно. Ты должен достать ее для меня, Мерлин. Ты все можешь. Поэтому я и позвал тебя. Достань ее для меня так, чтобы никто не знал. Заставь ее полюбить меня. Приведи ее ко мне, пока он спит. Ты можешь это сделать.

— Заставить ее полюбить тебя? Волшебством? Нет, Утер, чары здесь бессильны. Ты должен знать об этом.

— Любая старуха поклянется, что может добиться этого. А у тебя могущества больше, чем у любого человека на земле. Ты поднял Висячие камни, ты поднял королевский камень, чего не смог Треморинус.

— У меня хорошие математические способности, и все. Клянусь богом, Утер, уж ты-то знаешь, в чем дело, что бы ни говорили люди. Волшебство здесь ни при чем.

— Ты разговаривал с моим братом на расстоянии, когда он был при смерти. Ты будешь это отрицать?

— Нет.

— Разве ты не клялся служить мне всегда?

— Да.

— Сейчас ты мне потребовался, ты и твое могущество, в чем бы оно ни заключалось. Может, ты мне скажешь, что ты не волшебник?

— Не из тех, кто проходит сквозь стены, — ответил я, — и выносит людей через запертые двери.

Он сделал резкое движение, и я поймал лихорадочный блеск его глаз, светившихся не злобой, а на этот раз болью.

— Но я не отказываюсь помочь тебе, — добавил я.

— Ты поможешь мне? — Он оживился.

— Да, я помогу тебе. Во время нашей последней встречи я говорил тебе, что придет время, и мы будем действовать заодно. Время пришло. Я пока не знаю, что мне делать, но скоро увижу. В результатах положимся на бога. Сегодня ночью я могу оказать тебе лишь одну услугу — вернуть тебе сон. Нет, подожди и выслушай... Поскольку завтра предстоит коронация, и вся Британия будет вручена тебе, сегодня вечером делай так, как я скажу. Выпей снотворное, которое я приготовлю, и переспи с девушкой, как всегда. Будет лучше, если рядом окажется кто-нибудь, помимо слуги, чтобы засвидетельствовать, что ты был у себя.

— Зачем? Что ты собираешься предпринять? — Он напрягся.

— Я попытаюсь поговорить с Игрейн.

Он наклонился в кресле вперед, ухватившись руками за подлокотники.

— Да, поговори с ней. Ты можешь прийти к ней в отличие от меня. Скажи ей...

— Минутку. Перед этим ты просил «заставить ее полюбить тебя». Ты хочешь, чтобы я применил все свои силы, чтобы достать ее для тебя. Если ты никогда не признавался ей в любви и не говорил с ней наедине, откуда знать, что она пойдет тебе навстречу, если все получится? Знаешь ли ты, король, что у нее за душой?

— Нет, она ничего не говорит. Она лишь улыбается, глядя в землю, и ничего не говорит. Но я знаю, знаю. Раньше я как будто играл в любовь, это были отдельные ноты. В ней же они слились в песню.

Установилась тишина. Позади него на возвышении под балдахином стояла кровать с откинутым пологом. Сверху в прыжке на стену застыл огромный дракон из червонного золота. В свете пламени он двигался, вытягивая свои когти.

Неожиданно Утер сказал:

— Последний раз, когда мы разговаривали, стоя посредине каменного круга, ты сказал, что тебе ничего от меня не надо. Клянусь богом, Мерлин, если ты мне сейчас поможешь и я получу ее, то можешь просить у меня чего тебе угодно. Клянусь.

Я покачал головой, и он замолчал. По-моему, он заметил, что я его не слушаю. Мной овладели особые силы, заполнившие освещенную огнем комнату. На темной стене пылал и мерцал дракон. С ним слилась другая тень. Глазам стало больно, словно в них вцепилась когтистая лапа. Я закрыл их и погрузился в тишину. Когда я снова взглянул на окружающий мир, огонь угас, и стена оказалась в темноте. Я бросил взгляд на неподвижно сидевшего и наблюдавшего за мной короля.

— Я сейчас хочу попросить тебя об одном, — медленно произнес я.

— Да?

— Когда я благополучно доставлю ее тебе, ты должен зачать ребенка.

Он ожидал чего угодно, но только не этого. Он пристально поглядел на меня, затем внезапно рассмеялся.

— Ну уж это как пожелают боги, не так ли?

— Да, все в руках бога.

Он расслабился в кресле, словно с его плеч свалился тяжелый груз.

— Если мы с ней окажемся вместе, то я обещаю тебе это, Мерлин. Это, и чего ты ни попросишь еще. Я даже засну сегодня.

Я поднялся.

— Я пойду готовить лекарство и пришлю его тебе.

— Ты встретишься с ней?

— Да. Спокойной ночи.

Наполовину сонный, Ульфин ждал за дверью. Когда я вышел, он заморгал.

— Мне войти?

— Через минуту. Сначала пойдем со мной, я дам тебе лекарство для него. Проследи, чтобы он его обязательно выпил. Оно поможет ему спокойно уснуть. Завтра будет трудный и долгий день.

В углу, на куче подушек, завернувшись в голубое одеяло, спала девушка. Проходя мимо, я заметил изгиб оголенного плеча и прядку прямых каштановых волос. Она казалась совсем юной.

Приподняв брови, я взглянул на Ульфина, и он кивнул, показав вопросительно на дверь.

— Да, — сказал я, — но позже. Сначала ты отнесешь ему питье. Пусть она пока спит. Судя по твоему виду, тебе и самому не мешало бы выспаться, Ульфин.

— Если он заснет, то посплю и я, — у него на губах промелькнула улыбка. — Завари покрепче, милорд, и повкуснее, хорошо?

— Не беспокойся, он выпьет.

— Я не о нем, — ответил Ульфин. — Я о себе.

— О себе? А, ну да, тебе придется попробовать его?

Он кивнул.

— Ты пробуешь все? Всю его еду? Даже любовную пищу?

— Его любовную пищу? — Он уставился на меня, открыв рот, и затем рассмеялся. — Ты шутишь!

— Я хотел проверить, умеешь ли ты смеяться, — улыбнулся я. — Вот мы и на месте. Подожди, я мигом.

Кадал ждал меня у камина в комнате. Это были удобные покои, расположенные в башенной стене. Кадал поддерживал яркий огонь под большим котлом с кипящей водой. Он вытащил для меня шерстяной халат и бросил его на постель.

На сундуке около окна лежала стопка одежды, отливая золотом и пурпурным цветом мехов.

— Что это? — спросил я уже сидя, пока он снимал с меня обувь.

— Король прислал тебе одеяния для участия в завтрашней коронации, милорд, — ответил Кадал официально, поглядывая на служку, наполнявшего ванну. Руки мальчика слегка дрожали, и на пол пролилось немного воды. Когда он закончил, тут же послушно вышел, повинуясь кивку Кадала.

— Что с этим мальчишкой?

— Он не каждую ночь готовит ванны для колдунов.

— О боже, что ты сказал ему?

— Только то, что ты превратишь его в летучую мышь, если он будет плохо прислуживать.

— Дурень. Подожди-ка. Принеси мне мою коробку. Там ждет Ульфин. Я должен приготовить снадобье.

Кадал повиновался.

— Что такое? Его рука по-прежнему болит?

— Это не для него — для короля.

— А... — Он больше ничего не сказал.

Я приготовил снадобье, и Ульфин ушел. Я раздевался, чтобы принять ванну, когда Кадал спросил:

— Это настолько серьезно?

— Хуже того. — И я рассказал ему о нашем разговоре с королем.

Он выслушал меня хмурясь.

— Что же делать?

— Попытаться увидеться с ней. Нет, не халат, не сейчас. Дай мне чистую одежду, что-нибудь темное.

— Не пойдешь же ты к ней сегодня, уже заполночь.

— Я не пойду, придут ко мне.

— Но с ней Горлуа...

— Хватит, Кадал. Мне надо подумать, оставь меня. Спокойной ночи.

Я подождал, пока за ним закроется дверь, и прошел к креслу у огня. Неправда, что я хотел подумать. Мне требовались лишь тишина и огонь. Медленно, частица за частицей, я освобождал свой ум, отпуская мысли, покидавшие меня, как струится песок, высыпающийся из стакана, и чувствуя легкость и пустоту. Было очень тихо. Из дальнего угла комнаты донесся скрип рассыхающегося дерева. Мои руки покоились на серой ткани одеяния. Мерцал огонь. Я рассеянно смотрел на него, как смотрят на огонь греющиеся после холода люди. Грезы не обволакивали меня. Я сидел, как легкий осенний лист, который вот-вот подхватит поток и понесет в море.

За дверью внезапно послышались голоса и шум. Раздался стук, и вошел настороженный и встревоженный Кадал.

— Горлуа? — спросил я.

Он проглотил комок и кивнул.

— Пусть войдет.

— Он спросил, был ли ты у короля. Я сказал, что ты здесь только два часа и не успел ни с кем встретиться. Я правильно ответил?

Я улыбнулся:

— Тобой руководили. Пригласи его.

Горлуа вошел быстрым шагом, и я поднялся поприветствовать его. Он изменился не меньше Утера по сравнению с тем, как я видел его в последний раз. Его крупная фигура ссутулилась. Сразу бросались в глаза годы.

Он отбросил церемонии в сторону.

— Ты еще не лег? Мне сказали, ты только что приехал.

— Едва успел на коронацию. Все-таки я ее посмотрю. Присаживайтесь, милорд.

— Спасибо. Я пришел к тебе за помощью, Мерлин. Помоги моей жене. — Из-под седых бровей проницательно смотрели его глаза. — Никто не знает, что у тебя на уме, но ты, наверное, слышал?

— Да, были разговоры, — осторожно ответил я. — Утер всегда окружен сплетнями. Но я не слышал, чтобы дурно отзывались о твоей жене.

— Только посмел бы кто-нибудь! Но я пришел не за этим. С этим ничего не поделаешь, хотя, возможно, ты единственный, кто может вразумить его. Тебе, наверное, не удастся добраться до него до завершения коронации. Но хорошо бы, если бы ты сумел уговорить его отпустить нас в Корнуолл до завершения празднеств. Сделаешь это для меня?

— Если смогу.

— Я знал, что могу рассчитывать на тебя. В нынешней обстановке трудно определить, кто тебе друг, а кто враг. Утеру трудно противоречить. Но ты способен на это, и более того, у тебя хватит на это смелости. Ты сын своего отца, и ради старой дружбы...

— Я сказал, что постараюсь.

— Что с тобой, ты болен?

— Ничего. Я устал. Трудный путь. Я увижу его утром рано, перед началом коронации.

Он благодарно кивнул.

— Я пришел просить тебя не только об этом. Не навестишь ли ты сегодня вечером мою жену?

Наступившая вдруг звенящая тишина была такой продолжительной, что я думал, он что-нибудь заметит.

— Да, если желаешь. Но зачем?

— Ей нездоровится. Если можешь, приди сегодня. Когда женщины сказали ей, что ты приехал в Лондон, она попросила послать за тобой. Я благодарю бога за то, что ты приехал. Сегодня я доверяю немногим, видит бог, но ты в их числе.

Позади обгорело полено и обвалилось на угли, взметнув столб пламени. Его лицо озарилось кровавым блеском.

— Ты придешь? — спросил старик.

— Конечно. — Я отвел взгляд в сторону. — Немедленно.

Утер не преувеличивал, заявив, что леди Игрейн хорошо охраняли. Они с мужем разместили свой двор к западу от королевского замка. Помещения были заполнены корнийскими воинами. Они толпились в прихожей, а в спальне находилось пять-шесть женщин. При нашем появлении самая старая из них, седоволосая взволнованная женщина, поспешила нам навстречу, на ее лице отразилось облегчение.

— Принц Мерлин, — она почтительно присела и, с благоговением глядя на меня, повела к постели.

В комнате было тепло, и пахло духами. В лампах горело ароматное масло, а камин топился яблоней. Кровать стояла по центру у стены, напротив камина. Подушки покрывал серый шелк с золочеными кисточками. Покрывало было украшено богатой вышивкой из цветов, невиданных зверей и крылатых созданий. Единственная женская комната, которую я видел до этого, принадлежала моей матери. Там были простая деревянная кровать, резной деревянный сундук, ткацкий станок да потрескавшаяся мозаика на полу. Я прошел вперед и стал в ногах у кровати, глядя на жену Горлуа.

Если бы меня спросили тогда, что она из себя представляла внешне, я бы затруднился с ответом. Кадал говорил мне, что она красива, я видел желание на лице Утера и знал, что она привлекательна. Стоя в надушенной комнате и глядя на нее, лежащую на шелковых подушках с закрытыми глазами, я не мог сравнить ее ни с какой из виденных мною женщин. Я забыл о находившихся в комнате людях. У меня в глазах, словно в хрустальном шаре, плясал и пульсировал свет.

Я заговорил, не отводя от нее взгляда.

— Пусть одна из дам останется, остальные выйдут. Вы тоже, милорд, пожалуйста.

Горлуа вышел без возражений, провожая впереди себя, как стадо овец, женщин. Приветствовавшая меня дама осталась с хозяйкой. Когда за ними закрылась дверь, женщина на постели открыла глаза. Несколько секунд мы молча глядели друг на друга.

— Зачем ты позвала меня, Игрейн? — спросил я.

— Я послала за тобой, принц, потому что мне требуется твоя помощь, — твердо ответила она.

Я кивнул:

— В отношении короля.

— Так тебе уже известно? — напрямую спросила она. — Когда ты шел сюда с моим мужем, ты догадался, что я не больна?

— Да, догадался.

— Тогда ты догадываешься, чего я хочу?

— Не совсем. Скажи мне, разве ты не могла поговорить с королем раньше? Это было бы лучше и для него, и для твоего мужа.

Ее глаза расширились.

— Как я могла это сделать? Ты проходил через двор?

— Да.

— Значит, ты видел воинов моего мужа. Как ты думаешь, что случилось бы, если бы я обратилась к Утеру? Я не могла говорить с ним при народе, а если бы мы встретились тайно, то через час об этом знал бы весь Лондон. Нет, не могла я ни поговорить с ним, ни передать послание. Молчание служило мне защитой.

— Если бы послание заключалось в том, что ты верная и преданная жена и что ему следует поискать себе другую, то его можно было передать в любое время и с любым человеком, — медленно произнес я.

Она улыбнулась и наклонила голову. Я вздохнул.

— Это я и хотел узнать. Ты честна, Игрейн.

— Какой смысл лгать тебе? Я наслышана о тебе. Конечно, я знаю, нельзя верить всему, о чем поется в песнях и говорится в легендах, но ты умен, мудр и рассудителен, ты не любишь женщин и не служишь никому из мужчин. Поэтому ты сможешь выслушать и рассудить. — Она поглядела на свои руки, лежавшие на покрывале, и снова подняла глаза. — Но я верю, что ты видишь будущее. Я хочу, чтобы ты предсказал мне его.

— Я не предсказываю будущее, как старуха. Ты только за этим позвала меня?

— Ты знаешь, зачем я вызывала тебя. Ты единственный человек, с которым я могу поговорить, не вызвав гнева и подозрений моего мужа, к тому же ты имеешь доступ к королю.

Несмотря на то, что она была только женщиной, к тому же молодой, и лежала в постели, она походила на королеву, дающую аудиенцию. Она поглядела мне прямо в глаза.

— Король говорил с тобой?

— В этом нет необходимости. Все знают, что его гложет.

— Ты скажешь ему о том, что узнал от меня?

— Все зависит от ряда обстоятельств.

— Каких?

— От тебя самой, — медленно ответил я. — Пока ты поступала мудро. Будь ты менее осторожной в своих словах и поступках, могли бы произойти серьезные неприятности, и даже война. Я так понимаю, что ты не позволяла себе остаться одной или без охраны ни на минуту, и вообще старалась держаться на виду?

Она некоторое время смотрела на меня молча, затем приподняла брови.

— Конечно.

— Многие женщины, желая добиться того, чего желаешь ты, оказались бы неспособны на такое, леди Игрейн.

— Я не из «многих женщин».

Слова ее были, как вспыхнувшая молния. Внезапно она села на кровати, отбросив назад темные волосы и откинув покрывала. Старая дама подхватила длинное голубое одеяние и поспешила к ней. Игрейн набросила его сверху на белую ночную сорочку и спрыгнула с постели, направившись беспокойной походкой к окну.

Она отличалась высоким, для женщины, ростом и фигурой, которая впечатляла бы и более непреклонного человека, чем Утер. У нее была длинная, стройная шея, гордая посадка головы. Темные распущенные волосы струились по ее плечам. Голубые глаза, но не такие, как жестокая и холодная голубизна у Утера, отливали кельтской синевой и глубиной. Гордо очерченный рот. Она была прекрасна и создана не для минутных утех. Если Утер хочет ее получить, то ему придется сделать Игрейн королевой.

Она остановилась, не доходя до окна. Если бы она подошла, то ее могли увидеть со двора. Нет, она не из тех, кто теряет голову.

Игрейн обернулась.

— Я дочь короля и имею королевское происхождение. Разве ты не видишь, до какого отчаяния я должна быть доведена, что допускаю подобные мысли? — Она страстно повторила: — Разве ты не видишь? В шестнадцать лет меня отдали замуж за повелителя Корнуолла. Он хороший человек, которого я чту и уважаю. До приезда в Лондон я была согласна усохнуть и умереть в Корнуолле, но вот он привез меня сюда, и это случилось. Теперь я знаю, чего хочу, но не могу этого достичь; жена Горлуа из Корнуолла бессильна. Чего еще ты от меня хочешь? Ничего не остается, кроме как сидеть и молча ждать. От моего молчания зависит не только моя честь и честь моего мужа и дома, но и безопасность королевства, за которое умер Амброзиус, а Утер заплатил за него огнем и кровью.

Она сделала два быстрых шага к окну и вернулась.

— Я не какая-то Елена, ради которой сражаются и погибают люди, сжигаются королевства. Я не стою на стене как награда сильному победителю. Я не могу позволить себе обесчестить и Горлуа, и короля в глазах людей. И я не могу встречаться с ним тайно и уронить свое достоинство в своих собственных глазах. Да, я женщина, которая изнемогает от любви, но я также Игрейн, герцогиня Корнуолла.

— И поэтому ты собираешься ждать момента, когда с честью сможешь явиться к нему в качестве королевы? — спросил я холодно.

— Что еще мне остается делать?

— Это и есть послание, которое мне следует ему передать?

Она промолчала.

— Или ты пригласила меня предсказать будущее? Сказать, сколько проживет твой муж?

Она все хранила молчание.

— Игрейн, это одно и тоже. Допустим, я скажу Утеру, что ты любишь его, но не можешь прийти к нему, пока жив твой муж. Сколько лет жизни ты отведешь в этом случае Горлуа?

Снова молчание. Она умела им пользоваться. Я стоял между ней и огнем. Вокруг нее сияли блики, набегая на белое и голубое в ее одеяниях, свет и тень чередовались волнами воды в реке, или травой, колышущейся от ветра. Огонь разгорался, и моя тень догоняла ее. Они сливались и росли, отражаясь на стене, но не золотым или пурпурным драконом, не звездой с горящим хвостом, а туманным слиянием света и тьмы, растущим и уменьшающимся вместе с пламенем, пока постепенно не вырисовывалась тень ее одной, тень стройной и прямой, как меч, женщины. Там же, где стоял я, ничего не осталось.

Она шагнула в сторону, и свет светильника вновь залил комнату. Было тепло, и пахло яблоней. Игрейн смотрела на меня с каким-то новым выражением на лице. Наконец, она спокойно сказала:

— Я уже говорила, что от тебя ничего не скроешь. У тебя хорошо получилось выразить все это словами. Я обо всем этом думала. Посылая за тобой, я надеялась оправдать себя и короля.

— Темная мысль, облаченная в слова, оказывается на свету. Если бы ты была простой женщиной, то давно могла утолить свое желание, впрочем, как и король. — Я помолчал. В комнате все замерло. Слова приходили мне на язык ниоткуда, я не думал о них. — Я скажу тебе, если хочешь, как ты сможешь обрести любовь короля, выполнив свои и его условия, сохранив честь свою, его и мужа. Если я скажу, пойдешь ли ты к нему?

— Да. — По голосу я ничего не понял.

— Если ты повинуешься мне, я смогу устроить это для тебя.

— Что я должна делать?

— Я уже получил твое обещание?

— Ты слишком спешишь, — сухо сказала она. — Разве ты заключаешь сделки, не зная своих обязательств?

Я улыбнулся.

— Нет. Ладно, хорошо, тогда слушай. Притворившись больной, чтобы вызвать меня, что ты сказала мужу и дамам?

— Что мне плохо, и я не хочу видеть людей. Если хотят, чтобы я присутствовала на коронации, пусть вызовут ко мне врача и дадут лекарства. — Она криво улыбнулась. — Я по-своему готовилась не оказаться рядом с королем на коронации.

— Неплохо... Скажи Горлуа, что ты ждешь ребенка.

— Что я жду ребенка? — Впервые она была сбита с толку и удивлена.

— Это возможно? Он старик, но, я думаю...

— Возможно. Но я... — Она прикусила губу и спокойно продолжала: — Ладно, что дальше? Я спросила твоего совета и должна выслушать его.

Мне не приходилось встречать раньше женщин, в разговоре с которыми надо было выбирать слова, с которыми я разговаривал бы, как с мужчинами.

— У твоего мужа нет оснований подозревать, что ребенок не его. Поэтому ты сообщишь ему об этом и скажешь, что боишься за здоровье ребенка в случае, если вы останетесь в Лондоне, окружаемые сплетнями и вниманием короля. Скажи ему, что хочешь уехать сразу после коронации, что не желаешь участвовать в празднествах и притягивать внимание короля, служить мишенью для пересудов. Отправляйся с корнийскими войсками завтра, перед тем как на закате запрут ворота. Утер ничего не узнает, пока не начнется праздник.

— Но, — она снова взглянула на меня, — это безумие. Мы могли уехать в любое время за эти три недели, если бы не боялись навлечь королевский гнев. Мы вынуждены оставаться, пока не получим разрешения на отъезд. Если мы уедем подобным образом, то какая бы ни была причина...

Я остановил ее.

— В день коронации Утер ничего не сможет поделать. Ему придется задержаться здесь на праздники. Он не сможет оскорбить Будека и Меровиуса, других королей, приехавших сюда. Вы доберетесь до Корнуолла, прежде чем он сможет что-либо предпринять.

— Но когда он предпримет, — она сделала нетерпеливый жест, — начнется война. Ему надо строить и восстанавливать, а не ломать и жечь. И он не сможет победить: если он одержит верх в битве, то потеряет поддержку запада. Победа или поражение, в любом случае Британия окажется раздробленной и канет во мрак.

Да, быть ей королевой. Она тянулась к Утеру всей душой, как и он к ней, но в отличие от него она думала. Она была умнее Утера, имела светлый ум и, я думаю, была сильнее его.

— Да, он двинется за вами. — Я поднял руку. — Но послушай, завтра перед коронацией я переговорю с королем. Он будет знать, что сказанное тобой Горлуа — выдумка, что это я сказал тебе уехать в Корнуолл. Он притворится разъяренным и принародно поклянется отомстить за оскорбление, нанесенное ему Горлуа во время коронации. Утер последует за вами в Корнуолл по завершении праздника.

— Но к тому времени наши войска уже беспрепятственно выйдут из Лондона. Ага, понятно. Продолжай. — Она спрятала руки в рукава своего платья и взяла себя за локти, опершись грудью на руки. Она была теперь не так спокойна, эта леди Игрейн. — А потом?

— Ты окажешься дома, в безопасности. Твоя честь и честь Корнуолла останется незапятнанной, — ответил я.

— Да, в безопасности. Я окажусь в Тинтагеле, где даже Утер не сможет меня достать. Ты видел крепость, Мерлин? На побережье высокие и обрывистые скалы, а на остров с замком ведет узкая каменная дорога. Мост настолько узок, что по нему проходит лишь один человек, и даже лошадь не помещается. Воды и провианта в замке хватит на год. Даже та часть моста, что выходит на сушу, защищена небольшой крепостью. Это самое сильное укрепление во всем Корнуолле. Его не взять ни с суши, ни с моря. Если ты хочешь спрятать меня ото всех, и в том числе от Утера, туда я и должна попасть.

— То же самое слышал я. Значит, туда тебя Горлуа и пошлет. Согласится ли Горлуа просидеть в крепости целый год, как зверь в клетке, если за ним последует Утер? Может ли он взять в крепость войска?

Она покачала головой.

— Хотя крепость неприступна, в ней нельзя разместить войска. В ней можно лишь выдержать осаду.

— Тогда ты должна убедить его самому выйти навстречу для битвы, если он не хочет, чтобы Корнуолл опустошили, разграбили королевские войска.

Она сцепила руки.

— Так он и поступит. Он не сможет прятаться, пока Корнуолл будет страдать. Но я все равно не понимаю твоего замысла, Мерлин. Если ты хочешь избавить короля и королевство от моей особы, так и скажи. Я могу притвориться больной, пока Утер сам не согласится отпустить меня. Тогда мы отправимся в Корнуолл без взаимных оскорблений и кровопролития.

— Ты сказала, что выслушаешь меня, — резко перебил я. — У нас мало времени.

— Я слушаю. — Игрейн вновь была спокойна.

— Горлуа спрячет тебя в Тинтагеле. Где он встретит со своими войсками Утера?

— У Димилока, что в нескольких милях от Тинтагеля, на север по берегу. Там имеется хорошая крепость и подходящее место для сражения. Но что потом? Ты думаешь, Горлуа не будет сражаться? — Она подошла к камину и села, положив руки на колено. — Или ты полагаешь, что король явится ко мне в Тинтагель, независимо от того, будет там Горлуа или нет?

— Если ты поступишь, как я сказал, то вы встретитесь с королем, спокойно и в безопасности. Но, — сказал я, увидев, что она вскинула голову, — предоставь это мне. Здесь начинается волшебство, и тебе придется довериться мне во всем. Уезжай в Тинтагель и жди. Я доставлю туда Утера. Я также обещаю, от имени короля, что он не будет сражаться с Горлуа, а после вашей встречи Корнуолл будет жить в мире и покое. Как это произойдет, ведомо лишь богу. Я говорю лишь то, что я знаю. Силы, которыми я сейчас располагаю, — от бога. В его власти создавать и разрушать. Еще я могу сказать тебе, Игрейн, что я видел пылающий огонь, а в нем — корону и меч, стоящий на алтаре, как крест.

Она вскочила с кресла, и впервые в ее глазах мелькнул страх. Игрейн открыла рот, хотела что-то сказать, но потом ее уста снова сомкнулись, и она повернулась к окну. Вновь, не приближаясь к нему, она подняла голову, словно набирая воздух в легкие. Ей не хватало крыльев. Проведя юность взаперти за стенами Тинтагеля, она хотела летать. И неудивительно.

Игрейн подняла руки и откинула со лба волосы.

— Я выполню это. Если я скажу, что жду ребенка, он отправит меня в Тинтагель. Именно там родовое гнездо всех герцогов Корнуолльских. После этого мне придется довериться тебе. — Она повернулась ко мне и опустила руки. — Если бы я могла поговорить с ним... просто так. Но если по твоей вине прольется кровь из-за меня в Корнуолле, если ты принесешь смерть моему мужу, тогда я проведу остаток жизни, молясь всем богам, чтобы ты умер из-за женского предательства.

— Согласен пострадать от твоих молитв. А теперь я должен идти. Ты пошлешь со мной кого-нибудь? Я приготовлю снадобье и пришлю тебе. Это будет настойка мака, можешь выпить его, не боясь.

— Пойдет Ральф, мой паж. Он за дверью. Это внук Марции. Ему можно доверять, как я доверяю ей самой. — Она кивнула старой даме, направлявшейся к двери, чтобы открыть ее для меня.

— Тогда, если мне нужно будет передать послание, я передам его Ральфу через моего слугу Кадала. А сейчас спокойной ночи.

Когда я уходил, она, не двигаясь, стояла в середине комнаты, освещаемая отблесками огня.

Позади была бешеная скачка в Корнуолл.

Пасха в этом году наступила раньше обычного. Весна едва успела начаться. Стояла черная непроницаемая ночь, когда мы остановили своих лошадей на вершине скалы неподалеку от Тинтагеля и тут же попали в лапы к ветру. Нас было только четверо — Утер, я, Ульфин и Кадал. Все пока шло гладко и по плану. Скоро наступит полночь, а за ней двадцать четвертое марта.

Игрейн следовала всем моим указаниям до последнего. В ту ночь, в Лондоне, я не посмел пойти от нее прямо к Утеру: об этом тотчас доложили бы Горлуа. Да и Утер, в любом случае, должен был спать. Я навестил его рано утром, пока он мылся и готовился к коронации. Он отослал всех слуг, кроме Ульфина, и я рассказал ему, что он должен делать. Со сна он выглядел лучше, встретил меня оживленно и внимательно слушал, неотрывно глядя на меня блестящими запавшими глазами.

— Она поступит, как ты велел?

— Да, она дала слово. А ты?

— Я сделаю все, — он прямо взглянул на меня. — А ты не скажешь мне об исходе?

— Я уже сказал. Ребенок.

— Ах, это, — он нетерпеливо повел плечом. — Ты так похож на моего брата. Он больше ни о чем другом не думал. По-прежнему «работаешь» на него?

— Можно сказать и так.

— Рано или поздно это должно случиться. Нет, я имею в виду Горлуа. Что будет с ним? Наверняка риск есть?

— Без риска ничего не бывает. Ты должен поступать, как я, — верить, время покажет. Могу сказать, однако, что ты и твое королевство переживете эту ночь. — Последовало молчание. Он смерил меня взглядом.

— Больше мне от тебя ничего не требуется.

— У тебя все будет нормально. Ты переживешь его, Утер.

Он неожиданно рассмеялся.

— Какая жалость! Я сам мог это предвидеть. Уже тридцать лет ему не сидится дома во время войны. Поэтому я не хочу, чтобы мои руки оказались запятнанными его кровью. Поэтому и...

Утер повернулся к Ульфину и начал давать распоряжения. Передо мной был прежний Утер, энергичный, четкий, боевой. Отправить посланца в Карлеон и направить оттуда в Северный Корнуолл войска. Сам Утер направится туда прямо из Лондона с небольшой охраной и встретится с войсками в лагере. Таким образом король будет следовать за Горлуа по пятам, несмотря на то, что Горлуа выйдет сегодня, и на то, что Утер должен провести четыре дня, празднуя со своей знатью. Другой человек немедленно выезжал по нашему корнуолльскому маршруту обеспечить свежих лошадей через небольшие промежутки на всем пути следования.

Все шло по моему плану. Игрейн присутствовала на коронации, собранная и прямая, глаза опущены вниз. Она была настолько бледна, что не встреться я с ней ночью, я поверил бы в ее болезнь. Никогда не перестану удивляться женщинам. Даже при таком могуществе, как мое, невозможно узнать, что у них на уме. Ни герцогине, ни продажной девке не требуется учиться мастерству обмана. Похожим образом обстоит дело с рабами, живущими в страхе, и с животными, инстинктивно изменяющими свою внешность, чтобы выжить. Всю церемонию она просидела, словно восковая, готовая в любой момент растаять. Я успел заметить, как окруженная женщинами, она покидала процессию, которая толпой направлялась пировать в зал. В разгар празднества, когда вино не раз прошло по кругу, я увидел, как Горлуа незамеченным покидает зал вместе с несколькими людьми, выходящими за естественной надобностью. Утер, на взгляд посвященного, играл свою роль не столь убедительно, как Игрейн, но в перерывах между овладевавшими им яростным ликованием и томлением (в предвкушении будущего) в его игру можно было поверить. Мужчины вполголоса переговаривались о королевском гневе по поводу отсутствия Горлуа и клятве с его стороны отомстить, как только разъедутся высокие гости. Но гнев был несколько наигран, а угрозы слишком жестоки по отношению к герцогу, чья единственная вина заключалась в том, что он хотел защитить собственную жену. Видимо, королю не терпелось представить свои чувства людям как часть цельной картины. Звезда Утера взошла столь высоко и сияла так ослепительно, что Лондон простил бы ему сейчас даже публичное изнасилование. Менее снисходительно лондонцы отнеслись бы к Игрейн, ответившей королю отказом.

Итак, мы прибыли в Корнуолл. Посланец справился со своей задачей, и мы меняли лошадей через каждые двадцать миль, прибыв на место за ночь и два дня. В специально выбранном месте нас ждали войска. Лагерь разбили в нескольких милях от Геркулес-Пойнт, прямо за корнийской границей. Уже пришло сообщение, что Игрейн находится в Тинтагеле с небольшой группой верных людей, а ее муж со своим войском прибыл к Димилоку и бросил клич среди людей защищать своего герцога. Он, должно быть, знал о наличии королевских войск на своих границах и ждал нападения после прибытия в войска короля. Но он и представить себе не мог, что король уже с ними.

В сумерках мы тайком проникли в лагерь и отправились не в королевский штаб, а к одному из командиров, которому доверял король. Кадал находился уже в лагере, обогнав нас, и готовил грим для изменения нашей внешности. Нам оставалось ждать Ральфа из Тинтагеля, когда тот сообщит, что время пришло.

Мой план отличался простотой, служащей залогом успеха. Мы решили использовать привычку Горлуа, появившуюся у него после свадьбы, навещать свою жену ночью, возвращаясь даже из самых дальних крепостей, или Димилока. Ральф рассказал, что над влюбленным стариком начали подшучивать, и он сделал свои визиты тайными, используя потайной черный ход, куда, не зная точно его расположения, было не просто попасть. Я придумал переодеть и загримировать Утера, Ульфина и себя, чтобы проникнуть ночью в замок, если возникнут трудности, под видом Горлуа, его спутника и слуги. У потайной двери встанет на дежурство Ральф, он и проведет нас к госпоже. Игрейн удалось каким-то образом уговорить Горлуа не приезжать этой ночью, а также она отпустила всех своих дам, кроме Марции. Ральф и Кадал договорились, какую одежду нам следует надеть: во время коронации корнуолльцы покинули Лондон в такой спешке, что оставили после себя большую часть багажа. В седельных сумках мы нашли одежду с гербами Корнуолла и даже одну из всем знакомых боевых накидок Горлуа с двойной серебряной каймой.

Последнее послание Ральфа обнадеживало. Время настало, стояла черная ночь. Она спрячет нас от людей Горлуа, которые в свою очередь предпочли не выходить наружу. В полной темноте мы незамеченными выскользнули из лагеря. Определившись, мы галопом направились к Тинтагелю. Только очень уж подозрительный человек мог заметить, что это отнюдь не герцог Корнуолла со своими тремя спутниками спешит ночью к своей жене. Утеру выбелили бороду и наложили на часть лица повязку, чтобы скрыть угол его рта и оправдать изменившийся голос. Опущенный капюшон (неудивительно для ночной поездки) скрывал черты лица. Он был выше и крепче Горлуа, но это легко было изменить. Чтобы не узнали руки, принадлежавшие отнюдь не старику, он надел боевые рукавицы. Ульфин вполне сошел за Джордана, одного из слуг Горлуа, — тот был больше всего похож на Ульфина. Я переоделся под Бритаэля, друга и командира отряда войск Горлуа. Он был старше меня, но наши голоса походили один на другой, и мне нетрудно было говорить на корнийском. У меня всегда получалось подделывать голоса. Кадал не переодевался. Ему поручили ждать нас с лошадьми у замка и быть готовым передать послание.

Я подъехал к королю и сказал ему на ухо:

— До замка осталось меньше мили. Сейчас мы спустимся на берег. Там нас проводит Ральф. Я поеду вперед?

Он кивнул. Даже в кромешной тьме я заметил блеск его глаз. И добавил:

— И будь сдержанней, а то тебя никогда не примут за Горлуа, у которого такой стаж семейной жизни.

Утер рассмеялся. Я обогнал его и начал осторожно спускаться по истоптанному кроликами склону в узкую долину, спускавшуюся к морю.

Долина оказалась не более чем оврагом с небольшим ручейком на дне, бегущим к морю. Ручей был в ширину около трех шагов, и лошадь спокойно могла его перейти. В конце он спадал со скалы на галечный пляж. Мы поехали вдоль него по одному в ряд, оставив ручей слева. Справа высился крутой, заросший кустами склон. Ветер дул с юга-запада, долина же выходила на север, поэтому ее склоны защищали нас от бури. Наверху же кусты трещали под напором шквалистого ветра, вниз летели ветки и целые сучья, падая прямо перед нами. Дорога была трудной, даже если не считать погоду. Лошадям передавалось наше напряжение, — один Кадал был спокоен, как скала, — и мы с трудом их сдерживали. За четверть мили до моря мы свернули и направились через поток. Моя лошадь прижала уши и встала. Когда я пустил ее галопом вверх по тропинке, от темноты отделилась тень, испугавшись которой, лошадь опять остановилась и взвилась на дыбы, чуть не рухнув вместе со мной со скалы.

Фигура метнулась вперед и перехватила уздечку, притягивая голову лошади вниз. Животное встало, дрожа, все в поту.

— Это Бритаэль, — сказал я. — Все в порядке?

Послышалось восклицание, и человек приблизился на шаг, вглядываясь в темноту. Сзади остановился серый конь Утера. Человек неуверенно спросил:

— Мой господин Горлуа?.. Мы не ждали вас сегодня ночью. Какие-то новости?

Голос принадлежал Ральфу.

— Ну как, в темноте сойдем? — спросил я своим голосом.

Ральф перевел дыхание.

— Да, милорд. Я уж подумал, что это на самом деле Бритаэль. Да и серая лошадь... Это король?

— На сегодня это герцог Корнуолла. Все в порядке?

— Да, сэр.

— Тогда веди, у нас немного времени.

Он взял мою лошадь под уздцы и повел за собой. Я был ему благодарен за это. Тропа была по-настоящему опасной, узкой и скользкой. Она следовала за каждым изгибом берега между шелестящими кустами. Я не пожелал бы себе ехать по этой тропе на незнакомой и испуганной лошади даже днем. За нами слышался неторопливый цокот копыт лошадей Кадала и Ульфина. Сразу за мной фыркал на каждый куст серый жеребец Утера, он пытался вырваться из рук седока. Но тщетно, Утер мог укротить самого Пегаса.

Моя лошадь опять чего-то испугалась, споткнулась и слетела бы в обрыв, если бы не Ральф. Я выругался.

— Далеко еще? — спросил я его.

— Шагов двести до берега, сэр. Там мы оставим лошадей. На мыс мы заберемся пешком.

— Клянусь богами бурь, я был бы рад очутиться, наконец, под крышей. Неприятностей не было?

— Никаких, сэр, — ему приходилось кричать, чтобы я услышал. Но в такой шторм нас невозможно было услышать, находясь дальше, чем за три шага. — Моя госпожа лично сказала Феликсу — это привратник, — что она попросила герцога приехать к ней, как только войска встанут в Димилоке. Все знают, что она беременна, и поэтому неудивительно, что ей хочется быть рядом с мужем, даже когда армия короля так близко. Она предупредила Феликса, что герцог воспользуется потайным ходом, так как король мог уже разослать своих лазутчиков. Воины герцога не должны были знать, что он оставил гарнизон в Димилоке, сказала она, это могло породить ненужную тревогу, а король вряд ли окажется в Корнуолле так быстро... Феликс ничего не подозревает. Да и с какой стати?

— Привратник стоит на воротах один?

— Да, но в сторожке сидят два воина.

Ральф обрисовал помещение за потайной дверью. За небольшой дверцей в стене замка шла длинная лестница наверх, огибавшая стену справа. На полпути находилась широкая площадка с комнатой охраны сбоку. Потом лестница снова вела наверх и заканчивалась секретной дверью, выводившей в покои.

— Охрана знает? — спросил я.

Он покачал головой.

— Мы не посмели, милорд. Всех людей, оставшихся с леди Игрейн, выбирал лично герцог.

— Лестница хорошо освещена?

— Факелом. Я позаботился, чтобы он главным образом дымил.

Я оглянулся. Ко мне серым привидением приближался жеребец Утера. Ральфу приходилось перекрикивать ветер, шумевший наверху, в долине. Король, видимо, заинтересовался нашим разговором, но он хранил молчание, не нарушая его, с самого начала поездки. Похоже, он в самом деле доверился времени и судьбе. Или мне.

Я повернулся к Ральфу, наклоняясь через плечо лошади.

— Пароль есть?

— Да, милорд. Пароль — «пилигрим». И леди послала королю кольцо. Иногда его носит герцог. Вот, тропинка кончается. Начинается берег. — Он остановился, успокаивая мою лошадь. Она спрыгнула вниз, захрустев галькой. — Лошадей оставим здесь, милорд.

Я с радостью спрыгнул на землю. Мы находились в небольшой, защищенной от ветра бухте. Слева нависала большая скала. Ее выступ подтачивали морские волны, разбиваясь о нее и падая на берег белыми потоками с шумом, будто сталкивались две армии. Справа высилась другая скала, а между ними по берегу лежали черные валуны, вгрызающиеся в белую пену. Наш ручей впадал в море двумя каскадами, обрываясь на ветру тонким волосом. За всеми этими водопадами, под самой большой скалой имелось место для лошадей.

Ральф показал на крупный мыс слева.

— Тропинка там. Скажи королю, чтобы шел за мной и следуй за ним вблизи. Один неверный шаг, и прежде чем ты успеешь позвать на помощь, тебя уже унесет волной к западным звездам.

Серый жеребец топтался сзади. Король спрыгнул с коня и восторженно рассмеялся. Даже если его ночное путешествие обманет его ожидание, он останется собой: Утер не мог жить вне опасности и риска.

Подъехали Утер с Кадалом и спешились. Кадал взял поводья. Утер встал со мной плечо к плечу, глядя на неистовый водоворот воды.

— Придется сплавать ради нашей цели?

— Может и до этого дойдет. Кажется, что волны подмывают самые стены.

Утер неподвижно стоял, забыв о ветре и дожде. Подняв голову, он смотрел на мыс. Высоко, в штормовой мгле, горел огонь.

Я дотронулся до его руки.

— Послушай. Все идет по плану. В комнате охраны находятся два стражника, а у двери привратник Феликс. Света будет мало. Ты знаешь, где вход. Будет достаточно, если при входе ты буркнешь Феликсу слова благодарности и быстро поднимешься наверх. Старая дама Марция встретит тебя у покоев Игрейн и проведет туда. Остальное предоставь нам. Если случится худшее, то нас, как и их, трое, в такую ночь никто не услышит ни звука. Я поднимусь за час до рассвета и пошлю за тобой Марцию. Все, больше мы не сможем говорить. Иди вслед за Ральфом внимательно, дорога очень опасна. У него есть кольцо для тебя и пароль. Иди.

Он безмолвно отвернулся и зашагал по сыпучей гальке к ожидающему пажу. Рядом со мной оказался Кадал, державший в руке поводья четырех лошадей. Как и у меня, лицо его было мокрым, накидка облаком сбилась вокруг него.

— Ты слышал, что я сказал. За час до рассвета, — сказал я ему.

Он тоже смотрел на скалу, где в высоту уходил замок. Через секунду я увидал в разрыве облаков стены крепости. Она срослась со скалой, почти вертикально уходившей в море. Мыс и материк соединял узкий скалистый гребень, отточенный морем подобно клинку. С берега, где стояли мы, казалось, не было иного выхода, как через долину. Ни крепости, ни дамбы, ни замка на скале, куда можно было бы забраться. Неудивительно, что здесь не оставили часовых. Дорогу же к потайной двери мог защитить один человек, сражаясь против целой армии.

— Я буду держать лошадей под навесом, в укрытии, — обратился ко мне Кадал. — И бога ради, если только охваченный страстью король не задержится, не опаздывайте. Если там только почуют неладное, мы окажемся здесь, как крысы в западне. Эту долину можно перекрыть так же спокойно, как и дорогу к замку. А я особо не горю желанием пускаться в плавание.

— И я. Ладно, Кадал, ты же все знаешь.

— Я верю тебе. Что-то такое в тебе сегодня вечером есть... Ты говоришь с королем особо не задумываясь, резче, чем со слугой. И он слушается тебя, не говоря ни слова. Да, ты знаешь, что делаешь. И хорошо, что так, хозяин Мерлин. В противном случае на карту поставлена жизнь короля Британии из-за одной ночи любви.

И здесь я поступил совершенно необычно для себя, что я обычно никогда не делаю. Я положил свою руку на руку Кадала, державшего поводья. Лошади стояли спокойно и горестно, подставив себя ветру и опустив головы.

— Если Утер попадет сегодня ночью во дворец и окажется с ней в постели, — сказал я, — то клянусь богом, Кадал, не будет уже иметь никакого значения, даже если его убьют в постели. В итоге сегодняшней ночи появится король, чье имя станет щитом и надеждой для всех людей, населяющих нашу землю от моря до моря, и останется им, пока море не поглотит землю, а люди не переселятся жить к звездам. Ты думаешь, Кадал, что Утер — король? Это регент, живущий до него и для него, кто придет после, — короля прошлого и будущего. Сегодня ночью он даже не регент, а средство, а она — сосуд, я же... я — дух, слово, создание воздуха и тьмы. Я могу помочь не больше, чем тростник, гнущийся под ветром, направляемым богом. И я, и ты, Кадал, мы беспомощны, как сухие листья, попавшие в воды этого залива. — Я снял свою руку с его. — Итак, за час до рассвета.

— До встречи, милорд.

Я оставил его и, сопровождаемый Ульфином, последовал за Ральфом и королем, направился по гальке к подножию черной скалы.

Не думаю, что даже теперь, при свете дня, я смогу снова найти дорогу без помощи проводника, не говоря уже о том, чтобы взобраться по ней. Первым шел Ральф, за ним, положив руку ему на плечо, — король. Я держался за мантию Утера, Ульфин за мою накидку. К счастью, находясь в непосредственной близости от стен замка, мы были защищены от ветра. Обрушься на нас ветер, подъем стал бы невозможен, нас как перышки сдуло бы со скалы. Но мы были не защищены с моря. Волны достигали сорока футов в высоту, а самые большие, башнеподобные, разбрасывали воду на шестьдесят футов вверх, окатывая нас соленым раствором.

Бурлящее море оказало нам лишь одну услугу. Оно отражало скудный свет небес, бросая его на скалу. Во всяком случае, мы видели вверху основание замка и стены, поднимавшиеся со скалы. Даже в сухую погоду эти стены труднодоступны, сегодня же их покрывала блестящая влага. Я не мог различить ни трещины в гладкой сланцевой синеве стен. Ральф, останавливаясь, вел нас к ним, направляясь к уходящей в море стороне. Там он задержался и сделал нам рукой знак, означавший «осторожно!». Он с предосторожностями обогнул угол и исчез из виду. Утер споткнулся, дойдя до угла и получив толчок ветра. Он приостановился на мгновенье, затем повернул, прижимаясь к поверхности скалы. Ульфин и я двинулись следом. Несколько ярдов мы, как в кошмаре, ступали черепашьим шагом, прижимаясь лицами к мокрой, скользкой скале. Затем нависающий выступ укрыл нас от ветра, и мы неожиданно ступили на предательски мягкий спуск, покрытый водорослями. Там, впереди, глубоко под скалой, скрытый каменным навесом, находится тайный ход Тинтагеля.

Я заметил, как Ральф бросил долгий взгляд наверх, перед тем как зайти. Наверху не было часовых. Какой смысл держать людей в укреплениях, выходящих на море? Он вытащил кинжал и раздельно постучал им в дверь. Мы видели, как он стучит, стоя за его плечом, но не слышали ни звука из-за бушующего вокруг шторма.

Привратник, видимо, ждал прямо за дверью. Она немедленно открылась. Тихо отойдя на три дюйма, дверь застопорилась, и я услышал грохот цепи. В проем просунулась рука с факелом. Утер, стоя со мной, надвинул поглубже капюшон. Я выступил вперед, встав на расстоянии локтя от Ральфа и прикрыв накидкой нижнюю часть лица. Мои плечи были ссутулены против резких порывов ветра и дождя.

Под факелом показалась часть лица привратника. На нас уставился зоркий глаз. На свет вышел Ральф и требовательно сказал:

— Быстрей. Пилигрим. Это мы с герцогом.

Факел поднялся вверх. На пальце Утера блеснул крупный изумруд.

— Открывай, Феликс, — резко произнес я голосом Бритаэля. — Спаси нас, ради бога, от этой погоды. Сегодня утром герцог упал с коня, и его повязка намокает. Нас четверо. Поспеши.

Цепь отстегнули, и дверь распахнулась. Ральф положил на нее руку, держа дверь перед хозяином. Феликс отошел, и Утер зашел внутрь.

Утер прошел перед склонившимся человеком и по-собачьи стряхнул воду, ответив неразборчиво на приветствие привратника. Подняв руку и снова блеснув изумрудом, он быстро повернулся к ступеням и зашагал наверх.

Ральф выхватил факел из рук привратника после того, как я и Ульфин прошли за Утером.

— Я освещу им путь. Запри дверь. Позже я спущусь и расскажу тебе новости. Мы промокли, как последние собаки. Нам надо к огню. В комнате охраны затопили?

— Да. — Привратник уже отвернулся от двери. Ральф держал факел так, что мы с Ульфином оставались в тени.

Я направился вслед за Утером, за мной поспешил Ульфин. Лестницу освещал лишь чадящий светильник, закрепленный на стене у широкой площадки наверху. Все оказалось легко и просто.

Слишком легко. Внезапно на верхней ступеньке тусклый свет усилился светом пылающего факела. Из двери вышли два воина, держа наготове мечи.

Утер, опережавший меня на шесть ступеней, слегка замедлил шаг. Его рука оказалась под плащом на мече. Я сам высвободил оружие в ножнах.

Сзади послышались мягкие шаги Ральфа.

— Милорд, герцог!

Можно представить, с какой благодарностью Утер остановился и обернулся к нему, встав спиной к страже.

— Милорд, позвольте осветить вам путь! Ах, у них есть факел!

Он сделал вид, что только сейчас заметил воинов. Он промчался мимо Утера, крича им:

— Хей, Маркус, Селлик, дайте мне ваш факел осветить дорогу милорду, направляющемуся к своей госпоже. Этот окурок больше чадит, чем светит.

Человек, державший факел, поднял его повыше, и оба воина принялись вглядываться в нас. Паж не колебался ни секунды. Он пробежал прямо между мечами, выхватил факел у стражника, а первый проворно ткнул в бадью с песком, стоявшую у двери. Новый факел горел ярко, но его пламя постоянно металось: Ральф не держал его ровно. Пляшущие гигантские тени стражи скрывали нас от их глаз. Утер, пользуясь игрой света, начал быстро подниматься, протянув вперед для приветствия руку с перстнем Горлуа. Воины отошли к стене, по обе стороны от лестницы, но не убрали мечи.

Сзади послышался слабый шорох: Ульфин освободил меч в ножнах. Мой уже был наполовину вытащен. Не было никакой надежды проскочить мимо. Придется убивать, и, дай бог, без шума. Ульфин приостановился, подумав о привратнике. Он, возможно, будет вынужден заняться им, пока мы будем биться с воинами.

Но такая необходимость отпала. Неожиданно на второй площадке широко открылась дверь, и в ярком свете перед нами предстала Игрейн. Она была снова в белом, как и во время нашей предыдущей встречи, но это была не сорочка. Длинное платье струилось водопадом по ее телу. Через руку и плечо, по римскому обычаю, она накинула мантию темно-синего цвета. Ее волосы украшали самоцветы. Она протянула руки, и белое платье обнажило ее руки. На запястьях блеснуло золото.

— Приветствую тебя, милорд. — Ее высокий, четкий голос заставил воинов обернуться и посмотреть на нее. Утер в два прыжка преодолел оставшиеся ступеньки, затем мимо воинов, скользнув плащом по их обнаженным мечам и обогнав Ральфа с факелом, начал подниматься к Игрейн.

Воины вытянулись, как по команде, прижавшись спинами к стенам. Сзади выдохнул Ульфин, когда он последовал за мной, а я спокойно и неторопливо поднимался на верхнюю площадку. Да, родиться принцем, хотя и побочным, что-нибудь да значит. Я знал, что по этикету присутствие принцессы заставит воинов уставиться на стену перед собой, не замечая никого и ничего, как будто они без глаз. Мы с Ульфином проследовали мимо обнаженных мечей наверх.

Утер поднялся к Игрейн и взял ее руки в свои. Там, перед освещенной дверью, когда вражеские клинки остались блестеть внизу в свете факелов, король склонил голову и поцеловал Игрейн. Пурпурная мантия короля обвила белое платье герцогини. За ними я увидел тень старой дамы Марции, державшей дверь.

— Пошли, — сказал король. Укрываемые его огромной мантией они шагнули в ярко освещенную комнату, и за ними закрылась дверь.

Тинтагель был взят.

В ту ночь меня и Ульфина обслужили прекрасно. Едва дверь за королем и Игрейн захлопнулась, а мы остались между запертой дверью наверху и стражей внизу, снизу раздался звонкий голос Ральфа, перекрывающий звон мечей, наконец-то убираемых в ножны:

— Клянусь богами и ангелами, ну мы и поработали сегодня! А когда все закончится, мне придется провожать всех обратно. У вас там есть огонь? Хорошо. Можем обсохнуть, пока ждем. Можете идти, предоставьте это нам. Идите, чего вы ждете? Получили приказ! И помните, никому ни слова о приходе герцога.

Один из воинов, убрав меч, направился к себе в комнату, но другой задержался, глядя на меня.

— Это так, милорд Бритаэль? Мы можем быть свободны?

Я начал медленно спускаться по лестнице.

— Совершенно верно. Можете идти. Мы пошлем за вами привратника, когда направимся обратно. Но главное — ни слова о приходе герцога. Смотрите! — Я повернулся к Ульфину, смотревшему на меня широко раскрытыми глазами. — Джордан, поднимись к двери и встань там на страже. Подожди, дай мне твой плащ, я его просушу.

Он с благодарностью ушел, сжимая наготове меч. В комнату охраны внизу зашел Ральф — ускорить процесс выполнения моих приказов. Я спускался не спеша, давая ему возможность отослать воинов.

Когда внутренняя дверь закрылась, я вошел. В ярко освещенной комнате не было никого, кроме нас двоих.

Ральф возбужденно улыбнулся.

— Ни за что на свете, даже ради своей госпожи, я больше не отважусь на подобное!

— Больше не потребуется. Ты совершил почти невозможное, Ральф. Король этого не забудет.

Потянувшись закрепить факел на стене, он вдруг увидел выражение на моем лице.

— Что с вами, сэр? Вам нехорошо?

— Нет. Эта дверь запирается? — Я кивнул на дверь, через которую вышли стражники.

— Я запер ее. Если бы они что-нибудь заподозрили, то не дали бы ключей. Да разве могут они что-нибудь заподозрить? Я и то мог бы поклясться, что на лестнице с нами говорил Бритаэль. Это было как волшебство. — В последней фразе отчетливо слышался вопрос, и он посмотрел на меня знакомым мне взглядом. Я промолчал.

— Что делать сейчас, сэр?

— Спускайся к привратнику и смотри, чтобы он не сунулся сюда, — я улыбнулся. — Ты успеешь погреться у огня, когда мы уйдем.

Он, как всегда, легко сбежал вниз по ступеням, крикнул что-то Феликсу, тот рассмеялся. Я стянул свой намокший плащ и вместе с плащом Феликса расправил его над огнем. Одежда под ним была почти сухой. Я немного посидел, протянув руки к огню. В освещенной огнем комнате стало очень тихо. Снаружи же шумели потоки воды, и шторм терзал крепостные стены.

Мысли жгли меня, как искры. Я не мог сидеть спокойно. Встал и беспокойно прошелся по комнатушке. Снаружи бушевала буря, у двери слышались голоса и стук костей: Ральф и Феликс коротали время. Я взглянул в другую сторону. Ни звука с лестницы. Лишь тень Ульфина, неподвижно замершего у комнатной двери...

Кто-то тихо спускался по лестнице. Женщина, завернувшись в накидку, что-то несла. Она двигалась совершенно беззвучно, Ульфин при этом не шевельнулся и не издал ни звука. Я вышел на площадку, вынося с собой свет и тени из комнаты охраны.

Это была Марция. На ее щеках блестели слезы. Она склонила голову над тем, что несла в руках. Она держала укутанного от холода ночи ребенка. Увидев меня, она протянула его мне.

— Позаботься о нем, — попросила она, а за чертами ее лица и слезами проступили ступени и стены. — Позаботься о нем...

Шепот превратился в потрескивание факела и шум ветра снаружи. Я стоял совершенно один. Дверь наверху была заперта. Ульфин не двигался.

Я опустил свои пустые руки и вернулся к огню. Пламя угасало, и я подбросил дров. Однако лучше мне не стало, свет жег меня. Хотя я увидел все, что мне было надо, где-то в конце чувствовалась смерть, и мне было не по себе. В комнате стало душно, тело ломило. Я взял накидку, которая почти уже высохла, набросил ее на плечи и вышел на площадку. В стене была небольшая дверка, из-под которой задувал ветер. Я толкнул ее наружу, преодолевая порывы шторма, и вышел на воздух.

Сначала, после света стражницкой, я ничего не видел. Я закрыл за собой дверь и прислонился спиной к сырой стене. Речным потоком на меня хлынул свежий воздух. Предметы вокруг начали принимать свои очертания. Впереди, в нескольких шагах, маячила высокая зубчатая стена крепости. Между мной и ею лежала ровная площадка, и другая стена поднималась к зубчатому парапету. За стенами и головокружительной скалой виднелась крепость, соединявшаяся в самой высокой точке с мысом. В вышине, где мы видели освещенное окошко, высилась черная башня, очерченная на фоне темного неба.

Я подошел к парапету и перегнулся через него. Снизу начиналась скала, представлявшая собой днем травянистый склон, заросший водорослями и белой смолевкой. На ней вили свои гнезда морские птицы. Внизу пенились воды залива. Я поглядел направо, откуда мы пришли. Не считая мечущейся пены, берега залива, где нас ждал Кадал, не разглядеть.

Дождь прекратился, тучи начали рассеиваться, уносимые ветром. Там и здесь в промежутках между облаками просвечивало звездное небо.

Внезапно прямо у меня над головой развеяло облака, и показалась плывущая, как корабль по небу, яркая звезда.

Она выделялась среди своих меньших сестер. Ее мерцающий свет нарастал, источая сияние и блики всех цветов. Звезда росла и становилась ярче, пока ветер не набрасывал на нее паутину облаков. И тогда она тускнела, становилась далекой и серой, теряясь среди остальных. В новом витке хоровода свет звезды вновь набирал силу, превращая ее в искрящийся светоч. Так оно продолжалось, пока я стоял одиноко в ночи на крепостных укреплениях: от яркой и живой к тусклой и сонной, плавно разгораясь вновь, но с каждым разом все медленнее и медленнее. В преддверии утра она ровно светила, обещая ясный и спокойный день.

Я вздохнул и вытер с лица пот. Я отошел от парапета, к которому прислонился, тело затекло, но боль и томление прошли. Я поглядел на темное окно Игрейн, где они сейчас спали.

Я медленно вернулся к двери. Открыв ее, я услышал резкий стук в дверь потайного хода.

Я бросился на лестничную площадку, тихо закрыв за собой дверь, как раз когда Феликс вышел из помещения внизу и направился к двери. Не успел он потянуться к запорам, как следом за ним выскочил Ральф, высоко подняв руку. Мелькнул клинок кинжала, зажатого в кулаке. Кошачий прыжок, и рукоятка опустилась на затылок Феликса. Тот рухнул как подкошенный. Человек снаружи, видимо, что-то услышал за шумом моря.

— Что там такое? Феликс? — раздался резкий голос из-за двери. И стук повторился, громче, чем раньше.

Я спустился уже на полпролета. Ральф склонился над привратником, но, увидев меня и правильно истолковав мой жест, он выпрямился и спросил в ответ:

— Кто там?

— Пилигрим.

Этот мужской голос звучал требовательно и настойчиво. Я быстро спустился к Ральфу. На бегу я намотал плащ на левую руку. Во взгляде Ральфа не было и следа прежнего отчаянного веселья. Он ничего не спросил, так как ответ мы оба знали.

— Кто пилигрим? — Голос Ральфа звучал хрипло.

— Бритаэль. Открывай быстрее.

— Милорд Бритаэль! Милорд, я не могу, мне не велели никого пускать здесь... — Он оглянулся на меня. Взяв Феликса подмышки, я, стараясь не шуметь, оттащил его в заднюю комнату, с глаз долой. Ральф облизнул губы.

— Не могли бы вы войти через главные ворота? Герцогиня спит, и у меня нет приказа...

— Кто это? — спросил в свою очередь Бритаэль. — Ральф, судя по голосу. Где Феликс?

— Ушел наверх, сэр.

— Тогда пойди возьми у него ключ или пришли его сюда. — Голос Бритаэля стал резче. Раздался удар кулаком по двери. — Делай, как я сказал, парень, не то спущу шкуру с твоей спины. У меня послание для герцогини, она не похвалит тебя за задержку. Давай, быстро!

— Вот... вот ключ, милорд, секунду. — Ковыряясь в замке, он бросил через плечо взгляд, полный отчаяния. Оттащив в сторону бессознательного Феликса, я подошел и шепнул Ральфу на ухо:

— Посмотри, один ли он, а затем впусти.

Ральф кивнул и приоткрыл дверь, не снимая цепи. Воспользовавшись шумом, я вытащил меч и растворился в тени сзади. Открывшаяся дверь скроет меня от Бритаэля. Я прислонился к стене. Выглянув в щелку, Ральф кивнул мне еще раз и начал вынимать цепь из гнезда.

— Извините меня, милорд, — голос его звучал виновато и смущенно, — я должен был убедиться... Неприятности?

— Что же еще? — Бритаэль резко распахнул дверь, чуть не ударив меня. Ральф вовремя придержал ее. — Ничего, ты правильно поступил. — Он вошел и остановился, возвышаясь над пажом. — Кто-нибудь еще проходил сегодня здесь?

— Нет. С какой стати, сэр. — Ральф был напуган, и его тон казался убедительным. — Пока я здесь — нет, и Феликс ничего не говорил... А что? Что-нибудь случилось?

Бритаэль хмыкнул, и его кольчуга зазвенела.

— Там, внизу, мы столкнулись со всадником. Он напал на нас. Я оставил Джордана разобраться с ним. Здесь все спокойно? Никаких происшествии?

— Никаких, милорд.

— Тогда закрой дверь и не пускай никого, кроме Джордана. А мне надо встретиться с герцогиней. У меня печальные новости. Герцог мертв.

— Герцог? — Паж начал заикаться. Он забыл даже закрыть дверь, и она болталась на сквозняке. Я по-прежнему был скрыт от глаз Бритаэля. Ральф стоял совсем рядом, и в тусклом свете было видно его побелевшее от волнения лицо. — Герцог м-мертв, милорд? Его уничтожили?

Бритаэль, уже было шагнувший вперед, остановился и обернулся. Еще шаг, и он увидит меня. Нельзя пропустить его мимо и дать подняться наверх.

— Уничтожили? Как, клянусь богом? Кто на это пойдет? Утер так не поступает. Нет, герцог решил попытать удачи, прежде чем король приедет к войскам, и напал сегодня ночью на королевский лагерь. Но они были настороже, и Горлуа был убит в первой же атаке. С этим известием мы отправились с Джорданом прямо с поля боя сюда. Теперь закрой дверь и делай, что я велел.

Он отвернулся и пошел к лестнице. Освободилось место, чтобы я мог использовать меч. Я вышел из тени двери.

— Бритаэль.

Он резко развернулся. Его реакция была настолько молниеносной, что мое преимущество во внезапности оказалось сведенным на нет. Наверное, мне вообще не стоило окликать его, но есть вещи, обязательные для принца. Это могло дорого мне обойтись, я мог даже заплатить собственной жизнью. Я должен был помнить, что сегодня ночью я не принц, а творение судьбы, как Горлуа, которого я предал, как Бритаэль, которого я должен был сейчас убить. Я был заложником будущего. Надо признать, что все это давило на меня тяжелым грузом. И Бритаэль обнажил свой меч быстрее, чем я поднял свой. Мы стояли, глядя друг на друга.

Когда наши взгляды встретились, он узнал меня. В его глазах мелькнул страх, смешанный с удивлением. Но только на мгновение. Страх исчез, как только он понял по моей позе и обнаженному мечу, что это будет схватка на его условиях, а не на моих. Возможно, он понял по моему виду, что у меня за спиной была тяжелая ночь.

— Я должен был знать, что это ты сюда явился. Джордан сказал, что там внизу был твой человек. Чертов колдун! Ральф, Феликс, стража! Эй, ко мне!

Видимо, он не сразу понял, что все это время я находился внутри, за дверью. Но молчание на лестнице и рывок Ральфа к двери говорили сами за себя. По-волчьи метнувшись вперед, да так быстро, что я не успел среагировать, Бритаэль ударил пажа в висок своим закованным в железо кулаком. Ральф беззвучно рухнул в проем на пороге, дверь теперь закрыть не было возможности.

Бритаэль кинулся наружу.

— Джордан! Джордан! Ко мне! Измена!

Я бросился на него. Мы столкнулись грудь грудью, искря заскрипели клинки.

Наверху послышались быстрые шаги и голос Ульфина.

— Милорд!.. Ральф!..

— Ульфин... Скажи королю... Горлуа мертв... Надо возвращаться, быстрее... — задыхаясь, проговорил я.

Спотыкаясь, я поспешил наверх.

— Королю? Теперь я понял тебя, бабский сводник! — проговорил Бритаэль сквозь зубы.

Бритаэль был крупным человеком, воином в расцвете сил, к тому же справедливо разгневанным.

Я же был мальчишкой без всякого опыта и ненавидел то, что мне предстояло совершить. Но я был должен. Я больше не был принцем, или воином, сражающимся по всем правилам. Я превратился в дикое животное, которое должно было убить Бритаэля, потому что иного не дано. Должен!

Свободной рукой я ударил его по зубам. В его глазах мелькнуло удивление, и он отпрыгнул, освобождая свой меч. Когда он бросился на меня, его меч описал стремительную дугу. Я нырнул, уклоняясь, вниз, отбил снизу удар и пнул его изо всех сил ногой по колену. Его меч скользнул по моей щеке с шипением, словно от ожога. Меня обожгла боль, и я почувствовал текущую по щеке кровь. Когда же он наступил на ушибленную ногу, она подвернулась. Бритаэль поскользнулся на мокрых камнях и тяжело упал, ударившись локтем о камень. Меч вылетел у него из рук.

Любой другой человек на моем месте отступил бы, давая ему возможность поднять меч. Я же бросился на него всем телом, направив свой меч ему в горло.

Светало, уже достаточно развиднелось. Я заметил в его глазах презрение и ярость. Он перекатился, уворачиваясь от лезвия меча. Я промахнулся и попал в губчатые водоросли, растущие на камнях. За секунду, в которую я пытался выдернуть свое оружие Бритаэль изменил тактику и ударил меня железным кулаком по уху. Отпрыгнув назад, он метнулся вниз по склону к мечу, блестевшему в двух шагах от обрыва.

Если он достанет его, через секунду меня не станет. Перевернувшись, я вскочил на ноги, бросившись тоже по скользкому склону к мечу. Его удар свалил меня на колени. Мне в бок вошел его тяжелый сапог, второй удар последовал по спине. Как растекающаяся кровь, меня охватывала боль переломанных костей. Я лежал, распластавшись по земле, носком ноги чувствуя металл его меча. От легкого толчка меч соскочил со скалы, и через секунду внизу раздался нежный звон, перекрывший рокот волн. Меч Бритаэля упал в обрыв на камни.

Не успел звон утихнуть, как Бритаэль снова кинулся на меня. Стоя на колене, я пытался подняться. Сквозь заливавшую глаза кровь я увидел приближающуюся руку и попытался увернуться. Получив кулаком по горлу, я упал на бок и распластался на мокрых камнях, потеряв дыхание и перестав видеть. Переворачиваясь и скользя, я все-таки помнил о пропасти и выставил вслепую левую руку, чтобы не скатиться в нее. Он снова прыгнул, попав обеими ногами в латах на мою руку, сжимавшую меч. Хрустнули кости, и рука инстинктивно согнулась. Я попал ему по плечу. Бритаэль беззвучно выругался и отскочил. Я перехватил меч в левую руку. За моей попыткой перевернуться последовал очередной прыжок. Он наступил на мою сломанную руку. Кто-то закричал. Обезумев от боли и ничего не видя, я метнулся по земле. И, собрав последние силы, вонзил обломанный меч и его распростертое тело. Оружие выпало у меня из рук. Бессильно откинувшись назад, я ждал последнего удара, который пошлет меня в обрыв.

Бездыханный, я лежал ничком, икая и давясь желчью. Моя левая рука вцепилась в водоросли, словно удерживая для меня жизнь. Морской прибой сотрясал скалу, и его едва заметные толчки вызывали у меня в теле резкую боль. Болело все. Ребра словно пронзили бок. Со щеки была полностью стесана кожа, с той щеки, на которой я лежал, вжавшись в траву. Рот наполнился кровью, а рука превратилась в болевое месиво. Вдалеке кто-то стонал.

У меня на губах пузырилась кровь и сочилась по подбородку, капая на землю. До меня дошло, что стонал я, Мерлин, сын Амброзиуса, принц, великий волшебник. Я зажал во рту кровь и, цепляясь и карабкаясь, начал подниматься на ноги.

Боль в руке была невыносима. Я почти слышал, нежели ощущал, как сломанные кости трутся друг о друга концами. Шатаясь, я встал на колени и побоялся подниматься дальше: внизу зияла пропасть. Сзади обрушился вал, обдав меня водяной пылью, серой в тусклом утреннем свете. Утес дрогнул. Над головой с криком парила морская птица, первая за сегодняшний день.

Я отполз от края и поднялся.

Бритаэль лежал на животе у потайной двери, словно пытался уползти туда. За ним по земле тянулся кровавый след, блестевший на мокрой траве, как след улитки. Он был мертв. Последним отчаянным ударом я разрубил ему большую вену в паху, и жизнь медленно покинула его, пока он полз, пытаясь получить помощь и спастись. Часть крови, пропитавшей меня, должно быть, принадлежала ему.

Я опустился рядом с ним на колени и удостоверился в его смерти. С боку на бок я перекатывал его по склону, пока не сбросил под откос, где пропасть поглотила его, как и его меч до этого. О крови можно было не беспокоиться. Начинался дождь, который смоет ее, прежде чем кто-нибудь увидит.

Потайная дверь была по-прежнему распахнута. Я добрел до нее и встал, опершись о косяк. Глаза застилала кровь. Я вытер ее мокрым рукавом.

Ральф и привратник исчезли. Факел чадил на стене, слабо освещая комнату и лестницу. В замке было тихо. Из приоткрытой двери наверху доносились голоса. Говорили тихо и настойчиво, но не встревоженно. Сторонники Утера, по всей видимости, по-прежнему владели ситуацией; тревогу в замке не поднимали.

Я вздрогнул от утреннего холода. Я где-то потерял плащ, упавший с моей руки. Я даже не стал пытаться его искать. Отпустив дверь, я сделал попытку стоять без опоры. Получилось. Я направился прочь от замка на берег.

Достаточно рассвело, чтобы видеть путь, а также рассмотреть головокружительную пропасть с камнями и бурлящими волнами внизу. Поскольку я думал только о том, чтобы держать свое ослабевшее тело прямо и не задевать ни за что сломанной рукой, то не обращал внимания на морскую пропасть и узость тропинки над обрывом. Я быстро преодолел первый участок и сполз-соскользнул на следующем по кочковатой земле на галечник. Море приблизилось, до меня долетали брызги. Морская соль смешивалась с соленой кровью у меня на лице. Утренний прилив набирал силу. Высокие волны накатывались на гладкую скалу, разбиваясь рядом со мной с оглушительным шумом и стекая по тропке, по которой я полз, спотыкаясь и цепляясь.

Я нашел его на полпути от берега. Он лежал лицом вниз, его голова находилась в полудюйме от обрыва. Одна рука свисала вниз и качалась под порывами ветра. Другая рука задеревенела, вцепившись в камень. Пальцы почернели от запекшейся крови.

Тропинка была достаточно широка, и я перевернул его на спину, придвинув к скале. Сам я встал на колени между ним и морем.

— Кадал, Кадал.

Его тело окоченело. В полумраке я увидел у него на лице кровь, выступившую из раны рядом с волосами. На ощупь это казалось порезом. Мои онемевшие пальцы не могли больше ничего нащупать на мокрой коже. Намокшая туника не расстегивалась, наконец застежки поддались, и под одеждой показалось тело.

Увидев скрытую туникой рану, можно было не щупать пульс. Я накинул обратно промокшую ткань, словно ему станет теплее, и сел на корточки. Только тогда я заметил, что от замка к тропинке шли люди.

Утер обогнул скалу с такой легкостью, словно гулял по дворцу. Он держал наготове меч, накидка намотана на левую руку. За ним, бледный, как привидение, шагал Ульфин.

Король наклонился надо мной и несколько мгновений молчал.

— Мертв? — проговорил он в конце концов.

— Да.

— А Джордан?

— Тоже, наверное. Иначе Кадал не дополз бы сюда, чтобы предупредить нас.

— А Бритаэль?

— Мертв.

— Ты знал об этом вчера вечером?

— Нет.

— А о смерти Горлуа?

— Нет.

— Если бы ты был пророком, как ты утверждаешь, то знал бы, — в его голосе послышалась горечь. Я посмотрел на его снизу. Лицо спокойное, горячность покинула его, глаза, серые в тусклом свете, затопила усталость.

— Я говорил тебе, надо довериться судьбе и времени. Оно пришло, это время. Мы победили. — Мой ответ был кратким.

— Если бы мы подождали до завтра, то эти люди и твой слуга остались бы живы, Горлуа погиб бы в бою, а его жена была бы вдовой... Она была бы моей, и никто не шептался бы у меня за спиной, обвиняя в их смерти меня.

— Завтра ты зачал бы другого ребенка.

— Законного, — поспешил вставить он. — Не побочного, каким он был зачат сегодня. Клянусь головой Митры, ты думаешь, наши имена останутся незапятнанными после того, что случилось сегодня ночью? Даже если мы через неделю поженимся, ты представляешь, что скажут люди? Что я убийца Горлуа. А некоторые поверят, что ребенок и в самом деле его, как она говорила.

— Они не скажут этого. Не найдется ни одного человека, который будет утверждать, что ребенок не твой и не по праву является законным королем всей Британии.

Из горла Утера вырвался звук, не смех, а выражение насмешки и презрения.

— Неужели ты думаешь, что я буду когда-нибудь еще тебя слушать? Теперь я вижу, что кроется за твоим волшебством, твоим «могуществом», как ты говоришь... Ты занимаешься обычным обманом людей. Попытка с твоей стороны приобщиться к государственным делам, чему ты научился у моего брата. Тебе это понравилось, и ради этого ты убеждаешь всех в своем могуществе. Это самый настоящий обман — обещать людям исполнение их желаний, убеждать их, что ты способен это сделать, но цену желаний оставляешь в тайне — пусть потом платят.

— Цену в тайне держит бог, не я, Утер.

— Бог? Бог! Какой бог? Ты говорил о стольких богах. Если ты имеешь в виду Митру...

— Митра, Аполлон, Артур, Христос — называй его, как хочешь. Какая разница, как люди называют свет. Бог подобен свету, под которым люди живут и умирают. Я знаю лишь, что он является источником всего света, освещающего наш мир, его дела охватывают весь мир и каждого из нас. Он подобен реке, которую не остановишь и не повернешь вспять. Из нее можно лишь пить при жизни и завещать ей свои тела после смерти.

Изо рта у меня снова потекла кровь. Я поднял руку и вытер ее рукавом. Утер видел, но выражение его лица не изменилось. Вряд ли он даже слушал, что я говорил, если вообще мог расслышать из-за шума морских волн. С безразличием, разделяющим нас подобно стене, он сказал:

— Все это слова. Ты используешь даже бога, чтобы добиться своего. «Бог сказал мне сделать, бог назначает цену, бог смотрит, кому ее платить...» За что, Мерлин? За твои амбиции? Великому колдуну и пророку, которого люди почитают, затаив дыхание, больше короля и его верховного жреца? А кто платит богу за осуществление твоих планов? Не ты. Амброзиус, Вортигерн, Горлуа, люди, погибшие сегодня ночью. Но ты не платишь ничего! Ты — никогда и ничего!

Рядом с нами разбилась волна, и утес оросил дождь из мелких капель, попав Кадалу в лицо. Я наклонился и вытер воду вместе с кровью.

— Нет, — ответил я.

— Но меня, Мерлин, ты не сможешь использовать в своих интересах. Я не стану для тебя марионеткой, которую дергают за веревочки. Держись от меня подальше. И запомни — я не признаю побочного сына, зачатого сегодня ночью.

Это говорил король, не терпящий возражений. Спокойный и холодный, над плечом которого сияла в сером небе звезда. Я промолчал.

— Ты слышишь меня?

— Да.

Он сдернул со своей руки плащ и бросил Ульфину. Тот расправил его, накинул на плечи королю.

Утер взглянул на меня.

— В награду за оказанные мне услуги ты можешь сохранить землю, дарованную тебе ранее. Отправляйся к себе в Уэльские горы и больше не беспокой меня.

— Я не потребуюсь тебе никогда и не буду тревожить тебя, Утер, — устало ответил я.

Он помолчал и резко сказал:

— Ульфин поможет тебе отнести тело вниз.

Я отвернулся.

— Не надо. И оставь меня сейчас.

Возникла пауза, наполненная шумом моря. Я непреднамеренно выбрал подобный тон, но мне было уже все равно, я даже не осознавал, что и как я говорю. Я хотел только одного, чтобы он ушел. Острие его меча покачивалось у меня перед глазами. Лезвие блеснуло, взлетая в воздух, и я даже подумал, что он настолько рассержен, что использует его. Но клинок с грохотом отправился в ножны. Утер развернулся и начал спускаться. Ульфин пробрался мимо меня и безмолвно направился следом за хозяином. Не успели они свернуть за угол, как море поглотило звук их шагов.

Я обернулся и увидел, что за мной наблюдает Кадал.

— Кадал!

— Вот они, короли, — голос его был слаб, но с прежними интонациями, хриплый и насмешливый. — Выполни для него что-нибудь, за что он клянется умереть, и получай «ты думаешь, я вынесу случившееся сегодня ночью».

— Кадал...

— А ты... Ты ранен? А рука? У тебя на лице кровь.

— Ничего, это все заживет. Пустяки. Но ты, Кадал...

Он чуть наклонил голову.

— Бесполезно. Чему быть... Мне достаточно хорошо...

— Не болит?

— Нет, но холодно.

Я придвинулся ближе, пытаясь накрыть его своим телом от холодных брызг, дождем отлетавших от скал. Взял его руку в свою здоровую. Я не мог растереть ее, но, расстегнув свою тунику, я приложил ее к груди.

— Увы, я потерял свою накидку, — сказал я. — Джордан мертв?

— Да, — он помолчал. — Что... случилось там?

— Все шло как по писаному. Но, оказывается, Горлуа поспешил напасть на наш лагерь и был убит. Поэтому Бритаэль и Джордан появились здесь, чтобы рассказать о случившемся герцогине.

— Я услышал, как они едут, и понял, что они обязательно увидят и меня, и лошадей. Я решил, что не должен допустить, чтобы они подняли тревогу в замке, пока король еще там... — он остановился перевести дыхание.

— Не беспокойся, — сказал я, — все сделано, как надо, и все позади.

Кадал не обратил внимания. Его голос превратился в едва слышный шепот, но слова были четкими и раздельными: я все слышал, несмотря на шум моря.

— Поэтому я сел на коня и поехал им навстречу, чтобы встретить за ручьем. Когда они поравнялись со мной, я перепрыгнул ручей и попытался остановить их. — Кадал снова замолчал. — Но Бритаэль... он настоящий воин. Проворный, как змея. Он даже не остановился. Проткнул меня мечом и поехал дальше, предоставив остальное Джордану.

— Здесь-то он и ошибся.

Кожа на скулах Кадала натянулась. Он улыбнулся.

— Он заметил наших лошадей?

— Нет. Ему открыл дверь Ральф, и Бритаэль только и спросил, не приезжал ли кто-нибудь в замок, так как внизу он встретил всадника. Ральф сказал ему, что нет, и он поверил. Мы впустили его, а затем убили.

— Утер... — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Кадал, прикрыв глаза.

— Нет. Утер все еще находился с герцогиней. Я не мог позволить, чтобы Бритаэль застал его безоружным. Он и ее убил бы.

Кадал широко раскрыл глаза, устремив на меня пораженный взгляд.

— Ты?

— Оставь, Кадал, я не поддаюсь на лесть, — улыбнулся я ему. — Боюсь, ты вряд ли бы мог мной гордиться, как учитель учеником. Это была «грязная» схватка. Мы играли не по королевским правилам. Я изобретал их в ходе поединка.

Кадал по-настоящему улыбался.

— Мерлин... Маленький Мерлин, который с трудом держался на лошади. Ты поражаешь меня.

Начинался отлив. Прогрохотавший вал оросил мои плечи водяной пылью.

— Я убил тебя, Кадал.

— Боги... — прошептал он, глубоко вздыхая. Мне было понятно без дальнейших слов. Его время заканчивалось. В сером свете наступающего утра я видел, как его кровь впитывается в мокрую землю.

— Я слышал, что сказал король. Нельзя ли было... обойтись без всего этого?

— Нет, Кадал.

Он закрыл глаза и приоткрыл их вновь.

— Ну, что ж, — только и сказал он, сконцентрировав в ответе всю свою молчаливую веру в меня, укрепившуюся в нем за восемь лет. Кадал поднял глаза к небу, линия его рта ослабла. Я приподнял его здоровой рукой и заговорил отчетливо и быстро.

— То, что случится, произойдет во исполнение воли моего отца и бога, руководящего мной. Ты слышал слова Утера о ребенке. Они ничего не меняют. С сегодняшнего дня Игрейн беременна, но из-за происшедших сегодня событии она отошлет от себя ребенка, как только он родится, чтобы не гневить короля. Она отправит его ко мне, и я спрячу его от короля, он будет жить со мной, и я передам ему все чему я научился от Галапаса, Амброзиуса, от тебя, и даже Белазиуса. Он объединит в себе жизни всех нас. Когда он вырастет, он вернется и будет коронован в Винчестере.

— Тебе это точно известно? Ты обещаешь, что так оно и произойдет? — я уже едва мог разобрать слова Кадала. Дыхание со свистом вырывалось у него из груди. Его глаза сузились, взгляд ослеп.

Я приподнял Кадала, прижав к себе.

— Мне известно это, — отчетливо и мягко произнес я. — Это обещаю тебе я, Мерлин, принц и пророк.

Он уронил голову мне на плечо, не в силах держать ее. Глаза закатились. Я услышал, как он пробормотал что-то, затем вдруг сказал:

— Сделай за меня знамение.

И умер.

Я предал его тело морю, как и Бритаэля, убившего его. Как говорил Ральф, отлив заберет его с собой и унесет к западным звездам.

Тишина в долине не нарушалась ничем, кроме медленной дроби копыт и позвякивания металла. Шторм утих вместе с ветром. Миновав первый изгиб ручья, я перестал слышать морской прибой. Внизу, над потоком, скрывая его от моих глаз, висела пелена тумана. Небо прояснилось, приобретая на востоке светло-голубоватый оттенок. Высоко в небе, недвижимо и ярко горя, по-прежнему висела звезда.

Пока я глядел на нее, бледное небо окрасилось постепенно в яркие тона, заполняя пространство вокруг нее золотым и мягким пламенем, а затем на волне ослепительного сияния навстречу утренней звезде взошло молодое солнце.