Глава 8.
МЫ АТАКУЕМ
К середине января в результате наступления наших войск на Украине были освобождены города Бердичев, Новгород-Волынский, Белая Церковь, Кировоград. После трехнедельных наступательных операций Красной Армии немцы сумели в ряде мест остановить наши войска, обескровленные непрерывными боями.
Как отмечается в исторических источниках, вермахт хотя и утерял стратегическую наступательную инициативу, но тактика и хорошо налаженное взаимодействие различных родов войск по-прежнему оставались сильной стороной немецкой армии. Нравится кому или нет, но в вопросах взаимодействия немцы тогда превосходили нас. В результате сильных контратак наши войска в некоторых местах отошли на 30-40 километров, затем продвижение немецких войск было остановлено.
Сильные бои завязались в районе города Корсунь-Шевченковский. Войска 1-го и 2-го Украинских фронтов, нанося удары, обошли его. После короткого перерыва Красная Армия снова возобновила наступление. Наша бригада была введена в состав наступающих войск 31 января 1944 года. Шла так называемая Ровно-Луцкая операция. Менее известная, чем другие, но достаточно кровопролитная.
Весна в тот год наступила на Украине рано. Шел дождь, огромные комья снега, перемешанные с землей, летели из-под гусениц. Эта каша, уплотненная до твердости льда, забивала ходовую часть. Двигатели ревели на полных оборотах, перегревались, а гусеницы едва проворачивались.
Мы спрыгивали вниз вместе с десантниками и ломами, кирками выбивали спрессованные пласты. Обычные лопаты и малые саперные лопатки помогали плохо. Для молодых командиров, которые, несмотря на напоминания, не запаслись шанцевым инструментом, это был урок. Жестяные лезвия лопат гнулись, а черенки ломались через несколько минут работы. Местность была под стать погоде: лес, болота, непроезжие дороги. Противник здесь не ожидал крупного наступления, и сплошной линии обороны не было.
Зато вдоль немногих проезжих мест стояли заслоны. Шедший впереди первый батальон откатился под сильным артиллерийским огнем.
Движение застопорилось. Я осмотрелся в бинокль. На дороге и возле нее горели мотоциклы разведки и две «тридцатьчетверки». Вдалеке виднелись строения станции Шепетовка, над которыми поднимался дым. Здесь родился известный писатель Аркадий Гайдар, которого я любил, а его книги перечитывал не один раз. Он погиб в начале войны.
Мимо нас на рысях двигалась конница. Эскадроны шли прямиком через лес. Майор Плотник остановил капитана в кубанке и попросил послать к нам разведчика, чтобы он сообщил, проходима ли дорога через лес. Капитан объяснил:
— Как же я тебе бойца пошлю? Он нас потом не догонит. Мы на месте не стоим. Идите по нашему следу. Лошадь — умная животина, в болото не полезет.
Обеспечить разведку было приказано Хлынову. Ротный послал вперед две машины моего взвода, оставив Февралева при себе. Хлынов не хотел рисковать всем взводом, а особенно старым приятелем Февралевым.
Мы двинулись по протоптанному лошадьми следу. Стрельба доносилась со всех сторон, поэтому шли настороженно, готовые сразу открыть огонь. Вскоре встретили вереницу лошадей, на которых везли раненых кавалеристов. Те, кто получил легкие ранения, шли, держась за поводья. Поразили меня пять-шесть раненых лошадей, которые шли следом самостоятельно, такой же ровной цепочкой. Остановились. Сержант, перевязанный от пояса до шеи, в полушубке на голое тело, рассказал, что нарвались на пулеметную засаду.
— Пулеметчиков в капусту порубали, наших много побили. Там еще пушки стояли, но мы их обошли. У полка задача — фланги охватывать.
Я посмотрел на раненых лошадей. Крупный жеребец с запекшейся кровью на ноге вылизывал холку раненой лошади. Она вздрагивала, по атласной шкуре волнами пробегала боль, но лошадь терпеливо стояла на месте.
— Лечат друг друга. Умные твари, а страдают за нас, дураков.
Мы доехали до места боя, где кавалеристы спешно рыли могилу для погибших. На изрубленных пулеметчиков лучше было не смотреть. Полосовали их шашками от души. Вышли на опушку. Конный полк едва виднелся далеко в степи. Они обходили станцию и город, а по нам открыли огонь две пушки. Мы вернулись и доложили, что лес можно преодолеть — конники проложили дорогу.
Хлынов, узнав, что впереди открытое поле, вначале обругал меня за то, что мы высунулись и обнаружили себя. Затем упрекнул, почему как следует не разведали обстановку, какие силы нам противостоят. Атака по открытой местности — гиблое дело. Видно было, что он нервничал.
— Какие к черту подсчеты! — огрызнулся я. — Станцию не одна и не две батареи прикрывают.
Комбат Плотник пытался убедить начальство, что наступать в лоб бесполезно, но ему напомнили о приказе. Мы пытались атаковать на скорости. Распутица сковывала движение. Дальнобойные орудия подбили два танка, а затем подожгли их, когда мы пытались вытащить машины на буксире. Пехота сидела, подмяв камыш, ожидая, пока танки пробьют дорогу. Появился умный подполковник из пехоты, дал команду начать наступление при поддержке легких полковых пушек. Мы на его команду не отреагировали, а пехота неохотно двинулась вперед.
Немецкие орудия на время замолчали, а минометный огонь эффекта не давал. Вражеские мины взрывались среди грязи и снега, выбрасывая осколки вверх. Пулеметные очереди с расстояния двух километров рассеивались, не принося особого вреда. Пехота двинулась шустрее. «Полковушки» и «сорокапятки», которые тащили на руках, звонко вколачивали в снежную муть легкие снаряды.
— Вот так, — обернулся к Плотнику пехотный подполковник. — Пока вы тут сидите…
— Я послал разведчиков и жду результаты, — объяснил комбат. — Напролом лезть нельзя. Две машины уже догорают, а мы наступать еще толком не начали.
— Без потерь воевать не получится, — начал было подполковник свою проповедь, но в небе хлопнуло облачко разрыва.
Потом еще и еще. Пристрелявшись, немцы лупили из гаубиц бризантными снарядами. Они взрывались на высоте сорока-шестидесяти метров, некоторые над самой землей. По полю прокатился крик. Даже не крик, а какой-то вой. Град осколков сверху скашивал людей. Те, кто залег, оказались не в лучшем положении. Цепи, повернув, бежали назад. Это был единственный шанс спастись, укрыться в лесу. Вслед отступающим открыли огонь осколочными снарядами легкие орудия. Их вспышки мы хорошо различали и без команды начали стрельбу.
Небольшую часть пехоты мы, возможно, спасли, но бризантные разрывы сопровождали отступающие кучки красноармейцев до самого леса. Да и голые осины, вперемешку с тополями, служили слабой защитой. Те, кто не догадался залечь возле деревьев, а продолжали бежать глубже в лес, падали, получая осколки в головы, плечи, спины. Подполковник отдавал громкие команды:
— Санитары, вперед! Командирам рот доложить о потерях. Батареям — вести огонь!
Набор этих выкриков, бессмысленных, ненужных, не мог отвлечь взгляды людей от поля, которое было завалено убитыми и ранеными, покрыто бурыми пятнами крови.
— Вы еще ответите! — грозил нам подполковник, пытаясь докричаться своему начальству по телефону.
Потом он связался с начальством и стал докладывать, что полк вел ожесточенный бой, несмотря на сильный артиллерийский огонь, а танки бездействовали. Не мог же он признать, что двинул роты напролом, не выяснив обстановку. Теперь надо было объясняться за неудачную атаку. Очередной снаряд взорвался неподалеку. Связист свалился, перебило провода, а подполковника с окровавленной кистью руки потащили в тыл. На подводы и легкие собачьи волокуши грузили тяжелораненых. Молоденькая медсестра, пробегая мимо, остановилась:
— Что же вы! Так и будете сидеть?
Февралев глянул на ее аккуратную, шитую по мерке шинель, яловые сапожки и сплюнул:
— Как с парада, курица. Еще один командир, бля! Чего уставилась, беги. Мы свое успеем получить.
Батальон обошел поле стороной. Еще две машины подбили кумулятивными снарядами. Я видел, как из одной выскочили три горящих танкиста и закувыркались на снегу, пытаясь сбить огонь. Помочь им возможности не было. Останавливаться под градом снарядов — означало верную смерть.
Перемахнув через рощу и безжалостно ломая мелкий подлесок, влетели двумя ротами под огонь противотанковых 75-миллиметровок. Десант, как всегда, посыпался с брони после первых же выстрелов, а нам оставалось только нестись на скорости вперед.
Помогло то, что на подходе к городу не было вспаханной земли, целину не успели размесить колеса и гусеницы. Комбат вывел роты на заранее присмотренную дорогу, посыпанную щебенкой. Фрицы ее, конечно, держали под прицелом, но мы мчались по ней со скоростью шестьдесят километров, выжимая из отремонтированных и новых двигателей все, что можно. Это была сумасшедшая гонка, с резкими поворотами, непрерывным огнем из пушек и пулеметов. Хорошо, помог первый батальон, выскочивший во фланг и уничтоживший несколько орудий.
Мы прорвали оборону. Рыжий Витя Иванов оказался лихим механиком. Когда машина завалилась кормой в траншею и стала сползать на дно, он хорошо газанул, одновременно выворачивая танк в нужную сторону. Мы выскочили наверх, как пробка из бутылки. Догнали «тридцатьчетверку» из третьего взвода и неслись бок о бок прямо на орудийный окоп.
Противотанковая «гадюка» с длиной ствола три с половиной метра была почти целиком прикрыта бруствером. Ствол полз по горизонтали, выбирая цель. Смертельная лотерея. Кого выберут артиллеристы? Два раза они выстрелить не успеют, но на расстоянии восьмидесяти метров не промахнутся. Да еще в казеннике наверняка кумулятивный, смертельный для нас снаряд.
— У-ей, — простонал Кибалка.
Он шкурой ощущал, как вспыхнет именно наша коробочка, и мы будем гореть живьем, пока не рванет боезапас. У Легостаева опять заклинило пулемет, а я не мог поймать в прицел «гадюку», потому что танк подкидывало на буграх. Немецкий наводчик выстрелил в танк третьего батальона и, конечно, не промахнулся. Мы пролетали последние метры, услышав взрыв за спиной, крича от возбуждения, боли от огня, который должен был спалить нас, но сжигал волей судьбы наших товарищей.
Мы протаранили колесо пушки, под гусеницами хрустнули станины и чье-то тело. Расчет выскакивал в разные стороны. Мы упустили его, пока перемалывали гусеницами пушку и выбирались из окопа. Тягач, в который прыгали артиллеристы, оказался в полусотне метров. Я успел лишь полоснуть в его сторону пулеметной очередью и разворачивал башню в сторону соседней пушки. Выстрел! Мы поражали на учениях цели такого размера на пятьсот метров, но бой — это совсем другое. Танк клюнул носом в отсечный ход сообщения, толчок сбил прицел.
Через такие ходы, вырытые землеройными машинами, немцы за считаные минуты покидали позиции или занимали свои места после артобстрела. Ход был довольно широкий, покрытый маскировочной сеткой и пучками травы, мы не заметили его вовремя. Опять нас выручил опыт механика-водителя. Он резко сдал назад, разогнался и перескочил через ров.
Кормовая часть машины на секунды зависла в воздухе, обваливая край траншеи. Из-под вращающихся гусениц летели комья земли, обрывки маскировочной сети, а мой второй снаряд снова прошел мимо цели. Иванов рывком преодолел ров и гнал машину прямо на орудие. Нам помогала скорость и то, что «семидесятипятка» была нацелена для стрельбы в другую сторону.
Артиллеристам, чтобы попасть в нас, не хватало разворота ствола, а поворачивать пушку — целое дело. Для этого требовалось время, пусть небольшое, но мы не собирались фрицам его давать. Пока Кибалка загонял в казенник очередной снаряд, я выпустил остаток пулеметного диска. Механик, без команды, в нужную секунду тормознул машину. Снаряд разворотил кусок бруствера, разбросав взрывной волной расчет.
Снова выстрел. Снесло половину щита и согнуло ствол пушки. Рация трещала и шипела, но слова командира роты я разобрал. Не снижая темпа, двигаться вперед.
— Вас понял! — И, бросив наушник Легостаеву, приказал: — Свяжись с Захаровым. Где наш третий танк?
Вмешался Слава Февралев и сказал, что Гришка ушел правее. С отсечного хода сильным взрывом сорвало маскировочную сетку. Мелькали каски убегающих фрицев.
— Щас я вас! — пообещал Кибалка, распаленный удачным уничтожением двух «гадюк».
На этот раз досталось нам. Снаряд ударил в правую часть корпуса, вскрикнул Легостаев, а Кибалка свалился на дно машины. Меня оглушило. Не помню, кричал или пытался кричать Иванову, чтобы он гнал вперед, сколько сможет. Неподвижный танк — мертвый танк. Я выталкивал эту фразу кусочками слов, приходя в себя. Рация молчала. Вылезать наружу, в простреливаемое насквозь пространство между траншеями, было слишком опасно.
Но «тридцатьчетверка» продолжала двигаться. Я окликнул экипаж. Выяснилось, что все живы, а нас рикошетом шмякнула болванка, и снова ранило кусочками брони неудачливого пулеметчика Васю Лаборанта. Вторую линию траншей взяли тоже с ходу. Когда батальон собрался вместе, оказалось, что из двадцати одного танка осталось всего девять или десять. Грише Захарову разбило снарядом колесо и порвало гусеницу, у Степана Хлынова погиб заряжающий.
Нашей машине повезло. Снаряд вмял угол броневого листа и сорвал скобу. Васе досталось два мелких квадратных кусочка брони. Они застряли под кожей. Санинструктор заставил Лаборанта раздеться до пояса и быстро выковырнул их. Смазал раны зеленкой, перевязал и посоветовал отправить раненого в санбат. Легостаев, натерпевшийся страху, просительно смотрел на меня.
— Рацию налаживай, — сказал я. — А ты, Ленька, пулемет глянь.
— Чего глядеть? — завелся сержант. — Опять заклинил, сколько раз говорили…
Я подошел к «тридцатьчетверке» из второй роты, пробитой болванкой насквозь. Из нее извлекли мертвое тело взводного лейтенанта с оторванной рукой. Башнера крепко приложило головой о броню. Забрызганный кровью, ошалевший от удара, он бормотал что-то бессвязное. Из люка несло горелым порохом и кислым запахом крови. Комбат вместе с обоими ротными советовались, кем заменить убывших танкистов. Кого-то нашли, а остальным приказали искать места для укрытий. Возможна контратака противника.
Контратаки не последовало, зато по нам отбомбились «Юнкерсы» в сопровождении истребителей. Один танк перевернуло набок, раскидало колеса и куски гусениц. Двое ребят из экипажа погибли. Еще два танка крепко тряхнуло взрывной волной и контузило экипажи. Приехали ремонтники, большинство машин батальона имели повреждения.
Адъютант комбата ходил между танками и собирал сведения о потерях, которые мы нанесли врагу. Я сообщил, что взвод уничтожил три пушки «семидесятипятки», грузовик и человек двадцать фрицев. В подсчет вмешались Кибалка и Февралев. Перебивая друг друга, увеличили число уничтоженных пушек до пяти, приплюсовали три раздавленных пулеметных гнезда, а немцев, оказывается, мы перебили не меньше полусотни.
— Не завирайтесь, — посоветовал адъютант. — На нашем участке всего шестьдесят убитых фрицев обнаружили.
Долговязого сержанта Кибалку, с красным от мороза и спирта носом, трудно было переспорить. Загибая пальцы, он посоветовал адъютанту пошарить в разбитых блиндажах, где завалено не меньше взвода фашистов. Февралев, обычно серьезный в этих вопросах, поддержал моего башнера и сообщил, что ребята хорошо прострочили из пулеметов грузовик, набитый удирающими фрицами.
— Ну, и где этот грузовик?
— Выбрался кое-как и трупы увез.
Адъютант хмыкнул и ушел. Я заметил, что Февралев хорошо сдружился с Кибалкой. Оба опытные танкисты, с наградами. У них есть чему поучиться остальным. Не нравилось только, что оба после боя крепко выпивали, а глядя на них, прикладывалась и молодежь.
Не буду лицемерить, после жестоких танковых атак люди вылезали из машин, как шальные, отравленные пороховыми газами, контуженные близкими взрывами и ударами по броне. Некоторые заговаривались, с трудом приходя в себя. От сильных сотрясений шла кровь из носа и ушей, но в санбат с такими пустяками ходили редко. И не по причине отчаянного героизма. Просто врачи, следуя своим инструкциям, не слишком обращали внимание на многочисленные сотрясения, поврежденные ушные перепонки и прочие мелочи. Если ран нет и ходить можешь — нечего притворяться.
Лезть с нравоучениями я не пытался. Строго следил, чтобы не хлебали перед боем (верная смерть!), придерживал молодежь после боя, стараясь не оставлять их без присмотра. Восемнадцатилетние мальчишки пьянели быстро, хвалились оружием, лезли в споры, бывали и несчастные случаи. Да и сами ротные, хоть и держались на ногах, но закладывали крепко. Водка помогала не свихнуться, проспать часов шесть подряд и прийти в себя.
Родной город Аркадия Петровича Гайдара, Шепетовку, освободили без нас. Бригада, понесшая большие потери, стояла в обороне. Иногда проводили контратаки, но распутица и бездорожье сковывали действия и наших и немецких войск. Одновременно шло пополнение частей. Мы получали личный состав, танки. Большинство машин пришли из капитального ремонта. В конце февраля бригаду усилили самоходками СУ-85, вооруженными сильными противотанковыми пушками калибра 85 миллиметров. Ходили слухи, что выпускаются новые танки Т-34 с такой же пушкой, но мы получали машины прежнего образца.
Нашей 38-й армией командовал генерал-полковник Москаленко К. С. Конечно, я его и в глаза не видел, как ни разу не видел и командира корпуса. Комбриг, и тот был для нас недосягаемой величиной. Из бригадного начальства опускался вниз (только не в период боев!) получивший подполковника замполит Гаценко. Была у него такая привычка, «поговорить по душам» с офицерами, похлопать по плечу отличившегося бойца. Только в откровения с ним мы не лезли, знали, что сказанная сгоряча фраза может обернуться против тебя.
Двадцать девятого февраля Первый Украинский фронт облетела весть, что тяжело ранен командующий фронтом генерал армии Ватутин Н. Ф., прославившийся в Сталинградской битве. Мы не знали обстоятельств дела, а тем более, что командующего ранили украинские националисты. Мы недавно вступили на Западную Украину, в обстановке толком не разбирались. По-прежнему провозглашались лозунги «Русские и украинцы — братья!», на плакатах изображался усатый украинский крестьянин, обнимавший русского солдата-освободителя. Какие удары в спину ждут нас от «братьев», мы еще не представляли. Несмотря на старания врачей, генерал армии Николай Федорович Ватутин умрет от раны 15 апреля 1944 года.
Он был самым молодым из командиров фронтов. Ватутин прожил всего 43 года, а звание Героя Советского Союза, в отличие от сотен других генералов, получит лишь в 1965 году. Под его командованием была успешно проведена Киевская наступательная операция, разгромили немецкую группировку под Корсунь-Шевченковским. Перечислять другие заслуги не буду, они подробно указаны в справочниках. Скажу, что генерала Ватутина уважали, и его смерть стала болезненным ударом.
В начале марта началась Проскуровско-Черновицкая операция. Мы двигались на юг. Одна из целей этой операции была отрезать от основных сил 1-ю немецкую танковую армию и другие части, окруженные под Каменец-Подольским. Наступление вначале шло нормально, был освобожден ряд городов. Но сил для разгрома блокированных войск не хватило, мешала распутица. В результате чего окруженная группировка в составе семи танковых и трех пехотных дивизий нанесла сильный контрудар и прорвалась к своим войскам западнее города Чертков.
Мне довелось участвовать в тех событиях, но сначала я хочу упомянуть, как они подавались в шеститомнике Великой Отечественной войны, изданном в начале шестидесятых годов. Там указывается: «Враги потеряли при этом большое количество людей, почти все тяжелое вооружение и боевую технику». Ну, это стандартные фразы. А вот фраза, которая меня очень удивила: «Командующий 1-м Украинским фронтом не принял своевременных решительных мер для усиления группировки наших войск…» (том 4, стр. 272). Поэтому часть фрицев и вырвалась из котла.
Но вплоть до девяностых годов не было принято критиковать командующих фронтами, армиями, да и вообще, весь наш славный генералитет. Могли слегка пройтись по командирам дивизий, да и то в редких случаях. А тут командующему фронтом лепят открыто: «Не принял решительных мер!» Что же это был за командующий? Оказывается, маршал Георгий Константинович Жуков, который 1 марта 1944 года временно сменил раненого Ватутина на посту командующего фронтом.
Ну, что же, на отправленного в отставку Жукова Г. К. можно было валить тогда все подряд. Много позже уже более откровенно говорилось, что в результате различных просчетов (конечно, не только Жукова Г. К.) из-под Каменец-Подольского прорвалось около 200 тысяч окруженных немецких войск, или 70-80% от их общего числа. Однако не все на войне оценивается процентами.
Группировка нашла прореху в кольце, но мы преследовали и били фрицев крепко. Путь прорыва был отмечен вереницами сгоревших и взорванных немецких танков, орудий, грузовиков, трупами завоевателей, вдоволь наглотавшихся нашей земли. Не буду повторять предположения некоторых специалистов, что если бы эту массу блокировали, то ход войны мог измениться.
Мало ли просчетов допускалось и немецким и нашим командованием? Но, чтобы закончить тему высокой стратегии, от которой я был бесконечно далек, приведу еще несколько фраз из того же шеститомника, касающихся Никиты Сергеевича Хрущева, с чьей подачи отправили в отставку маршала Жукова. Вот как описывалось появление Хрущева в освобожденном Киеве в ноябре сорок третьего: «Когда к микрофону подошел Н. С. Хрущев, по площади прокатился гром долго не смолкающих аплодисментов. Киевляне тепло приветствовали боевого руководителя большевиков Украины». Ну, и цитируется бойкая речь Никиты Сергеевича, пестрящая словами: «Вперед, стремительный удар, слава, вечная слава, очищение нашей Родины от немецкой нечисти» и прочее.
Для подобных пустых фраз, не имеющих отношения к реальной истории войны, всегда находилось место. Зато проскальзывали как несуществующие трагические страницы ржевской мясорубки, жестокие бои под Харьковом и Житомиром, которые дважды оставляли врагу и дважды освобождали. А как форсировали с маху Днепр? С такими потерями, что их даже сейчас подсчитывать не берутся. Умалчивалось до самого последнего времени и о прорыве двухсоттысячной немецкой группировки под Каменец-Подольским.
История, уже не бумажная, а настоящая, расставляет все по своим местам. Ну а я вернусь к первым апрельским дням 1944 года.
