IV
Те, кто находился на земле, эти перемены в воздухе ощущали особенно остро. Авианалета с бомбежкой и градом пуль, выпущенных мощными авиационными пушками фашистских асов, можно было ожидать в любую минуту. Вообще, летную тему в роте «жевали» на все лады.
Талатёнков даже добрался до японских летчиков-смертников. Есть, мол, у «япошек» такие летчики, которые отправляются на боевой вылет без шасси. Шасси им не нужны, потому что они приземляться не собираются. И, вообще, возвращаться. Мол, слышал он от одного авиатора в «смершевском» пересыльном пункте. Того в штрафную эскадрилью отправляли.
— А что, у летчиков тоже штрафбаты есть? — удивленно откликнулся Мадан, по внешнему виду — совсем еще подросток, из весеннего призыва 1944 года. Он был одним из тех тысяч сопливых семнадцати-восемнадцатилетних бойцов, которых в спешном порядке собрали из находившихся под оккупацией территорий. Освободив от фашистов к началу лета обширные территории юга Украины и части Молдавии, советские войска влили в старые мехи своих обескровленных частей и соединений свежие силы. Командование посчитало, что выживших опытных вояк пора поберечь. Многих отправили вглубь от линии фронта — кого в запасные полки, на передышку, а кого — в тыл, на военную учебу и переподготовку. Их места и заняли новобранцы — парнишки из украинских и молдавских сел. Военному искусству их обучали наспех, да и воинской муштре эти недокормыши поддавались с немалым трудом. Отсюда и убыль среди пополнения была на порядок выше — и за счет боевых потерь, и за счет болезней. Многие оказывались среди нарушителей воинской дисциплины и устава вовсе не в силу врожденного раздолбайства и ухарства, а по вполне медицинским причинам — почти у всех были явные признаки хронического недоедания и дистрофии. Часовой физически, от бессилия, не мог выстоять положенные ему часы и засыпал на посту. Хорошо, если командир оказывался понимающим и отправлял горе-бойца на кухню за дополнительной порцией каши. У других — и таких было немало — призывники с освобожденных территорий, выросшие «под немцами», никакого снисхождения не вызывали и за малейшие проступки отправлялись под трибунал, а затем в штрафную.
Как раз из таковских был и Мадан, попавший в армию из небольшого украинско-молдавского села, затерянного в глухих каменистых отрогах северного Приднестровья. В части солдат продержался меньше месяца, дважды злостно нарушив устав несения караульной службы, после чего, с подачи идейного политрука, незамедлительно отправился искупать вину своим малокровием.
Как это часто бывало, то, что парнишку с головой окунуло в кровавый котел войны, в чем-то пошло ему на пользу. Раньше он дальше плетня и мира не видел. А тут сразу — такое… Страх смерти не мог пересилить ненасытного любопытства, с которым глаза и уши Мадана впитывали в себя круговерть необъятного, яростно кипящего и стреляющего, великого движения войны. Иногда молодому солдату казалось, что все это вовсе и не с ним происходит, а он будто смотрит нескончаемое, захватывающее до головокружения кино. Только не было в этом кинотеатре ни зала, ни экрана, а происходило все здесь и сейчас, и осколки и пули рвали товарищей на куски не понарошку, а в самую что ни на есть заправду.