Командир наверняка и сам понимал, что никого в живых они тут не найдут. Но такой приказ он должен был отдать. И Аникин должен был его исполнить. Он оглядывал изуродованные авиабомбами трупы, одного за другим. Выжить с такими увечьями было невозможно. Он брел по этому жуткому, побуревшему от крови пространству и ему все больше начинало казаться, что это сон. То, что он видел вокруг себя, не могло быть правдой. «Красный день календаря… красный день календаря…» — заклинило у него в мозгу, и он никак не мог избавиться от этой, буравившей его сознание, фразы.

— Андрей! — окликнул его сержант. Он склонился над кем-то. Может, Хакимову повезло больше.

На земле лежала девушка. Хакимов присел на корточки и заслонил ее лицо. Но все ее тело было видно. Она была совершенно голая.

— Какая красивый девушка… — сокрушенно и горько произнес сержант. — Рядом покрывало лежал. Наверное, ее кто-то накрыл, а потом ветер сдул… или взрывной волна. Такой красивый и мертвый…

Андрей подходил все ближе и ноги его становились все тяжелее. Вот и ее лицо, косынка с красным крестиком… Этого не может, не может быть. Ее госпиталь стоял в Кривцах…

— Аникин, чего ты? Плохо тебе?… — сержант испуганно поднялся.

— Нет…

Хрип, который выдавился из гортани Андрея, нельзя было назвать голосом. Перед ним лежала мертвая Лера. Плохо ли ему? Можно ли подобрать слова, чтобы сказать, каково ему. Плохо — это то, как стрелял немецкий пулеметчик. Он не попал в Аникина и дал ему увидеть это. То, что он не должен был видеть никогда. Лучше бы тот верзила-немец всадил свой нож в него, а не в Кулёмина.

— Аникин! — осторожно и как-то с опаской окликнул Андрея сержант. Не дождавшись ответа, он обошел Андрея и, подняв материю, накрыл ею тело Леры. Андрей не произнес ни слова и не шелохнулся.

— Ладно… это… я пойду, а ты догоняй… — произнес сержант.

— Я догоню, — откликнулся Андрей. — Ты мне лопатку свою саперную только оставь… Я догоню. Догоню…