Глава двадцать седьмая
Воронцов понял, что им не удержаться, в тот момент, когда за их спинами замолчала последняя «сорокапятка».
Сразу два танка вышли на линию окопов первого взвода. Один с ходу раздавил пулеметный расчет, качнулся, вминая в мерзлую землю бруствер вместе с «максимом», и повернул в сторону артиллерийских позиций, где, казалось, уже никого не было. Второй начал утюжить окопы взвода старшего сержанта Численко, именно в том месте, где Воронцов в последний раз видел взводного. Но к прорвавшемуся танку с разных сторон метнулись несколько человек и забросали его гранатами. Танк завертелся на месте, разматывая ленту перебитой гусеницы. На его корму летели все новые и новые гранаты.
Перед третьим взводом атака немцев застопорилась. Два танка попали на мины. Один горел. Другой, потеряв гусеницу и несколько катков, стоял метрах в пятидесяти от линии окопов и вел огонь из башенного пулемета. Его добивали бронебойщики. Крупнокалиберные пули чиркали, вспыхивали на боковой броне, развернутой к ним под углом.
Веретеницына и санитары стаскивали раненых в лес. Там самых тяжелых тут же перегружали в широкие сани и увозили в сторону деревни. Те, кто мог идти, шли и ковыляли по лесному проселку своим ходом.
Она перевязывала раненого в живот. Боец оказался совсем молоденький, лет девятнадцати. Несколько осколков, раздробив ребра, вошли под углом и, видимо, глубоко. Раненый на глазах угасал. Он уже не стонал от боли, словно находясь в некоем ином состоянии, когда умирающему уже не страшно.
– Этого – срочно грузите вперед, – приказала она пожилому санитару, который только что вернулся из Дебриков.
Она быстро написала на клочке бумаги время ранения, сунула сопроводительную записку за отворот шинели и наклонилась над следующим.
Раненых было много. Они уже не успевали вывозить самых тяжелых. Чем дольше длился бой, тем больше их поступало и тем серьезнее были ранения. Рядом работала полковая санитарная рота. Там распоряжалась старший лейтенант Игнатьева. Вначале поступавших из окопов раненых они складывали в сторожке. Потом прибежал какой-то лейтенант, что-то сказал, и людей начали эвакуировать в тыл. Кое-кого из своих старшина Веретеницына успела отправить на их транспорте. Санных повозок вначале казалось много. Но потом, когда они, одна за другой, исчезли за ельником и полянка перед сторожкой опустела, она вдруг поняла: чтобы вывезти всех, нужно еще хотя бы трое-четверо саней.
И в это время со стороны дороги, откуда постоянно приносили раненых, закричали:
– Прорвались!
– Танки!
– Разбегайся кто куда может!
Веретеницына схватила лежавшую в снегу брезентовую сумку с красным крестом, сунула в нее «вальтер» с двумя запасными обоймами.
Этот небольшой трофейный пистолет был для нее не оружием – памятью. Когда лейтенант Сливко вытащил из полевой сумки и протянул ей трофейный офицерский «вальтер», она увидела, какой он красивый, и поцеловала Сливко. Но пистолет она приняла не как оружие, а как сувенир, как вещь, которая вряд ли когда-либо пригодится. Ей было просто приятно получать от него все, как часть его самого. И все, полученное от него, она хранила. «Зачем он мне? – сказала она тогда. – Я ведь и стрелять-то не умею». Стрелять она умела. И стреляла неплохо. И свою дорогу на фронт начала не с курсов санинструкторов. Курсы были потом. Ускоренный выпуск. А вначале ходила в городской тир и училась стрелять из всех видов оружия, которое было у тренера. Но Сливко она сказала нарочно, чтобы тот поучил ее правильно держать пистолет, как заряжать, куда нажимать, какую пипочку куда перевести, чтобы поставить на предохранитель. И Сливко учил. Обхватывал ее своими огромными руками, прижимал к рукоятке «вальтера» ее ладони, осторожно засовывал под предохранительную скобу спуска ее указательный палец, который она вначале нарочно держала вытянутым. Говорил: «Вот так, вот так… Молодец. Смелее. У тебя получается очень хорошо. Ты прилежная ученица». И она таяла в его руках, как мартовский снег.
Никогда потом, после Сливко, она не стреляла из этого пистолета. Однажды Гиршман сказал: «Давай твою игрушку. Почищу. Оружие должно быть в чистоте и в смазке». – И нахально посмотрел ей в глаза. Но она оттолкнула его и сказала: «Пошел ты!.. Думаешь, если пьянствую с тобой, то и все остальное тоже твое?»
Она прислушалась. Там, в глубине дороги, действительно на какое-то время все затихло. Стрельба и крики сместились правее. Потом лопнуло несколько гранат, но уже значительно ближе. А вскоре послышался гул танковых моторов. От этих звуков по телу пробежала дрожь. Веретеницына сразу почувствовала себя беспомощной. Раненые тоже все поняли и затихли. Но оцепенение, охватившее Веретеницыну, длилось всего мгновение.
По дороге бежал солдат и размахивал винтовкой:
– Уходите! Уходите в лес! Ротный приказал – в лес!
Веретеницына узнала в бегущем бойца из первого взвода. Фамилия его, кажется, Колобков или Колобаев. Боец подбежал ближе, оглянулся.
– Меня к вам старший лейтенант Воронцов прислал! – запыхавшись, торопливо говорил он, перекидывая ремень винтовки через голову, по-кавалерийски. – Приказал всех, кто остался, эвакуировать в лес. Давайте, товарищ старшина. Я теперь с вами. Так приказал ротный.
Она знала, что старший лейтенант Воронцов не бросит ее.
– Значит, он жив? – переспросила она.
– Жив! Жив! – Боец снова оглянулся и сказал: – И я вот, выходит, жив. А Степина убило. Ивакина, Кускова, Громова тоже. Всех троих – одним снарядом. Сколько ж там народу побило! – И, спохватившись, вытянулся перед Веретеницыной и вскинул грязную ладонь к обрезу каски:
– Гвардии рядовой первого стрелкового взвода Колобаев! Прибыл в ваше распоряжение!
Ездовые не возвращались. Прибыло двое саней санитарной роты. Старший лейтенант Игнатова и санитары быстро погрузили на них раненых. Веретеницына успела подтащить двоих своих, одного положила на свободное место, а другого свалила прямо на раненых, когда сани уже двинулись и ездовой начал выворачивать на проселок.
– Что же вы делаете! – услышала Веретеницына возмущенный голос начальника санроты.
– Я делаю то, что должна делать, – не оборачиваясь, сказала Веретеницына и зашагала в ельник, где лежали остальные.
Снег повалил еще сильнее. Даже звуки боя, доносившиеся со стороны большака, стали глуше, тише и как будто отдалились.
Они взваливали раненых на березовые волокуши, связанные поперек ремнями, и утаскивали их в ельник, подальше от проселка, от сторожки. Раненых было четверо. На санях места им не хватило. Если бы вернулся хотя бы один из санитаров, Веретеницына смогла бы отправить последних. Двоих она уже отправила. А этих четверых как-нибудь, друг на дружку, вместили бы на одни сани. Но никто из ее санитаров не возвращался. И ждать их было уже бессмысленно и опасно.
Волокуши, сделанные из молоденьких берез, были легкими, гибкими, удобными. Справляться с ними можно было и в одиночку. Снег не особенно налипал на них. И они с Колобаевым быстро перетащили раненых в глубину ельника. Потом Колобаев куда-то исчез. Вскоре появился. Сказал:
– Старшина, там впереди – овраг. Давай – туда. Там безопасней.
А позади вдоль проселка и вокруг сторожки уже рвались снаряды.
Веретеницына перекинула через плечо мокрый ремень лямки и потащила волокушу дальше. Впереди покачивалась широкая спина Колобаева, его каска, замотанная куском белой материи. Воронцов прислал ей надежного солдата, с беспокойством за судьбу ротного подумала о нем.
Что толкало ее к нему, к старшему лейтенанту Воронцову, она и сама не понимала. Может, просто та самая бабья тоска по мужчине, который, хотя бы изредка, но бывал бы рядом. Может, попытка погасить отчаяние, которое не отпускало ее после гибели Сливко. А может, война. Которая все спишет. Но скорее всего, и то, и другое, и третье. И то, что Воронцов прислал ей такого расторопного солдата, наполняло ее чувством, которое было больше, чем благодарность.
Лямка волокуши больно врезалась ей в плечо. Она подсунула под нее шапку. Коса упала с затылка и моталась спереди, как ненужная. Раненый лежал смирно, глядя в небо немигающими глазами. Она несколько раз уже оглядывалась на него. Потом высвободила лямку, бросилась к раненому.
– Ты что, братик? Ты ж живой! – И она провела ладонью перед его глазами.
Но раненый и на этот раз не смигнул.
– Живой, сестрица, – ответил он.
– А что ж ты так меня пугаешь?
– На божий свет наглядеться хочу. На то, как снег на землю падает.
– Насмотреться он хочет… – засмеялась она сквозь дрожь. – Насмотришься еще. У тебя ранение не страшное. Вот подлечат в госпитале, и еще в роту к нам вернешься. Как же мы без тебя, братик, воевать будем? Ничего у нас не получится без тебя.
Она знала, что с тяжелыми надо разговаривать. Так им легче переносить боль. И легче прощаться с жизнью. За эти месяцы пребывания на передовой старшина медицинской службы Веретеницына многим спасла жизнь, но многим и закрыла глаза.
Они скатились в овраг. Веретеницыну спасали стеганые штаны и валенки.
Колобаев утоптал под елкой снег, обломал нижние лапки. Ворох лапок застелил плащ-палаткой. Сложили раненых. Плотно придвинули их друг к другу и сверху накрыли одеялами.
– Колобаев, ты оставайся тут. Винтовка у тебя исправная?
– Исправная.
– А я пойду схожу в сторожку.
– Зачем?
– Посмотрю, кто там остался. Может, найду там что. Сани у них были. Гляну. Вдруг бросили что…
Колобаев поморщился. Она почувствовала, что солдат не хочет оставаться один с ранеными.
– А вдруг, кто из них помирать станет?
– Я скоро приду.
Она переложила «вальтер» из сумки за отворот полушубка и пошла по своему следу назад.
В момент прорыва немецких танков и пехоты в полосе обороны Восьмой роты капитан Солодовников находился левее большака на НП Шестой роты.
Перед окопами Шестой роты лежало открытое поле. Именно здесь ожидалась танковая атака немцев. Но они пошли узким клином вдоль большака.
– Прорыв на участке Восьмой, товарищ Первый, – доложил Солодовников в штаб полка.
Доклад принял майор Соловцов. Начштаба какое-то время молчал. Известие о прорыве немцев справа от большака, в узкой горловине, где их не ждали, видимо, ошеломило штаб полка. Но уже через мгновение комбат услышал голос майора Лавренова:
– Солодовников, ты там не паникуй. Кого там утюжат? Нелюбина или Воронцова?
– Воронцова.
– Помоги ему, чем можешь. А я сейчас к вам подброшу дивизион гвардейских минометов. Твоя задача – обеспечить точными данными. Чтобы они там не добили твои роты. Понял?
– Так точно, понял.
Это было не все, что хотел сообщить комбат-3 командиру полка. И тот, на конце провода, видимо, почувствовал его напряженное молчание в трубку.
– Что там еще?
– Старший лейтенант Игнатьева пропала.
– Как пропала?
– Лейтенант Чеховский, назначенный старшим обоза, доложил, что Вера Ивановна с тремя медсестрами и группой раненых остались в лесной сторожке. Район сторожки полчаса назад занят немцами.
– Черт знает что! – В голосе майора Лавренова чувствовалось раздражение, но не более того.
Что это, – подумал Солодовников, – самообладание? Или что-то иное?
– Ну, вы там, на месте, организуйте, что ли, поиск. Вы слышите меня, капитан?
– Слышу прекрасно.
– Пошлите надежных людей. Разведчиков. Пусть попытаются что-то сделать. Але! Але! Вы слышите меня?
– Слышу.
– А прорвавшихся немцев вы отсекайте! Отсекайте их к чертовой матери и загоните в лес! У них не может быть много танков!
– У них много танков, товарищ Первый.
– Сколько?
– Атаку начинали шестнадцать танков и одиннадцать бронетранспортеров. Шесть танков и восемь бронетранспортеров подбито и сожжено.
– Ну вот! Очень хорошо дерутся твои гвардейцы, капитан. Список особо отличившихся после боя представьте в штаб полка. Все. Конец связи.
Список отличившихся, поморщился капитан Солодовников. Большая часть отличившихся не доживут до конца этого боя. И он положил отяжелевшую трубку на рычаг полевого телефона.
«Кайзер» бежал впереди. Бальк видел его спину, затылок стального шлема, иногда крючок прокуренного уса, будто вылепленного из глины. Горящий бронетранспортер они обошли стороной. Ну его к черту. Хорошо, что они успели выбраться из него. «Гроб» притягивал к себе все снаряды и пули. Без него было как-то спокойнее. Жаль только, не успел выбраться водитель. Но тут уж – кому какая судьба.
Правее уже видны были окопы русских. Трое иванов волокли на санках тяжелый пулемет. Они двигались в сторону березняка, видимо, к запасной позиции, боясь, что их вот-вот забросают гранатами. И в это время «Кайзер» выхватил из-за ремня длинную «толкушку», отвинтил колпачок и поймал вывалившийся вытяжной шнур с фарфоровым шариком. Граната полетела в сторону пулеметного расчета иванов. Бальк видел, как те шарахнулись в стороны от своего тяжелого ДШК. Взрыв! «Кайзер» сразу изменил направление движения. Он перепрыгнул пустой окоп русских и метнулся догонять раненого пулеметчика, видимо, решил достать его штыком. Бальк бежал следом. Он старался не отставать от «папаши», который оказался очень проворным и выносливым, несмотря на свой возраст.
Здесь, на позициях русских, начиналась уже другая война. Бальк нащупал висевший на ремне штык-нож, выхватил из ножен и быстрым движением защелкнул его на стволе своего «маузера». Винтовка сразу стала тяжелее. Но теперь не страшно, если какой-нибудь иван выскочит ему навстречу.
Рядом с черным пятном гранатного разрыва Бальк увидел тела двоих пулеметчиков. Третий куда-то исчез. Исчез и «Кайзер». Левее двигался вдоль цепочки одиночных окопов мощный «T-IV» и поливал перед собой огнем из всех пулеметов. Со всех сторон в него летели гранаты. Но пока никакого существенного вреда ему не причиняли. Балька догнала группа солдат с нашивками танкового полка. Группой командовал унтер-офицер громадного роста. Нет, с ними Бальку идти не хотелось. Он поискал глазами «Кайзера». Скрюченная фигура «папаши» мелькала в березняке, вернее, в частоколе, который остался от перелеска после нескольких минут боя. Бальк метнулся к нему.
– Туда, ребята! – указал винтовкой «Кайзер» в сторону проселка, по которому гуськом продвигалась группа громадного унтера.
Теперь обстановка немного прояснилась. Линию обороны русских они прорвали и продвигаются в строну Дебриков, той самой деревни, которую их взвод накануне оставил. Нет, не оставил, подумал с болью Бальк. Взвод, почти всем составом, остался там.
Вскоре впереди показалась сторожка. Здесь была оборудована запасная позиция. Теперь кругом виднелись воронки и кровавые бинты. Под соснами затоптанный снег и все те же обрывки бинтов и кровавой одежды. Русские, видимо, устроили здесь пункт сбора раненых.
Группа громадного унтера сразу охватила сторожку. Один из солдат вытащил гранату. Но унтер сделал знак рукой, и тот сунул длинную ручку гранаты обратно за ремень.
Веретеницына бежала по своему следу. Тяжелая санитарная сумка била по бедру. Но бросать ее она побоялась. В ней оставались кое-какие медикаменты, пакет с сухарями и, самое главное, письма от мамы и брата. Брат воевал в 46-й армии на 3-м Украинском. Мама жила в Коломне. Связка писем была талисманом старшины медицинской службы Веретеницыной. Она никогда не расставалась с ней. Ей казалось, что, пока письма от мамы и брата с нею, ничего плохого не может случиться ни с мамой, ни с братом, ни с нею самой.
Когда до проселка осталось метров пятьдесят и за ельником Веретеницына увидела крышу сторожки, в стороне большака загремело. Частая винтовочная стрельба свидетельствовала о том, что противники находятся друг с другом в непосредственном огневом контакте и расстояние между ними, скорее всего, уменьшается.
Волокуши хорошо маскировали их следы. И Веретеницына свернула правее. К сторожке она вышла по целику. Вытащила из-за пазухи «вальтер», передернула затвор и начала медленно приближаться к крыльцу. Распахнулась дверь, и в проеме показалась фигура старшего лейтенанта Игнатьевой. Веретеницына ее знала. Несколько раз встречались в госпитале.
– Повозки не вернулась? – спросила Игнатьева.
– Нет. Вам надо уходить. Сейчас здесь будут немцы.
– Пройдите сюда. – И Игнатьева жестом руки пригласила ее войти.
Веретеницына вбежала в сторожку. Запах крови, пота, медикаментов и ужаса ударил в ноздри. На полу лежали раненые. В сторожке было тепло, натоплено. У окна, склонившись над эмалированным тазом с водой, стояла медсестра в накинутом на плечи полушубке. Вторая перетаскивала раненого с забинтованной головой, видимо, пытаясь пристроить его поближе к натопленной печи.
– Надо уходить! Уходить! Уходить! – закричала Веретеницына и схватила первого попавшегося раненого.
Он лежал ближе всех к двери. Он застонал. Посмотрел на старшину испуганными страдающими глазами и обеими руками ухватил ее за плечи. Она поняла, что он ее не отпустит. В распахе полушубка с лейтенантскими погонами виднелось голое тело, плотно запеленутое свежими бинтами.
– Уходить, товарищ старший лейтенант!
– Куда я от них?..
Но Веретеницына, казалось, не слышала ее. Она потащила раненого лейтенанта к дверному проему. Тот, пытаясь помочь ей и себе, судорожно двигал ногами.
– Санки! Какие-нибудь санки есть?
Санки она увидела возле стены. Положила на них лейтенанта, укутала его шинелью, валявшейся возле порога, и впряглась в пеньковые лямки.
Я перетащу их всех в лес, лихорадочно думала она. В лес. Игнатьева просто испугалась. Растерялась и не знает, что делать. Никто из тыла сюда уже больше не вернется. И поэтому надо действовать самим. Пока есть время. А старший лейтенант просто растерялась.
Лишь только она успела затащить сани в ельник, на проселке захрустел снег под ногами десятка бегущих людей. Веретеницына протащила сани еще метров пятнадцать и присела на корточки. Надо было отдохнуть и осмотреться. Направление движения она не потеряла, шла правильно. Там, впереди, овраг, где ждут ее Колобаев и раненые. Она привстала и увидела мелькающие за ельником немецкие каски. Послышалась отрывистая команда на немецком языке. Она схватила пеньковую веревку и потащила сани в глубину леса.