Глава 11 - Наука ненависти

Один из инструкторов по огневой подготовке, хмурый и неулыбчивый старлей, бывший командир танковой роты, присланный в учёбку в августе, после боев под Ельней зло бросал им:

— Башку ниже пригибай! Ещё ниже! Не стесняйся, кланяйся в полный рост. Ну, что ж ты так, лейтенант?! На войне – ты уже убит! А ну давай по новой! Живо!..

   Он вечно был ими недоволен и раз по двадцать заставлял делать и переделывать то, что они, как им казалось, и так делали на отлично.

— Эх вы, сосунки необстрелянные, – осаживал он самых ершистых, пытавшихся спорить с ним. – Хоть и погранцы все бывшие, но помните: фашист в бою ни секунды оплошности не пропустит. Ни мгновения! Фашист – вояка матёрый. Зарубите это себе на носу!

   В слово «матёрый» он вкладывал всю злую обиду и горечь бесславных поражений первых месяцев войны.

— Ничего, на фронте они с вас всю дурь и спесь вышибут. Будете солдатами, а не барышнями кисейными. Там науку ненависти быстро постигаешь, в считанные дни. А на нет и суда нет, – мрачно подытоживал старлей.

   Похвалы от него точно не дождёшься. Днём с огнём не сыщешь. Только бессчётные придирки и нарекания. Но ехидной не был угрюмый старлей. Выговаривал зло и с солёными фронтовыми прибаутками – на столько нелепых смертей по элементарной людской неосторожности и глупости насмотрелся за эти первые месяцы войны, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Но обиды на него никто не держал. В душе соглашались: а ведь прав старлей, прав. Все по справедливости. А характер неуживчивый, ну так что ж… Зато других достоинств в избытке.

   Только бы за одно все прощалось ему: стрелял он, как бог, из любого оружия и о танках знал все до последнего винтика и заклёпки на броне. Но даже не это было его главное достоинство. Два ордена Красной Звезды, что само по себе было нонсенс в сорок первом, говорили о многом. Выходит, геройский мужик был командир танковой роты, человек большого мужества и отваги.

   Незадолго до их отправки на фронт он, видимо, предчувствуя скорое расставание, разоткровенничался на одном из перекуров:

— Вот вы все фашисты, фашисты… Какие они? А что на них смотреть?! Бить их надо, сволочей! Патроны кончились – бей прикладом. В труса не играй! Приклад в щепки – грызи зубами, пока можешь, пока силы есть. Пусть, гадина, первым издохнет. А ты за следующего принимайся.

   …После одного тяжёлого боя мы в тыл ненадолго отошли за пополнением. Счастье нежданно–негаданно привалило. Тридцатьчетверок нам подбросили. Возвращаемся к вечеру через сожжённую деревню, наши её только что отбили. Бабка какая-то машет нам: мол, сюда, сюда… Я танк приказал остановить, вся рота встала. Двигатели на холостых оборотах порыкивают. Спрыгнул на землю:

— В чем дело, бабуся?

   А она только шамкает беззубым ртом:

— Сыночки, милые… Там они, там… А эти, изверги окаянные, их из пукалок, огнём. – И в слезы. – Ой, не могу…

  Какие ещё такие «пукалки»? Что за чертовщину несёт старая?

   Зашли мы с ней во двор, дровни от сгоревшей хаты дымятся. А там на задах, в огороде…

   Он нервно закурил. Зло сплюнул.

— У них в деревне, видать, цыганский табор стоял, а может, от войны на восток пробирались. Всех собрали вместе и пожгли из огнемётов, сука. Понятно, какие «пукалки».

   Старлей грязно, похабно выругался.

— Даже грудных детей. Всех. Лежат, как головешки. А старика соседского, что пытался за них заступиться, к ихнему офицеру обращался, туда же запихнули, к цыганам. И старух деревенских, что поголосистее были, – вечные сердобольные заступницы – смерти своей в огне не избежали. В общем, всех… Махом… Костёр из человеческих тел. А–аа!.. Он провёл огромной заскорузлой ладонью по лицу, будто пытался отогнать от себя жуткое виденье.

— А–аа…

   Впечаталось на всю оставшуюся жизнь – не отгонишь.

   Они слушали, веря и не веря своим ушам. Господи, да что это такое?

— Мой взводный через день увидел колонну пленных. Первые пленные, наверное, за войну. Отпихнул механика–водителя, стоявшего у танка, юркнул на его место, за рычаги и на ту колонну. Мы и рта не успели раскрыть, а он по гадам и на полном ходу…

   Солдатики конвойные, как ошпаренные, едва успели отскочить, когда он сволочей стал утюжить. Ни один не ушёл, всех подавил, подчистую. Выскочил из танка, дышит, как загнанная лошадь, любуется на дело рук своих. – Это им за «них».

   Вся тридцатьчетверка в кровище и ошмётках мяса человеческого. Сочится с неё вся эта дрянь, как из мясорубки на мясокомбинате. Особист его пытался под трибунал. Оно понятно – дело расстрельное. Комдив вмешался, отстоял. Погиб мой взводный через неделю, сгорел вместе с экипажем. Досталось нам крепко в том бою… А вы говорите: какие они, фашисты?

   Эх, знать бы им, как сложится судьба каждого из них и мрачноватого неуживчивого инструктора по огневой, в частности. Закидал рапортами неугомонный старлей все инстанции, рвался на фронт, не желая «отсиживаться» в тылу. И добился своего. В сорок втором прошёл пекло под Харьковом, чудом жив остался. Весь сталинградский кошмар от начала до конца сдюжил, как с гуся вода, словно заговорённый. За Прохоровку в июле сорок третьего Звезду Героя получил. Сам черт ему не страшен. И горел не раз, и по госпиталям валялся весь израненный – не сосчитать. До Берлина дошёл, стал замкомполка, подполковником. И надо же такому случиться: в конце апреля сорок пятого в пригороде вражеской столицы мальчишка–фаустник сжёг его танк. Спастись из экипажа никому не удалось. Заживо сгорели. Вот такая судьба…

   Другой их инструктор по огневой и тоже фронтовик – полная противоположность своему собрату. Улыбчивый, доброжелательный хохол Галушка начал войну взводным в та нковом полку под Перемышлем 22 июня. Шутка ли – от самой границы с боями прошёл! И о войне он рассказывал в отличие от угрюмого старлея более охотно. Рассказывал зло и весело. Но от его рассказов – мурашки по спине. И, видимо, волнуясь, путал, забавно сдабривая русскую речь украинскими словечками. О немецкой технике взводный говорил только в превосходной степени, что поначалу обескураживало их несомненно. Ну, да!? Да такого быть не может! Ерунда какая-то.

   А из того, чем с ними словоохотливо делился инструктор–огневик, выходило вовсе не ерунда. Похлопывая исцарапанный, видавший виды «трофейник» – пятидесятимиллиметровый миномёт, с горькой усмешкой говорил:

— О, цэ добре сработано…

— А что ж в нем необыкновенного? – замечали любопытствующие – Труба, как труба, плита квадратная. Все четырнадцать кэгэ.

— Так як же усе дило в «огурце».

— В чем, в чем? В огурце? – недоумевали они, не понимая, куда гнёт инструктор – А при чем здесь огурец?

   Лейтенант хитро щурил глаз и задавал встречный вопрос:

— Цэ вирно бають, шо страшнее котяры зверюги нема? Вирно?

   «Вирно», – соглашались они.

   Ну а дальше следовал подробный рассказ, от которого холодело в груди и сосало под ложечкой. А расклад по всему был такой: если страшнее кошки зверя нет, то ужаснее «этой штуковины» – 50–миллиметрового миномёта – и большей беды для нашей пехоты и придумать не придумаешь.

   Сверхсекретно

   Авторское дополнение

   Вот так, как всегда, лаконично и категорично: «не жалейте сил и средств. Враг уже у Смоленска. Не ровен час и у Москвы окажется». А противотанковой артиллерии – хоть ты тресни! – катастрофически не хватает. Резервы её не бесконечные и тают буквально на глазах. Где их взять? Откуда?

   Как в срочном порядке, в спешке решить насущную проблему? Как? «Враг уже у Смоленска», а это всем понятно, даже рядовому школьнику, – прямая дорога на Москву. А пушки уже нужны сейчас, на всех фронтах, от Баренцева до Чёрного морей, бить и крушить стальные чудовища, вгрызающиеся в нашу хлипкую оборону своими стремительными клиньями. От лёгкой ли жизни была и придумка: ПТРы – длинноствольные ружья, которые солдаты в ту лихую годину окрестили очень метко и с беспощадной прямотой – «Прощай, Родина!» Точнее не придумаешь. Толку-то от них. Пушку, даже ту сорокапятку, они не заменят. И не заменили…

   Вот потому, наверное, от горького отчаянья тех дней и ложились строки резолюции, сделанные красным карандашом:

   «Готовьте людей и собак тщательно, не жалея сил и времени».

   Да и кто бы тогда оспорил такое – надо! Надо, и все, – ведь лютый враг рвётся, круша всех и вся, к самому сердцу страны. Надо!..

   И маховик гигантской системы заработал. Надо?! Выполним – кровь из носу…