Аникин вместе с ротным, делопроизводителем штрафной роты майором Чувашовым и командиром второго взвода Настасенко тоже присутствовал на совещании. Тесный подвал двухэтажного дома, отведенного под КП, казалось, вот-вот лопнет от эмоций, распиравших некоторых участников. Тема знамен будоражила исключительно офицеров полка и совсем другую реакцию – нарастающее раздражение – вызывала у майора Шибановского.

Не разделяли горячечного энтузиазма штабных офицеров и командиры приданных полков в наступлении подразделений: угрюмый капитан, командир танкового батальона и командир артдивизиона, молодой старший лейтенант, на гладко выбритых, впалых щеках которого играли маслянисто-желтые отсветы керосиновой лампы. За ними зажатый в самый угол в полумгле сидел командир взвода самоходных артиллерийских 122-миллиметровых установок.

Пока в эпицентре керосинового света, не умолкая, говорили о Рейхстаге, командир самоходок все время что-то бубнил недовольным полушепотом в уши впереди сидящим танкисту и артиллеристу.

Застывшее, будто слепок, на осунувшемся лице танкиста выражение угрюмости имело свое простое объяснение. Сквозь него проступала крайняя степень усталости. Он то и дело медленно закрывал воспаленные глаза и клевал перепачканным гарью носом.

Прибытие танкового батальона ожидали еще к полудню, но к переднему краю экипажи добрались только затемно, всего с полчаса тому назад. По пути, при прохождении по одной из улиц зачищенного нашими пригорода, танковую колонну атаковали «фаустники».

Завязался короткий, но ожесточенный бой. Две машины были выведены из строя сразу, причем одна сгорела вместе с экипажем, гусеницу третьей немцам удалось зацепить в ходе перестрелки. Две подбитые «тридцатьчетверки» батальон дотащил с собой с помощью тягачей, и теперь их экипажи, приходя в себя от полученных контузий, посреди ночи чинили свои машины вместе с полковыми ремонтниками, чтобы успеть восстановить их к утру.