Немец к этому моменту перестает дергаться, во многом благодаря убедительным тычкам тяжелого кулака Ферзя.

– Helga… Helga… – совершенно обессиленным голосом бормочет немец. – Du sollst dich töten… Du sollst!.. anders diese des Schweines es machen…

– Чего это он, гад, растрынделся? – зло спросил Тютин.

– Смотрите, взводный…

Латаный протянул Аникину листок бумаги.

– Вон там, на столике, нашли. Возле телефона… – сказал командир отделения, указывая в угол комнаты.

Там, на тумбочке, действительно стоял телефон, а рядом с ним – ваза, из которой торчали ветки с зелеными листьями и белыми облачками сирени. Только сейчас Аникин ощутил, что комната вся густо напоена ароматом сирени. На листочке аккуратным, по всему – женским почерком были написаны сокращения латинских букв и двузначные цифры с пристегнутыми к их верхнему правому краю маленькими кружочками градусов.

– Черт… Действительно, похоже на реперные точки… – процедил сквозь зубы Аникин.

– И рука женская, – добавил, тыча пальцем в листок, Латаный.

– Товарищ командир… – раздался из соседней комнаты голос Тютина. – У них тут в шкафу шмотки фашистские висят. Мундир… Орлы фашистские на рукавах и на воротнике. Вот гад…

Андрей изучающе, в упор посмотрел на женщину. Глаза ее сузились до непроглядных щелей. Она задышала часто-часто и глубоко, словно готовилась к чему-то: то ли к смерти, то ли к отчаянному прыжку.

– Значится, он отслеживал, своей фрау сообщал, а она дальше куда надо передавала, – вслух предположил Аникин.

– А как же эта стерва… – начал Латаный, но не договорил, умолкнув на середине фразы.

– По телефону… – догадался Аникин.

Он подошел вплотную к тумбочке у кровати, где под благоухающей сиренью стоял черный аппарат. Андрей снял трубку и поднес ее к уху. Прерываясь и перебиваясь клокотаниями и хрипами, в трубке непрерывно длился гудок.

– Работает… – сказал Аникин.

– Вот гады… – выдохнул в сердцах Латаный. – Им и радисты не нужны. По всему городу созваниваются…