Андрей тут же, у стены, положил плашмя тяжелую крышку и, взгромоздившись на нее и подложив под голову вещмешок, попытался уснуть. Но сон упорно не шел. Мысли, картины воспоминаний неожиданно валом полезли в голову, и все больше мирные, не связанные с этой надоевшей до спинного мозга войной. Вспомнился вдруг поселок, картинами стали всплывать в памяти отец, мама, одноклассники…

Потом все-таки пересилили и потекли потоком уже военные воспоминания, но не окопы, не бои и смерть… Вспоминались женщины, которых довелось встретить ему на неисповедимых путях войны. Вспомнилась Акулина, спасшая ему жизнь в далеком сорок втором. Словно в прошлой жизни это было… А потом – штрафная, и снова смерть и кровь, смерть и кровь, без конца и без края… Вдруг зримо, отчетливо всплыла в памяти Лера, во всей своей прекрасной наготе, в своем безукоризненно белом халатике и накрахмаленной шапочке, которая так шла к ее милому, такому красивому лицу.

Ее образ, скорее подсознательно, Андрей всегда старался отгонять. Он знал, что вместе с воспоминаниями о ней обязательно придет мучительное чувство горькой потери и вины, с которой уже ничего, абсолютно ничего нельзя будет поделать.

Так случилось и на этот раз. Против воли явилась Аникину страшная картина ее обезображенного беззащитного тела посреди площади. Боль, саднящая, свежая, пронзила Андрею грудь где-то в районе сердца. Словно подкрался к его изголовью бесшумный вервольф, укутанный в маскировочный халат ночного покрова, и всадил прямо в грудь остро заточенное шило, выкованное из чистого льда, выпиленное из самой ледовитой толщи Северного полюса. И Андрей, пришпиленный этим беспощадным шилом к деревянной крышке стола, ворочался, тщетно пытаясь побороть навалившуюся на него душевную муку.

Губы Андрея беспомощно, призывно зашептали «Лера… Лера…», словно молитву, произносимую в миг крайнего отчаяния, как последний оплот спасения, когда все остальные соломинки уже безвозвратно утеряны. Комок подкатил к горлу и, будто надавив изнутри на какой-то заветный, потаенный мешочек, выдавил оттуда слезу. Оставляя горячий след, она скатилась через висок за шиворот телогрейки, и по этому следу словно утекла, растаяв, вся ледяная мука и боль, засевшая в сердце.

И Лерино лицо вдруг придвинулось к Андрею близко-близко, так, что он явственно ощутил ее дыхание, пахнущее земляникой, и глаза ее смотрели на него с такой любовью и заботой, что душа его сразу успокоилась. «Все будет хорошо, милый…» – произнесла вдруг она. Голос ее, воркующий, нежный, словно влился в его уши, разойдясь по телу теплой, волшебной истомой. «Все будет хорошо. Ведь я с тобой. Я все время с тобой…»

Андрей силился сказать что-то в ответ, тянулся к ее земляничным губам, но слова ее словно останавливали его, заставляя расслабиться и умиротворенно любоваться ее глазами, такими родными, такими лучистыми. «Все будет хорошо… Я с тобой…»