— Пару дней спустя полковник вызвал Димпера для приватного разговора. Крис вернулся к нам в каком-то странном смятении, прямо сам не свой.

— Что он тебе сказал? Русские все-таки хотят отдать тебя под трибунал как предателя? — кинулся к нему Гюнтер, предполагая самое худшее.

— Нет, вовсе нет. Полковник отдал мне письмо от отца.

— Но откуда?!

— Для НКВД нет ничего невозможного. Они разыскали мою семью в трудфронтовском лагере под Карагандой.

— И теперь будут угрожать тебе расправой с родными? Я знал, что этим кончится! Русским нельзя доверять.

— Да успокойся ты! Ни о чем таком даже речи не было. Лев Давидович просто отдал мне письмо от папы. Если хотите, я вам его прочту.

И он начал читать:

«Unser Lieblingssohn (наш дорогой сынок), вся наша семья счастлива, что ты не пропал без вести, как нам сообщили в июле 1941-го. Твой командир написал нам, что ты был ранен в боях с бандитами и находишься на Кавказе в войсках НКВД».

— Какой твой командир ему написал? Шмеккер? А чего радоваться, что ты в НКВД? — не понял Гюнтер.

— Так Лагодинский писал ему по-русски и построил фразу так, что было непонятно: схвачен я НКВД или сам служу в этих частях. Папа подумал, что служу. И слава богу! Отец у меня коммунист. Если бы он понял, что я служу в фашистской армии, он бы умер от стыда. А потом придушил бы меня собственными руками.

— Ну, именно в таком порядке ему бы это сделать не удалось, — пошутил я.

— Если папаша Димпера коммунист, то ему удалось бы, — хмыкнул Гюнтер. — По своему папику знаю. Они идейные.

— А что, твой тоже коммунист? — удивленно воскликнули мы.

— Да. Тельмановец. Только мама развелась с ним в 1934-м. Но я его все равно любил. Ну, так что там дальше в письме?

— Рассказывает, как они там устроились. Пишет, что гордятся мной. Чтобы я храбро сражался с бандитами. А если пошлют на фронт, чтобы так же храбро сражался с нацистами. Говорит, что бы там ни было, но наша Родина — Советский Союз. Наши предки верно служили российским царям, мы жили здесь лучше, чем крестьяне в Германии.

— Короче, благословляет на бой, — прервал его Гюнтер. — Наверное, мой сказал бы мне то же самое.

— А где он сейчас?

— Говорят, погиб в Испании. В интербригаде сражался с франкистами.

А что, интересно, сказал бы мой фатер? Они с мамой вообще к России очень хорошо относились, с удовольствием работали в Грозном (Кавказ нравился нам гораздо больше, чем туманный чопорный городишко под Гамбургом). Мы имели много русских друзей. Родители были в настоящем шоке, когда началась война с Советским Союзом, а еще больше расстроились, когда узнали, что я еду воевать на Кавказ. Я их успокаивал, что после победы Германии мы опять будем жить в Грозном. Я сказал, что просто тогда завод «Красный молот» будет принадлежать Круппу, а папа с Нестеренками будут работать как раньше, просто дядя Леша будет получать зарплату рейхсмарками. Мы ведь освободим русских от большевистского рабства. Дед Нестеренко был казак, а нам говорили, что все казаки против Советской власти. Наивный детский лепет. Ох, если бы я знал тогда, в какую кровавую мясорубку лезу, что никто не ждет нас как освободителей.

— Ну, я казак, — ухмыляется Ростоцкий. — Я шел в вермахт и надеялся, что Гитлер вернет казакам те земли, что отобрали красные. Уже тут узнал, что большевики отдали наши земли чеченцам. Немцы их отберут у них и снова вернут нам?! Вы когда-нибудь пробовали отобрать кость у собаки?!