— Бандиты совсем обнаглели, — комментировал произошедшее Серега. — Раньше они никогда бы не решились совершить нападение в непосредственной близости от крепости.

— Еще бы, — вторил ему Чермоев. — Ведь если раньше они стреляли в нас из дедовских берданок, то теперь гитлеровцы любезно снабжают их автоматами и пулеметами.

Что я мог ответить им на это?! Нас послали на помощь повстанцам, союзникам в борьбе со сталинской тиранией, но… все обернулось налетами на мирные села, грабежами и расправами над женщинами и стариками. Вместо борцов за свободу оберштурмфюрер связался с шайками дезертиров и уголовников, и нашим оружием эти подонки теперь творят зло на этой земле. Они не жалеют даже представителей своего народа… у меня в ушах до сих пор стоял отчаянный крик осиротевшей девочки-чеченки… как можно мстить беззащитным женщинам за то, что их муж и брат служит в НКВД?!

— Моя мать и сестра тоже чудом не погибли в эту ночь, во время налета они отсиделись в подвале, — говорит Нестеренко.

Сердце мое пропускает один удар, мне невыносима сама мысль о том, что переданное нами абрекам оружие могло бы послужить причиной смерти близких и дорогих мне людей! Дом добрейшей тети Тоси тоже могли сжечь, как дом семьи коммуниста!

Оружие… мы не успели передать абрекам все, большая часть присланного оружия и боеприпасов была пока спрятана нами до начала большого восстания. Там были не только автоматы, но даже гранатометы: точные координаты тайника знали только покойные Шмеккер и Хайнц, а также мы с Гюнтером. Но кто гарантирует, что бандиты случайно не натолкнутся на наш склад?

Что же делать? Добровольно отдать немецкое оружие врагу?! Против этой мысли восстает понятие солдатского долга, но… ведь для Красной Армии этот склад капля в море, тогда как, попав в руки бандитов, наше оружие может натворить много зла.

Я повинуюсь душевному порыву и рассказываю чекистам о складе. Лицо капитана недоверчиво вытягивается.

— Вы можете не верить мне и продолжать считать меня бездушным нацистом, — говорю я ему, — но я искренне сочувствую вашему горю.

— Ладно, — задумчиво говорит Чермоев, — покажи склад на карте.

Он достает из планшета карту-двухверстку и, разглаживая ее рукой, расстилает на столе. Ориентируясь по изгибам реки, я вожу пальцем по бумаге, но показать точное место затрудняюсь, такое впечатление, что карта не совсем соответствует местности. Нестеренко смущенно подтверждает, что скорее всего так оно и есть — их военные карты оставляют желать лучшего. Жаль, не сохранилась карта Шмеккера на немецком языке: перед войной наши альпинисты под видом туристов облазили весь горный Кавказ и составили подробнейшие карты. В составе нескольких таких экспедиций был и наш Гюнтер, вот почему он ориентируется в горах Чечни не хуже, чем на собственной кухне.

Аслан спрашивает, смогу ли я сориентироваться на месте? Да, смогу.

— Тогда выезжаем завтра утром, — решает капитан и идет отдавать приказание красноармейцам.

Просыпаемся на рассвете. Нестеренко кивает мне на висящий на спинке стула комплект гражданской одежды, которую он принес накануне из дома. Старые Семкины брюки и синяя рубашка, которые он носил до войны, мне почти впору. Сам Серега тоже надевает свою городскую одежду, чтобы не привлекать лишнего внимания местных жителей, наш отряд было решено замаскировать под геологоразведочную партию.

Во дворе крепости красноармейцы седлают лошадей, мне достается вороной конь с белой звездочкой во лбу. Ставлю ногу в стремя и пытаюсь по-молодецки, как видел в кинофильмах, запрыгнуть в седло. Оно, может, так и получилось бы, если бы проклятая лошадь стояла на месте! Но конь шарахнулся в сторону, нога запуталась в стремени, и я чуть не упал! Красноармейцы сами ржут, как жеребцы, и свысока поглядывают на мою «войну» с норовистым четвероногим. Конечно, они с детства в седле, казаки и джигиты, а я чисто городской житель и ездил только на велосипеде. Да еще нога раненая болит, неловко ступил на нее и чуть не заорал от боли. Посочувствовав моим мучениям, Нестеренко спешивается, подходит и рывком подсаживает меня в седло. Но, решив одну проблему, я тут же упираюсь в следующую: все тронулись, а мой вороной не хочет идти, он задумчиво жует листья на стоящем рядом дереве и косит на меня хитрым лиловым глазом.

Еще громче и настойчивее повторяю «Но, скотина!» и бью пятками по его крутым бокам, однако упрямое животное чувствует неопытного всадника и никак не желает подчиниться. Чермоев разворачивается, рысью подлетает к нам и стегает по крупу моего коня ногайкой. Конь от неожиданности приседает на задние ноги, затем резко берет с места в карьер, меня отбрасывает назад, я инстинктивно клещом вцепляюсь в гриву и роняю поводья. Меня спасает Петров, он укоризненно глядит на Аслана и берет мою лошадь под уздцы. Они с Нестеренко дают мне несколько уроков верховой езды, и дело постепенно идет на лад.

Однако непросто быть ковбоем! И как это они умудряются бодро скакать через прерии весь день напролет?! Уже через час такой езды у меня жутко болят ноги, да и вся нижняя часть тела, отбитая жестким казацким седлом, поэтому я даже радуюсь, когда при переправе через бурную горную речку приходится спешиться и вести коня в поводу.

Река течет по дну довольно глубокого каньона, на десятиметровой высоте натянут подвесной мост, он раскачивается, словно маятник, половина досок из настила отсутствует, сквозь прорехи виден ревущий внизу поток. Мой конь испуганно пятится, натягивает повод и упирается всеми четырьмя копытами. Аслан вздыхает, велит мне идти вперед, а сам ласково гладит коня по холке, шепчет ему на ухо что-то успокаивающее, и — о, чудо! — конь послушно следует за ним!

Далее тропа становится слишком крутой, чтобы ехать верхом, и мы следуем пешим порядком, растянувшись по склону длинной цепочкой. Чермоев ведет моего коня, а я шагаю без забот, любуясь окружающим пейзажем. После боя на башнях я просидел взаперти около месяца (поездка на горное плато для встречи самолета не в счет, я тогда ехал пленником со связанными руками). Теперь радуюсь относительной свободе, с наслаждением вдыхаю пряный горный воздух и с любопытством оглядываюсь по сторонам. Мы поднялись уже довольно высоко, под нашим взором с высоты птичьего полета открывается живописный вид на ущелье: внизу узкой серебристой лентой струится река с рассыпанными вдоль нее кубиками саманных домиков. От домишек вверх по склону уступами поднимаются террасы с посевами кукурузы — горцы выращивают ее вместо хлеба.

За месяц моего плена в горы успела прийти осень: листья пожелтели, но еще не опали, и лес стоит разукрашенный в различные оттенки от золотисто-желтого до багряного и светло-коричневого. В колючих зарослях созрела ежевика; на ходу срываю темно-фиолетовые, похожие на малину ягоды и смакую их вкус на языке. Вот и кизил, его удлиненные алые ягоды смотрятся на кусте как капли крови, а на вкус они кисло-сладкие. Остро пахнет прелой листвой и грибами, наверное, можно было бы легко набрать целую корзину. Но чеченцы грибов не собирают, говорят, что они от шайтана.

— А ну шагай быстрее, ты не на прогулке, — тычет меня в спину стволом автомата Чермоев.

Вспоминаю, как он только что ласково разговаривал с лошадью, и начинаю тихонько напевать старую песню, что слыхал от абреков:

«Уж лучше родиться б нам вольными конями, чем человеческими сынами: ведь даже злодеи берегут коней…»

В ответ на это капитан ухмыляется почти добродушно (вы можете себе представить добродушно ухмыляющуюся чабанскую овчарку? Такого огромного, лохматого волкодава с клыками почти по три дюйма? Но Аслан в своей мохнатой папахе вызывает именно такую ассоциацию!).

Наконец доходим до покинутого жителями высокогорного аула: его окрестности густо покрыты глубокими воронками от авиабомб, большинство домов разбито, от них остались только прямоугольные основания высотой не более полутора метров, сложенные из подогнанных друг к другу глыб дикого камня. Когда я очутился здесь впервые, то был очень удивлен. Зачем понадобилось люфтваффе бомбить этот затерянный в горах маленький поселок?! Но как оказалось, аул бомбила советская авиация, таким образом рассчитывали расправиться с бандитами. Заметно, как быстро развалины зарастают травой, и скоро эти уродливые шрамы на теле земли затянутся пышным ковром растительной жизни. Однако не скоро заживут раны в памяти народа.

Опираясь на запомнившиеся мне ориентиры, легко нахожу нужный дом и тайник в засохшем колодце. Красноармейцы под командованием довольного Чермоева извлекают замотанные в промасленные тряпки 5 ручных пулеметов, 10 автоматов, 56 винтовок, большое количество взрывчатых веществ и множество ящиков с боеприпасами.

— Вот это улов! А почему же вы сразу не передали это повстанцам? — недоумевает Петров.

— А наш командир так и не смог наладить связь ни с Шериповым, ни с Терлоевым, — отвечаю я. — Ведь наш самолет подбили, и десант был выброшен далеко от запланированного места. Шмеккер через переводчика нашего отряда Ваху, уроженца Чечни, связался с какими-то его родственниками в банде. Но мы с Гюнтером быстро поняли, что братья Вахи были обычными дезертирами и мародерами. Однако наш уголовник Хайнц быстро нашел с ними общий язык, и они вместе начали грабить мирное население, а Шмеккер тем временем бодро рапортовал в абвер о подготовке вооруженного восстания в тылу Красной Армии. Нам прислали оружие, но у нас не было завербовано столько сторонников! Впрочем, Гюнтер начал было налаживать какие-то связи с настоящим подпольем, но тут мы попали в плен.

Прежде чем пуститься в обратный путь, садимся перекурить: русские достают кисеты с махоркой и ловко крутят козьи ножки. Сидящий рядом со мной весельчак и балагур с украинской фамилией Чобот любезно предлагает закурить и мне, но я отказываюсь. Немецкие сигареты я изредка курил, но русский деревенский самосад — это нечто непереносимое! Табачный дым густыми кольцами поднимается вверх, русские солдаты негромко переговариваются между собой, сетуют на знойно палящее, стоящее в зените солнце. Меня тоже разморило на солнцепеке, прислоняюсь спиной к остаткам каменной стены и прикрываю глаза.

Неожиданно в полуденную тишину врывается тревожный крик часового и резко обрывается на высокой, звенящей ноте… буквально через секунду со всех сторон одновременно раздается оглушительный винтовочный залп, несколько бойцов НКВД сразу падают, сраженные наповал.

С хриплым воплем «Смерть неверным!» из-за кустов выскакивают бородатые мужчины с винтовками наперевес.

Рядом с нами корчится в пыли смертельно раненный красноармеец, меня спасло то, что Асланбек упал на меня, и, прижав всей своей тяжестью к земле, буквально своим телом прикрыл от пуль. Правильно, полковник строго-настрого приказал беречь радиста от всяких случайностей: ведь ненавистный Чермоеву фриц — ключевая фигура в радиоигре.

— Это ты завел нас в засаду, я предупреждал Петрова, что фашистам нельзя доверять! — орет на меня Чермоев.

— Как бы я смог сговориться с абреками, рассудите здраво! — пытаюсь оправдаться, а сам думаю: «Вот уж нашел приключение на свою задницу, сказав чекистам про склад. Теперь бандиты перестреляют всех: на мне русская гражданская одежда, я для абреков всего лишь один из ненавистных русских оккупантов».

Окружающие нас чекисты спешно отползают за подходящие укрытия и занимают круговую оборону. Капитан показывает мне глубокую воронку от бомбы, и мы вместе скатываемся в нее; там уже сидят ефрейтор Чобот и Нестеренко.

Благодаря часовому, ценой своей жизни предупредившему нас о нападении, врагам не удалось тайком подойти к нам вплотную. Сейчас их позиции от наших отделяет широкая полоса открытого пространства на месте сгоревшего кукурузного поля. Но бандиты пока не могут ее преодолеть, они залегли под огнем «дегтяря», из которого их яростно поливает один из чекистов.

Все это происходит у нас на правом фланге, мы находимся несколько выше по склону, и поэтому нам видно все как на ладони. Но вот один из абреков, пользуясь пересохшим арыком как естественным укрытием, ползком сбоку подбирается к пулеметчику и кидает в него нож… вскрикнув, красноармеец отваливается назад… бандит уже готов схватить ручной пулемет и направить его смертоносный огонь в нашу сторону, но меткая пуля Чобота срывает его намерения.

— Ребята, прикройте огоньком! — кричит Серега и кидается к «Дегтяреву». Он движется большими прыжками и перекатами, от развалин одного дома к забору другого, вражеские пули взбивают фонтанчики пыли под его ногами, но вот наконец он хватает пулемет и дает длинную победную очередь в сторону бандитов.

Отчаянный героизм Нестеренко отчасти спас положение, но до победы еще очень далеко, внезапная гибель пулеметчика сдвинула чашу весов не в нашу сторону: пока пулемет молчал, врагам удалось мелкими перебежками продвинуться вперед. Над нами свистят вражеские пули, абреки ведут огонь из развалин дома, стоящего метрах в тридцати от нас. Пытаюсь выглянуть и оценить обстановку, но капитан с силой прижимает мою голову к земле: «Лежи тихо и не Рыпайся! Помни, чуть что не так, я тебя пристрелю!»

— Не сомневаюсь! — огрызаюсь я. Прекрасно понимаю, если абреки будут одолевать чекистов, капитан пристрелит меня, чтобы пленный немец не попал обратно в банду. Получается, единственная моя надежда остаться в живых это… молиться за победу Русских!

Тем временем боевая обстановка вокруг накаляется, но пока Чоботу и капитану удается поддерживать довольно плотный огонь, бандиты не могут перейти в атаку на нашем участке, они вынуждены отстреливаться, прячась за развалинами дома. Но вот Чобот вскрикнул и, выронив оружие, схватился обеими руками за грудь, по левому карману гимнастерки стремительно расползалось алое пятно, на губах выступила кровавая пена.

— Плохо дело! — крикнул Чермоев, теперь он был вынужден один отбиваться от пятерых нападающих.

Я видел смуглые бородатые лица абреков, высовывающиеся из-под прикрытия стены, и понимал, что вот-вот они ринутся на нас в атаку.

Плохо еще и то, что капитан неэкономно расходует патроны в своем автомате: как только кто-то из абреков пытается высунуться, Аслан тут же начинает щедро поливать пространство свинцом. Да, ему удалось уже таким образом полностью вывести из строя одного из нападающих и подстрелить другого, но все равно я бы на его месте старался бы бить прицельными одиночными выстрелами. Только фокус в том, что наш немецкий «МП-40» не имеет переводчика стрельбы с очередей на одиночные выстрелы, и стрелять из него одиночными надо уметь!

Ну вот, как я и предсказывал: как раз в этот момент в магазине чермоевского автомата кончились патроны! Капитан вынул из-за голенища сапога новый рожок и стал суетливо перезаряжать, рыча что-то по-чеченски, но от спешки руки у него тряслись, и чертов рожок никак не хотел вставать на свое место!

Тем временем счет шел буквально на секунды: заметив замешательство с нашей стороны, нападающие выскочили из своего укрытия и со штыками наперевес ринулись на нас! Я видел их распяленные в крике рты и блестящие граненые жала штыков, жаждущие нашей крови.

Но это рассказ длится так долго, на самом деле все произошло почти мгновенно; я думал уже не головой, а руками: мои руки сами выхватили винтовку из-под ног погибшего красноармейца, я высунулся из воронки и почти в упор выпалил в подбежавшего ближе всех абрека.

Ах, если бы у меня в руках был мой верный «МП-40», я смог бы очередью положить сразу всех троих, но на перезарядку винтовки требовалось драгоценное время, которого у нас уже не было! Приятель убитого мною абрека с яростным воплем ринулся на меня со штыком, черт его знает, почему он не выстрелил, но это спасло мне жизнь. Я увернулся от штыка и прикладом выбил оружие из рук врага; впрочем, это мало охладило его пыл, чертяка ринулся в рукопашную. Мы упали на дно воронки, ожесточенно молотя друг друга кулаками, он был коренастый мужик лет сорока, сила его была примерно равна моей, но он дрался со свирепостью дикого вепря. Я отбивался как мог, но он навалился на меня всем своим весом, его пальцы клещами сомкнулись на моем горле, я силился оторвать их, но тщетно; я уже начинал хрипеть и задыхаться, как вдруг тело нападавшего обмякло — это Аслан, расправившийся со своим противником, пришел мне на помощь. Он изо всей силы ударил моего врага прикладом (его же винтовки) по голове и, кажется, раскроил ему череп, потому что тот более не подавал никаких признаков жизни.