ЧАСТЬ 2
Рассказывает старшина Нестеренко:
— Задыхаясь от быстрого бега, ломимся через густые заросли боярышника, мокрые колючие ветви хлещут по лицу, сзади постепенно смолкают выстрелы ложной погони — как будто не догнали.
Когда останавливаемся отдышаться, Пауль оборачивается ко мне и просит: «Пожалуйста, не говори никому, что я на расстреле плакал».
— Да что ты! Я, наоборот, скажу, что ты, рванув на груди рубаху, кричал «Хайль Гитлер!».
— Не вздумай!
— Почему?
— Камерады примут меня за идиота.
Поднимаемся все выше в горы и к середине следующего дня доходим до сакли старого чабана. Навстречу выбегает пара здоровенных пастушьих овчарок, но, признав Пауля, начинают дружелюбно махать пушистыми хвостами: видимо, здесь он частый гость.
Седобородый аксакал гостеприимно поит нас чаем с чуреком, его внук-подросток тем временем режет барашка для шашлыка. Конечно, я и раньше знал о лояльном отношении местных к фашистам, но такая идиллия меня коробит.
— У деда сын в банде, — рассказывает мой друг.
Не успело подрумяниться мясо на угольях, как на огонек пришли еще двое.
Судя по описанию, Гюнтер и Крис. Радостно обнимаются с Паулем, хлопают по плечу. Заботливо переодевают его в запасную фуфайку из рюкзака.
Тот рассказывает о своих приключениях в плену у большевиков, но хотя говорит по-немецки, по тону чувствую: приукрашивает и привирает. Он и в детстве умел вдохновенно приврать — этакий юный барон Мюнхгаузен.
Затем из кустов выныривает Алекс — Алешка. Узнав, что я из Грозного, подает мне руку и говорит: «Здорово! Теперь у нас еще хоть один казак в отряде будет. А то я один среди фрицев».
— А как же Кристиан, он же вроде наполовину русский?
— Крис не еврей, чтобы определять нацию по матери, считает себя немцем. Я тоже не русский, а казак. Все мои предки по отцовской линии — терские казаки, мой прадед с генералом Ермоловым Кавказ усмирял, — уточняет свою биографию герр Ростоцкий.
— Дед усмирял, а ты баламутишь, — шучу я.
— Германия баламутит национальные чувства нохчей, чтобы те помогли немцам таскать каштаны из огня, — цинично ухмыляется Алекс. — Только вряд ли Гитлер после победы на Кавказе позволит им создать свое государство.
— Не для того мы кровь здесь проливаем, — вторит ему Димпер. — Кавказ будет наш. Мы тут уже двести лет живем, со времен Екатерины.
Пауль кидает кости одной из чабанских собак, оставшейся с нами. Это совсем молодой пес, любимчик всей четверки. Внезапно что-то почуяв, он начал беспокойно лаять в наступающий полумрак.
— Что это? — насторожился Крис.
— Успокойтесь, камерады, — усмехнулся Гюнтер. — Это просто шакалы. Они нам не опасны.
Алексей разливает по стаканам слабенький немецкий шнапс.
— Ну, за знакомство!
Сидим у костра, едим шашлык, дружески болтаем, периодически поднимая тосты.
Ловлю себя на мысли, что с трудом воспринимаю их как фашистских солдат: в пляшущем свете костра они выглядят как туристы на привале. Сходство усиливает гитара Криса и то, что они одеты не в привычную полевую форму вермахта и короткие сапоги, а в какие-то брезентовые ветровки и горные ботинки со шнуровкой.
Вот только пьют они не по-нашему, уж больно маленькими дозами.
— Давай, Серега, тяпнем по-нашему, по-русски! — вдруг предлагает мне Ростоцкий. Наливаем граненые стаканы до краев и пьем залпом, без закуски.
— О! — восхищенно тянут трое немцев и качают головами.
Потом пью с каждым на брудершафт.
После выпивки затягиваем песни: Крис аккомпанирует на гитаре, у него и у Пауля приятные мелодичные голоса. А вот Ростоцкому медведь не просто наступил на ухо, а даже изрядно там потоптался. Ревет как пьяный извозчик.
Позже Пауль осторожно выкладывает своим предложение Лагодинского: те потрясены, но быстро соглашаются. Еще о чем-то шушукаются и укладываются спать.
Мне не спится. Если бы еще пару дней назад кто-нибудь бы сказал, что я проведу ночь высоко в горах один с четырьмя пьяными фрицами, — я б его обсмеял. Вон они храпят, развалившись возле догорающего костра, рядом лежат заряженные черные «шмайсеры». Немецкие десантники, которых мы два месяца ловили. Обалдеть!
— Ахтунг, ауфштеен! — будит нас на рассвете сдавленный голос Гюнтера. Примерно таким тоном кричат «Атас!» мальчишки при появлении милиции. Вскакиваем, стукаясь лбами.
К нам приближаются две темные фигуры, у одного на плечах тускло поблескивают серебристые погоны, в петлицах руны «СС». Догадываюсь, что это оберштурмфюрер Шмеккер. Рядом с ним тяжело шагает гориллоподобный детина с туго набитым рюкзаком за спиной, это верный подручный Хайнц.
Фрицы вытягиваются в струнку, слегка разведя локти, и щелкают каблуками. У меня так не получается да и не очень стараюсь, я ж не дрессированный медведь!
— Кто это? — эсэсовец подозрительно буравит меня ледяными глазами-иголочками.
— Это русский перебежчик, оберштурмфюрер, — докладывает Пауль и излагает нашу легенду.
— Ненавижу комиссаров и советскую власть. Я с детства восхищаюсь всем немецким. Вы великая нация, и я мечтаю служить фюреру, как мой лучший друг рядовой Гроне, — вдохновенно вру я.
Не прокатило! Может быть, он и большая сволочь, но не дурак. Быстро наводит на меня свой пистолет.
— Вы идиоты! Большевистский шпион втерся к вам в доверие и проник в наш отряд, а вы напились как свиньи…
Все-таки у немецких десантников отличная реакция. Два выстрела сливаются в один: вытаращив глаза, падает прошитый автоматной очередью Шмек, рядом грузно оседает Хайнц.
Пауль и Гюнтер опускают дымящиеся стволы «шмайсеров».
— Спасибо! — выдыхаю я.
— Не за что, — спокойно отвечает Гюнтер. — Мне было самому приятно прикончить эту тварь.
Он достает фотоаппарат и начинает деловито снимать трупы в разных ракурсах.
Я немного шокирован: «Это еще зачем?»
— Нам же надо отчитаться перед вашим командованием. Или НКВД предпочитает, чтобы мы принесли в мешке их отрубленные головы?! Джигиты отчитывались перед Абдуллой именно так.
Ничего себе черный юмор! Но отвечаю ему в тон:
— НКВД предпочитает свежие скальпы.
— О’кей, шериф! Завтра скальп Абдуллы будет висеть в вашем вигваме! — шутит в тему неунывающий Пауль.
