3

Земцов сидел в кузове «Шкоды», пристроив в ногах ранец и автомат. Они уже несколько часов глотали пыль на польских дорогах. Наглухо запахнувшись германским мотоциклетным плащом и надев фуражку офицера вермахта, лейтенант Кнапке уселся в кабину рядом с шофером. Тот единственный из всех оставался полностью в немецкой форме. После посадки их отделения в грузовик Кнапке лично зашнуровал снаружи тент, строжайше запретив разговаривать и курить. Ехали молча.

За весь день была только одна остановка на обед. Перекусывали сухим пайком. Отделение расположилось на маленькой протоке. «Шкоду» загнали в глухой кустарник. Кнапке тщательно осмотрел окрестности и только после этого расшнуровал тент. Строго определил место, где они могут находиться. Все должны были постоянно быть у него на виду. Отлучаться — запрещено, даже по нужде.

— Не стесняйтесь, — хмыкнул лейтенант и объявил: — На прием пищи, перекур и прочие дела двадцать минут.

Хубе и латыш Берзиньш бойко вскрыли банки с тушенкой — те самые, полученные накануне на складе у прусского майора. Вытащив из-за голенища сапога алюминиевую ложку (складные немецкие вилки-ножи педантичный Кнапке всем приказал сдать), Земцов присел у задних колес грузовика с банкой в руках.

— Вы держите ложку в сапоге как настоящий русский, — уплетая мясо, кивнул Земцову Хубе. И, желая показать, что он хорошо выучил урок, добавил: — Товарищ старшина…

«Товарищ старшина» лишь усмехнулся в ответ — знал бы этот вестфальский парень, где только не держал ложки Земцов за время своей долгой военной службы.

— Это не вполне гигиенично, — прокомментировал Берзиньш с типичным металлическим акцентом прибалта.

— Стройте фразу еще короче, Берзиньш, — моментально отозвался Земцов. Суть сказанного замечания, казалось, его совсем не волновала. — Скажите по-другому.

— Это… плохо, — подумав, произнес латыш.

— Слишком просто.

— Грязь! Свинство! — буквально вбросил в разговор русские слова Берзиньш. Теперь произношение не пострадало.

— Вот это подходит, — кивнул Земцов и зачерпнул своей ложкой, явившейся поводом к разговору, очередной кусок говядины в прозрачном желе.

— Я и по советским документам латыш, — похлопал себя по карману гимнастерки Берзиньш.

— Не болтайте много и длинными фразами. Иначе рискуете получить пулю прежде, чем предъявите свое совдеповское удостоверение личности.

Земцов добил банку и отошел за грузовик. Рядом возник Кнапке:

— Совдеп — белогвардейское словечко.

На Земцова пристально смотрела пара холодных и бесстрастных глаз. Все же он чертовски наблюдателен, этот лейтенант. Человек явно на своем месте. Кнапке был единственный из группы, кто знал кое-что из подлинной истории Земцова.

— Согласен, — произнес Земцов.

— Будьте осторожней.

Этого русского офицера командир взвода в «учебно-строительном» батальоне особого назначения лейтенант Кнапке отметил сразу. Он испытывал к нему смешанные чувства. Если вообще можно говорить о чувствах применительно к таким людям, как Кнапке. С одной стороны, Земцов — даже для Кнапке и тем более для всех нижестоящих унтер-фельдфебель Гюнтер Цойлер — являлся превосходным кадром для выполнения специальных задач. Безукоризненная военная выучка, прекрасная для его лет физическая подготовка, огромный и разносторонний боевой опыт, такие черты характера, как расчетливость, выдержка, умение владеть собой в любых ситуациях, высочайший профессионализм, помноженные на подчеркнутую субординацию, казалось, являли собой почти идеальную картину. С другой стороны, обладавший волчьей интуицией Кнапке ощущал, что в этом русском таится нечто, что превосходит его самого. Речь шла не о недоверии. И уж тем более не о возможности быть подсиженным. Этого Кнапке нисколько не боялся. Речь не шла также о выносливости и даже о силе духа. Это было нечто большее. Просто на каком-то ментальном уровне Кнапке чувствовал, что Земцов внутренне ориентирован на решение еще каких-то задач, помимо стоящих перед солдатами подразделения особого назначения. Теоретически даже и это в Земцове было лейтенанту понятно. Но Кнапке с удивлением и даже легким разочарованием признавался себе, что задачи эти не то что не могут быть выполнены им, германским офицером Кнапке, по приказу — конечно, он выполнит любой приказ, — они не могут его увлечь и сделаться на долгие годы смыслом его существования и опорным стержнем всей его личности. Да что там долго рассуждать — он русский, этот Цойлер, или как там его на самом деле, вот и весь сказ!

В спецподразделении Земцов оказался при содействии своих старых сослуживцев из второго отдела РОВСа — Русского Общевоинского союза. До этого была Испания. Земцов в числе русских добровольцев отряда генерала А. В. Фока входил в Кастелиано-Арагонский легион национальной испанской армии Франко. С фронтов охватившей Испанию в 1936 году гражданской войны постоянно приходили сведения о всевозможных добровольцах разных национальностей, в том числе и о добровольцах из Советского Союза. Большинство добровольцев воевало на стороне испанского республиканского правительства. Часть белых эмигрантов, помимо всего прочего еще и глубоко оскорбленные тем, что при освещении испанских событий советских называют русскими, решили делом доказать, что существуют настоящие русские, которые никогда не прекращали борьбы против поработившего их родину режима, где бы ни представилась возможность вступить в схватку с последователями его идей. Говоря проще, ставшими в те дни знаменитыми словами белого генерала Скородумова, на каком бы краю Земли ни высунулась красная морда — бей ее нещадно. Как тот гоголевский персонаж, что бил прыгающих из игральных карт мухлевавших чертей. Вопли политиков, громогласные стенания насквозь продажных демократий, разногласия в эмигрантских кругах, лукавые рассуждения о якобы невмешательстве в дела чужого государства — Земцова и товарищей все это не волновало. Они просто собрались и поехали в Испанию, где взяли в руки оружие и встали в один строй с людьми, чьи взгляды были им близки и понятны. Вскоре они стяжали себе заслуженное уважение за бесстрашие и доблесть, проявленные в боях. Их стали называть «русо бланко» — белые русские. 3 мая 1939 года в составе отряда белых русских добровольцев Земцов прошел по улицам Валенсии, где победившие франкисты устроили парад победы по случаю окончания гражданской войны. Земцову было радостно от того, что для «белых» испанцев все закончилось именно так, и чрезвычайно горько от того, что не довелось пройти таким же парадом им по Москве и Петрограду. Только дело же не в бряцании оружием, а в том, что творится в умах, сердцах и душах людей. Впрочем, еще не вечер… Русских добровольцев наградили почетными орденами и чинами в испанской армии, предлагали остаться в этом солнечном краю насовсем. Но им было нужно не это. Эти деятельные люди жили надеждой вернуться на свою родину — вернуться в Россию. Чтобы продолжить начатую в 1917 году борьбу, которая лишь перешла в иную стадию, но отнюдь до сих пор не была закончена. Так они рассуждали, в это они верили.

После окончания гражданской войны в Испании Земцов прибыл в берлинское бюро отдела. Предоставившего себя в распоряжение организации офицера некоторое время не привлекали к работе — посоветовали хорошенько отдохнуть. Земцов уезжал в Югославию, затем снова вернулся в Германию. Неофициально хорошие знакомые Земцова через некоторое время сообщили, что требуются люди его склада, в совершенстве владеющие, разумеется, немецким и русским языками. Петербургское образование Земцова полностью удовлетворяло первому лингвистическому требованию, ну а по поводу второго все только дружно рассмеялись. Вопроса «Зачем?..» не задал никто — главная идея всегда была неизменна. Ситуация на европейской внешнеполитической арене менялась стремительно, и русская военная эмиграция пристально следила за этими изменениями. Так в конце 1940 года Земцов оказался в учебном лагере под Бранденбургом.

…А сегодня ночью ему приснилась Ольга. Она была в том самом строгом платье сестры милосердия, в котором Земцов увидел ее в первый раз, в крепости Новогеоргиевск, летом 1915 года. По давно знакомой ему милой привычке Ольга, поджав губы, вставила в них заколки для волос и заплетала темно-русую косу. Она подняла глаза на Земцова. Взгляд ее поражавших при знакомстве серо-желтых глаз был настолько пронзительно-печален, что у Земцова захолонуло сердце. Но прежде чем проснуться, он успел увидеть, что на лбу у Ольги как будто большая алая полоса. Так и не надев на голову косынку с красным крестом, она поднялась и молча пошла прочь.

Земцов тогда впервые проснулся от сердечной боли. Рука на груди накрепко сжала в кулак незамысловатый серебряный крестик на простой тесемке. Он быстро коснулся его губами, съехал со стога сена. Прошелся босиком в одних галифе и белой нательной рубахе по утренней росе. У их «Шкоды» исправно маячил часовой. А где-то в утреннем тумане на дорогах гудели и гудели двигатели автомобилей, тягачей и танков. Вскоре скомандовали общий подъем, и они двинулись на своем грузовике дальше в путь…

Лейтенант Кнапке и сейчас дал команду, и они продолжили движение по забитым техникой дорогам до самого вечера. Во всей округе в столбах поднятой июньской пыли беспрерывно продолжал стоять деловитый гул моторов. На одном из неведомых перекрестков их «Шкода» долго пережидала, пока пройдет какая-то бесконечная колонна. До сидевшего у заднего борта Земцова донесся негромкий разговор на немецком языке. Снаружи в обшитое кожей отверстие для шнурования тента мелькнул нагрудный знак германского фельджандарма.

— Also, wir gehen in Russland , — негромко произнес первый немец.

— Mein Vater wurde in Russland ermordet , — отозвался второй.

— Traurig ist. Aber du hast geheort ein Befehl — wir haben keine andere Wahl .

— Ja, das stimmt. Die Bolscheviken wollten uns ersten angreifen. Wir sind verpflichtet unsere Heauser zu scheutzen .

— Genau so .

— Aber sehr schade, dass man nichts anders. Warum wieder leiden meussen die einfachen Leute?

— Nicht traurig sein. Wir gehen doch unsere Heimat zu verteidigen. Es ist unser Pflicht .

— Ja, einfach die Angst um, wenn sie schlugen die ersten .

— Wenn nicht der Feuhrer, dann weurde passiert so…

Земцов догадался, что этим немцам уже зачитали гитлеровский приказ о походе на Восток. В силу специфики их деятельности подчиненные лейтенанта Кнапке были осведомлены о приближающихся событиях несколько раньше. Теперь очередь дошла до всего личного состава германского вермахта. И если о готовящемся нападении уже знал каждый немецкий солдат, если хранить тайну уже больше не было необходимости, это могло означать только одно — до начала операции остаются считаные часы. Солнце садилось в пыльном мареве. Был вечер 21 июня 1941 года.