Глава тридцать восьмая

В бинокль Воронцов хорошо видел маневр немцев, начинавших атаку. Три танка шли колонной, один за другим, соблюдая одинаковые интервалы. За ними — по взводу пехоты. Дальнейшее можно было предположить заранее: как только минуют лесную дорогу, сразу за болотиной начнут развертываться в цепь. Вот когда их бить! Пока идут колонной! Да где же там артиллеристы?

И в это мгновение несколько фосфоресцирующих трасс низко прошли над головами взвода и исчезли за грядой старых ракит. Одна из них ударила в головной танк, и тот развернулся и пополз к лесу, разматывая по снегу гусеницу.

— Боковой броня! Боковой броня! Беглый огонь! — Это, почувствовав неожиданную добычу, кричал Карим своим бронебойщикам.

Через минуту танк уже горел. Из моторной части начало вытягивать клочковатый черный дым. Открылся верхний люк. Воронцов мгновенно сдернул с прицела чехольчик, вскинул винтовку. Над башней маячила сгорбленная фигура в черном комбинезоне. Он взял ее в прицел, выстрелил. Танкист скатился вниз. К танку кинулись пехотинцы. Двое запрыгнули на броню. Видимо, пытались помочь танкистам. Но из люка больше никто не появлялся. Воронцов взял на мушку одного из пехотинцев и плавно надавил на спуск. Каска, выкрашенная в белое, так и слетела с его головы. Остальные тут же сыпанули вниз. Бывалые солдаты, они поняли, что стреляет снайпер и что снайпер охотится за одиночными целями. Поэтому, сбившись в кучу, они тут же хлынули за танк.

Но железные коробки оказались плохой защитой. Потому что очередные три трассы, хорошо заметные в ранних сумерках, ударили стальными 76-миллиметровыми болванками, срывая с брони T-IV надстройки и срубая куски брони. Один из бронебойных снарядов, миновав танк, скользнул над покореженным крылом гусеницы и исчез в колонне пехотинцев.

Немецкие танкисты поняли, в какой ситуации внезапно оказались. Пехота расступилась, и танки на большой скорости помчались вперед, стараясь выйти из зоны огня ПТО.

И в это время загрохотало на флангах и в тылу. Позиции артиллеристов накрыло черным дымом. В стороне НП командира роты тоже началась стрельба. Рота пополнялась до самого последнего дня. Когда все четыре взвода были укомплектованы под завязку, со сверхштатными отделениями ПТР и пулеметными расчетами «максим», с группами санитаров из расчета один санитар на каждое отделение, ротный начал формировать резерв. Его он держал при себе. Часть использовал в качестве боевого охранения при артбатарее и минометчиках. Судя по всему, в бой вступили боевые охранения. А это означало, что и артиллеристам, и минометчикам теперь не до танков. Там шел ближний бой. И ротного надо было выручать.

— Прорвались!

— С тыла прорвались!

— Окружают! — донеслось с левого фланга.

Окруженцы заволновались первыми. Они-то хорошо знали, чем грозил выход противника в тыл.

Власовцы Воронцова молчали. Бледные лица смотрели то на него, то в сторону гряды ракит, за которыми уже рассыпались в цепь немецкие пехотинцы.

— Кому чего, а цыгану — сало… — проворчал пожилой боец. Он торопливо свертывал большую самокрутку, такую бойцы назвали «семейной» — из последнего табака, на все отделение. Пальцы у бойцы дрожали.

— Чинко! — приказал Воронцов помкомвзвода. — Бери пять человек с пулеметом и — на НП командира роты. Если они там справляются, бегом назад.

Шесть человек с ручным пулеметом тут же ушли в тыл, где все гремело и откуда тащило понизу черный дым. В траншее тут же заняли опустевшие ячейки. Каски теперь торчали реже. Бронебойки продолжали огонь. Резкие и частые сухие их удары пытались остановить гул танковых моторов. Танки и пехота уже развернулись в правильный фронт и густой глубокой цепью двигались на штрафников. Команды открыть огонь не поступало. Наконец в небо взлетели одна за другой две красные ракеты. Должны были взлететь три. Сигнал к началу огня — три красные ракеты. Но, видимо, на НП что-то произошло такое, что помешало сигнальщикам сделать все так, как надо.

— Взво-од, слушай мою команду! — Воронцов посмотрел вправо и влево. Его бойцы уже стояли, привалившись к стенке траншеи и положив винтовки на снежные брустверы и закоченевшие трупы немцев, замерли, нащупывая и поглаживая закоченевшими пальцами спусковые скобы. — По атакующей цепи! Два! В пояс! Первым — залп, затем часто… — Воронцов сделал паузу, прислушиваясь к тому, что происходило на флангах, во втором и четвертом взводах, и рявкнул что было сил: — Огонь!

Цепь приближалась к гряде ракит. Один из танков начал отворачивать левее. Пулемет его плескал клочковатым пламенем. Вот остановился, повел коротким стволом. Выстрел! Крайнюю бронебойку подбросило вверх, разметало искромсанные тела бойцов.

— С фланга! С фланга! Так вы их не возьмете! — Воронцов подбежал к командиру бронебойщиков. — Карим! Давай туда! Стреляйте только в боковую броню и по гусеницам! Занимайте окопы стрелков!

— Понял, командир! За мной! — тут же скомандовал он своим расчетам.

Воронцов вскинул винтовку, взял в прицел бегущего в передней цепи с пистолетом. Ни один мускул его не дрогнул. Тело стало послушным и спокойным, как железо. Он надавил на спуск и увидел, как немец откинул назад голову и начал падать. Перезарядил. Провел прицелом по цепи. Вот еще один. Этот был с автоматом. Он часто жестикулировал и крутил головой по сторонам, видимо, подгоняя цепь. Этого тоже — в горло. Он подвел прицел чуть выше центра груди и надавил на спуск. Приклад толкнул в плечо. Дальше он выстрелил еще несколько раз. Магазин опустел. Он зарядил новую обойму. И через минуту снова зарядил винтовку. Когда выстрелил последний патрон, быстро зачехлил прицел, замотал винтовку в плащ-палатку и сунул ее под труп немца, лежавшего за снежным бруствером.

Наступали немцы грамотно. Встретив прицельный ружейно-пулеметный огонь, они сломали цепь и теперь толпами бежали за двумя танками. Танки часто останавливались и стреляли из пушек. Снаряды ложились точно. Вскоре осталась всего одна бронебойка.

Атакующие разделились на две группы. Первая шла на взвод Воронцова. Вторая — на правофланговый четвертый взвод.

— Карим! Стреляй по тому! — И Воронцов указал на танк, который приближался к траншее четвертого взвода, подставляя им бок.

— Он не наш! Не наш, командир!

— Стреляй! Приказываю! — И Воронцов, сам от себя не ожидая, начал расстегивать кобуру пистолета.

Ни разу он еще не стрелял из своего новенького ТТ.

— Ты что, командир?

— Стреляй! Видишь, борт подставил!

— Почему молчит батарея?

— Делай свое дело!

Карим со своим вторым номером тут же переставил ружье и повел огонь по танку справа. Бронебойщики остановили его в нескольких десятках метров от четвертого взвода. Гусеница, отчаянно разбрызгивая снег, начала съезжать с резиновых бандажей дисков. Танк резко развернуло, и в него полетели связки гранат и бутылки с зажигательной смесью. Четвертый взвод в несколько минут расправился с железной махиной, которая еще мгновение назад казалась неуязвимой. Немецкая пехота тут же рассыпалась в цепь и залегла. Открыла огонь.

— Отсекай пехоту! Отсекай! Стрелять прицельно! — Воронцов сам стрелял из автомата и поменял уже второй диск.

«Максим» рубил длинными очередями. Но немцы продолжали приближаться под прикрытием танка.

— Убери-ка голову, взводный. — Пожилой боец, тот самый, который перед началом огня скручивал «семейную» самокрутку, похлопал Воронцова по плечу. В руках у него была противотанковая граната. Вторая стояла вверх ручкой тут же, в песчаной, обметанной инеем нише. — Ты еще молодой. Поживи. А мне, старику…

Воронцов невольно присел, заглянув в глаза бойца. Наступило то мгновение, когда различия в звании и должности перестают иметь какое-либо значение и все решает другое.

Танковый пулемет стрелял непрерывно. Пехота, прижатая огнем взвода вплотную к стальной машине, начала рассыпаться в цепь. Пехотинцы перебегали вперед, с колена прицельно вели огонь, снова передвигались вперед. Танк взревел и увеличил скорость, сразу оторвавшись от пехоты сопровождения.

— Ну вот и сдали твои нервы, — стиснул зубы боец, неподвижным взглядом следя за приближением танка.

И в это мгновение вихрь трассирующих пуль ударил по бровке траншеи. Воронцов и боец упали вниз.

— Живой? А, взводный? — услышал Воронцов голос бойца.

— Бросай гранату! Ну? Чего ждешь?!

— Рано, — спокойно ответил боец, вытягивая шею и отползая в другую сторону. И вдруг закричал: — Ползи туда! Подальше отсюда! Я его буду пропускать!

Воронцов подхватил автомат и на четвереньках пополз вправо. Перелез через труп, лежавший поперек траншеи, забился в пустую боковую ячейку. Тут же подумал: почему никого нет? Куда все ушли? И тут же догадался, что все так же, как и он, старались укрыться от танка и отползли подальше от него. Значит, справа и слева от танка образовалась незанятая брешь, в которую вот-вот хлынут немецкие пехотинцы. Он встал, вскинул автомат. Танк уже наваливался на траншею. Пулемет выплескивал трассирующую струю куда-то в тыл, в пустоту. Башня с коротким стволом медленно поворачивалась в сторону.

Сейчас остановится на линии траншеи и начнет добивать его взвод из пушки, мелькнула в голове Воронцова страшная догадка. Но ему уже было не до танка. Немцы накатывали сплошной волной и находились уже в тридцати-сорока шагах от траншеи.

— Огонь! Огонь! Мать вашу!..

И тут с запасной позиции, через их головы ударил левофланговый «максим» третьего взвода. Калюжный! Какой ты молодец, Калюжный! Воронцов оглянулся. Но ничего, кроме трассы, уходящей в сторону бегущих немцев, не увидел.

Диск вскоре закончился. Автомат сразу стал непривычно легким. В сумке лежали заряженные. После боя в траншеях он зарядил все диски и сложил их в сумку. В нише ячейки он увидел несколько гранат. Четыре Ф-1 лежали рядком, с запалами. Он бросил пустой автомат, схватил две гранаты, выдернул чеки обеих. Первую швырнул прямо по фронту. Вторую правее. Две других — левее, по следу танка. И тут же начал перезаряжать автомат. Два сильных взрыва качнули воздух и секанули по лицу и рукам снегом и землей взрывной волны. Значит, старик успел бросить гранаты, догадался Воронцов, но оглянуться туда, где раздался двойной взрыв, чтобы удостовериться в своей догадке, он не успел. Белые каски и расстегнутые шинели уже мелькали в десяти-пятнадцати шагах от него. Он вскинул автомат и, стараясь удерживать мушку в середине корпуса бегущих, надавил на спусковую скобу и повел вдоль цепи. Позади, с перелетом, и правее, в самой траншее, разорвались две гранаты. И сразу несколько взрывов вздыбили снег, перемешанный с землей и кровью, под ногами немецкой цепи. Цепь начала распадаться на отдельные группы. Некоторые из этих разрозненных групп тут же залегли и начали отползать, яростно отстреливаясь. «Максим» Калюжного продолжал рубить отступающих, увеличивая их потери.

Диск, как показалось Воронцову, опустел в одно мгновение. Пока он перезаряжал автомат, немцы вскочили на ноги, подхватили своих раненых и, отстреливаясь, побежали в сторону сарая и гряды ракит.

— Не ослаблять огня! Не ослаблять! — И он вскинул свой ППШ и начал прицельно стрелять в спины отступавших.

Вскоре стрельба из автомата стала бесполезной. Потеряв еще с десяток человек ранеными и убитыми, немцы укрылись за ракитами и сараем.

— Ну что, товарищ младший лейтенант, кажись, отбились. — Сержант Чинко стоял в соседней ячейке и вставлял в приемник МГ новую ленту. Ствол пулемета раскалился, и снег под ним стал ноздреватым и грязным.

Только теперь Воронцов увидел и танк, вовсю горевший в тылу, в двадцати шагах от траншеи, и сержанта, возившегося со своим раскаленным пулеметом, и его группу, и пожилого бойца в расстегнутой телогрейке. Старик сидел на дне траншеи и курил «семейную» самокрутку. Время от времени он поглядывал на разгоравшийся танк и что-то говорил сам себе и усмехался. Кровь крупными каплями капала из рукава его телогрейки, и он изредка стряхивал ее в грязный снег.

— Вы ранены?

— Теперь это не имеет значения. — Власовец снова стряхнул на снег кровь.

— Давайте я вас перевяжу.

Власовец начал снимать телогрейку.

Перевязав старика, Воронцов снова сел, опустил усталые руки на колени. Хотелось спать. Но надо было вставать. Действовать дальше. По обстоятельствам. Выяснить, какие потери и чем взвод располагает. Уцелела ли последняя бронебойка Карима и сам Карим? Без противотанковых ружей им тут долго не продержаться. Нужно раздать гранаты. Еще одна такая атака…

Воронцов встал, вышел в траншею.

— Чинко, спасибо тебе.

— Да что там…

— Ротный жив?

— Жив. К ним наши пробились. Окапываются. Фланги раскрепляют.

— Артиллеристы?..

— Все орудия кверху колесами. Одно, кажись, цело. Откатник пробило. Жидкость вытекла. Но они вроде уже отремонтировали. Запчастей там у них много… — И вдруг Чинко улыбнулся и сказал: — А вы видели, как Иван Николаич танк уделал? Вот тебе и Старик Хоттабыч!

Воронцов вспомнил этого пожилого бойца, этого старика с седоватыми усами, обметанными рыжим табачным налетом. Старик всегда отставал, путал команды и никогда не делился с товарищами табаком. Именно его прозвали Стариком Хоттабычем. Но сдержанный Чинко звал пожилого бойца Иваном Николаичем.

Воронцов подошел к старику. В нише, наполовину заваленная комьями земли и снега, стояла винтовка. Воронцов разгреб снег, вытащил винтовку, проверил затвор. Затвор был пуст, а закопченный патронник пах пороховой гарью.

— Иван Николаич, спасибо вам. Я отмечу это в представлении. — И он протянул старику винтовку с примкнутым штыком.

Старик сделал затяжку и протянул самокрутку Воронцову:

— Сорок…

Воронцов хотел сказать, что он не курит. Но взял самокрутку, затянулся и закашлялся.

А Иван Николаевич достал из кармана протирку и принялся чистить свою винтовку.

Когда стемнело, принесли термосы с горячей кашей. А еще через час приказ: общая атака дивизии отменяется, роте скрытно отойти на исходные; третий взвод остается в прикрытии; первый, второй и четвертый взводы оставляют дежурные пулеметы, при них — первый и два вторых номера; порядок отхода: первый взвод, второй взвод, четвертый взвод; место сосредоточения…

Воронцов отправил в тыл раненых. Убитых выложили на бруствер. В строю оставалось шестнадцать человек.

Зимняя заря гаснет скоро. Уже не осталось и следа малинового заката на морозном горизонте, закрашенном зеленой акварелью. Через несколько минут и зеленое зарево стало выцветать, переходить в чернильную синь.

Взводы уже снялись и начали отход. Немцы на флангах бросали ракеты, постреливали из пулеметов. Иногда выпускали две-три мины и затихали.

Когда шорох и шевеление в тылу прекратились и Воронцов понял, что в траншее остались одни они, со стороны НП пришел связной и передал приказ ротного: сниматься через полчаса и быстро отходить к первой траншее.

Все повторялось в его жизни. Однажды он уже исполнял подобный приказ. Но тогда он должен был держаться со своей группой гораздо дольше. Теперь — всего полчаса. И теперь у него есть взвод и надежный союзник — ночь.

Полчаса тянулись томительно долго. Никто не спал. Воронцов отыскал свою винтовку. Танк прошел рядом с трупом немца, под которым лежал «маузер».

— Петрович, я вот что подумал…

— Что?

— Зря мы кашей животы набили.

— Почему? Ты ж еще утром свой сухпай приел.

— Пуля в живот попадет… Знаешь, что бывает? Хуже всего.

— Никто не может знать, что будет через минуту. И лучше об этом не думать.

Разговаривали в ближней ячейке. Во время отражения танковой атаки здесь сидели бронебойщики. Теперь Карим со своим вторым номером дежурил на левом фланге.

— А спать ты не пробовал?

— Пробовал.

— Не спится?

— Да не в этом дело. Уснуть-то я уснул. Но чуть не обхезался.

— Во сне, что ль? — засмеялся боец.

— Ну да. Немец приснился.

— Немца испугался? Да вон их сколько! Только перед нашим взводом двадцать один труп. Лейтенант сам считал.

— Это ж мертвые. Мертвые уже не страшны. А мне живой приснился. Штыком — прямо в живот… Проснулся, а кальсоны мои… Жалко — кальсоны новые. Вот отдежурим здесь, отведут во вторую линию. В баню сходим.

— В баню захотел… Слышь, Хоттабыч, Петрович в баню хочет. С веничком…

— Я тебе не Хоттабыч, — послышался глуховатый голос старика.

— Извини, Иван Николаич. А тебе, за танк-то, небось медаль дадут?

— Да, Иван Николаич сегодня этим танком и нас спас, и себя искупил…

— Поменьше бы вы языками мотали. — Старик встал, вытянул шею, прислушался. — Вот подползут… Горя вам нетути…

— Ну что там, Иван Николаич? Не ползет немец?

— Тихо. Он небось тоже кальсоны свои жалеет. — Иван Николаевич засмеялся сиплым смешком усталого человека.

— Слышь, Иван Николаич?

— Чего тебе?

— Табачку на сиротскую закруточку не удружишь?

Бойцы замерли, напряженно ждали реакции старика, известного своей прижимистостью.

— Ползи сюда, скреток, — отозвался старик.

— Правда, что ль?

— Ползи, а то передумаю.

Бойцы завозились. Запахло махоркой. И Воронцов вздохнул и посмотрел на светящийся циферблат трофейных часов. Трофей ему час назад принес один из бойцов. Подсумок с патронами для «маузера» и часы. Теперь они пригодились. «Командиру без часов нельзя, — сказал боец, видя, что взводный не хочет брать подарок. — Тем более что это ваш трофей. Вы его, товарищ младший лейтенант, сняли. Из винтовки». И вот он теперь смотрел на часы убитого им немецкого офицера: до начала отхода оставалось пять минут.

И в это время пришел наблюдатель и доложил, что со стороны сарая ползут немцы, возможно, разведгруппа.

— Что будем делать, товарищ младший лейтенант? Может, пугнуть их из пулемета?

— Подожди. Если они одни, надо выяснить, что им надо.

Прислушались. Слышался приглушенный скрип мерзлого снега. Три синие тени маячили на фоне черной дороги.

— Это не разведка. Убитых своих собирают.

Значит, до утра не сунутся, понял Воронцов. Сердце его радостно забилось.

Пришли пулеметчики, охранявшие фланги. Воронцов узнал Калюжного и Полевкина. Третий боец был незнакомый.

— Ну что, ребята, счастливо отдежурили?

— Слава богу, товарищ младший лейтенант. Нам с вами не впервой.

Чинко собирал свой МГ, заматывал вокруг затвора длинный конец ленты. Пустую металлическую коробку толкнул ногой в угол окопа.

— Что, старые знакомые? — спросил он.

— Вместе из окружения выходили.

— Понятно.

Отползали двумя потоками. Воронцов оставил с собой Чинко и расчет Калюжного. Они уходили последними. Полевкин вытащил из вещмешка три гранаты.

— Ты что? — спросил его Воронцов.

— Надо заминировать. Узнаем, когда они займут траншею. — И Полевкин взял первую гранату, выдернул чеку и, не отпуская скобы, подсунул ее под первый попавшийся труп.

— Немцы своих уносят. А мы бросаем. — Сказал это незнакомый пулеметчик, из расчета Калюжного.

Тело Степана лежало где-то там, в первой траншее, куда они теперь возвращались. Если его уже не вынесли. Если не вынесли, то сейчас надо это сделать самому, решил Воронцов.

Они взвалили на плечи разобранные «максимы» и, уже не прячась, пошли в тыл. Прошли мимо сгоревшего танка. От него еще веяло жаром. Земля вокруг обтаяла. Пахло горелым металлом. Демьян рассказывал, что, когда тела сгорают в танке, от них не остается ничего, кроме горстки пепла. Из этого танка не выбрался никто. Ни один люк не открылся.

— Восстановлению не подлежит, — крякнул кто-то довольно. — Вон как его разворочало.

— Снаряды грохнули.

— Кто ж его уделал? Бронебои?

— Хер там. Дед один.

— Власовец?

— Ну да. Тише ты. Сержант, рядом с лейтенантом, тоже из этих…