Глава пятнадцатая

По плану, разработанному в штабе корпуса, группа Радовского должна была взаимодействовать с ротой егерей. Другие две егерские роты перебрасывались севернее, к Вязьме и Белому, где должна была также действовать сотня фон Рентельна. Таким образом предстояло охватить довольно обширный район. Действовали по схеме, которая была отработана еще в зимних боях в Подмосковье: разведгруппы выясняли у местных, есть ли в окрестных лесах партизаны и где расположены их базы. Добровольным помощникам и проводникам в качестве уплаты за услугу предлагали весь запас продовольствия и одежду уничтоженных и захваченных в плен партизан и диверсантов. Схема срабатывала на восемьдесят-девяносто процентов. Добровольные помощники находились почти всегда. Люди в деревнях голодали. Цена хлебного сухаря стала так высока, что некоторые курсанты умудрялись за шапку этих черных сухарей или за пачку немецких галет выменять где-нибудь в деревне, у женщины, которой нечем кормить детей, обручальное кольцо. За полведра картошки — золотые сережки. Этот золотой промысел особенно был развит в хозвзводе. Бороться с этим видом мародерства стало почти невозможно. Да и бессмысленно.

Пока проводили перегруппировку и развертывание, командир роты егерей по рации сообщил Радовскому: на Варшавском шоссе, на таком-то километре, между населенными пунктами такими-то совершено нападение на колонну военнопленных, двигавшуюся в сторону Рославля; конвой из двух военнослужащих вермахта расстрелян, предположительно, снайпером, одетым в шинель с курсантскими петлицами старого образца. Дополнительная информация, полученная из опроса пленных, отказавшихся уйти в лес вместе с нападавшими: нападавших было несколько, вооружены винтовками, автоматического оружия не имеют, захватили повозку конвоя. В тот же день из штаба 1Ц пехотной дивизии, прикрывавшей этот участок фронта, была получена радиограмма следующего содержания: в квадрате таком-то, между населенными пунктами таким-то и таким-то, такого-то числа октября исчез обоз с продовольствием. Тел четверых военнослужащих вермахта, пропавших вместе с обозом, не обнаружено, скорее всего, их увели в качестве пленных. Русские увели также повозки. След вначале вел на север, в лесной массив. Затем был потерян. Для преследования послано несколько групп из специальной команды по борьбе с партизанами. Предположительно, нападение произведено разведгруппой русских с целью захвата «языка». Возможно, совместно с местным партизанским отрядом. Повозки, скорее всего, захвачены для того, чтобы отвести преследование от маршрута движения группы, в которой идут плененные военнослужащие вермахта, а также для пополнения продовольственных запасов базы местного партизанского отряда.

Изучив эти два сообщения, Радовский сразу понял, что оба нападения совершены одной и той же группой. Но, казалось бы, незначительная информация о русском снайпере в шинели с курсантскими петлицами старого образца насторожила его больше всего.

В один из дней, на марше, Радовского разыскал посыльный мотоциклист из штаба Двенадцатой егерской роты, вручил ему пакет. Распоряжение было подписано гауптманом Гартманом. Хотя ни в приказе по корпусу, ни в других документах, касавшихся проведения этой операции, не говорилось о том, что он, майор вермахта Радовский, а следовательно, и его боевая группа «Черный туман» подчиняются капитану вермахта Гартману, весь ход событий свидетельствовал о том, что их абвергруппе назначалась роль вспомогательного подразделения, возможно, с особыми задачами, но эти задачи будет ставить не кто иной, как капитан Гартман. И инструкции на этот счет он уже наверняка получил.

Сейчас Радовский должен был развернуть колонну назад, пройти несколько километров по тому же проселку, который только что был успешно преодолен, потом, от населенного пункта Сенное, повернуть влево, к Варшавскому шоссе, там развернуть взводы в цепь и, правым флангом выходя на просеку шоссе, начать движение на восток до населенного пункта Богданов Колодезь. В Богдановом Колодезе переночевать. Утром возобновить движение в том же направлении до населенного пункта Макарики. На связь выходить каждые три часа, а в случае столкновения с противником — каждые полчаса. Во время боя связь поддерживать постоянно. В деревнях действовать в штатном режиме. Левый фланг группы Радовского должен был смыкаться с правым флангом роты егерей.

Итак, из приказа следовало, что их абвергруппу использовали как обычное охранное или полицейское подразделение. Цель операции — карательная. При малейшем сопротивлении противника предписывалось уничтожать его на месте. В населенных пунктах — стрелять на поражение в случае малейшего неповиновения со стороны местных жителей. Рекомендовались также показательные расстрелы партизан, пойманных в окрестных лесах. В том случае, разумеется, если их удастся поймать.

Через два с половиной часа обоз втянулся в Сенную. Радовский построил группу на футбольном поле возле школьного здания, где размещался местный полицейский участок. Он поставил боевую задачу, определил интервал движения в цепи. Предостерег от излишней жестокости в деревнях.

— Помните, что это ваши соотечественники! Идет война. И в первую очередь от нее страдают гражданские лица. Здесь фронт прошел уже дважды. Это обстоятельство наложило свой отпечаток на местных жителей, изменило их психологию. Разумеется, не в лучшую сторону. И последнее! — Радовский сделал паузу, окинув взглядом ровные шеренги курсантов и казаков. — За малейший проступок, похожий на мародерство и насилие, расстрел на месте! Младший командир, если он знал о таком случае, но не пресек его вовремя, тоже будет расстрелян. Командиры взводов — разжалованы в рядовые с соответственным понижением жалованья.

Казачья шеренга сразу заколыхалась, загудела.

— То, что считалось допустимым прежде, теперь должно быть исключено и забыто. Вы — первые солдаты Русской Армии. Пусть пока мы еще существуем в виде подразделений до роты и батальона. Завтра наши роты и батальоны будут развернуты в полки, дивизии и корпуса. Вопросы есть?

— Есть! — тут же отозвался курсантский взвод. Из строя шагнул ефрейтор, бывший артиллерист. — Если мы, как вы говорите, Русская Армия, то почему нас не отправляют на фронт?

Вопрос надо было понимать несколько иначе: почему приказывают воевать против гражданских? Если они солдаты Освободительной армии, то почему их используют как карателей против собственного народа? Вот о чем спрашивал артиллерист.

— Приказы не обсуждаются. Сегодня необходимо выполнить ту задачу, которая поставлена командованием германской армии. Завтра задача будет иной. — Радовский сделал паузу. Он чувствовал, что то, что он сказал, — неубедительно. Но что сказать им еще? Он посмотрел на шеренгу. В глазах курсантов — ожидание. — Основную миссию по освобождению России от большевизма сегодня выполняют германские войска. И вам это прекрасно известно. Если бы не победы вермахта, то ни о каком появлении Русской освободительной армии не могло быть и речи. Следовательно, вы бы не стояли сейчас в этой шеренге. Не было бы нашего подразделения как части РОА.

Ответил ли он на вопрос ефрейтора артиллериста? Вряд ли. Это поняли все. В том числе и он сам. Но надежду он им все-таки оставил. Она, та крохотная надежда, жила, теплилась в каждой русской душе. В том числе и в его, Радовского, душе. С таким настроением они развернули взводы в цепь. Обоз шел следом, выбирая подходящие проселки и большаки.

Радовский шел в цепи. Солдатская работа его не тяготила. Напротив, она, как и охота, его возбуждала. Он шел по мерзлым комьям вспаханного поля, время от времени останавливался, поднимал к глазам бинокль, всматривался в кромку дальнего леса и снова догонял цепь. Из головы не выходило сообщение из штаба дивизии по поводу расстрела конвоя и бегства группы военнопленных. Снайпер, одетый в курсантскую шинель… Богданов Колодезь был впереди. Судя по карте, именно там, в двух километрах от деревни Богданов Колодезь, на шоссе, все и произошло. Второе нападение — в восьми километрах северо-восточнее. Если это советская разведгруппа, то почему она двигалась не к фронту, а в обратном направлении? Минувшим вечером он долго сидел над картой. Думал, сопоставлял. Вспоминал. Снова просчитывал варианты. От Богданова Колодезя до передовой гораздо дальше, чем от того проселка, где произошел захват немецких солдат. Значит, разведгруппа, если это была она, двигалась все же к фронту. Но тогда почему она идет к участку, который наиболее мощно укреплен и имеет сплошную линию? Здесь, вдали от Зайцевой Горы, перейти через немецкую оборону гораздо легче. А они движутся туда. Неужели их там ждут? Неужели разведка большевиков настолько сильна, что пренебрегает очевидной опасностью? Как они собираются перейти линию фронта? По головам немецких пехотинцев? Через пулеметы, которые на этом участке обороны стоят через каждые тридцать-сорок метров? Или тут что-то другое? Что?

К вечеру, когда взводы втянулись в Богданов Колодезь, где уже дымила трубой походная кухня, днем обогнавшая их на проселке, по рации из штаба пехотной дивизии, из отдела 1Ц, пришло новое сообщение: в районе лесного массива восточнее населенного пункта Дровни близ проселочной дороги уничтожена, предположительно огнем одиночного снайпера, группа (четыре человека, включая командира группы унтер-фельдфебеля Гарпе) из состава спецподразделения, накануне проводившего в этом районе антидиверсионные мероприятия.

Радовский развернул карту. Маршрут «одиночного снайпера», имея весьма незначительные отклонения, прямехонько лежал в район Зайцевой Горы.

— Говорят, там настоящая бойня, — сказал командир курсантского взвода поручик Самохин.

Самохин перешел к немцам под Юхновом, во время мартовских боев. Был сильно обморожен. Лежал в лазарете. С тех пор носил, даже летом, шерстяные носки и часто вспоминал какого-то профессора, который, как он говорил, вернул ему не только ноги, но и способность держать оружие. Самохин командовал ротой, сформированной из бывших московских ополченцев, в РККА имел звание капитан. В плен сдался по идейным мотивам. Из кадровых военных. Имел способности к штабной работе.

— Судя по тому, что канонада там не умолкает ни днем, ни ночью — да. — И спросил Самохина, кивнув на текст шифровки: — Как вы думаете, почему он… или они, я склонен думать, что они, идут именно сюда, к Зайцевой Горе?

— Мотивов может быть несколько. Например, их здесь ждут. Или: здесь налажен коридор.

— Вот это весьма сомнительно. Немцы держат здесь оборону довольно мощно, подразделения сомкнуты плотно. Мышь не проскочит.

— Там, где мышь не проскочит, русский солдат на пузе проползет.

— Сомневаюсь я в этой способности русского солдата. Потому как немец стоит уж больно плотно.

— Знаете, Георгий Алексеевич, мне кажется, это не разведгруппа.

— Так, так, говорите, говорите…

— Легко вступают в боестолкновение. После захвата «языков» снова отметились теми же снайперскими выстрелами, что и на шоссе. Как там, в шифровке, точный выстрел в горло?

— Два. Точно так же был застрелен и один из конвоиров. А двое застрелены в горло. Так сказано в шифровке. Уточнение. Штрих, так сказать.

— Я думаю, что «языки» либо уже зарыты где-нибудь в лесу, либо они действительно их ведут с собой. Но для другой цели. Зачем, скажите мне, на другом участке фронта нужны «языки», если они как минимум не командиры полков или дивизий?

— Нужны-то нужны. Все равно. Хоть и с другого участка фронта. Их допросят в штабе армии или фронта и всю необходимую информацию тут же направят в нижестоящие штабы. Заодно подстегнут дивизионную и полковую разведку. Но то, что они тащат их за несколько десятков километров от участка обороны их подразделения, это, конечно же, вызывает некоторое недоумение. А если немцев ведут как доказательство своей преданности и надежности? Как живой пропуск назад, через фронт? Через Особый отдел?

Поручик пожал плечами и сказал:

— Слишком сложная комбинация. Но возможная. Если командует группой парень не промах и, судя по всему, далеко не простак. Или все гораздо проще. Ему — или им — просто везет!

— То, что не промах, вы сами читали. — И Радовский, усмехнувшись в усы, бросил карандаш на стопку шифровок, придавленных керосиновой лампой. — Но, я думаю, скоро мы убедимся, что он и не простак.

Тихую деревенскую ночь расколол одиночный выстрел.

— Загасите лампу, — приказал Радовский и снял с гвоздя немецкий автомат. — Что за черт?

Они вышли во двор. Пахнуло морозной свежестью и теплым хлевным духом, которым пахнет давно и основательно налаженное крестьянское хозяйство. Хозяева дома, в котором остановились Радовский и командиры взводов, были люди зажиточные. Несколько коров, стадо овец, свиньи, гуси… И как сюда не добрались немцы, удивился Радовский, когда вечером разговаривал с хозяином, местным старостой, который с удовольствием учтиво уступил им светлую горницу, а сам с женой и детьми перебрался в летнюю хатушу, срубленную в саду. Хатуша, впрочем, тоже отапливалась, и вскоре из трубы в саду закурился дымок. Хозяин принес квашеной капусты, кусок вареной говядины, чашку холодца, соленых грибов и тонко, ровно нарезанного, видать, женской рукой, сала. Выставил из навесного шкапчика бутылку первача. Откланялся и ушел, деликатно сославшись на дела по хозяйству.

Где-то в глубине деревни, за оврагом, за ручьем, послышались голоса.

— Тащите его к штабу! — послышался голос Турчина.

Владимир Максимович Турчин в боевой группе Радовского исполнял обязанности начальника штаба. Но на время операции был назначен командиром взвода казаков. Прежнего взводного, подпоручика Франкевича, Радовский временно отстранил, воспользовавшись тем, что Франкевич дважды был замечен в пьяном виде в расположении учебных казарм и на плацу. Дисциплина в подразделении обеспечения всегда хромала. Мелкие вольности легко сходили с рук и рядовым солдатам, и младшим командирам. Во время ликвидации кочующего «котла» 33-й армии Радовский растерял почти весь личный состав своей боевой группы. Лучших людей. Специалистов. Разведчиков, диверсантов, подрывников. Потом, когда началась антипартизанская операция в лесах между Дорогобужем и станцией Угра, в строй пришлось поставить всех, в том числе и казачью сотню, расквартированную десятками по многим деревням. Казаки в первые же дни операции показали себя с лучшей стороны. Но потом, когда генерал Белов увел через Варшавское шоссе, к Кирову, свой кавалерийский корпус, когда сопротивление ослабло, а в деревнях, в которые они входили, остались одни местные жители да раненые беловцы и ефремовцы, казаки озверели. Раненых рубили саблями и кололи штыками прямо в домах. Местных, приютивших красноармейцев, тоже не щадили. И Радовский их не останавливал. Турчин тогда в первый раз рухнул в глубокий запой.

— Кого-то волокут, господин майор, — сказал Самохин и повесил автомат на плечо.

Внизу зашлепали по воде. Слышалась брань, глухие удары. И рокочущий голос унтер-офицера Донца. Донец был из терских казаков. В плен попал раненым и контуженым. Радовский вызволил его из лазарета Рославльского концлагеря, где тот уже доходил. «Дашь коня и саблю, буду служить хоть черту!» — сказал Донец Радовскому, когда охранник привел его в кабинет коменданта лагеря. Терские казаки были надежными, стойкими воинами. Их Радовский знал по донскому делу. И теперь Донец, командир первого отделения и одновременно заместитель командира казачьего взвода, ехал в цепи верхом на прекрасной серой кобыле, добытой им в бою под Всходами, с тяжелой старинной драгунской саблей на боку. При необходимости исполнял обязанности командира разведвзвода. Именно на разведвзвод и хотел поставить Радовский терского казака. Но взвод еще не довели до полного штата, когда поступил приказ об антипартизанских мероприятиях.

— Иди, иди, поганец! — рокотал Донец, подпихивая кого-то коленом и одновременно держа его за ворот белой исподней рубахи. — Была б моя воля, я б тебя еще там, на месте…

— Что произошло? — спросил Радовский, когда Донец и Турчин толкнули к его ногам полураздетого казака.

— Да вот, Георгий Алексеевич, девчушку, внучку хозяина чуть не снасильничал. Хорошо, закричала, да часовой услышал… — Донца трясло. Он ходил вокруг стоявшего на коленях казака, но ударить его уже больше не посмел. — Решайте, Георгий Алексеевич, господин майор. А я бы такого сукина сына до утра жить не оставлял.

— Кто? — коротко спросил Радовский.

— Проценко.

— Хлеборез, — уточнил Турчин.

Подошли еще несколько человек. Среди них был старик.

— Что случилось, отец? — спросил его Радовский. — Говорите все как есть. Ничего не скрывайте.

— А то есть, господин охфицер, что солдат твой — паскудник. Я его, как человека, накормил, на кровать определил. Другие спать легли, а этот все бродил по хате, все чего-то искал. А потом к Стеше, унучке моей, на печку полез. Куды ты, говорю, она ж ребенок… Он меня, за мои слова, — кулаком. Хорошо, солдат с улицы прибег. Отрятовал.

Вышли из сада хозяева дома. Стояли поодаль, всей семьей, слушали старика. Староста подошел к старику и повел его к крыльцу, усадил там на лавку.

— Что ж он, мерин сивый… — услышал Радовский дрожащий негодующий голос старосты. — Нешто такое можно… Мы ж вас приветили. Честь по чести. Ах ты, боже ж ты мой!.. Она ведь сирота. Отец еще прошлым летом… А матку бомбой в поле убило. Немцы того не делали.

Радовский толкнул стволом автомата стоявшего перед ним на коленях казака:

— Встать. Это правда? Отвечай, Проценко, это правда, что говорит старик? Или есть необходимость допросить в твоем присутствии пострадавшую?

— Господин майор! Господин майор! Да они ж тут все — партизаны! Попробуй, разбери. А девчонка, может, связная! Точно связная! Такая злая сучонка. Руку вон прокусила, — Проценко вдруг осмелел, вольно задышал самогонным духом. — Да и не пострадали она. Какая она пострадавшая? Да я ее пальцем не тронул! Кому вы верите, господин майор? Этому старику? Да он тут первый партизан! От него за версту лесом пахнет!

— Да ты еще пьян, скотина!

— Может, оно и так, — скрипнул зубами Проценко. — Да что вы, ваше благородие, нас о том не спрашивали, когда весной по партизанским деревням нас вели? А то и подливали еще. Давайте, ребята, дайте им жару! Весной мы баб не жалели. И вы об этом хорошо знали. Помалкивали, когда дело надо было сделать. Покажите мне, у кого из наших руки чистые. После всего этого…

— Молчать! — И Радовский замахнулся автоматом. Но не ударил.

Донец снова заходил, заплясал, рыча и тряся кулаками.

— Донец, отведите его в какой-нибудь сарай. Закройте до утра. Выставьте охрану. Утром все решим.

— Охрану… — зарычал Донец и дернул Проценку за воротник.

Не отвел он арестованного и десяти шагов, как послышался крик, глухие удары и топот.

— Стой! — рявкнул Донец.

Мелькнула, прыгнув куда-то в черный куст сирени, белая рубаха Проценки. И тут же короткий свист тугого металла полоснул, рассекая надвое плотное пространство ночи, сливаясь с гортанным хрипом Донца:

— Х-хак!

И все затихло.

Все произошло так быстро, что стоявшие возле штакетника не сразу поверили в то, что все уже произошло.

— Донец! — окликнул густую оцепеневшую темень Радовский, сжимая рукоятку автомата. — Ну что там, Донец?

— А что… Все уже… Кранты… — ответила темень голосом Донца. — Рубанул я его, Георгий Алексеевич, господин майор. И наверно, насовсем. Теперь решай, что со мной делать.

Все молчали. Ждали, что будет дальше.

— Вот что, — распорядился Радовский. — Тело отнесите на околицу. На пост. Из деревни его надо вынести. Пусть до утра полежит возле часового. Командиры взводов, проверьте личный состав. Обойдите все дворы. И впредь на ночлег будем останавливаться повзводно. В свободные дома. Дома от гражданских лиц будем освобождать. — Он повернулся и пошел к крыльцу, на ходу повторяя: — Русская армия… Русская армия…