И снова я ехал на север, в этот раз западной дорогой, прямо на Лугуваллиум. То было воистину свадебное путешествие. Прекрасная погода держалась весь месяц – славный месяц сентябрь, лучшее в году время для путешественников, недаром он посвящен богу путников Гермесу.

Всю дорогу рука его вела нас. Большой западный тракт по распоряжению Артура был подновлен и содержался в отменном порядке, и даже вересковые равнины по сторонам стояли сухие, так что не приходилось размерять путешествие от селения до селения для удобного ночлега дам. Если закат солнца заставал нас вдали от жилых мест, мы разбивали лагерь там, где остановились, и ужинали у ручья, а кровом нам служили древесные кроны; в вересках, засыпая, перекликались кулики, и цапли, возвращаясь с ловитвы на ночлег, хлопали крыльями над нашими головами. Я был бы совсем счастлив, если бы не два обстоятельства. Первым была память о моем прошлом путешествии. Как всякий разумный человек, я, казалось бы, отбросил все сожаления о прошлом, но однажды вечером, когда кто-то из спутников попросил меня спеть и слуга принес мою арфу, мне вдруг показалось, что вот сейчас я подниму глаза от струн и в кругу света от костра увижу улыбающегося Бельтана, золотых дел мастера, и Ниниана у него за спиной. И с той поры мальчик был постоянно со мной, в воспоминаниях и в снах, а с ним и горчайшая из печалей – сожаление о том, что могло бы быть, но чего нет и никогда не будет. Это было больше чем просто печаль по утраченному ученику, который продолжил бы после меня мое дело. Я вдобавок еще мучительно корил себя за то, что так бездарно допустил его гибель. Должен же я был знать в ту минуту в Корбридже, когда все мое существо встрепенулось, – должен же я был догадаться, что именно заставило меня за него заступиться. Правда состояла в том, что, печалясь о мальчике, который мог бы стать мне учеником и наследником, я печалился и о себе самом: Ниниан умер оттого, что я больше не был прежним Мерлином. А вторым шипом розы была сама Моргана.

Я не был с ней близко знаком. Она родилась и выросла в Тинтагеле, когда я тайно жил в Регеде, где проходили детские годы Артура. После того я видел ее всего дважды: на коронации ее брата и на его свадьбе – и поговорить с нею мне не довелось ни в том, ни в другом случае.

Она походила на брата высоким для своих лет ростом, и черными волосами, и глазами – сказывалась, я полагаю, испанская кровь, привнесенная в род Амброзиев императором Максимом, но чертами пошла в Игрейну, тогда как Артур больше напоминал Утера. Она была белокожа и настолько же смирна, насколько Артур был буен. Но при всем том я чуял в ней ту же внутреннюю силу, ту же сдержанную душевную мощь, скрытый огонь под слоем серого пепла. И еще в ней было что-то от коварства ее единокровной сестры Моргаузы – вот уж чего совсем не было у ее брата Артура. Впрочем, это вообще черта женская, они все отличаются этим свойством в той или иной мере, подчас это их единственное оружие и в нападении, и в защите.

Моргана отказалась от паланкина и каждый день часть пути проезжала рядом со мною на лошади. Наверно, в обществе женщин и юношей разговоры велись о предстоящей свадьбе; но со мной она беседовала главным образом о прошлом. Снова и снова она побуждала меня рассказывать о моих прошлых делах и все больше о тех, что вошли в легенды, – о драконах в Динас Эмрисе, о король-камне на горе Киллар, о мече Максена в камне. Я отвечал на ее расспросы с охотой, но ограничивался лишь внешними событиями и, помня жалобы ее матери и Бедуира, старался внушить ей истинное понятие о магии.

Для юных дев магия – это ворожба и приворотные зелья, нашептыванье в темном чулане и гаданье о суженом в канун летнего солнцестояния. Вполне понятно, что дела любовные занимают их в первую голову: как забеременеть, как не беременеть, какими чарами отвести опасность при родах, как угадать заранее, кто родится, мальчик или девочка. Но Моргана, надо отдать ей справедливость, ни о чем таком со мной не говорила, верно, все эти секреты она уже успела узнать. Не выказывала она интереса, в отличие от своей сестры, и к искусству врачевания. Все ее вопросы были направлены в одну сторону – они касались моей силы, и главным образом в том, что имело отношение к Артуру. Она с жадностью расспрашивала о том, что и как было с первой встречи Утера и Игрейны и до поднятия Артуром великого меча Максена. Я отвечал ей учтиво и достаточно подробно, я полагал ее вправе знать внешнюю сторону дела, и притом старался растолковать ей (поскольку ей предстояло стать королевой Регеда, почти наверняка пережить своего мужа и воспитывать будущего короля этой богатой земли), какие планы были у Артура на послевоенные времена, и внушить ей те же устремления.

Насколько мне это удалось, сказать было трудно. Постепенно я стал замечать, что она все чаще возвращается к тому, как и при каких условиях действовала моя сила. От этого разговора я уклонялся, но она проявляла настойчивость и под конец с самоуверенностью, напомнившей мне ее брата Артура, преспокойно предложила мне продемонстрировать мою силу в действии – будто я старая бабка, смешивающая снадобья в котле над огнем, или гадальщица на рынке, всматривающаяся в «магический кристалл». Мой ответ на это ее бесцеремонное требование, боюсь, пришелся ей не по вкусу. Она стала натягивать поводья своей лошади, понемногу отстала от меня и всю последнюю часть пути ехала с молодежью.

Как и сестра ее Моргауза, Моргана редко довольствовалась дамским обществом. Ее неизменным спутником был молодой Акколон, разодетый молодой человек с оглушительным смехом и румянцем во всю щеку. Она никогда не оставалась с ним наедине долее, чем то допускалось приличием, но он своих чувств не скрывал: куда бы она ни направилась, провожал ее взглядом и при всякой возможности старался тронуть ее руку или соприкоснуться с ней коленом, подъехав к ней чуть не вплотную, так что спутывались гривы их лошадей. Но она словно бы ничего не замечала и ни разу у меня на глазах не подарила ему более теплого взгляда или более любезного ответа, чем другим. Долг повелевал мне доставить ее на ложе Урбгена невредимой и девственной (если таковой она была), но у меня не было причины опасаться за ее честь. Проникнуть к ней во время нашего путешествия любовнику было бы невозможно, даже если бы его поманили. Когда мы останавливались на ночь лагерем, дамы сопровождали Моргану в ее шатер, и там вместе с ней спали две престарелые фрейлины, не считая молодых. И она никогда не выказывала желания, чтоб было иначе. Она во всем вела себя как положено суженой короля, с радостью едущей навстречу будущему супругу, и, если румяное лицо и неотступные взгляды Акколона и производили на нее впечатление, она ничем этого не выдала.

В последний раз мы остановились на отдых у самой границы земель, прилегающих к Каэрлуэлю, как зовется по-бриттски Лугуваллиум. Лошадей отпустили пастись, а слуги принялись начищать сбрую и смывать грязь с раскрашенных паланкинов, меж тем как женщины занялись нарядами, прическами, белилами и румянами. Потом все снова уселись на лошадей, и кавалькада двинулась навстречу королевскому отряду, с которым мы съехались, не доезжая городских ворот.

Во главе отряда ехал сам король Урбген верхом на полученном в подарок от Артура могучем гнедом жеребце под ало-золотым чепраком. Рядом слуга вел в поводу белую кобылу под серебряным седлом с голубыми кистями, предназначенную для принцессы. Урбген был прекрасен, как и его скакун, – статный, широкоплечий, могучий и ловкий, он казался вполовину моложе своих лет. В молодости имел он светло-рыжие волосы и бороду, теперь же они серебрились на солнце, как густая шелковистая белоснежная грива. От военных походов в летнюю пору, от зимних поездок по студеным границам северных владений лицо у него обветрилось и потемнело. Я знал его как мужа решительного и твердого, надежного союзника и мудрого правителя.

Он приветствовал меня так почтительно, будто я сам Верховный король, а затем я представил ему Моргану. В бело-желтом наряде, с золотыми нитями в длинной черной косе, она дала ему руку, присела в низком поклоне и подставила для поцелуя прохладную нежную щеку. А потом уселась на белую кобылу и поехала подле короля, с совершенным самообладанием выдерживая любопытные взоры свиты и его собственный оценивающий взгляд. Слуги Урбгена окружили нас троих, Акколон отстал, бросив нам вслед исподлобья яростный взгляд, и мы мелкой рысью поехали туда, где на слиянии трех рек среди рдеющих осенних лесов стоит город Лугуваллиум.

Путешествие было счастливым, но кончилось оно скверно, оправдав мои худшие опасения. На свадьбу явилась Моргауза.

За три дня до начала брачных торжеств прискакал гонец с известием, что с моря в эстуарий зашел корабль под черными парусами и с оркнейским гербом. Король Урбген поехал встречать его в гавань. Я же послал туда слугу, и тот поспешно возвратился с самыми свежими новостями, не успели еще гости с Оркнеев чин чином высадиться на берег. Короля Лота, сообщил он, среди них нет, а вот королева Моргауза прибыла, и притом с немалой пышностью. Я тут же отправил его на юг с предупреждением Артуру; тот без труда мог сыскать предлог для того, чтобы не присутствовать на свадьбе. Самому мне, к счастью, в таком предлоге не было нужды: я еще раньше собрался из города осмотреть, по просьбе Урбгена, его береговые сигнальные посты. Немного поторопившись, быть может слегка в ущерб своему достоинству, я успел выехать до прибытия в город Моргаузы со свитой и возвратился только к вечеру накануне свадьбы. Моргана, как я узнал, тоже уклонилась от свидания с сестрой, что, впрочем, было естественно для невесты, выше головы занятой приготовлениями к торжественному бракосочетанию.

Так вышло, что я оказался свидетелем встречи сестер на паперти храма, где Моргана должна была венчаться по христианскому обряду. Обе, и королева и принцесса, были в роскошных одеждах, обеих окружали многолюдные свиты. Оказавшись лицом к лицу, они обменялись приветствиями и заключили друг дружку в объятия, при этом у обеих с губ не сходили сладкие, словно нарисованные улыбки. Выиграла в этой встрече, я считаю, Моргана: она была в блистательном подвенечном наряде, точно роскошная серебряная ваза посредине пиршественного стола: алое бархатное платье со шлейфом, шитым серебром, на темных волосах – корона, а среди богатых украшений, подарков Урбгена, я разглядел несколько драгоценностей Игрейны, подаренных Утером на заре их любви. Тонкая и стройная, она держалась прямо под грузом всех этих сокровищ, и бледное, строгое лицо ее было прекрасно. Мне она привела на памать Игрейну в молодости – воплощение силы и изящества. Я от всей души надеялся, что слухи о взаимной неприязни сестер верны и что Моргаузе не удастся втереться к ней в доверие теперь, когда она тоже становилась королевой. Но на душе у меня было неспокойно: я опасался, что именно это и было целью Моргаузы, иначе зачем бы этой ведьме являться сюда издалека и присутствовать при торжестве сестры, которая теперь затмевала ее и красотой и положением?

Время не убавило золотисто-розовой красы Моргаузы, с годами она стала только еще роскошнее. Но было заметно, что она опять ждет ребенка, и с собой она привезла на руках у мамки недавно рожденного мальчика. Это был сын Лота, а не тот, первый, которого я надеялся – и опасался – увидать.

Моргауза поймала мой испытующий взгляд, еле заметно усмехнулась, присев передо мной, и прошествовала в храм вместе со всей своей свитой. Я, замещающий на свадьбе Артура, ждал, когда подойдет мне черед вручить жениху невесту. Верховный король, получив мое донесение, послушно отыскал себе неожиданное дело в другом месте.

Но на свадебном пиру мне не удалось избежать беседы с Моргаузой. Как ближайшая родня невесты, мы с ней оказались бок о бок за столом для почетных гостей, установленным на возвышении в глубине залы. В этой зале когда-то Утер задал пир победы, кончившийся его смертью. А в одном из покоев этого самого замка Моргауза провела ночь в объятиях Артура, отчего появился на свет младенец Мордред, а потом, в беспощадном столкновении воль, я разрушил все ее расчеты и прогнал ее прочь от Артура. То была наша с ней последняя явная встреча – я надеялся, что ей неизвестно о моей поездке в Дунпелднр и тайном пребывании там.

Я увидел, как она искоса поглядывает на меня из-под опущенных бледных век. Уж не догадывается ли она, что я теперь беспомощен перед нею, с опасением подумал я. При прошлой нашей встрече она испытала на мне свои ведьмовские чары, и я ощутил их липкую сладкую силу, опутывающую душу. Но тогда она могла запутать меня в свои тенета не больше, чем может паучиха изловить сокола. Я сокрушил ее чары и подавил своим могуществом ее злую волю. Теперь же моя сила оставила меня. Быть может, Моргауза сумела проведать об этом? Я всегда был достаточно высокого мнения о ее способностях и не склонен был недооценивать их теперь.

Я заговорил с ней весьма любезно:

– У тебя славный сын, Моргауза. Как его зовут?

– Гавейн.

– Он очень походит на отца.

Она опустила веки.

– Оба моих сына походят на отца, – томно произнесла она.

– Оба?

– Ну, ну, Мерлин, где твое искусство? Неужто ты поверил ужасному известию? Кто-кто, а уж ты-то должен был знать, что оно ложно.

– Я звал, что ложны слухи, будто Артур распорядился об избиении младенцев, которые ты распускала.

– Я?

Она подняла на меня зеленые невинные глаза.

– Да, ты. Избиение младенцев могло быть делом Лота, вспыльчивого глупца, во всяком случае, это его люди побросали младенцев в барку и пустили с отливом по волнам. Но кто толкнул его на это? Все это твои козни, ведь так, все, вплоть до гибели несчастного младенца в королевской колыбели? И не Лот зарезал Мачу, выхватил из кровавой лужи другого младенца и унес в укромное место. – Подражая ей, я заключил: – Ну, ну, Моргауза, где твое искусство? Кто-кто, а уж ты-то должна понимать, что со мной не выйдет прикидываться невинной простушкой.

При имени Мачи я увидел страх, зеленой искрой мотнувшийся в ее глазах, но и только, черты ее остались невозмутимы. Она сидела прямая и неподвижная и лишь крутила в руке золотой кубок, так что на выпуклых его боках играл, переливаясь, свет факелов. И видно было, как на горле у нее быстро бьется маленькая жилка.

Я праздновал нерадостную победу. Стало быть, я был прав. Мордред жив и спрятан, надо полагать, на одном из островков, носящих общее наименование Оркнейских, где королевская воля Моргаузы – единственный закон, а я, лишенный дара провидения, бессилен его отыскать. И не имею полномочия его умертвить, даже если разыщу, напомнил я себе.

– Ты видел? – тихо спросила она.

– Разумеется, видел. Разве ты можешь скрыть что-нибудь от меня? Ты должна помнить, что мне все известно. И не забывай, Верховному королю тоже.

Она сидела недвижно и с виду совершенно спокойно, не считая торопливого биения пульса на горле под сливочной кожей. Сумел ли я внушить ей, что меня ей по-прежнему следует страшиться? Ведь она не знает, что Линд доверилась мне, и, уж конечно, не помнит никакого Бельтана. Хотя ожерелье, которое он для нее смастерил, сейчас дрожало и переливалось у нее на шее. Она сглотнула и сказала тоненьким голоском, едва слышным в шуме пира:

– В таком случае, тебе должно быть известно, что я уберегла его от Лота, однако, где он теперь, не знаю. Или ты можешь мне это сообщить?

– И ты полагаешь, что я тебе поверю?

– Должен поверить, ведь это правда. Я не знаю, где он. – Она повернулась, взглянула мне прямо в лицо. – А ты знаешь?

Я не ответил. Только улыбнулся, поднял кубок и отпил из него. Но и не глядя на нее, я услышал, ощутил ее вздох облегчения и, похолодев, подумал: неужели я промахнулся?

– Если б я и знала, – продолжала она, – я бы все равно не могла держать его при себе, раз он как две капли воды похож на своего отца. – Она выпила вино, поставила кубок и откинулась назад, сложив руки под животом, так что обозначилась ее беременность. И посмотрела на меня с улыбкой, в которой было злорадство и ненависть, но ни тени страха. – А раз так, волшебник Мерлин, ты уж лучше предскажи будущее вот этому моему отпрыску, коли не знаешь ничего о том. Будет ли у меня опять сын взамен того, которого я лишилась?

– Несомненно, – коротко ответил я, и она в голос рассмеялась.

– Очень рада. Девочки мне ни к чему. – Взгляд ее скользнул к новобрачной, неподвижно и прямо сидевшей подле Урбгена. Жених выпил много вина, темно-красным румянцем разлившегося по его лицу, но не утратил величавого достоинства, хоть и клонился к своей молодой жене, лаская ее глазами. Моргауза, посморев на них, презрительно сказала: – Моя маленькая сестрица обзавелась наконец своим королем. А заодно и королевством, и стольным городом, и широкими землями. Только он не молод, под пятьдесят, и имеет уже сыновей. – Она огладила ладонью свой живот. – Лот, может, и вспыльчивый глупец, как ты его обозвал, но по крайней мере он мужчина.

Это была приманка, но я ее не схватил и не попался на крючок. А только спросил:

– Где же он сейчас, что не смог прибыть на королевскую свадьбу?

К моему удивлению, она ответила вполне миролюбиво, как видно оставив зловредную игру. Лот, оказывается, уехал с Уриеном, мужем его сестры, в Нортумбрию, где под их началом достраивался Черный вал. Я уже писал о нем раньше. Он тянется вглубь от берега Северного моря и предназначен для обороны от набегов с северо-востока. Обо всем этом Моргауза толковала со знанием дела, и я поневоле заслушался. Стало легче дышать, вражда уже больше не витала в воздухе. Кто-то спросил меня о свадьбе Артура и о молодой королеве, а Моргауза со смехом заметила вполне резонно:

– Что проку расспрашивать Мерлина? Ему, может, и известно все на свете, но попросите его описать бракосочетание – и увидите, что он не знает даже, какого цвета волосы у невесты и во что она была наряжена!

В разговор со смехом вмешались другие гости, и пили за здоровье молодых, и произносили речи, и я, должно быть, выпил много больше обычного, потому что хорошо помню: как светильники то вспыхивали, то меркли, то разгорались, то тускнели, а смех и разговоры взрывались и замирали и наплывало облако женских благовоний, густой сладкий аромат, как запах жимолости, в котором вязло сознание, точно пчела в меду. Сладкий аромат, замешанный на винных парах. Клонился золотой кувшин, и кубок у меня в руке наполнялся опять. И кто-то приглашал с улыбкой: «Выпей, господин». Вкус абрикоса у меня на губах, сладостный и терпкий; кожица была как пушистое брюшко шмеля, как оса, млеющая в солнечном свете на садовой ограде... И все время два глаза следили за мной с предвкушением и опасливой надеждой, с презрением, с торжеством. Возле меня оказались слуги, они помогли мне встать из-за стола, и я увидел, что новобрачная уже удалилась, а король Урбген, едва сдерживая нетерпение, поглядывает на двери в ожидании знака, чтобы последовать за нею на брачное ложе.

Кресло рядом с моим стояло пустое. Слуги, улыбаясь, окружили меня и проводили в мои покои.