Рота окапывалась на гребне холма. Тогда еще не предписывалось рыть сплошные траншеи, да и времени не хватало. Через три часа каждый из ста двадцати человек выкопал для себя узкий окоп полтора метра глубиной, похожий на вертикальную нору. Оборудовали ротный наблюдательный пункт, а также более просторные укрытия для станковых пулеметов и противотанковых ружей.

Высота показалась мне удачным местом для обороны. Юго-западный склон был довольно крутым, с флангов наш холм окаймляли две узкие промоины. Я представлял, как неуклюже будут вползать наверх вражеские броневики и танки, подставляя борта и брюхо под огонь четырех противотанковых ружей, распределенных равномерно на участке длиной девятьсот метров. Расстояние я хорошо запомнил, потому что места для каждого из взводов отмерял шагами командир роты, старший лейтенант Рогожин.

Третий взвод, в котором я командовал отделением, находился на правом фланге. Неподалеку занимали позиции роты пехотного полка. Там тоже возились люди, мелькали сточенные о грунт блестящие лопаты, куда-то вели лошадей. Только шума и суеты производили больше. Неудивительно, ведь это обычные стрелковые подразделения, пехота. Не то что мы, прошедшие хорошую подготовку в воздушно-десантном полку и направленные в срочном порядке на фронт.

Двадцать восьмого июня 1942 года армейская группа генерала Вейхса начала наступление из-под Курска. Если взглянуть с большой высоты на холмистые равнины западного правобережья Дона, то в те летние дни можно было увидеть огромное пыльное облако, которое окутывало катившиеся по степным дорогам ударные дивизии четвертой танковой армии. Третьего июля оборона советских войск была взломана, чужие танки с крестами продолжали свой бег на юго-восток. Механизированная масса теснила части Красной Армии, уничтожая обороняющиеся полки, захватывая в плен тысячи бойцов и командиров.

Если в верховьях Дона немецкие танки вышли на рубеж реки уже шестого июля, то войска нового Сталинградского фронта, в том числе 62-я армия, держали оборону в восьмидесяти километрах западнее Дона. В состав армии вошел и наш батальон. Тогда мы еще не знали, что он находится в самой гуще синих штабных стрел, нацеленных на Сталинград.

От нас ожидали активных боевых действий и постоянно напоминали, что мы особое подразделение, обученное и вооруженное лучше многих. Однако чувствовали мы себя неуютно. Батальон раскидали по отдельным участкам. Трехсоткилометровый пеший переход от станции Борисоглебск с короткими остановками измотал людей. Шагали быстро. Не только ночами, но и днем, несмотря на опасность налетов вражеской авиации. Командиры нас постоянно подгоняли, видимо, у них имелось указание занять линию обороны как можно быстрее. Гонка по горячей степи измотала каждого из нас. Сейчас все улеглись на прохладную землю, куда еще не заползла жара. Вскоре меня разбудил командир взвода Кравченко. Он сидел на краю моей глубокой ячейки, болтал ногами и сворачивал из серой курительной бумаги самокрутку. Нестерпимо хотелось пить. Когда переходили по мосту через речку Чир, очень спешили, пили на ходу, опустошая наполненные фляги. На предложение Кравченко курнуть вместе я отрицательно покачал головой.

– За водой бы надо сходить, – предложил я.

– Поэтому и разбудил, – сообщил младший лейтенант. – Возьми с собой бойца, побольше фляг и прогуляйся к соседям.

– Схожу.

Кравченко был небольшого роста, с развитыми плечами гимнаста. Его назначили к нам перед отъездом из поселка Яблоневый Овраг под Куйбышевом, где мы проходили подготовку. Лейтенант успел повоевать и выгодно отличался от двух других взводных – строевиков. Не суетился, не лез с лишними наставлениями, командовал четко и всегда по делу. Поэтому Рогожин назначил именно его своим заместителем, хотя по уставу замещал ротного обычно командир первого взвода. И сейчас Кравченко давал возможность бойцам отдохнуть, а не перекраивал линию обороны, как это делали в первом и втором взводах. Ни к чему ее переделывать, когда уставшие люди с трудом выкопали саперными лопатками такие удобные ячейки в каменистой земле кургана. На другие окопы сил пока не хватит.

За водой мы отправились с земляком Гришей Черных, обвешанные флягами темного аптечного стекла. Алюминиевых фляжек не хватало, и почти все бойцы имели именно такую посуду с плотно притертыми пробками. Наши соседи сообщили, что с водой в степи плохо (это я знал и без них), а наполнить емкости можно в лесной балке, километрах в трех позади. Мы оглядели пехотные ячейки, две пушки «сорокапятки», единственную артиллерию в радиусе километра, и зашагали к балке. Шли, разговаривая о разных пустяках.

Когда услышали отдаленный гул самолетов, нырнули в крохотную низину, где торчали несколько кустов акации. Замерли, глядя на тройки тяжелых бомбардировщиков «Хейнкель-111». Разбираться в самолетах нас неплохо научили в учебном полку. Я знал, что эти двухмоторные машины несут две с половиной тонны бомб. Поражали огромные размеры бомбардировщиков. Эскадрилью охраняли четыре истребителя, и мы пожелали тяжело груженным машинам свернуть шею, наткнувшись на наши «ишачки» (И-16). Других советских истребителей я никогда еще не видел. «Хейнкели» скрылись из виду, мы зашагали дальше. Они не удостоили вниманием слабую оборонительную линию и двух русских солдат в степи.

В балке набрали воды из крошечного родника, отстояв в очереди целый час. Не обошлось без досадных мелочей. Сначала привязался лейтенант, старший патруля, долго проверял документы, хотя чего их проверять? Красноармейские книжки да комсомольские билеты. Лейтенанту не понравились десантные ножи, висевшие на поясе. Зачем ножи? Бестолковый вопрос, они положены по штату, резать стропы парашютов и немцев. Если вы десантники, чего шляетесь по тылам? Я объяснил ситуацию, лейтенант отстал. Когда подошла наша очередь, не смогли открыть две фляги. Притертые пробки застряли наглухо. Я начал стучать рукояткой ножа по стеклу, одна из фляг развалилась.

– Эх, десантники, а еще в сапогах! – смеялись над нами пехотинцы, которые не любили всякие особые подразделения.

Впрочем, смеялись беззлобно, дали возможность наполнить флягу, открытую с запозданием, и хорошенько утолить жажду. Выпили с Гришей литра по полтора мутноватой холодной воды, а на обратном пути вспомнили, что сутки не ели. И вообще, в течение всего перехода кормили нас слабо. Сухой паек прибрали в первый же день, затем получали изредка кашу на ходу, хлеб и сахар в небольшом количестве. Стали гадать, накормят ли нас вечером, и пришли к неутешительному выводу – вряд ли. Батальонные полевые кухни остались при штабе, а где он сейчас, неизвестно. Воду мгновенно расхватали, да еще обругали нас, что принесли мало.

– Кому мало, пусть сам идет, – заталкивая пустую флягу в чехол, сказал Гриша Черных.

Оправдывая свою фамилию, был он смуглый, еще более загоревший за последние дни. Ростом на голову выше меня, широкий в плечах, он страдал от голода сильнее других. В учебном полку повара без разговоров давали ему лишнюю порцию. Здесь на его мощную комплекцию дополнительного пайка не выделялось.

Еду, конечно, не подвезли, и спать улеглись на голодный желудок. Сон не шел, дежурил с Гришей до трех ночи. На рассвете нас атаковали, причем бой оказался совсем коротким. Когда все кончилось, я долго не мог прийти в себя. Случилось все следующим образом.

Сначала гремело и стреляло на левом фланге. Мы сидели наготове, я шарил в нише, осторожно перебирая бутылки с горючей смесью. Взводный Кравченко обошел окопы, предупредил всех о боевой готовности.

– Товарищ лейтенант, кажется, танки идут, – сообщил я, разглядывая далекое пыльное облако.

– Похоже на то. Не вздумай бежать и крепко держи отделение.

Я заверил лейтенанта, что никуда не побегу, и в свою очередь обошел ячейки отделения. Головы в пилотках торчали наверху, каски никто не надевал. Они мешали слушать. Кроме того, бойцы не верили в тонкую жестяную защиту. Из облака пыли вырвались три танка с короткоствольными пушками и, стреляя на ходу, очень быстро сближались с нами. Я в очередной раз ощупал бутылки и, доставая терочный зажигатель, уронил его на дно окопа. Когда выдернул картонку с серой из-под сапог и поднял голову, то увидел, что три танка, минуя наш бугор, несутся на позиции пехоты. Не запомнил выстрелов «сорокапяток». Как позже выяснилось, артиллеристы вели огонь, но все звуки заглушал гул танков. Они пронеслись в пятистах метрах, сначала три головных машины, затем еще штук шесть, а также мотоциклисты, бронетранспортеры, грузовики. Громыхающая колонна непрерывно стреляла из многочисленных пушек, пулеметов, выдавливая и уничтожая пехоту. Бойцы убегали без оружия, некоторые спасались в промоине. Три человека, потеряв голову, бежали к нам вверх по склону.

Возможно, они бы спаслись, так как бронетанковый отряд нацелился на развитие успеха только в месте прорыва. Но открыл огонь один, затем второй ручной пулемет из окопов нашего взвода. Я тоже стрелял из карабина. Вряд ли мы смогли причинить какой-то урон с расстояния пятисот метров, однако на стрельбу обратили внимание. Сначала ударили из пушки. Взрывы без всякого пламени прозвучали сухим треском, подкинуло вверх комки земли и полегшую от жары траву. Затем прошлись пулеметами по склону. В нас не попали, зато упали двое пехотинцев, а третий быстро пополз и исчез из виду.

Сколько все длилось, сказать не могу, часы во взводе имелись лишь у лейтенанта Кравченко. Когда наступила тишина и улеглась пыль, обошел ячейки, убедился, что люди живы. Самый старший в отделении по возрасту, ефрейтор Борисюк, прошел срочную службу перед войной. Меня он не жаловал, считая слишком молодым для сержантского звания. Сейчас он курил и тихо рассуждал, что нам очень повезло. Голос понизил не потому, что боялся, а из-за многочисленных мертвых тел внизу.

– Вот так-то, Василий. Набили ряшку и не спросили, как зовут.

– Быстро гады действуют, – согласился я.

Мы оба посмотрели на двух убитых пехотинцев, которые не добежали до окопов всего сто метров. На спинах виднелись бурые разводы засохшей крови. Как бежали, так и легли лицом вниз. Я приказал ефрейтору проверить, возможно, бойцы лишь ранены, и надо их перевязать. Борисюк не стал, как обычно, спорить, а сходил и посмотрел. Вернувшись, сообщил, что красноармейцы убиты наповал, принес несколько винтовочных обойм.

– Чего ж ты их документы не взял?

– Не догадался. Сходи сам, если так важно.

Он по-прежнему говорил тихо. Я понял, что, несмотря на четыре года службы, Борисюк чувствовал себя неуютно и не решался копаться в карманах мертвых. Я тоже не пошел за документами. В своем окопе с запозданием проверил карабин, он находился на боевом взводе, однако патронов в магазинной коробке и стволе не оказалось. В первом своем бою я выпустил по немцам пять патронов. Это были мои первые выстрелы по врагу.

Наша рота вела себя не так и плохо. Ни один из ста двадцати человек не побежал, хотя танки обтекали холм с двух сторон, и все видели, мы оказались в окружении. Выполняя свою задачу, немцы рвались вперед. Не тратили время на штурм высоты, где окопалось какое-то количество русских. Не сегодня, так завтра нас все равно вышибут наступающие вслед за танками войска. Основной удар пришелся по пехотным подразделениям на правом и левом флангах, а нам достался десяток снарядов и пулеметный огонь с бронетранспортеров. Серьезных потерь в то раннее июльское утро рота не понесла, два-три человека были легко ранены, а остальные, как я считал, получили боевое крещение.

Боевое, потому что мы вели огонь. Стреляли станковые и ручные пулеметы, противотанковые ружья, большинство десантников азартно палили из винтовок, немногих автоматов. Имелись такие, кто лег на дно окопа и, обхватив голову руками, пролежал до наступления тишины. В моем отделении явно струсил второй номер противотанкового расчета, светло-рыжий мальчишка Иван Погода.

К бронебойщикам я относился настороженно, они были не наши. Расчетами ПТР усилили батальон в городе Борисоглебске. Если первый номер, рослый сержант Ермаков, стрелял в одиночку, сам себе подавая патроны, то его помощник совсем потерял голову. Одурев от страха и забыв про свои обязанности, он ковырял лопаткой и ногтями нижнюю часть окопа. Ермаков промолчал, но я понял ситуацию, когда застал его, обсасывающего окровавленные пальцы, с трясущимся подбородком. Рядом валялась сломанная саперная лопатка. Громыхающие танки испугали всех, но такую откровенную трусость показали немногие.

– Что ж ты так? – упрекнул я его.

– Не знаю, товарищ сержант, в глазах помутилось. Простите меня.

Лейтенант Кравченко осмотрел руку и приказал:

– Иди к санинструктору в первый взвод, пусть обработает пальцы. Винтовку не забудь! – крикнул он, видя, что малец вылез из окопа без оружия.

Через час нас покормили сухарями с растаявшим салом без шкурки, каждый получил пачку махорки. Меня вместе с Черных снова послали за водой. На этот раз требовалось принести запас воды на целый день, и я прихватил с собой Ваню Погоду.

На ходу выговаривал ему за трусость. Когда, сделав крюк, дошли до пехоты, стало не до воспитания. Степь была усеяна мертвыми телами, над которыми гудело огромное количество серых мух. Откуда их столько взялось? В степи мухам негде спрятаться, наверное, прилетели из балки. Почти все красноармейцы лежали головами на восток, убитые пулеметными очередями в спину. Некоторые скорчились клубками, подтянув колени к животу. Я попытался снять с одного из них алюминиевую фляжку, но окоченевшие руки прижали ремень, и расстегнуть не удалось.

– Помогите, что ли, – попросил я своих спутников, но Черных и Погода отрицательно мотали головами.

– Не трогай, – сказал Гриша. – Хватит нам своих фляжек.

Одну «сорокапятку» разнесли орудийными выстрелами с танков, вторая стояла в круглом артиллерийском окопе. На вид целехонькая, но когда подошел поближе, увидел, что прицел снят. Отступая, артиллеристы не до конца потеряли голову, но вряд ли сумели убежать от танков. До единственного укрытия, лесной балки – три километра.

На стрельбище в Яблоневом Овраге мы тщательно собирали стреляные гильзы. Здесь не только гильзы, а множество патронов лежали обоймами, пачками, россыпью. В орудийном окопе громоздились ящики, полные блестящих желтых снарядов, кругом валялись винтовки. Новый зеленый, как ящерица, станковый «максим» стоял с заправленной лентой, часть ее пулеметчики успели отстрелять. На дне просторного пулеметного гнезда увидел пустую брезентовую ленту. Значит, пехотинцы оборонялись и вели огонь, хотя я совершенно не слышал выстрелов. Мне не пришло в голову, что пулемет может нам пригодиться (в роте имелись лишь два «максима»), зато подобрал саперную лопатку и протянул ее Ване Погоде.

– Забери. Ты же свою сломал.

Будто лопатка являлась важной вещью по сравнению с многочисленными мертвыми телами. Там, где танки разворачивались или газовали, остались следы гусениц и выдранные пучки травы. Увидели массивный чужой мотоцикл с оторванной коляской. Фрицы (тогда это слово прочно укоренилось) аккуратно привалили обе половинки мотоцикла друг к другу, а на коляске я разглядел пробоины от пуль. Мотоцикл развалился надвое, широкое резиновое сиденье и бензобак заляпало подсохшей кровью – они тоже понесли потери, хоть и несравненно меньшие, чем наши. Ваня Погода, позорно струсивший в бою, сообщил, что возле пушек валяется много стреляных снарядных гильз. Такое впечатление осталось о скоротечном оборонительном бое.

Когда возвращались с водой, рыжий Погода предложил забрать пулемет. Снова сделали крюк, хотя шагать мимо трупов не хотелось. Старательно обходили тела, раздавленные гусеницами танков, смотреть на них было страшно, я отворачивался. Но глаза невольно останавливались на бедолагах, которых размолотило, размазало по земле. «Максим» исчез, как испарился. Набили карманы патронами, подобрали две винтовки. Сверху нетерпеливо махали нам пилотками и торопили, чтобы скорее несли воду.

В полдень, когда жара достигла наивысшей точки и все лежали на дне окопов, появились две тройки «Юнкерсов-87», которые спикировали на высоту. Я разглядел оранжевую окантовку крыльев, торчавшие, как шпоры, шасси и успел выстрелить. Двинул затвором, досылая новый патрон, и на этом моя активность закончилась. Пронзительный вой самолетных сирен заставил меня броситься на дно окопа.

Огромное облако дыма, пыли, частиц сгоревшей травы превратило день в сумерки. Взрывы били с такой силой, что меня подбрасывало на полметра, стены окопа сотрясались. Шарахнуло совсем близко, снесло бруствер, и ведер пять земли обрушились на спину. Ничего не соображая, в страхе, что буду похоронен в своей глубокой норе заживо, вымахнул наружу и побежал. Вокруг творилось невообразимое. Тяжелые бомбы взрывались короткими вспышками, поднимались столбы земли, опадающие градом комьев, мелких камней, каких-то ошметков.

В первые же минуты меня контузило, в ушах стоял звон, я терял равновесие и падал не от взрывной волны, а потому, что шатался, как пьяный. Куда я хотел убежать? Сам не знаю. Свалился набок, приступ кашля мешал двигаться. Я втягивал в себя отравленный тротилом воздух и никак не мог вдохнуть, горло забило наглухо. Пришел другой страх, более сильный – задохнусь и умру от удушья. С трудом поднялся, втянул в себя воздух, пусть и отравленный.

Меня отрезвил взрыв, который обжег тело мелкими кусочками земли, словно кнутом. В голове мелькнуло: если побегу дальше, убьет осколками. Увидев окоп, свалился в него на чье-то тело. Хозяин окопа отодвинулся к стене, и мы вместе с ним переждали бомбежку. Наступила тишина, в ушах по-прежнему звенело. Владельцем окопа оказался красноармеец из второго взвода. Я пробежал по высоте не меньше ста пятидесяти метров, уцелел лишь благодаря случайности и тому факту, что «Юнкерсы» бросали тяжелые фугасные бомбы, а не мелкие осколочные. Иначе меня давно бы срезало.

Фугасы сделали свое дело, мир вокруг перевернулся. Зеленая трава стала серой, словно неживой от осевшей пыли. Глубокие воронки диаметром пять-семь метров покрыли склоны. Сильные удары разломили сухую почву, вокруг змеились трещины. Наверх вытолкнуло обкатанный валун, он лежал на моем пути, и я растерянно оглядел его. В степи камней попадалось мало.

До заката мы старательно чистили окопы, извлекали из земли и протирали патроны. Винтовки также пришлось разбирать и смазывать заново. Никто не вспоминал мое бегство, возможно, оно не являлось бессмысленным. Страх, что меня похоронят заживо, оказался реальным. Мы откопали два сплющенных тела с желто-фиолетовыми от удушья лицами. Погиб наш сержант – помкомвзвода, ему разбило голову. Он сидел в окопе, привалившись к стене, нижняя челюсть отвисла. Перед смертью он чему-то удивился и застыл.

– Мальков, ты назначаешься моим заместителем, – сообщил лейтенант Кравченко. – Штаны зашей… гимнастерку тоже.

Я машинально поблагодарил за доверие, оглядел лопнувшие по шву шаровары, попытался застегнуть гимнастерку с оторванными пуговицами. Решил, что сделаю это потом. Относили, отводили в тыл роты раненых и контуженых. Последних оказалось много. Людей глушило бомбами, как пескарей веслом. Ефрейтор Борисюк мог идти только боком, голову свернуло судорогой, он пытался что-то сказать и никак не мог. Другого бойца тряхнуло с такой силой, что переломало кости и отбило внутренности. Когда его грузили на плащ-палатку, я ощутил под пальцами на месте ребер мягкую шевелящуюся массу. Он умер через несколько минут. Люди передвигались, словно шальные, приходилось брать за руку и подводить к окопу.

– Отдохни, полежи.

– А вдруг землей завалит? Лучше наверху лягу.

– Ложись наверху, – соглашался я.

Мне не приходило в голову, что немцы могут внезапно атаковать. Казалось, что, выжив после смертельной бомбежки, мы заслужили право на дальнейшую жизнь. В то же время я вместе с лейтенантом Кравченко заново готовил взвод к обороне. Хорошо помогал бронебойщик Ермаков и мой земляк Гриша Черных. Отошел от испуга Ваня Погода и старательно протирал тряпкой увесистые патроны к противотанковому ружью. Из строя выбыла треть личного состава. Первый и второй взводы понесли не меньшие потери. На левом фланге долго поднимался дым, горели бутылки с горючей смесью в окопе пулеметчиков. Оба бойца сгорели, я видел их тела, превратившиеся в головешки.

Все просили пить. Возможно, такая причина, как вода, необходимая в первую очередь для раненых, заставила командира роты Рогожина сняться с позиций. Мы перестали быть боеспособной единицей. По степи тянулась вереница людей, несли на плащ-палатках тяжело раненных и контуженых. Как хоронили погибших, в памяти не запечатлелось. Возможно, их укладывали в просторные двойные окопы бронебойщиков и пулеметчиков. А может, оставили на высоте без погребения, слишком обессилены и подавлены были люди. Словом, я пришел в себя, когда мы покинули высоту и шагали по степи.

Даже четыре человека на одного раненого явно не хватало, немели пальцы, сжимавшие тонкий брезент. Контуженые бойцы ворочались, мешая их нести, некоторые пытались оттолкнуть носильщиков. То в одном, то в другом месте пострадавшие красноармейцы вываливались на траву из плащ-палаток. Путь до балки занял не меньше часа. В первую очередь кинулись искать воду.

Это оказалось не так просто. Наверное, возле родника толпились люди, и бомбы сыпали именно сюда. Здесь лежали поваленные деревья, а воронки во влажной земле были очень глубокими. Родник уничтожило попаданием тяжелой бомбы. Набирали грязную теплую воду в воронках, осторожно спускаясь на дно. В балке собрался весь батальон, а также другие подразделения. Командиры совещались, что-то решали, затем началось движение. Раненых забрали на повозки, а нашу роту построили и долго хвалили непонятно за что. От этих похвал я не ждал ничего хорошего. Ефрейтор Борисюк, который отошел от контузии и опрометчиво вернулся в строй, настороженно ждал, чем закончится речь. Незнакомый полковник напомнил, что мы десантники, на нас возлагают надежды, и удалился. На более простой язык поставленную задачу перевел комбат.

Нашей роте предстояло перекрыть в трех местах дороги через балку и обеспечить отход двух пехотных полков. В степи можно ехать, придерживаясь лишь направления, однако, когда попадается овраг или низина, ее так просто не одолеешь. Несмотря на жару, здесь скапливается влага, особенно под солончаковой глиной. Конечно, из балки видно не так далеко, как с высот, но и проезжих дорог совсем немного. Здесь имелась возможность нанести удар и задержать на какое-то время наступающего врага. Тем самым дать возможность отойти остальным частям.

– Все бегут, а мы чужие задницы будем прикрывать, – перевел приказ на еще более простой язык ефрейтор Борисюк. – Ох, зря я с ранеными не уехал. Пропадешь не за хрен собачий.

Остальные приняли приказ с воодушевлением. Нам оставили большое количество боеприпасов, противотанковых и ручных гранат. Бутылки с горючей смесью стояли в ящиках целыми штабелями. Берите, уничтожайте врага. Если вы спецназ, покажите, на что способны.

Германские войска после зимней неудачи под Москвой уже два месяца вели успешное наступление. Степные районы юга России, как никакая другая местность, являлись весьма удобным местом для применения всех видов техники. Немцы катили на своих колесах по бесчисленным дорогам, а то и прямо через степь. С высоты бронетранспортера или грузовика местность просматривалась на километры. Они теряли осторожность, чувствуя себя, как дома. В небе хозяйничали немецкие самолеты, а танки прорвали оборону. Кого бояться?

В безымянной балке между Ростовом и Сталинградом мы приняли первый бой. Небольшой по масштабам, но позволивший использовать всю полугодовую учебу и злость, накопленную за последние дни.

Три грузовика двигались по проселочной дороге, пересекавшей балку в верхней оконечности, где лесистый овраг превращался в низину с редкими мелколиственными вязами и пучками терновника. Грузовики, с плоскими радиаторами и брезентовым верхом, двигались с интервалом сто метров. Взвод насчитывал около тридцати человек, не такие уж большие силы. Кроме того, все были уверены, что вслед за танками хлынет механизированный и пеший поток войск. Скорее всего, грузовики являлись одним из головных отрядов. Лейтенант Кравченко без колебаний принял решение вступить в бой. Он хорошо понимал, что после всего увиденного, жестокой бомбежки взвод хорошо подготовленных десантников превращается в толпу растерянных людей. Требовалась хоть маленькая, но победа.

Два грузовика, не снижая хода, влетели в низину, а третий задержался на спуске. Очереди станкового и двух ручных пулеметов подняли облачко пыли, пули рикошетили, уходя от накатанной поверхности дороги. Расчеты быстро сделали поправку на расстояние, оно составляло метров двести, из деревянного борта головного грузовика брызнули отколотые щепки. Брезент на машинах частично свернули возле кабин и заднего борта, там сидели солдаты в серо-голубой форме и пилотках, похожих на небольшие шапочки. Лихорадочно двигая затвором, я выпустил пять пуль, не целясь. Вставляя новую обойму, словно в замедленном фильме, увидел панораму боя, мгновенно врезавшуюся в память.

Головной грузовик, пуская выхлопы дыма, одолевал подъем, с заднего борта вели огонь из винтовок. Вторая машина замерла посреди низины, из кузова выпрыгивали солдаты, двое лежали возле нее, непонятно, убитые или собиравшиеся стрелять. Если вокруг этой машины творилась суета явно не ожидавшего нападения врага, то возле третьего грузовика на западном склоне балки развертывалась активная оборона. Не менее пяти-шести человек стреляли из винтовок и автомата. В эту минуту я сумел взять себя в руки и даже отдать вполне разумный приказ лежавшему рядом Грише Черных.

– Бей по третьей машине.

Передвинул планку прицела на двести пятьдесят метров и выстрелил, целясь в радиатор. Несмотря на непрерывный треск выстрелов, услышал характерный удар о металл – попал в кабину. Двинул затвором и снова попал. Именно третий грузовик казался наиболее опасным. Отсюда вели огонь сверху вниз, и если бы у них имелся пулемет, то нам пришлось бы туго. Грузовик в ложбине дымил, может, и горел, но пламя в ярком свете солнца заметно не было.

Лейтенант Кравченко пробежал мимо, отдавая команды и показывая рукой в ту сторону, куда стреляли мы с Черных. Потом он оттолкнул ручного пулеметчика и умело ровными очередями выпустил диск, зарядил новый. Слева закричал один из бойцов. Прижимая ладони к лицу, вскочил и побежал. Наверное, он ничего не видел, через пять шагов споткнулся о суслиную нору и упал. Я лишь на секунду оглянулся в его сторону, пытаясь угадать, кого ранило. На дороге громко взорвался бак ближнего грузовика, из развернутой емкости поднялся клуб дыма. Топливо горело небольшими лужицами, а под машиной полыхало целое озеро.

Головной грузовик катился вниз, разгоняясь все сильнее. Сейчас перевернется! Но шофер сумел переключить скорость и остановиться. За машину взялся расчет «максима», очень эффективного на таком расстоянии пулемета. Длинные очереди хлестали по брезенту, крошили доски кузова, пробили задние скаты. Машина, как лягушка, присела, еще больше задрав радиатор. Двое солдат перемахнули через задний борт и, стреляя на ходу, отступали.

Мы выигрывали бой, стрельба достигла наивысшей интенсивности. Я высаживал очередную обойму в свою цель, третий грузовик. Кравченко, в десяти шагах от меня, с руганью отбросил перегревшийся пулемет Дегтярева и вел огонь из винтовки. Уцелевшие фрицы бежали в степь, а третья машина, газуя, делала разворот. Там поняли, пора отступать, но не хотели бросать уцелевших камрадов. Водитель грузовика увеличил скорость и, очень рискуя, спустился вниз и одного за другим подбирал своих солдат. На нем сосредоточился огонь всех наших стволов, пробили кузов, брезент, но смелым везет. Машина, прыгая на кочках, скрылась в степи, а мы побежали к дороге.

Я не представлял, что техника может так гореть. Грузовик внизу превратился в огненный клубок, черный дым от дизельного топлива, брезента, какого-то груза ввинчивался штопором в бледно-голубое небо. Одна из шин взорвалась, кусок резины, описав дымный след, шлепнулся на траву. Тело убитого немца возле машины шевелило жаром, огонь бежал по остаткам униформы, превращая завоевателя в головешку. В подсумках взорвалось несколько патронных обойм. Бойцы шарахнулись от неожиданности назад, затем принялись осматривать убитых.

Их оказалось пять, шестого обнаружили в старой дорожной колее. Тело в серо-голубом мундире отчетливо выделялось на фоне выгоревшей травы. Позже я смогу убедиться: защитный цвет германской полевой формы позволяет неплохо маскироваться среди развалин домов или в степи, когда наступает серо-пасмурная погода, которая часто случается в Европе. Такого зноя, как в наших южных краях, когда степь выгорает от горизонта до горизонта, завоеватели, наверное, никогда не знали.

– Гля, сапоги кожаные!

Бывалый ефрейтор Борисюк обратил внимание на обувь. Сапоги никто из нас не тронул. После первого для большинства красноармейцев боя казалось дикостью раздевать и разувать мертвых. Немецкие винтовки особого впечатления не произвели, у нас хватало своих вполне надежных трехлинеек и карабинов. Подобрали автомат с дырчатым кожухом и магазином сбоку, гранаты с деревянными ручками. Из трофеев запомнились штык-ножи, наручные часы (их сразу расхватали) и яркие календарики. Политрук Елесин приказал собрать документы убитых немцев и сложил в полевую сумку.

В головной машине, которая застыла на склоне с пробитыми колесами, обнаружили катушки с разноцветным проводом, телефоны, складные деревянные палки для шестовой связи, консервы, хлеб. Продукты забрали, остальное подожгли. Деревянный кузов и брезент горели отлично, затем вспыхнул хлорвиниловый кабель, а довершили разрушение машины гранаты, которые остались в кузове. Они взрывались друг за другом, разбрасывая обломки досок.

– Наездились, сволочи! – удовлетворенно заметил кто-то из бойцов, глядя, как горят и разваливаются два грузовика, вражеская боевая техника.

Младший лейтенант Кравченко провел бой вполне грамотно, однако и немцы умели целиться. Во взводе погиб один боец, трое получили ранения, их отнесли в лес. Еще более поредевший взвод лежал возле дороги часа два. Затем пришел приказ от Рогожина собираться вместе. Все с облегчением стали подниматься. Горячка боя уступила место ожиданию беды. Здесь, в низине, мы не чувствовали себя защищенными. Единственный танк мог расстрелять нас сверху без всякого риска для себя, и вряд ли нам помогли бы противотанковые ружья.

Два других взвода пролежали в своих засадах безрезультатно. Хуже того, на первый взвод «Мессершмитт» сбросил бомбы, четыре человека получили ранения и контузии. Раненых набиралось семь человек, и нести их предстояло долго. Плащ-палатки для этой цели не годились, принялись мастерить самодельные носилки. Все торопились покинуть балку как можно быстрее. Деревья, которые росли в балке, для носилок не годились. Тополя слишком ломкие, акация, терновник – корявые. Срубили несколько дубков, стволы оказались очень тяжелые, но другого выхода не оставалось.

Фельдшер Захар Леонтьевич мастерил носилки и оказывал помощь раненым, заодно просвещая нас. Медицинской подготовке на курсах уделялось довольно много времени, однако его советы врезались в память.

– Главное – остановить кровотечение. Видите, как я повязки накладываю.

Одному из бойцов острый осколок размером с гороховый стручок вонзился в плечевой сустав рядом с ключицей. Захар Леонтьевич выдернул осколок и соорудил хитрую повязку. Другому красноармейцу сломало взрывной волной в нескольких местах ногу. Она распухла, человеку сделалось плохо. Фельдшер тихо произнес:

– Страдает парень. Ему бы спирта граммов двести, может, во сне и отойдет.

– Выздоровеет, что ли? – наморщил лоб Гриша Черных.

– Излечится… от всех бед.

Глядеть на страдавших раненых было тяжело. Когда один из бойцов вспомнил невпопад об удачном бое, его оборвали:

– Ох и храбрец!

– Тут люди помирают, а он героя из себя строит.

Боец замолчал и убрал подальше трофейный автомат, которым хвалился. Перед дорогой нас накормили рыбными консервами без хлеба, напились впрок воды и заполнили фляги. Поджигали имущество, оставленное интендантами. Тяжелые, свернутые комком палатки, гору противогазов, ящики с мылом. Особенно не старались, так как сильное пламя могло нас выдать. Бутылки с горючей смесью бросили в кусты. Те, кто постарше, глядя на горящее добро, вздыхали:

– За это мыло что угодно можно выменять. Бабы с руками оторвут.

– Дай бог самим ноги унести.

К ночи двинулись в путь. Тяжеленные носилки с нашими товарищами оттягивали руки, но шли бодро. Мы одержали победу, возбуждение от короткого боя еще не прошло. Шагали быстро, меняясь каждые полчаса. Гриша Черных, самый сильный боец во взводе, тащил носилки по часу. Очередная четверка подхватывала струганые ручки, наше настроение передавалось раненым.

– Ничего, все будет нормально!

Июльские ночи в донских степях теплые, а звезды не такие яркие, как осенью или зимой. До моего родного хутора расстояние составляло километров двести. Шагая в такт раскачивающимся носилкам, я думал о матери и своих близких. Вдыхал знакомый запах полыни (трава пахнет именно ночью) и размышлял, что ожидает нас с рассветом.

В ту ночь я не знал, что немцы уже на Дону, а мой родной хутор окажется в семи километрах от линии фронта. Первый бой нашей роты вместе с другими боевыми действиями 62-й армии найдет отражение в нескольких строчках истории Отечественной войны. Там будет сказано, что 17 июля начались оборонительные бои на дальних подступах к Сталинграду. Так начиналась Сталинградская битва.

Июль сорок второго, второе военное лето. Тяжкое время.