Ликованию моему не было предела. Я постиг женщину. Я понял, что в ней (как и во мне) в особых устройствах содержится некий химический элемент, много легче воздуха, и как только устройства эти соединяются через приданные мужчине и женщине приспособления, вихрь страсти возносит их в такие дали, откуда и земли-то не видать. Свято храня память о Неизвестной Девушке, я смело поглядывал на связисток, санитарок и немногих оставшихся в деревне молодых женщин, хотя, признаюсь, разница в возрасте сильно смущала меня. Лукашин обычно прикреплял меня к какой-нибудь воинской части, командиру ее приказывали с меня глаз на спускать, то есть всегда знать, где я нахожусь, и не загружать разными там «нарядами вне очереди». Кубики с шинели и гимнастерки приказали снять, а рядовым красноармейцем кто только в армии нашей не погоняет. Помня наставления моих раненых-перераненых друзей, я огрызался как мог, и однажды заорал хозяйке Моте, что меня нет, кто бы ни приходил. Мотя спустила с цепи пса, преграждая им путь ретивому старшине, и полезла ко мне миловаться.

Да, я был вознесен ею. Однако же спустя несколько суток другая женщина преподала мне урок, который поверг меня в горькое удивление, и впредь, взлетая с женщиной в звездные туманы, я всегда ощущал на себе груз.

В селе расположилась радиомастерская, и я стал захаживать в избу, где проверялись коротковолновые станции. Хозяйствовал здесь сержант, всех, и меня тоже, пугавший козьими ножками размером с бревно. Чадил, короче, как паровоз, а Чех предупреждал меня не раз: природа дала тебе – в ущерб, возможно, иным доблестям личности удивительное, превосходящее любые медицинские критерии здоровье, и беречь его – твоя обязанность. Развивая эту мысль, Чех приводил в пример певцов, которые ходят с шарфом на шее, пианистов, берегущих пальцы. Поэтому-то я и сидел в мастерской перед раскрытой форточкой, чтоб не травиться табачным дымом. А то и вовсе уходил на двор.

Однажды (уже в конце марта было это) дверь открылась, вошла женщина в шинели, смахнула веником снег с валенок. Разделась. Шинель длинная, не по росту, гимнастерка тоже двумя размерами больше, волосы собраны в жиденький пучок, чтоб по утрам не утруждаться. Невзрачная. И тем более обязанная прежде всего видеть меня, такого красавчика. А по одному взгляду ее понял я, что интересует ее сержант, очень даже интересует, в голосе ее почудилось что-то такое, что сержант, ковырявшийся в приемнике, чуть удивленно поднял голову, хотя все необходимое уже услышал: воентехник 2 ранга Корзунова прибыла для инструктажа. Не зря поднял голову: не чижик-пыжик сыгран был, а оркестр прозвучал, от которого дрожь прошла по всему моему телу, потому что женщина эта – великая женщина, а шинеленка, невзрачность, жиденький пучок – это прикрытие, невинный прутик, который – усик над взрывателем мины.

На окраине этого села я, размышляя на утренней пробежке о женщинах, вдруг увидел лежавший на обочине дороги пистолет – и замер. Потом наклонился и поднял. Пистолет – «парабеллум» модели 08 – был совершенно новеньким, в легкой смазке, что показалось мне очень странным, загадочным даже. Конечно, я многое уже знал о нем, держал в руках, стрелял, но оставался равнодушным к его достоинствам. Но этот-то – каким ветром занесло его сюда? Каким ураганом?

Отбежав подальше, я выстрелил в озябшую веточку и понял, что мною найден мой пистолет, что он создан для меня, для моей правой руки, а возможно, и левой. Я уверен до сих пор, что Георг Люгер и Хуго Борхардт, конструкторы «Р-08» (так именовался этот «парабеллум» в немецких документах), создавая это чудо, рождая его в муках творчества не один год, предвидели появление мальчика Лени Филатова, ибо «парабеллум» идеально подходил к моей руке, он был естественным продолжением моего тела, и, когда в мои руки попадали пистолеты других систем, я испытывал угрызения совести и винился перед даром небес. Тренировок ради, меня заставляли из кучи деталей собирать впотьмах польские, чешские, немецкие пистолеты, но пальцы отказывались воссоздавать «парабеллум». Он всегда мыслился единым, неразборным, цельным, не имеющим предшественника, неповторимым, он родился как бы из ничего, и как напрасны потуги ученых найти праобезьяну, от которой пошел род человеческий, так и невозможно сказать, кто вдохнул дух в металлический предмет «Р-08». Истинно великое изобретение не создается унылыми одиночками, Борхардт и Люгер, узкие специалисты, обогатились братьями Леве, умницами и весельчаками, знавшими толк в швейных машинках, и в 1908 году, за девятнадцать лет до моего рождения, философия мира обогатилась термином «Р-08».