Книга: Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев (сборник)

Роман Кожухаров. Штрафбат под Прохоровкой
Остановить «Тигры» любой ценой!

Глава 1
Первая схватка с «Пантерами»

I

Земля, поднятая залпом вражеской артиллерии, обрушилась в траншеи валом осколков и комьев. Стена из дыма и пыли застыла в воздухе, заслонив солнце. Или это у него потемнело в глазах? Сквозь шелестящий звук осыпавшейся земли, похожий на хлопанье крыльев, донесся голос взводного. «В око-опы-ы!» — с трудом, надрывно и хрипло, пробилось сквозь мутно-бурую пелену. Гвоздев уперся локтями, потом руками в дно траншеи. Он ворочался, будто под толстенным одеялом, придавившим плечи, спину, голову, и все никак не мог выбраться из-под него.

Этой неподъемно тяжелой периной его накрыло только что. Она не давала дышать и была одуряюще жаркой, такой же мутно-бурой, как пелена, завесившая солнечный диск. Как и полагалось командиру отделения, Демьян попытался продублировать команду взводного. Но вместо слов из забитой пылью глотки вырвался неясный звук, похожий на клокотанье. Прожаренная сухая пыль набилась в рот, в пересохшее горло, будто наждачный кляп, который раздирал его изнутри.

А ведь еще несколько часов назад эта пересушенная почва была мокрым и тягучим, как тесто, черноземом, который налипал на саперную лопатку двухпудовой гирей. Они стали копать траншеи с ходу, и минуты не передохнув после тридцатикилометрового форсированного марша. Коптюк примчался с совещания, которое проводилось штабом роты прямо по пути, и с ходу стал торопить взвод. По полученным от штабистов «цеу», рота должна была успеть закрепиться на занятом рубеже к утру.

Стремительно скоротечная июльская ночь отводила на работу не так много времени, а работалось тяжело. Грунт, хлюпкий неподалеку от речушки, которую они форсировали по пути, на занятом рубеже был твердым, как камень. Земля прожарилась насквозь. Солнце на марше палило с такой настырной злобой, что, казалось, оно было заодно с немецким самолетом-разведчиком, который жужжащим «костылем» ковылял за ними в дрожащем мареве раскаленного неба несколько бесконечных часов.

II

В непроглядной темноте штрафбатовцы из взвода старшего лейтенанта Коптюка долбили и вгрызались в окаменевшую землю почти до полуночи. А потом июльскую темень разорвало пополам желто-белое зарево. Будто тысячи прожекторов вспыхнули одновременно, и следом словно громыхнула разом вся дивизионная и армейская артиллерия с обеих сторон.

Гвоздев так и подумал: началось. Но это были всего лишь гром и молния. Начался ливень — скоротечный, но сильный, отхлеставший неистово, оглушительно, с переливчатыми каскадами грома и ослепительными всполохами молний.

Земля, только что бывшая тверже гранита, превратилась в непролазное, вязкое месиво. Обустраивать траншеи в этом чвакающем болоте стало еще труднее. Разве что дышать стало легче. Дождь, который канул во тьму так же неожиданно, как и возник, оставил промокшим до нитки штрафникам прохладу, прогнал духоту, никуда не исчезнувшую даже с наступлением ночи и мучившую больше всего.

Эту влажную свежесть бойцы Коптюка с жадностью, точно ключевую воду, сипло хватали ртами до самого восхода, выворачивая лопатками комья грязи, пока не вступил в свои права день и следом опять, испепеляющим маревом, не навалился на головы бойцов солнечный зной.

Когда рассвело, Гвоздев и бойцы его отделения с трудом различили друг друга в отрытых ячейках, потому что сами были покрыты этой грязью от пилоток до обмоток и сапог. Они словно стали неотъемлемой частью этой земли, пологими холмами вспучившейся перед ними.

Накануне, когда они с ходу переправились через неширокую, но глубокую речушку, а потом, преодолев болотистую пойму, выбрались на твердую почву, весь открывшийся Гвоздеву холмистый простор выглядел буро-коричневым, сплошь покрытым желто-зелеными пятнами травяного покрова, которые дрожали, точно плавились под тяжелыми лучами солнца. С утра все пространство впереди, вымоченное ливнем, поразило своей чернотой. Как будто ночной ливень вымыл у ночи самую густоту ее краски и она впиталась в почву.

— Ну и землица! — восхищенно прокомментировал Фомин, выглядывая из бруствера окопа, расположенного по правую от Демьяна руку. — Такой чернозем, что масло, хоть на хлеб намазывай!

— Я, кажись, так и сделал бы… — отозвался боец из следующей ячейки. — Только где ж его взять, хлебушка? А, товарищ Гвоздев? Товарищ командир отделения?..

III

Гвоздев по голосу признал в вопрошающем взводного шутника Зарайского.

— Кухня на том берегу осталась, — ответил Демьян. — Вместе с обозом, Степанков говорит, что вот-вот должны переправиться.

— Степанков говорит… — недовольно повторил Зарайский. — Степа у нас мастер говорить. А тем временем живот подводит, товарищ командир отделения. За ночку-то намахались — дай бог… А кормежки нету. Я свою краюху еще вечером приговорил.

— Так ты слушай, что тебе товарищи говорят, — не остался в долгу Гвоздев. — Вон Фомин дело сказал. Тут такой чернозем, что за масло сойдет, как пить дать. Так что пока Мурзенко к нам своих кашеваров отправит, ты начни пока ее так, без хлебушка. А после закусишь.

Нестройный смех покатился по цепочке, обозначая контур позиции третьего отделения.

— Лично я и так ее уже наелся — по самое не могу, — зычно вклинился в общий смех Бурунов, переменник, попавший в отделение Гвоздева с только-только, перед самым маршем, поступившим в штрафной батальон пополнением. Впрочем, с трудом можно было назвать пополнением эту горстку новобранцев, распределенных по подразделениям прямо на переходе, возле дымящейся, развороченной бомбами фашистских «юнкерсов» железнодорожной насыпи.

Потери были серьезные. Больше половины новобранцев выбыли безвозвратно и по ранению, так и не успев вступить в бой в составе штрафбата.

IV

Отдельный штрафной батальон, обескровленный во время ожесточенных июльских боев на юго-западном фасе, был выведен с передовой для пополнения личного состава. Среди уцелевших штрафников активно ходили разговоры, что за проявленные стойкость и героизм при отражении вражеского наступательного удара весь переменный состав батальона будет представлен на искупление. Вроде бы об этом вели речи не только замполит Веселов, но что-то на этот счет было услышано от самого комбата.

Однако не случилось не только искупления, но и мало-мальски толкового отдыха. Перед батальоном, вернее, перед его остатками была поставлена боевая задача срочно тридцатикилометровым форсированным маршем выдвинуться на передний край, к излучине реки Псел, в район железнодорожной станции Прохоровка.

Запланированное прибытие эшелона с пополнением для штрафбата сорвали вражеские «лаптежники». Эшелон со штрафниками-новобранцами вражеские штурмовики разбомбили неподалеку от Прохоровки, почти на подъезде к железнодорожной станции. По запинающемуся рассказу Бурунова, бывшего лейтенанта хозвзвода стрелкового батальона, «юнкерсы», выстроившись в круг, устроили над «теплушками» настоящую адскую карусель, по очереди сваливаясь на крыло и в пике сбрасывая новые и новые порции грохота огня и смерти на обезумевших от страха, пытающихся спастись бойцов.

— Чертово колесо… — со знанием дела прокомментировал Артюхов.

Этот переменник, с тяжелым взглядом колючих глаз, глубоко посаженных на неприветливом лице, как воронками снарядов изрытом оспинами, до штрафного батальона был летчиком, а теперь, в отделении Потапыча, заведовал пулеметом Дегтярева.

— Умеют эти гады мясорубку закрутить, — хмуро добавил командир второго отделения Потапов.

V

Настроение во взводе на протяжении всего марша было неважное. Когда новичков распределили по отделениям, а потом взводный отдал команду готовиться к выдвижению, угасли последние надежды «стариков» переменного состава на то, что будет объявлен заветный приказ. Такое же чувство глубокой досады испытал и командир третьего отделения Демьян Гвоздев.

Вроде как ничем себя не тешил и мысли явной по этому поводу не подпускал, а вот когда Степа, ординарец взводного, примчался и, запыхавшись, выпалил, что Федор Кондратьевич уже срочно вызвал к себе замов — Семеныча и Довагнюка, а теперь требует и всех командиров отделений, сердечко екнуло. Сразу обожгло внутри: «Сейчас скомандует построение!.. Чтобы объявить приказ… тот самый приказ… на искупление!»

А вместо искупления — вот, искупайтесь в мутной водице этой чертовой реки. И название у нее соответственное. Зарайский вот ее с ходу Псёлом окрестил, и так с его подачи по всей роте и пошло. Псёл и Псёл… Прилипло на язык. Только и слышно вокруг: а ну псёл отсюда!.. Или: какой-то ты непсёлый! Шутки шутками, да только лица у бойцов действительно не шибко веселые. Потому как каждый-то в душе надеялся, даже те, кто виду не подавали. Да только и новички-то не виноваты, что поезд их разбомбило в пух и прах и от ожидавшегося пополнения осталась горстка — только-только наскрести на одну треть да по всему батальону едва размазать.

В роте весь поголовно переменный состав из старослужащих был непоколебимо уверен в одном: штрафбатовцев, выживших в июльском месиве, мол, на искупление представили, да только решили попридержать из-за незапланированной и невосполнимой недостачи вновь прибывшего переменного состава.

Версия эта сразу возникла неизвестно в чьей светлой голове, а может быть, сразу в нескольких одновременно — потому как была очевидной, лежащей, так сказать, на поверхности. Досаду, злость и недовольство это среди личного состава, конечно, провоцировало. Но вот только ожидаемой агрессии к новичкам со стороны «стариков», за исключением нескольких, в основе своей бытовых моментов не возникло.

VI

Здесь Гвоздев в очередной раз убедился в действенности порой необъяснимых фронтовых законов. Казалось бы, должны были с тебя и твоих товарищей груз штрафной вины снять, но не сняли, потому что тех, на кого вместо вас эту ношу должны были взвалить, оказалось слишком мало.

На гражданке так бы и получилось, взъелись бы: в наших бедах вы виноваты, потому как вы нас должны были заменить, и неважно, что вас бомбами перебило, потому как нам за вас погибать все равно неохота! А здесь — нет, не так…

На ситуацию обида у «стариков» была, может быть, была злость на какое-то неведомое высшее начальство, а вот конкретно на ротного или уж тем более на старшего лейтенанта Коптюка, переменника Бурунова или других вновь прибывших — не было. Здесь вступал в полную силу укорененный в сознании бойцов фатализм, и чем ближе к передовой и дольше в ее пределах они находились, тем крепче это упование на «авось» и даже, в известной степени, наплевательское отношение к собственному будущему в солдатских душах коренилось.

Ближе всего трогали и интересовали самые насущные вопросы — чтоб накормили, чтоб махоркой разжиться, чтоб в окопе не было сыро, чтоб вражеский самолет-разведчик, с утра маячивший в раскаленной белизне неба, не накликал ревущую ораву «лаптежников» или чтоб немцы, черт их раздери, устроили передых для своих орудий и минометов. В конце концов те, которые должны были заменить штрафбатовцев, но угодили на железной дороге под фашистские «юнкерсы», не виноваты, что их побило и покалечило вражескими бомбами. Может, никакого приказа на искупление оптом, как выразился бывший интендантский Аркадий Зарайский, начальство и не готовило, а все это пустые разговоры и стремление выдать желаемое за действительное. И еще неизвестно, как бы все сложилось при таком раскладе.

Для Демьяна Гвоздева и его боевых товарищей реальной действительностью являлся рубеж обороны вдоль южного пологого, заболоченного берега реки Псел, с каждой секундой усиливающийся артиллерийский обстрел с закрытых, невидимых невооруженному глазу немецких позиций и голод, с ночи в равной степени подводивший животы как постоянного, так и переменного состава взвода.

VII

Впереди, за пологими, успевшими побуреть на солнце косогорами, опять тяжело ухнуло. Будто земля за близким горизонтом провалилась в тартарары, а оттуда с тяжким, страдательным выдохом исторглось что-то огромное и страшное. Оно стало стремительно наползать, заполняя все небо, нависая разраставшимся валом.

Демьян и другие теперь уже знали, что это такое. Скорее учуяли нутром. Тем самым шестым чувством, которое с разрывами вражеских мин становится первым. Все внутри тоскливо откликнулось на эту оглушительную дрожь, покрыв кожу под гимнастеркой и исподним гусиной кожей, холодной испариной.

Нестерпимый, душераздирающий звук обрушился грохотом, и Демьяну на миг показалось, что сознание отделилось от тела. Механически, не чувствуя боли, он ощущал, как его руки, и ноги, и туловище перекручиваются и сворачиваются жгутом. Будто какой-то кукловод забавы ради вздумал трясти его, как куклу. Как мальчишка, с детской жестокостью и равнодушным любопытством перекатывающий по тротуару навозного жука, с тем чтобы через минуту по очереди оторвать ему беспомощно перебирающие ножки.

Что-то пнуло Гвоздева в бок. В облаке бурой взвеси он увидел лицо Бурунова. Оно было мертвенно-белое, как тесто на пельмени. С широко раскрытыми — разинутыми — глазами, в которых застыли безумие и ужас, он быстро полз мимо, часто-часто семеня локтями и носками ботинок. Гвоздев ухватил за волочившуюся за ногой грязную обмотку бойца.

— Бурунов!.. Бурунов!.. Ты ранен?! — крикнул Демьян.

Тот ничего не ответил и даже не обернулся. Нога его, почувствовав, что ее удерживают, начала остервенело лягаться, а сам боец настырно, как заведенный, пытался ползти дальше.

Матерно выругавшись, Демьян кинулся следом за переменником. Ухватив его за поясной ремень, он дернул его и с силой ткнул кулаком в ребра. Теперь только до Гвоздева дошло, что переменника охватил приступ панического страха, с которым тот сам совладать не может.

VIII

Бурунов перестал лягаться и послушно замер, беспомощно озираясь своими разинутыми глазами. Потом он вдруг зажмурился и уткнулся лицом в землю.

— Назад! Я сказал — назад! — истошно кричал Гвоздев, как вязанку дров, оттягивая бойца за ремень обратно к окопу.

Своего голоса он не слышал, только видел, как вздрагивает спина Бурунова от ударов его кулака.

Кто-то потянул Гвоздева за рукав. Тот очумело отмахнулся, не сразу сообразив, что покрытое толстым слоем пыли лицо принадлежит Потапову, командиру второго отделения. Неспроста Потапыч посреди такой свистопляски пожаловал. Опасения Гвоздева тут же подтвердились.

— Воспитываешь?! — крикнул тот, обнажая желтоватые зубы, покрытые бурыми крапинками махорки, и размазывая по потному лбу полосу грязи. — Командир требует. И еще двоих возьми с собой, понадежнее…

Наблюдательный пункт взводного располагался ближе к пойме реки, на уклоне, перед густой кустарниковой порослью, как бы отсекавшей сухую землю от прибрежной, заболоченной. На верхушке была оборудована ячейка, откуда все холмы впереди были как на ладони. От нее по уклону вниз вел ход, сообщавшийся с более вместительной траншеей. В ней взводный и его замы пережидали минометный обстрел. Немецкие мины сыпались на макушку, туда, где была наблюдательная ячейка.

— Вот черти, не унимаются… — не переставал сетовать замкомвзвода Дерюжный, то и дело выглядывая из траншеи.

— Они-то ладно, а ты бы, Семеныч, унялся… — устало отозвался взводный. — Не ровен час, осколок поймаешь.

Замкомвзвода со страдательческим выражением на лице поправил каску.

— Эх, товарищ старший лейтенант… Мы ж всю ночь ячейку эту рыли. А они ее в два счета сровняют. Чисто трактор…

— Значит, плохо рыли… — с ухмылкой отозвался Степанков. — Раз фашист работу вашу в два счета сковырнул.

Неунывающему ординарцу и обстрел был не в тягость. Он курил в горсть, затягиваясь с таким упоительным самозабвением, словно ладонь его таила волшебную силу, способную защитить от любого осколка или пули.

Дерюжный только махнул рукой в сторону ординарца и снова выглянул из-за края траншеи.

— Ох ты, японская дивизия… Кому это жить надоело? — воскликнул вдруг он, припадая к самому краю бруствера.

Не сразу распозналось неясное движение среди земляных рытвин, пока над контуром не мелькнул округлый силуэт. Дерюжный только тогда уловил, что это ползет боец в каске, со скатанной и перекинутой через спину, торчащей горбом шинелью.

Боец, возникнув на краю гребня, тут же исчез, нырнув в ячейку. Следом возник другой, и тут же его загородил фонтан земли, вспучившийся в нескольких метрах от траншеи.

IX

Пока взводный и его замы пережидали дождь земляных ошметков, в траншее оказался весь покрытый пылью и грязью переменник. Он вполз, шумно дыша, и тут же, поднявшись на колени, попытался отрапортовать.

— Това… рищ… стар… ший… — хрипло выдавливал он, пытаясь поймать сбившееся дыхание.

Тут в траншею ввалился второй, толкнув первого.

— Ладно, ладно, Гвоздев… вижу, кто ты есть, — доброжелательно прервал попытку доклада взводный.

— Хотя видок у вас, братушки, еще тот, — отозвался из своего укромного угла Степанков. — Мама бы родная не узнала.

— Мама бы узнала, — тоном спорщика ответил Зарайский.

Он только что втиснулся в траншею третьим по счету прибывшим и тоже обессиленно дышал, прислонясь к земляной стенке, размазывая пот по грязному лицу.

— Ох и попали мы, товарищ командир, — радостно выпалил Гвоздев, отфыркиваясь, как будто только что вынырнул на поверхность реки после прыжка «щучкой» с десятиметровой высоты моста. — Особенно на горке накрыло так, что думал — все, по кусочкам соберут.

— Немец жарит, что то солнце. Чистый дьявол, — согласно кивнул Семеныч.

— А все ж таки пронесло, — весело сказал Зарайский, понемногу успокаивая дыхание. — Видно, мама очень хочет сына повидать.

— Это точно. Не иначе как заступилась за тебя перед костлявой, — вступил в разговор Фомин, третий боец, пластунским способом прибывший в командирскую ячейку.

Несмотря на то что он только что отмахал на животе с локтями не менее метров тридцати, под непрерывным градом рвущихся мин и снарядов, он даже не запыхался и говорил ровным, спокойным тоном.

X

— А ведь и верно, — воскликнул Дерюжный, хватаясь за шинель, скатанную вокруг плеча Зарайского. — Глядите-ка, из сукна чистую бахрому уделало.

Со стороны спины шинельное сукно торчало искромсанной, точно цепным псом изорванной лапшой.

Демьян в очередной раз удивился про себя необычайной выносливости этого сибиряка и в глубине души порадовался, что Фомин именно в его отделении. Хотя бы пару человек таких имеешь на всех остальных Буруновых — надежных, немногословных, твердых, как кремень, — и можно воевать.

Добралась до НП группа Гвоздева действительно чудом. Как раз когда они по-пластунски преодолевали макушку возвышенности, немцы усилили обстрел из своих минометов. Теперь обширный квадрат обстрела переместился в глубь, за реку. Гремело где-то на левом берегу, за кустарником, невысоким, но густым, плотной щеткой покрывавшим болотистую речную пойму.

Как выяснилось, группе, которую собирал старший лейтенант Коптюк, предстояло отправиться обратно на левый берег, но южнее рубежа штрафного батальона. Информацию взводный озвучил отрывисто и быстро, как только к НП добрались и представители других отделений. От Пилипчука прибыл Фаррахов со своим «дегтярем» за спиной и еще один боец, из новеньких, по фамилии Рябчиков.

Во взводе этого неказистого на вид парня сразу прозвали Ряба. И было за что: и волосы, и лицо у него все было жгуче-рыжего оттенка, будто окунули его в какую-то медную жидкость. Несмотря на невзрачный вид, Рябчиков оказался разрядником по акробатике. Когда на привале, после изнурительного перехода валились с ног, он на спор или просто по просьбе товарищей ходил на руках, выделывал всякие фляки и сальто, а раз в перелеске, играючи, ловко и быстро, как обезьяна, взобрался на самую верхушку высоченной сосны.

Из отделения Потапова на НП прибыл Артюхов, один, без сопровождения. Гвоздев сразу обратил внимание, что из командиров отделений сюда вызвали только его. Вот и Потапыч, исполнив обязанности связного, остался со своими.

Видимо, больше никого не дожидались, потому что взводный после появления в траншее Артюхова с ходу приступил к разъяснению того, зачем их собрали. Из штаба роты еще утром поступил приказ разведгруппой численностью до отделения выдвинуться в колхоз «Октябрьский» и установить связь с танкистами, которые, по предварительным данным, должны были там находиться.

— В колхозе должны быть наши танки. Какая-то часть танкового батальона, который занимает рубежи в нашем районе. Т-70… Приказано установить с ними связь для последующего взаимодействия. Чтоб знали танкисты, кто их правый фланг прикрывает. Ну и мы на них рассчитывали соответственно, — пояснил Коптюк. — Задачу ставили перед взводом Дударева. У него ж через одного — все разведчики…

— Ага, это они себя такими считают, — не удержался от своих пяти копеек Степанков. Он тут же умолк, получив в уши суровый окрик.

— Отставить болтать!.. — лязгнул металлом старший лейтенант и после паузы продолжил: — В общем, изменилось… Выбыл Дударев час назад. Осколочное ранение… На тот берег его переправили. И еще наших… Сильно левый фланг утюжат…

XI

— Как будто нас не утюжат, — ворчливо все бормотал Зарайский, когда они уже продвигались вдоль кромки берега вниз по реке.

Группа старалась двигаться быстро, насколько это позволяла болотистая пойменная почва. Зарайский предлагал подняться выше, где суше, но Гвоздев, назначенный старшим группы, не обращая внимания на тактические потуги Сарая, вел бойцов вдоль берега реки. Доводы о том, что, мол, немцы черт знает где и все равно их не увидят, Демьян в расчет не принял.

— Вот тут ты прав, Сарай… — не сбавляя чвакающего шага, только хрипло бросил он. — Они действительно черт знает где. Может, у нас под самым носом. Свой гонористый чуб из-под пилотки им покажешь, а там уже знай-гадай, снайпер по тебе или минометный расчет отработает. И по нам всем заодно…

— … Да какое «по нам!», Демьян!.. — возмущался порядком запыхавшийся Аркадий. — Они вон по роте бьют, да еще с закрытых…

— Это с каких пор Сарай у нас таким стратегом заделался? — не удержавшись, вступил в разговор Артюхов, шагавший впереди Зарайского.

— С тех самых, — огрызнулся боец. — Что, не слышал, что взводный говорил? «Дударева, мол, утюжат!» Вот его слово… Хм… Я и говорю: а нас что, не утюжили?

— Все-то ты, Сарай, недоволен, — зацепился за спор Артюхов. — Теперь-то не утюжат, все лучше, чем под обстрелом, в окопе.

— Это тебе лучше… Потому как ты летун и окопов толком рыть до сих пор не выучился, — не унимался Зарайский. — Я вот лучше бы сидел в своей ячеечке, как у Христа за пазухой. Я что, зря рыл ее всю ночь?

В этот момент Гвоздев вдруг молча остановился, да так неожиданно, что Артюхов чуть не налетел на старшего группы. Развернувшись, он мимо Артюхова надвинулся на недовольного.

— Ты чего же, Сарай, тогда полез в группу? — зло, с еле сдерживаемым гневом проговорил Гвоздев. — Я спрашивал: кто хочет? Спрашивал? Отвечай…

— Да я… — вдруг, стушевавшись, залепетал Зарайский, отодвигаясь назад. — Я ж не думал, что нас пошлют в этот чертов колхоз… Я думал: жратву, наконец, через реку переправили, помощники требуются, до окопов дотащить…

XII

Он, лепеча, все пытался пятиться, но отступать ему не давал остановившийся следом Фаррахов.

— Приказы не обсуждают, Аркадий… — сурово процедил Гвоздев и уже не так зло добавил: — Поэтому сопи в две дырки и меси грязь… Сам нарвался…

Группа продолжила движение. По плану, который взводный нарисовал для Гвоздева и его бойцов огрызком карандаша прямо на грунте, нужно было сместиться вдоль русла реки километра на полтора, затем, перебравшись через реку, пройти вдоль лесополосы, окаймляющей овраг, а сразу за ней и должен быть колхоз «Октябрьский». По установке старшего лейтенанта форсирование нужно было произвести в стороне, спустившись вниз вдоль русла, чтобы не угодить под мины и снаряды, которые враг щедро сыпал на противоположный, правый, берег.

— Зачем твоя, Сарай, кипятится? — весело прозвучал ломаный русский Фаррахова.

Он бодро шагал в цепочке, обе руки положив на висящий поперек груди пулемет Дегтярева.

— Тут речка, Сарай, прохладно, хорошо. Мины нет, взрывов нет… — смакуя, боец продолжал суммировать все прелести их вылазки.

— Да еще и паек выдали, — согласно добавил Рябчиков. — А ты сам слышал, что Дерюжный сказал.

— Ничего я не слышал. А что он сказал? — с искренним любопытством, тут же забыв о собственном недовольстве, спросил, оборачиваясь на ходу, Зарайский.

— Ну как?.. — с готовностью откликнулся Рябчиков. — Когда консервы нам с хлебушком выдавал из НЗ, так и сказал: мол, кухня на той стороне увязла по полной… Мол, не могут к берегу подойти.

— Не могут они… — хмыкнул Зарайский, поправляя лямки позвякивавшего котелком вещмешка. — Что, интересно знать, наш начпрод может?

— Не могут переправиться, — не поняв иронии, продолжал объяснять Ряба. — Из-за этой, как ее… Интен… Интенси…

— Интенсивности огня… — обернувшись, менторским тоном сказал Артюхов, а потом снова по слогам произнес:

— Ин-тен-сив-ности… Эх, и чему вас в ваших лейтенантских школах учили…

XIII

У летуна нет-нет да прорывалось в поведении и разговоре нечто высокомерное. «Я-то — элита, сталинские соколы и все такое, а вы кто? Землеройки… Рожденный ползать летать не может…» Гвоздев, услышав летунову тираду, хотел было прокомментировать, да только усмехнулся про себя. Забыл ты, сокол, что сам нынче в пешем строю грязь месишь, и все тут нынче, как один, — «переменники». Так что и носа задирать повода нет. Ни-ка-ко-го…

Чутьем каким-то, дрогнувшей командирской жилкой удержался Демьян. Ведь он старший группы, и с этими людьми ему доверено задание выполнить. Само поручение Гвоздев до сих пор про себя переваривал. Почему именно его Коптюк старшим отправил? Он в командирах отделения без году неделя. Тем более что не такой уж легкой эта прогулка может оказаться, как тому же Фаррахову может показаться. И Демьян из отдельных реплик взводного, лично ему адресованных, это прекрасно понял. «Данные по нашим танкам в колхозе — предварительные», — так старший лейтенант сказал. И добавил, что, мол, надо держать ухо востро. Из штаба батальона поделились сведениями, что немец по всей округе активно передвигается. Так и рыщет. За ночь до того, как штрафники форсировали Псел, немецкая разведка пыталась в соседских траншеях разжиться «языком». Из стрелкового полка сообщили, предупредили, что это уже вторая попытка фашистов за три дня, а вернее ночи.

Позиции пехоты с правого фланга почти впритык подходили к высотке на южном берегу реки, ввиду которой вниз по течению окопались штрафбатовцы. В ту ночь немецкие разведчики здорово наследили. Поначалу им повезло, незамеченными преодолели караульных, подобрались к ячейке, а там трое спят, как сурки. Так они двоих ножами прирезали, и очень ловко, те даже проснуться не успели, а третьему — кляп в рот и потащили к себе.

Тут их караульный и засек. Открыл огонь, потом из траншей добавили, осветительную запустили. В общем, пришлось немчуре «языка» бросить. Тут по-разному рассказывали. Официально говорили, что немцы нашему горло перерезали, а особо осведомленные говорили, что, мол, свои же пули несчастного и настигли, что немцы, мол, прикрывались им, чтобы невредимыми уйти, а потом и бросили. Почти на сто метров успели его оттащить, так он, бедолага, весь день там, под палящим солнцем пролежал и на следующую ночь, когда его оттуда забрали, уже начал здорово попахивать.

XIV

С одной стороны, стремление командования понятно. Выстроить рубеж так, чтоб никаких брешей и щелей не было. Вот слева стрелковый полк, потом штрафбатовцы, а дальше, в колхозе, — позиции танкистов. Если каждый из них знает, что у него на флангах за соседи и что у них творится, тогда все в порядке. Непрерывная линия обороны и более-менее слаженное взаимодействие.

Но это на бумаге только так здорово получается, а на местности им вот топать еще с километра полтора, и неизвестно еще, на кого они по пути напороться могут. Это уже больше на разведку боем похоже. И вот тоже загадка. Отчего командир его старшим группы назначил.

Взять хоть того же Потапова: в недавнем прошлом офицер-разведчик, грудь совсем недавно в орденах была, сам карточку видел. А решил взводный по-своему: Потапыча оставил, а его, Гвоздева, послал. Значит, считает, что дело плевое и без Потапыча справятся. А может, наоборот, слишком уж неясное дело, и не захотел Федор Кондратьевич ценным бойцом рисковать? Тут сам черт голову сломит.

По приобретенному уже в штрафбате опыту Демьян знал: никогда не предугадаешь, к добру или к худу с тобой что-то случается. Вот послал бы Коптюк вместо него Потапова, остался бы он в окопах, так, может, его бы сейчас уже на кусочки фашистской миной разнесло. А что там, впереди, их ждет, так об этом они в скором времени узнают. За этим их и послали. Уж страшнее немцев вряд ли они что-нибудь встретят, а скорее всего будут там, как и ожидалось, братушки-танкисты. А уж эти ребята щедрые, своему бывшему товарищу махорочки отсыплют.

XV

Протопав еще метров сто, они уперлись в широкую заводь, уходившую длинным рукавом вправо, под отвесный обрыв. Зарайский тут же предложил ее обойти, но Гвоздев отрывисто сказал, что здесь они реку и перейдут.

— Демьян, да ты смотри, какая тут ширина… — попытался оспорить Сарай. — Мы ж вброд тут не перейдем. Тут же глубина…

— Губ не замочив, не напьешься, — оборвав его на полуслове, ответил старший группы. Демьян уже положил в ноги вещмешок, шинель и ППШ, расстегнул поясной ремень и принялся за пуговицы гимнастерки. — Так что давай, не задерживай остальных…

— Скидавай портки, Сарай, а то ждать тебя не будем, — весомо поторопил его Фомин, быстро снимая с себя одежду и тут же аккуратно пакуя ее в вещмешок. Остальные тоже спешно набивали гимнастерками, портками и амуницией свои «сидоры». Фаррахов первым в чем мать родила вошел в воду, высоко поднимая над собой вещмешок и пулемет.

— А, хороша… — громким шепотом проговорил он, погружаясь в мутно-зеленую, побуревшую после сильного ночного ливня воду.

За ним, стараясь не отставать, полезли и остальные.

— Вот, командир, заодно и баньку посетили, — с блаженным выражением на лице выговорил Ряба, водрузив вещи и винтовку на свою пилотку, которую он то ли забыл снять, то ли специально оставил на своей рыжей голове в качестве подставки.

Высокому Фаррахову вода уже доходила до горла, и те, кто пониже, уже вынуждены были подгребать вплавь. Между берегами было не больше десяти-двенадцати метров, но в середине русла река была достаточно глубокой, и то и дело попадались ямы, в которые бойцы уходили с головой, оставляя на поверхности лишь свои руки, изо всех сил тянувшиеся вверх в попытке не замочить оружие и «сидоры» с вещами.

— Тише… Тише!.. — вдруг сдавленным голосом выдохнул Фомин, когда они уже преодолели середину реки.

Он настороженно замер по грудь в воде, напряженно прислушиваясь. На фоне канонады обстрела, грохотавшего выше по течению, едва улавливался более близкий шум. Мерный рев мотора и лязганье гусениц. Он доносился со стороны северного берега, того самого, к кромке которого направлялась группа.

— Скорее… скорее… — поторопил Гвоздев, стремительно выбираясь на берег.

XVI

Бойцы из группы Гвоздева торопливо натянули на мокрые тела свою задубевшую от пота одежду. Зарайский, позже остальных вошедший в воду, и теперь мешкал, все никак не мог попасть ногой в штанину. Левый берег, как прямая противоположность правому, был пологим, песчаным. Они здесь как на ладони. Гвоздев тревожно огляделся вокруг. Нарвись они сейчас на вражескую засаду, немец их в два счета уложит. Достаточно махнуть одной пулеметной очередью.

В любом случае нужно было быстрее убираться с открытого участка берега. Им еще относительно повезло. Метрах в десяти от кромки воды, как раз в виду группы, росли старые ивы. Из-за непроглядно густой копны их ветвей доносился глухой рокот моторов.

— Живее, Сарай!.. — прикрикнул на него Демьян и, дав отмашку рукой всем остальным, стал подбираться к деревьям.

— Эх, наших бы догнать… — бубнил ему в спину Ряба, карабкаясь следом.

Гвоздев хотел было возразить Рябчикову насчет «наших», но передумал. В конце концов, нечего гадать, наши это или немцы, скоро и так все выяснится. Хотел бы Демьян, чтобы пустым беспокойством оказалось смутное гнетущее предчувствие, которое не покидало его с тех пор, как взводный озвучил боевое задание.

Подобравшись к основаниям стволов и используя их как естественное укрытие, он огляделся, одновременно жестом показывая остальным, чтобы они поторопились. Начиная от ив, за которыми они прятались, земля была покрыта грязно-зеленой, местами побуревшей травой.

Травяной ковер стелился до лесного выступа, который вырастал метрах в ста впереди. Вдоль зеленой стены тянулась черно-коричневая лента проселочной дороги. Она окаймляла выступ бурых стволов крайних сосен и пропадала из виду. Оттуда, из-за поворота, раздавалось урчание работающих двигателей и тянулись клубы темно-сизого дыма.

XVII

Танк буквально только что, долю секунды назад, скрылся за поворотом. Это могла быть и самоходка. И еще этот сизый клочок выхлопного дыма, который он успел заметить на краю лесополосы. Не похож он был на дизельные выхлопы «тридцатьчетверки». Да мало ли, что за техника могла тут пройти. Может, это ремонтный тягач или прокатил мимо экипаж легкого Т-70.

— Эх, упустили наших! — с досадой рванул на лужайку Ряба.

— Куда попер? — одернул он бойца.

— Так это… — растерянно промямлил Рябчиков. — Там же, это, товарищ Гвоздев… Наших догонять…

— Ишь какой прыткий, — с усмешкой выпалил подобравшийся к остальным Зарайский. — Где ж ты его догонишь? Он вон какой форсаж дал!.. Только его и видели…

— А все же чего ждем? Наши-то уходят… — с некоторой претензией в голосе спросил Артюхов, глядя в упор на прислонившегося к стволу дерева Гвоздева.

Тот молчал, с тревогой глядя на поворот проселочной дороги. Легкий, еле уловимый ветерок донес сквозь столбы зноя тяжелую вонь выхлопов.

— А ты уверен, что это наши? — в упор спросил Демьян летуна.

— Так это, — растеряв свой гонор от такой прямолинейности, замялся Артюхов. — Кому ж еще быть тут…

— А ты вот носом поводи, поглубже втяни. Чуешь? — спросив, Гвоздев секунду помолчал, словно давая остальным совершить это действие.

— Ну и что? — не понимая, к чему тот ведет, настороженно спросил Артюхов.

— Машинка явно не на дизельном шла. Судя по вони… — подытожил Гвоздев.

— Точно! Бензин… — восхищенно подтвердил Фомин. — Чистым бензином воняет! Ну, танкистская душа, тебя не проведешь.

— Чистым-то оно чистым… — согласился Гвоздев. — Может, даже авиационным. Ты ж в недавнем прошлом авиатор, должен подтвердить.

Артюхов, сбитый с толку, промолчал.

— Раз бензин, значит, уже не «тридцатьчетверка», — резюмируя, вывел Гвоздев. — Ну, это полбеды. Может, хоть Т-70. У нас «семидесятка» на таком катается. Да только уж больно для «семидесятки» они шумят. Ее ж еле слыхать, когда она в нескольких сотнях метров, тем более когда за лесом. А тут?

— Так и ревет… — почему-то прошептал Рябчиков и тут же стал испуганно озираться по сторонам.

— Ладно… — вскакивая на ноги, решительно выговорил Гвоздев. — Гадать тут пока не о чем. Надо до самого колхоза добраться и своими глазами все увидеть… Так что вперед… До леса надо добраться как можно быстрее. Главное, побыстрее дорогу преодолеть. Мало ли кто еще появится… Так что не растягиваться и не отставать. Понял, Аркаша?

— А что сразу Аркаша? — с обидой отозвался Зарайский.

— Молчи, Сарай, и не спорь со старшим… — процедил Фомин, с такой явной угрозой в голосе, что Зарайский не стал спорить, с ходу перейдя на бег.

XVIII

Заросший травой пологий склон и дорогу они преодолели без приключений. Бежали в гору, и Демьян гнал изо всех сил, поэтому, когда заскочили на опушку стройных сосновых рядов, все здорово взмокли. Зарайский и Артюхов все никак не могли отдышаться и хрипели в голос, упершись о стволы высоких, гладких, как корабельные мачты, деревьев.

Гвоздев внутренне на себя досадовал за то, что они не успели застать бронетехнику по эту сторону леса. Многое прояснилось бы. На дороге они с Фоминым остановились, пытаясь разобраться в следах, оставленных на проселочном грунте. Но земля, еще влажная после ночного ливня, была обезображена и разворочена настолько, что более-менее отчетливые отпечатки траков не просматривались. Но ширина и глубина оставленных гусеницами борозд давали понять, что машины тут прошли тяжелые, причем не одна, а как минимум две. А может, и больше.

Эх, выйди они к ивам чуть раньше, и картина была бы ясна. Уже отправил бы к Коптюку посыльного. И всего-то какие-то доли секунды. На реке они, черт возьми, замешкались. И все из-за Аркаши. В душе у Гвоздева с начала вылазки уже успело скопиться по поводу Зарайского бурливое облако гнева. Вот-вот прорвется. Пусть только попробует хоть раз свои дурацкие шуточки включить, схлопочет затрещину. Но тому сейчас не до юмора. Пытается в себя прийти. Вот что значит — служил в интендантах. Физподготовка никуда не годится. Артюхов тоже как меха дырявой гармошки дышит. А вот Рябчиков молодец — даже испариной не покрылся. А насчет Фомина с Фарраховым не разберешь, устали они или нет. Эти уже успели вперед уйти, самолично вызвавшись выступить в качестве дозорных.

Когда группа скрылась среди деревьев, Гвоздев все равно облегченно вздохнул. Пока они бегом пересекали расстояние от реки до опушки, он все время ждал выстрелов, автоматной или пулеметной очереди, которая разом положит их посреди травы. Пронесло, значит, все может получиться удачно.

— Ладно, в колхозе отдохнете, — произнес Демьян, подгоняя остававшихся на опушке.

XIX

Сосны, пространство которых бегом пересекали бойцы Гвоздева, оказались узкой, метров в сто, полосой, выступом более широкого, но небольшого лесного массива, уходившего глубже на восток. Дорога огибала деревья и устремлялась через пшеничное поле, деля его на два огромных квадратных ковра. Метрах в двухстах впереди земля как бы вспучивалась, образуя невысокий холм. Из-за него на той стороне ската раздавался рев двигателей. Над золотым, слабо колышущимся ковром пшеницы нависали черно-сизые клубы дыма. Они медленно расползались, не спеша растворяться в воздухе.

— Они… — проговорил Фомин, вглядываясь в поле.

— Движутся в сторону колхоза. Так что нам по пути… — отозвался Гвоздев.

Его зрительную память еще в танковой школе хвалили преподаватели. Вот и сейчас он ясно, как фотографию, видел перед собой маршрут группы, который огрызком карандаша показывал ему на карте старший лейтенант Коптюк. И лесной выступ там был, только не было дороги, которая охватывала его подковой. А может быть, это не тот лес и не та дорога и ни к какому колхозу она не ведет?

Сомнения Гвоздева заглушили рев моторов и лязганье гусениц. Слева, вдали, на фоне бурых штрихов сосновых стволов показалась темно-серая коробочка. Она проползла вдоль опушки и повернулась на девяносто градусов, показав свой профиль. Это был танк, но различить контуры наверняка было трудно. До машины было метров триста, может быть, больше. Она выпустила облако черно-сизого дыма и наискось устремилась по полю. Следом из леса уже выкатил следующий экипаж. Он с педантичной точностью повторил маневр первого, который уже развил скорость, двигаясь прямиком по пшенице.

— Вроде наши, — неуверенно проговорил Артюхов.

Гвоздев и остальные молчали.

— Конечно, наши, а кто ж еще?! — радостно выдохнул Рябчиков.

— Скорее, догоним! — выпалил он и, выскочив из-за деревьев, бросился по грунтовке в сторону танков.

— Стой, куда? — закричал ему вдогонку Гвоздев.

Колосья едва прикрывали высокие трапециевидные борта, над которыми стала различаться слегка приплюснутая башня, по форме и косым линиям отдаленно напоминавшая многогранник Т-34. Но это была не «тридцатьчетверка». Чем четче проявлялись очертания движущихся машин, тем яснее это осознавал Гвоздев.

— Назад, Ряба!.. Назад!

Отчаянный окрик заставил бойца остановиться, и тут же оглушительное «та-та-та» порывом свистящего ветра ударило в их сторону. Демьян, даже не успев сообразить, что случилось, инстинктивно упал на землю. Она была устлана ковром из сосновых иголок, которые больно впились в щеку и запекшиеся от бега и жары губы.

У остальных тоже сработал инстинкт самосохранения. Пулемет ударил из машины, которая двигалась по опушке, поэтому основную порцию пуль приняли на себя крайние к дороге стволы деревьев.

Рябчиков лежал плашмя посреди дороги, на которой земляными фонтанчиками взрывался грунт.

— Ряба?! Живой?! — кричал ему Фомин, подобравшись вплотную к ближнему от дороги дереву.

Тот не отвечал, так и лежал, не шевелясь, уткнувшись лицом в землю.

XX

Выстрелы смолкли, и в тот же миг боец вдруг ловко, как мячик, подскочил на ноги и опрометью бросился к деревьям.

Звонкий металлический стук наотмашь ударил по стволам, кромсая стройные сосновые тела, с мясом выдирая из них куски древесины. Но Ряба уже залег за основаниями стволов.

— У, черт скаженный… — зарычал на него Зарайский, стряхивая с себя упавшие сверху на гимнастерку щепки. — Из-за тебя…

— Зачем полез? — вторил ему Фаррахов.

— Хорош галдеть… — повысив голос, прикрикнул Гвоздев. — После свару устроите… Что сделал, то сделал. Зато понятно теперь, что это не наши…

Все притихли. Только Фомин, осторожно подобравшись к самому краю опушки, все выглядывал в сторону стрелявших. Огонь со стороны танков прекратился. Рев и лязганье гусениц нарастали.

— Что делать будем, командир? — с еле сдерживаемой издевкой в голосе спросил Артюхов.

— Надо в батальон сообщить… — выговорил Демьян.

Он старался изо всех сил, чтобы голос его звучал спокойно и не выдавал крайнюю степень напряжения, которое охватило его.

— Сматываться отсюда надо, — с отчаянной злобой почти прокричал Зарайский. — Назад надо… Щас прикатят и на гусеницы наши кишки намотают…

— Куда нам назад? — вступил в разговор Фомин. — Мы и до реки не добежим… Тогда нас точно того — под гусеницы.

— Никто назад не пойдет… Кроме посыльного, — тем же спокойным тоном продолжил Гвоздев. — Ряба!

Он повернулся к бойцу, который лежал на животе, тяжело дыша, с таким выражением на лице, словно он еще не поверил, что живым выскочил из-под пулеметного обстрела.

— Ряба!

— Да, товарищ командир… — дрожащим голосом отозвался тот.

— Вернешься во взвод. Доложишь старшему лейтенанту Коптюку, что в районе колхоза «Октябрьский» обнаружены вражеские танки. Скорее всего они в колхозе. Скажешь, что группа направилась в назначенный пункт для уточнения ситуации.

— Группа направилась?! — взвился Зарайский. — Черта с два группа направилась. Я вместо Рябы пойду. Никуда я не направился. Я…

XXI

Он не успел договорить. Демьян, подобравшись к нему на левом локте, со всей силы, насколько смог, ударил его правой в подбородок. Сарай провернулся туловищем и свалился на спину, раскинув руки. Гвоздев стремительно навис над ним и нанес еще два удара правой. Он бил оба раза со всей силы, один раз — в левый глаз, второй — в переносицу. Так же резко, как нанес удары, он отпрянул от Зарайского, вернувшись в то же положение и на то же место, где был.

— Связным пойдет Ряба, — тон его стал зловеще ледяной. — Кто еще против?

Тяжелым, мутным взглядом он обвел группу. Это копившееся внутри только что прорвалось, и он чувствовал, что, если кто-то сейчас скажет поперек хоть слово, он выбьет тому прикладом зубы. Никто не ответил. Артюхов тоже молчал, уткнув взгляд прямо перед своим курносым носом, в сосновые иголки.

— У группы приказ… Дойдем до колхоза, узнаем, что там… — проговорил Демьян. — Рябчиков, гранаты есть?

— С зажигательной… смесью одна… — запинаясь, ответил боец.

— Доставай! Быстрее, — сурово рубанул Гвоздев.

Он выхватил бутылку из рук мешкавшего в волнении паренька и поставил ее на сосновый ковер, прислонив к стволу дерева.

— Развернулся второй! — крикнул Фомин со своего наблюдательного пункта. — Идет через поле в нашу сторону. Этот, что по нам бил, не сбавляет. Две машины…

Вскочив на ноги, Гвоздев подобрался к одному из соседних с Фоминым деревьев на опушке.

— Ишь ты, захотели связаться… — с ухмылкой пробормотал Фомин.

— Ага, Ряба на них шороху навел… — проговорил Артюхов, с опаской оглядываясь на Гвоздева.

Тот повернулся, но в сторону Рябчикова.

— Ряба, чего ждешь? — торопливо сказал он. — Дуй обратно, к нашим… На выходе из леса смотри в оба. Давай, давай! Ты же у нас прыткий…

XXII

Он высматривал из-за дерева, лихорадочно придумывая, что делать. Стрельба из пулемета прекратилась, но зловеще нарастал рев двигателей и лязганье гусениц приближавшихся машин. Один танк двигался вдоль леса по проселочной дороге с еле заметными, заросшими травой колеями. Второй шел наискось, прямо по колосьям. Они быстро сокращали расстояние, и траектории движения были нацелены так, что сомкнуться должны были как раз на опушке соснового выступа, где укрывались штрафники.

— Фома! — громко выпалил Гвоздев. — Берешь Артюхова. Уходите влево, вдоль опушки. Гранаты есть?

— Одна «эргээшка», — доложил сибиряк. — И бутылка зажигательной… У Артюхова… Что у тебя, Тюха?

— «Лимонка» у меня, — ответил боец.

— Хорошо. Берете влево на полста метров. Мы их встретим. Может, в лес не сунутся… Если сунутся, сразу не лезьте, по возможности с фланга зайдете… или с тыла. Главное, чтоб неожиданно… По возможности, в поле прорывайтесь. Внимание отвлекаем. Первые пройдете, нас не ждите. И мы ждать не будем… По пшенице — до колхоза. Может, получится пробраться. Все, ушли…

Зарайского и Фаррахова Демьян так же спешно отправил на фланги, с разлетом на десять-пятнадцать метров. В Фаррахе он был уверен больше, чем в себе. Этот татарин, с неулыбчивым лицом, но добродушным взглядом, упрятанным в узком разрезе век, даже в самом пекле боя не дергался и не суетился, действовал обдуманно и так же надежно, как его пулемет — без заминок и сбоев. Эта «рабочая» атмосфера, которая возникала вокруг Фаррахова, вселяла спокойствие и уверенность и в тех, кто находился рядом с пулеметчиком.

XXIII

Во время одной из бесчисленных атак немцев на рубеж, который в противотанковом опорном районе штрафного батальона в начале июля удерживал взвод старшего лейтенанта Коптюка, Гвоздеву довелось видеть, как расчетливо действовал Фаррах в, казалось бы, самой безнадежной ситуации. Вражеская пехота напирала на участок, который удерживали бойцы из первого отделения Пилипчука.

Большую часть «нейтралки» немцы преодолели под прикрытием брони легкого немецкого танка. Фашистский экипаж накатил на окопы, обратив в бегство часть необстрелянных переменников. Танк, увлекшись погоней, рванул вперед. А за ним бегом — и гитлеровские автоматчики. Думали, что русские оставили траншеи. Кто-то, может, и оставил, но только не Фаррахов. Замполит Веселов потом еще горько шутил, что самым русским в отделении Пилипчука оказался татарин Фаррахов. Но это было потом, а в том бою огонь пулемета Фарраха прижал к земле оставшуюся без прикрытия пехоту врага.

Немцы словно с ума спятили. Ни за что не хотели лежать. Уже поймали кураж, увидев спины отступавших. Лезли прямо на очереди, а Фаррах продолжал стрелять, не отступая ни на шаг от своей ячейки. Тогда старший лейтенант Коптюк, заметив прорыв врага на правом фланге, приказал ударить с фланга и помочь пилипчуковским.

Когда Демьян и его товарищи приблизились к пулеметной точке Фаррахова, все подступы к ней были завалены трупами фрицев. Сам «дегтярев» Фарраха, не умолкая, бил и бил вдогонку отступившим врагам. Двоих мертвяков тогда нашли в самой ячейке. Как после рассказывал сам боец, с ними пришлось разобраться вручную.

— В рукопашная… Первому шея свернул. А второй… В самая кадык бил, в голова… Три раза бил…

Такому бойцу можно было доверить сейчас правый фланг, край лесного выступа. Этот не побежит, подгоняемый слепым, животным страхом.

XXIV

Когда среди лихорадочного сумбура мыслей, роившихся в голове Гвоздева, мелькнула эта, по поводу страха, он подсознательно имел в виду скорее себя, а не кого-нибудь другого. Черт возьми, что же они могут предпринять? Неужели он всерьез замыслил некий план, по которому они смогут задержать два вражеских танка или дать им бой? Относительно отступления всей группы Фомин скорее всего был прав. Укрыться до самой реки им было бы негде, а на ту сторону, увяжись немецкие танки за ними, они бы переправиться не успели.

Хотя, с другой стороны, успех их вылазки в сторону колхоза напрямую зависел от незаметности их передвижения. Теперь, когда враг их обнаружил, даже попытка приблизиться к «Октябрьскому» оказывается под большим вопросом. Не поспешил ли он с решением? Может, где-то в глубине души он чувствовал, что Сарай по большому счету прав. Поэтому и накинулся на того с кулаками. Ерунда… Вот и Фома поддержал его линию, и Фаррах. В конце концов, есть приказ, и надо ему следовать.

Коптюк отправил группу в разведку, и если это — разведка боем, то так тому и быть. В конце концов, в лес они вряд ли сунутся. Могут попробовать, да только побоятся. И деревья немаленькие, и не знают гитлеровские танкисты, сколько их тут прячется и как они вооружены. Вот он бы в такой ситуации без поддержки пехоты дальше опушки не пошел бы.

Хотя намерения у этих лязгающих чуд-юд, судя по всему, серьезные. Теперь уже обе машины были видны четко, как на ладони. Это были «пантеры» — новые плоды дьявольски изобретательной фашистской инженерии. Уже довелось повстречаться с ними в бою. Тогда спины штрафников прикрывала артиллерийская батарея. Расчет ЗИС-2 лейтенанта Перешивко, как скорлупу ореха, раскалывал бок хваленой «пантеры». Да, броня на бортах у нее не шибко сильна, для подкалиберного 57-мм — несложное дело ее продырявить. И в самую морду можно выцелить. Если под маску сумеешь попасть, будет толк. Ведь только чуть больше недели прошло, а кажется, будто было все это целую вечность назад: огонь, и смерть, и дым, и взрывы, и горящие черными углями глаза артиллериста Перешивко, с кровью, которая лила из-под набрякшего красным бинта на лбу, заливала лицо, которую он размазывал вместе с пылью и потом измазанным красным рукавом гимнастерки. И крик его, обреченно спокойный: «Огонь!..»

XXV

Вот бы сейчас встретить этих двух «зверушек» из длиннющего ствола ЗИСа. Хотя бы «кочерыжку» иметь под рукой. Танки стремительно росли на глазах, нарастало и волнение внутри Гвоздева.

Заработал пулемет. Били с той машины, которая двигалась вдоль опушки. Неужели засекли Фомина с Артюховым? Нет, пули раскромсали стволы деревьев над головой, потом очередь перекинулась в сторону Фаррахова.

«Мечты, мечты, где ваша сладость…» — вдруг глупо, некстати прокрутилось в голове. Ударил курсовой пулемет на втором танке, на том, что шел со стороны поля. Очереди били наугад, гуляя среди беззащитных сосен, наполняя лес оглушительным стоном и гулом. Это неистовое месиво звуков плотной тяжестью давило на уши, на мозг, заставляя вжиматься в землю.

Какие еще, к черту, мечты? Какого дьявола еще эта строчка прилипла к мозгам и откуда она там вообще взялась?. Из школьной еще, может быть, программы? Вспомнил он вдруг Тамару Ильиничну, учительницу русского языка и литературы. Мелькнул перед глазами ее прекрасный образ, заслонив мимолетно стальные темно-серые коробки на фоне золотого моря пшеницы. Ее белые руки, такие женственные, с изящными пальцами, так плавно двигавшимися, когда она мелом писала тему урока на доске.

У мамы руки были совсем другие, родные и теплые, красные, покрытые цыпками от работы в прачечной. Когда Дема следил за движениями рук Тамары Ильиничны, за тем, как она двигалась, говорила, читала им стихи, внутри него просыпалась горячая волна, с которой он не мог совладать, и чем горячее она становилась, тем почему-то стыднее ему становилось, и он краснел, и смущался, не в силах со всем этим что-нибудь сделать.

— Демьян, ну что ты молчишь? Или опять не готов?. Отвечай же… Язык проглотил?..

Отвечать он должен был заданные на дом стихи, но вот в голове у него гулко ухает горячей волной эта прилившая снизу кровь, и ни одной строчки из классика воспроизвести он не может. И вот он стоит — пунцовый, как рак, а она смотрит на него, как ему казалось, презрительно, вся такая холеная и ухоженная, в кипенно-белой блузке и черной юбке, безукоризненно облегавших ее красивое тело. Насмешливые глаза ее будто говорят: «Что смотришь? Нравлюсь? Хороша я? То-то же!.. А ты — глупый сопляк, который двух слов связать не может и только умеет, что пялиться». Она будто насквозь его видит, видит, что она ему нравится не просто как учительница, а именно как… женщина. От этого стыд заливает его лицо горящей краской, и он молча выбегает из класса.

XXVI

Тамара Ильинична приехала вслед за мужем, которого перевели каким-то начальником в местный торговый трест. Дема слышал краем уха из разговора отца с другими мужиками. Дема слышит реплики по поводу Тамары Ильиничны, какая она красивая и все такое. Ему хочется крикнуть, чтобы они замолчали, но он с трудом сдерживается. У отца очень тяжелая рука, и наказывает он сурово, лупит ремнем методично, «так, чтоб дурь наверняка выбить».

Приехавшие первое время ютились в общежитии. Удобства во дворе. Тамара Ильинична очень красивая, и все мальчишки среднего и старшего звена влюблены в новую «русичку». Да что там говорить, все мужское население района сворачивает шеи, когда она идет на работу или в магазин. А Дема готов наброситься с кулаками на каждого, встреченного ею по пути.

Они с Санькой Воскобойниковым с недавних пор все свободное время посвящают «слежке», незримо следуют за учительницей. Как безутешные рыцари — за своей дамой сердца. В четверг Санька прибегает к нему, запыхавшийся, торопливый. «Скорее, скорее!..» — выпаливает он и тащит его, толком ничего не объяснив, к складским баракам. Объясняет по пути, пока они сломя голову несутся закоулками, будоража дворовых барбосов.

Санек уже успел разузнать: в четверг, как и подавляющее большинство женщин района, Тамара Ильинична ходит в городскую баню. Четверг — женский день. Для посвященной пацанвы района — это день запретного развлечения, доступного самым отчаянным и бесстрашным, потому что запретность его связана с нешуточной опасностью. Склады почти вплотную примыкают к одноэтажному, но с высокими стенами зданию бани, как раз со стороны раздевалок. Если умудриться перелезть через высокий, с колючей проволокой забор, незаметно пробраться по отшибу территории склада, заваленной поломанной тарой для растопки, а потом вскарабкаться на уровень второго этажа по составленному из ящиков шаткому подобию лестницы, то ты оказываешься под крылом черепичной крыши.

XXVII

Там, среди стропил, есть несколько заделанных ветошью дыр. В них-то по четвергам и можно увидеть ослепительную белизну раздевающихся женских и девичьих тел. Вечером, когда баня начинала работать в полную силу, задний двор склада охранял огромный пес — «кавказец» Рамзес. Несмотря на его свирепый и непредсказуемый нрав, пацаны нашли с ним общий язык, потихоньку прикормив. Отправляясь на «сеанс» — так именовали мальчишки района эту затею, — нужно было сразу, пока тот не залаял, перекинуть через забор что-нибудь вкусно-мясное. И затем дорога становилась открытой. Но не дай бог, чтобы чужаков засек сторож Сергеев. Уж на что свирепый вид имел Рамзес, но со своим хозяином ему было не сравниться. Невысокий, но кряжистый, со шрамом через все лицо, он с ходу страшно накидывался на незадачливого нарушителя и избивал его до полусмерти. Так рассказывали осведомленные, добавляя всякие страшные истории про нелюдимого сторожа — убийцу и каторжника. При появлении хозяина и Рамзес разом менялся до неузнаваемости, превращаясь в беснующуюся лохматую гору мышц, брызжущую слюной и лаем.

До случая с учительницей на «сеанс» Дема ходил один раз. От жуткого волнения и страха, от шатко колыхавшихся под ногами ящиков он толком так ничего и не увидел в освобожденные от тряпок смотровые щели. Ослепительное мельтешение белизны, из которой не сразу выделились по отдельности тела — толстые, стройные, пышные, а больше — худые… Черные, каштановые, рыжие треугольники внизу животов, груди, увенчанные коричневыми и красными каплями сосков. Но эти подробности он «досмотрел», или додумал, уже после, когда, не помня себя, несся следом за Воскобойниковым обратно к спасительному забору, мимо равнодушно-радушного Рамзеса.

XXVIII

И вот Санек примчался и тащит его на «сеанс», попутно твердя в самое ухо, что, мол, шанса больше не будет, потому как училка, по проверенной информации, съезжает вместе со своим мужем из общаги и вообще с их окраины и перебирается в квартиру с удобствами в центре города. «Она вышла, слышишь? Только что вышла из общежития. В сторону бани пошла. Нам бегом надо, а то опоздаем…»

Все в Деме противится Санькиному порыву, но он, как загипнотизированный, почему-то бежит рядом с ним и даже обгоняет его ввиду складского забора. Но потом вдруг останавливается и говорит другу, что не пойдет.

— Что, зассал? Испугался?

Обидные слова Воскобойникова, словно крапива, хлещут по его болезненному самолюбию. Он отталкивает Санька и в два счета взбирается на верх дощатого забора, в кровь раздирает колючей проволокой ладони и в клочья — свежевыстиранную чистую рубашку, которую с утра положила ему на кровать мама. Он даже не заметил Рамзеса, который вырос рядом с ним, едва расслышал испуганный громкий шепот Санька: «Ты чего? Сдурел?» Только тут до него доходит, что Санька даже не успел вытащить из-за пазухи и бросить овчарке бесценный пропуск к запретным удовольствиям: заранее приготовленную сардельку. Почему «кавказец» тогда не тронул Дему? Смелые города берут… А он тогда… словно обезумел… Опомнились они уже на своих смотровых местах, прильнув к щелям.

— Черт, опоздали… Мыться пошла, видать, — шепотом досадливо пробубнил Санек, но тут же добавил: — Хотя тут и без того хватает. Смотри, вроде Нинка, Косого сеструха.

И вдруг он схватил Дему за руку и сжал с силой, словно пытаясь удержаться под неодолимой волной захлестывающего его восторга.

— Вот… гляди… Вот… вошла… идет…

XXIX

Это была Тамара Ильинична. Она вошла в раздевалку, прошла к свободному месту с вешалкой, здороваясь по пути. Она проделала это так легко и так царственно, что у Демы дух захватило. Там в тот момент были еще женщины, одетые, только помывшиеся, растиравшиеся полотенцами. От их тел шел пар. Они разговаривали и смеялись. Но он не видел никого, кроме нее. Вот ее молочно-белые, обнаженные до предплечий руки, словно крылья прекрасной птицы, сложились на груди. Она расстегнула блузку, грациозно скинула ее, повесила на крючок вешалки. Потом расстегнула пуговицу на юбке, стянула ее вниз, покачивая бедрами влево, вправо. Потом через голову стянула комбинацию, переливчато игравшую шелковым отблеском. Потом она наклонилась и отстегнула на своем правом бедре — белом и полном — похожее на подтяжки устройство. Потом она ловко скатила чулок к пятке и легким движением сняла его с ноги.

Дема вдруг отпрянул от щели. Дернув Санька за плечо, он произнес:

— Не смотри!

Санек даже не понял поначалу, чего от него хочет товарищ. Дема дернул его еще раз.

— Не смотри, говорю!

— Да ты чего? — облизывая пересохшие губы, оттолкнул его руку Санек. — Щас самое интересное. Видал, какие у нее? Сейчас лифон начнет…

— Я говорю: не смотри! — вдруг закричал Дема и, вцепившись Саньке за грудки, со всей силы оттолкнул его от щели…

Их, катавшихся по земле среди груды упавших ящиков, разнял тот самый сторож Сергеев. Рассказы про свирепость сторожа оказались враками. Он просто взял их за загривки и, как котят, вышвырнул с территории склада. Деме все же досталось. Оказалось, что сторож Сергеев был знаком с его отцом и обо всем ему рассказал. Отец хлестал его по-взрослому, так, что с каждым ударом ремня слезы брызгали из его зажмуренных глаз. Но он не закричал, и во время порки все время у него перед глазами стояли ладони Тамары Ильиничны, катившие невесомый чулок по прекрасной белой ноге.

XXX

— Звонк!.. Звонк!.. — пропело между стволов, и тут же эти звуки накрыла давящая волна моторного рева и лязганья.

Так же молниеносным высверком, картинкой из прошлого мелькнула вдруг в его сознании эта история. К чему вдруг она сейчас ему вспомнилась?

Вражеские «пантеры» явно двигались к самому краю лесного выступа. Напрямую через лес не пошли, побоялись застрять. Или, что скорее всего, остереглись вражеской засады или мин. По грунтовке только что прошли другие экипажи, а связь у них в «зверинце» налажена хорошо, небось успели сведения запросить и получить.

— Командир… Командир… — его тряс за плечо Зарайский.

— Ты чего оставил?! Ты где должен? — закричал Демьян. — А ну…

Договорить он не успел.

— Горит, Дема… Горит… — как заведенный, говорил Зарайский, тыча трофейным «шмайсером» в сторону накатывавшего слева танка. Теперь и Гвоздев из-за дерева увидел, как языки желтого пламени будто проросли разом по всей броневой поверхности «пантеры» позади башни. Это на ходу, от инерции движения, растекалось, как жидкое тесто по сковороде, жидкое пламя.

— Чтоб тебя!.. — вслух выговорил Демьян.

— Это Фома… Его работа, — радостно кричал Сарай, все тряся Гвоздева за плечо.

Машина, которую все сильнее обнимало пламя, прошла еще несколько метров и вдруг остановилась.

XXXI

Двигатели взревели с новой силой, и танк, резко развернувшись на месте, направился в поле. Он прошел поперек траектории движения второй «пантеры». Темно-серая дымящаяся машина вклинилась в желтое море пшеницы и покатилась дальше, в глубь поля, оставляя за собой широкую черную полосу взрытой пахоты.

Стерня по обеим сторонам колеи занялась огнем. Еле заметный ветер тянул со стороны реки, от леса в сторону колхоза. В какие-то доли секунды на левой стороне от борозды выросла стена пламени, которая стала двигаться в сторону подходившей по диагонали «пантеры». Колосья горели, как порох, чернели и обугливались с треском, перекрывавшим даже рев танковых двигателей.

Пятно выжженной стерни расширялось, бледно-красное пламя гудело, становясь все выше. Из него поднимался густой черно-сизый дым. Он пучился клубами, которые разносило по полю, застя обзор, закрывая все вокруг непроглядной дымовой завесой.

— Скорее… к Фаррахову!

«Курсовики» вражеских танков вслепую, но от этого еще с большей остервенелостью поливали длинными очередями лес из-за завесы огня и дыма. Под свист и щелканье пуль Гвоздев и Зарайский перебегали от одного ствола к другому. На Фаррахова они натолкнулись неожиданно. Налетели на него в обрывистой ложбинке.

Подмытое ливнями корневище высокой сосны обнажилось с одной стороны. Его Фаррах и использовал в качестве маскировочного укрытия, оставлявшего возможность для обзора в сторону поля и ведения огня.

Гвоздев, бежавший первым, чуть не наступил на бойца, искусно замаскировавшегося среди корней пологом из иголок и веток папоротника.

— Фу ты, черт! Фаррах! Скорее подымайся! — крикнул ему Гвоздев. — В поле пробиваться будем.

— А Фома? — спросил пулеметчик.

Он, извиваясь всем телом, быстро и ловко выбирался из-под корней. Пока он выползал, переплетенные корни шевелились, будто клубок толстых черно-коричневых змей, готовых вот-вот ужалить. Но они были не страшны, насмерть ужалить могли гулким и звонким роем разлетавшиеся среди стволов пулеметные очереди.

— Фома не маленький… Сообразят, что к чему… — скрипнув зубами, жестко ответил Демьян.

У него самого мелькнула мысль рвануть в сторону Фомина и Артюхова. Как ни вслушивался он в какофонию грохота, лязга и рева, как ни пытался выудить в этой оглушающей мешанине хотя бы окрик или выстрел с левого фланга, этого не удавалось. Не такой Фома простак. И «пантере» этой хвост он не просто так подшмалил. Зарайский будто прочитал мысли Гвоздева.

— Фома уже, поди, того… давно по колхозу отжигает… — крикнул он и захохотал.

— Некогда менять уговор. Фома знает — не ждем, ищем друг дружку на северо-западном углу колхозного периметра, так что за мной… — ободрившимся голосом проговорил Гвоздев.

XXXII

Сделав отмашку рукой, Демьян стал пробираться вперед, к самой опушке. А сам невольно в очередной раз удивился непредсказуемому характеру Зарайского. Уже не первую неделю воевал он бок о бок с Аркадием, видел, как тот вел себя в переделках, под пулями и взрывами снарядов. Чем массированнее артобстрел и плотнее работа вражеских пулеметов, чем опаснее ситуация, тем веселее тот становился, бесшабашнее начинал себя вести.

Но как стихнет, так его словно подменяли на откровенного ленивца и сачка, которого заставить что-нибудь сделать можно только с помощью окрика и других подручных средств. Чудак-человек… Вот и сейчас: вражья сила напирает, положение — хуже некуда, а этот будто только ожил, а точнее, проснулся и все более входит в раж, наконец-то поймав кураж от происходящего.

Дымная завеса на миг отступила, открыв ослепительно красную стену огня. Коптивший дымом, с языками пламени на корме, танк продолжал удаляться в сторону колхоза. Он уже выбрался на грунтовку и прибавил скорость.

— Нету, второго нету!.. — отчаянно крикнул он и ринулся вперед.

Сейчас Гвоздев боялся одного: экипаж второй машины — той, которая надвигалась на них наискосок, прямо по пшенице, может не отступить перед охваченной пламенем пшеницей. Тогда, пройдя через стену огня, он окажется прямо на опушке леса. Прицельная стрельба в упор курсовых пулеметов «пантер» наверняка их достанет.

Но перед ним было только стремительно разрастающееся выжженное пятно земли. Гвоздев, выжав из себя все силы, протопал по грунтовке. Истекая потом, он ворвался в пшеничную волну. Тупые носки ботинок били по стеблям, ломая их, встряхивая и сбивая крупные зерна из переспелых колосьев.

На бегу Гвоздев все время старался держать в поле зрения левый фланг. Вражеская «пантера» могла вынырнуть из непроглядной завесы огня и дыма в любой момент. Вот что-то показалось в черно-сизых клубах, перевитых с длинными оранжевыми языками пожара. Это дульный тормоз! Ствол танкового орудия стремительно вырастал калибр за калибром.

Демьян резко обернулся. Зарайский несся следом, с взмокшим, искаженным страданием лицом. За ним, метрах в пяти, бежал Фаррах, с «дегтяревым», колотившимся при каждом толчке по груди повернутой плашмя «тарелкой» патронного диска.

— Лежать!!! — крикнул он что есть силы и замахал руками, демонстрируя направление «сверху вниз». — Ложись! Ложись!

Перед тем как рухнуть в пшеницу, он успел увидеть обращенные к нему, исполненные непонимания и растерянности физиономии своих товарищей. Сообразили? Успели? Сейчас многотонная махина накатит на них и раздавит, вмиг превратив в удобрения для пашни. Бежать бесполезно.

В этой пшенице если тебя засекли, то уже не скроешься. Обзор у этих бронированных «кошек» будь здоров. Эти гадины будут преследовать тебя, пока не сотворят свою жуткую злую шутку. Размажут по земле этаким тонким слоем паштета. Мясо вперемешку с костной массой. Безвозмездная помощь фашистов в адрес вражеских хлеборобов. Успели они или нет? Лязганье нарастает. Он катит прямо на Демьяна. Да, по-другому и быть не может. Прямо на него… Прямо на него…

XXXIII

Рев и лязганье гусеничных траков о катки раздалось совсем рядом. Казалось, руку протяни, и угодишь в хищную многотонную мясорубку. Гвоздев еле сдержался, чтобы не вскочить на ноги и не побежать сломя голову. Он сдержался. В конце концов, он не Ряба и не бегает впереди своих мозгов. Может, действительно стоило отправить в расположение Зарайского? Чертов Сарай, его не поймешь и не угадаешь. Ничего, даст бог, Рябчиков до наших доберется. Может, уже услышали отсюда пулеметную стрельбу.

Хотя вряд ли. У них там канонада не смолкает, так что уши у всех здорово заложены. А вот если Рябчиков до взвода добраться сумеет и про танки немецкие доложит, помощь могут и послать. А могут и не послать. Смотря по тому, что у них там на рубеже творится. Может, немец от артиллерии к танкам и пехоте перешел. Черт возьми, сплошные «может» получаются.

В подошву левого ботинка Демьяна что-то мягко толкнулось. Зарайский, пробираясь по-пластунски, ткнул по ботинку кулаком.

— Пронесло, кажися? — прохрипел он, плюхаясь на подмятую пшеницу возле Гвоздева.

— Вроде… — коротко ответил Демьян.

Следом по проложенному Зарайским коридорчику подполз Фаррахов.

— Мимо пошла… к лес пошла… — проговорил пулеметчик, за дульный тормоз поправляя ствол пулемета, торчащий у него из-за спины.

— Ничего, до Рябы им уже не добраться, — успокаивающе сказал Гвоздев.

— Как там Фома, интересно? — опять начал Зарайский.

— Чего заладили? — буркнул Демьян. — Фома, Фома…

Недовольство его вытекало из того простого факта, что он сам очень сильно беспокоился по поводу Фомина и Артюхова. Успели они преодолеть грунтовку или остались пережидать в лесу? Вся левая сторона поля сейчас охвачена огнем. Там не спрячешься.

Ничего, зря на рожон не полезут. Не такой Фома человек. Голову на плечах имеет. Он и Тюху, если надо, приструнит, доходчиво объяснять он умеет. Переждут сколько надо, а потом в сторону колхоза двинут.

— Тише! — вдруг напрягся и замер Зарайский. — Слышите?

XXXIV

Гвоздев тоже услышал. Из рева танковых двигателей, отхлынувшего в сторону реки, выпростался новый звук. Тарахтящее кудахтанье маломощных движков. Мотоцикл; скорее всего, не один. Тарахтение доносилось с востока, со стороны леса, как раз оттуда, откуда появилась и тройка вражеских «пантер». Мотоциклы заглохли. Раздались кричащие голоса. Какие-то лающие, отрывистые слоги.

— По-немецки чешут… — проговорил Сарай.

Если это были автоматчики, дело принимало худой оборот. Словно в ответ на догадку Гвоздева, раздался протяжный одиночный выстрел, который сразу перехлестнул сочный стук пулеметной очереди, потом еще одной. Потом началась беспорядочная стрельба, в которой одиночные выстрелы перемешались с пулеметными очередями, сухим треском немецких автоматов.

— Похоже, Фомина накрыли, — вслух предположил Зарайский.

— Идем… — пружинисто вскочив, крикнул Гвоздев.

— Куда, командир? — спросил Фаррахов.

— Куда? Фому выручать, — бросил через плечо Гвоздев.

— Вот это дело… — поднимаясь на ноги, согласился Зарайский.

Уже на ходу он передернул затвор трофейного немецкого «шмайсера» и заткнул рукоятку гранаты за поясной ремень спереди, возле самой пряжки.

Они, почти не пригибаясь, в дыму, побежали по пшенице в сторону выстрелов. Вот путающая ноги масса колосьев оборвалась, и они пересекли взрытую гусеничными траками полевую дорогу. Запах гари, подымавшийся от обугленной стерни, занозил нос и глотку, раскаленный воздух не проходил внутрь легких, перекрывая дыхание. Но дымовая завеса укрывала бойцов от вражеских глаз.

Дыма становилось все больше. Теперь уже почти все поле в сторону колхоза было охвачено огнем.

— Погоди… тихо… — приостановил Демьян набравшего скорость Зарайского.

Ближе к лесу дым стал рассеиваться. В прорехах мелькнула опушка. Гвоздев, а за ним Зарайский и Фаррахов повалились на землю.

XXXV

На дороге стоял мотоцикл с коляской. Немец в каске вел огонь, сидя прямо в коляске, по лесу из пулемета, прикрепленного на выступе колясочной люльки. Это его МГ выдавал оглушительно сочные звуки «та-та-та». Люлька, из которой он бил по лесу, была похожа на черное яйцо, из которого только что вылупился плюющийся сталью гаденыш.

Метрах в двух от мотоцикла прямо на дороге лежал немец, судя по неестественно переплетенным ногам, мертвый. Работа Фомина! Похоже, первым прозвучал снайперский выстрел его «мосинки», которым он уткнул в грунт фашиста. Оба врага — и мертвец, и живой — были одеты в пятнистые куртки, с темно— и светло-зелеными, песочными пятнами на болотном фоне, а на головах у них были обтянутые такой же материей каски.

Позади первого мотоцикла, метрах в десяти, на дороге стоял второй. Его владельцев на дороге и в поле видно не было. Крики и шум стрельбы доносились из леса. Скорее всего немцы пытались окружить тех, кто прятался среди сосен.

— Фаррахов, прикроешь… — проговорил Демьян, перехватывая ППШ в левую руку.

Пулеметчик быстрым движением откинул сошки и установил своего «дегтярева», взяв в прицел лесную опушку. Но Демьян этого уже не видел. Он, оттолкнувшись кулаками от горелой стерни, рванул вперед. В правой руке он сжимал бутылку с зажигательной смесью, которую оставил ему Рябчиков. Демьян с бутылкой, удерживая тяжелый автомат в левой руке, пробежал несколько шагов.

Немец, припав к гашетке, продолжал поливать очередями пространство между сосен. Скорее, фигуры штрафников, покрытые пятнами засохшей грязи, пылью и копотью, сливались с фоном задымленного поля, не привлекая внимания врага.

Фашист повернул свой пятнистый шлем в сторону бегущих, когда их разделяли метров тридцать. Он секунду пребывал в растерянно-удивленном состоянии, потом, выкрикнув что-то нечленораздельное, начал выбираться из коляски. Он был высокий и замешкался, вытаскивая свои длиннющие ноги. В этот момент бутылка, брошенная Гвоздевым, глухо шпокнула, ударившись о бензобак мотоцикла.

XXXVI

Осколки и брызги разлетелись во все стороны, обдав немца. Он завопил что есть силы, и в тот же миг и мотоцикл, и черная, перетянутая портупеей куртка фашиста вспыхнули, разом погрузившись в огненный кокон. Из-за спины Гвоздева ударила очередь. Это открыл огонь Фаррахов. Выпущенные им пули ушли в сторону второго мотоцикла, возле которого мелькнула еще одна фигура в пятнистой униформе и каске.

Объятый огнем фашист орал как резаный. Языки пламени вырастали у него из спины, как будто он нацепил на себя большой ярко-красный ранец и теперь никак не мог его снять. Он повалился на дорогу и начал кататься по пыли, пытаясь сбить огонь. В этот момент его и добила короткая очередь, выпущенная Гвоздевым из ППШ.

Несколько пуль со свистом прошли возле лица Демьяна. Немец, по которому вел огонь Фаррахов, успел нырнуть за мотоцикл и стрелял оттуда из «шмайсера». Гвоздев ответил в сторону второго мотоцикла. Зарайский тоже открыл огонь куда-то в лес. Мотоцикл горел, словно пионерский костер. Вот машину тряхнуло, подбросив в воздух. Бензобак вскрылся от взрыва, словно цветок, выплюнув вверх облачко черного дыма и жирной копоти.

Демьян добежал до горящей машины и тут же отпрянул от пышущего жаром металла. Зарайский примостился за трупом, валявшимся посреди дороги. Над штрафниками свистели пули, летевшие от дальнего мотоцикла и из леса, где не утихала автоматная и винтовочная стрельба.

— Ты чего? — криком спросил Демьян Зарайского, увидев, как тот, не обращая внимания на стрельбу, переворачивает гитлеровца, попутно шаря руками по амуниции.

— Пить… — донеслось до ушей Гвоздева.

Выхватив финку из ножен, болтавшихся у трупа на поясном ремне, Аркадий срезал лезвием лямки пузатенькой, обтянутой зеленой материей фляги. Отвинтив крышку, он, изловчившись, лежа на спине, стал осторожно и жадно пить.

Демьян провел шершавым языком по пересохшему нёбу. Только сейчас он почувствовал, как сильно его мучает жажда.

— Дема!.. Держи!.. — окликнул его Зарайский и навесным броском послал ему фашистскую флягу.

Демьян припал к горлышку. Вода была теплая и пахла резиной, но все равно Гвоздев не мог оторваться, пока не допил все до последней капли. Аркадий оставил порядочно, и Гвоздев мысленно поблагодарил товарища за бесценный подарок.

XXXVII

Слева, в лесу, не утихала стрельба. Гулкий стук пулеметной очереди перехлестывался с винтовочными и автоматными выстрелами. Пулемет вроде Артюхова. Хотелось в это верить. Рванула граната, и пулемет захлебнулся, потом спустя несколько мгновений вновь возобновил свою работу. Теперь он стал бить короче, отрывистей.

— Надо в лес! — крикнул Демьян Аркадию.

Тот молча кивнул, потом вытащил из-за ремня убитого немца гранату с длинной деревянной рукоятью. Все так же лежа плашмя, он быстро свинтил колпачок с торца рукоятки и, выковыряв пальцем изнутри шнурок, дернул за него. Повернувшись на бок, он швырнул гранату в сторону дальнего мотоцикла.

Граната ударилась о землю, подняв облачко пыли, и по замысловатой ломаной траектории проскакала, а потом подкатилась к покрышке переднего колеса мотоцикла, за которым укрывался немецкий автоматчик.

В тот самый миг, когда Гвоздев подумал, что граната не сработала, мутно-серый с бурым фонтан грязи, дыма и огня взметнул колесо вместе с рулем и рамой, подняв мотоцикл на дыбы. Демьян, не мешкая, вскочив на ноги, метнулся к кустарнику, торчавшему у кромки грунтовки, неподалеку от крайних сосен. Скатившись по игольчатому ковру, он успел заметить, что ближайший к нему ствол весь изъеден пулевыми ранами.

Затрещал автомат, и тут же рой пуль просвистел над головой. Шум выстрелов усиливался гулким лесным эхом, отчего ему показалось, что стрельбу по нему вели совсем с близкого расстояния, практически в упор. «Сейчас добьют», — зажмурившись, подумал Демьян. Во взбудораженном сознании возникла мечущаяся фигура фашиста с горящей спиной.

Вдруг ухнуло где-то за спиной, тоже совсем близко, на краю леса. Что-то серьезное, орудийного калибра, пронеслось по лесу громовой волной, оглушив, спутав и без того сумбурные мысли. Донесся грохот далекого взрыва, потом откуда-то издалека прозвучали ответные выстрелы орудий. Снаряды со свистом разорвались там же, на внешнем окоеме лесного выступа.

Демьян увидел, как от бурого соснового ствола отделился черный силуэт. Немец отходил в сторону опушки. ППШ вздрогнул, выплюнув стальную порцию. Пули веером наискось хлестнули по стволу, из-за которого как-то нелепо словно вытолкнуло фашиста. Крутанувшись на месте, он рухнул вниз, при падении глухо ударившись каской о соседний ствол.

Сразу несколько очередей из разных точек пересеклись над тем местом, где укрылся за основанием старой сосны Гвоздев.

Из глубины по ним ударил пулемет. Теперь сомнений не было: работал «дегтярев». Винтовку слышно не было. Значит, Фома с Артюховым живы. По крайней мере один из них.

XXXVIII

Уханье взрывов на той стороне лесного выступа, да еще плюс к тому неожиданная огневая поддержка в лице Демьяна и его товарищей, видимо, внесли серьезные коррективы в действия врага. Автоматчики, рассредоточившиеся по лесу, стали пятиться, и чем чаще грохотало со стороны реки, тем быстрее они это делали.

Неясный шорох раздался позади Гвоздева, и прежде чем тот успел среагировать, рядом возник Фомин.

— Здорово, Демыч! — как ни в чем не бывало произнес он, падая на локти. — Слышь, как лупят… Возле самого леса.

— Похоже, наши. Неужто танки? — неуверенно вслух спросил Гвоздев.

— Вот и я подумал… Одну фашистскую гадину мы подпалили. Видал, как занялась. Чисто скирда сена.

— Твоя работа? — спросил Гвоздев.

— Не… Артюхов, — со вздохом ответил Фомин. — Это Тюхина работа.

В руках у него был ручной «дегтярев», принадлежащий Артюхову.

— Тюха?.. — с тревогой спросил Гвоздев.

— Жив, — пояснил боец. — Ранение в ногу. Идти сам не может. Гранату, гады, кинули. Осколком его… У него индивидуальный пакет был… Перевязку ему сделал. Тюха запасливый… Вода вот закончилась. Водицы бы…

— У нас тоже. Может, у Фаррахова? Трофейную пили, — сказал Гвоздев.

— Это мысль! — оживившись, воскликнул Фомин. — Тут фрицев нащелкать успели. Я Тюхе водицы должен принесть… Обещал ему… Он недалече тут, командир…

Он махнул рукой в направлении, где находился раненый.

— Хорошо, Фома… — кивнул ему вдогонку Демьян. — Не теряйтесь… Если получится, подтягивайтесь к опушке.

— Лады, командир, — кивнул Фома и исчез за соснами.

XXXIX

Демьян стал пробираться вперед, стараясь постепенно смещаться к опушке. Стрельба там усилилась. Как минимум два, нет, больше пулеметов били одновременно, один за другим рванули взрывы гранат. Когда среди деревьев замаячил остов обугленного мотоцикла, вокруг него никого, кроме убитых фашистов, не было. Только теперь Демьян разглядел на правой стороне воротника пятнистой куртки две белые молнии. На левой стороне воротника белело изображение черепа и костей. Такие же были на каске одного из мотоциклистов — того, что горел, — валявшейся поодаль. Эсэсовцы…

Демьян выбрался к самой грунтовке. Он не сразу сообразил, что происходило впереди, на опушке. Несколько темных фигурок, выделявшихся своей грязно-зеленой униформой на черном фоне, бежали по выгоревшему жнивью в сторону колхоза. Их не преследовали. Чуть поодаль, на дороге, стоял танк, развернувшийся в сторону поля. Его спаренный пулемет посылал в спины убегавшим короткие очереди. Это был Т-70. Вот короткая 45-миллиметровая пушка звучно ухнула, заставив вздрогнуть и слегка одернуться назад всю машину. Взрыв, с широким разлетом земляного фонтана взметнулся среди фигурок, разметав их по полю.

С опушки вел огонь пулеметчик. Гвоздев признал в нем Фаррахова. Зарайского не было видно. Вдоль деревьев Демьян добежал до Фарраха. Тот обрадовался появлению старшего группы, хотя практически не выказал эмоций.

— Наша, командир!.. — воскликнул татарин, мотнув головой в сторону машины.

— Вижу! — ответил Гвоздев.

Патроны он решил не тратить. С такого расстояния его ППШ уже был малоэффективен. Тем более что пулеметы Фаррахова, и особенно танковый, свое дело делали грамотно. Один, потом второй, третий силуэт, споткнувшись, оставались лежать на дымящейся глади бывшего пшеничного поля.

Люк машины внезапно откинулся, и оттуда появилась счастливая, перепачканная физиономия в наглухо застегнутом шлемофоне. Танкист, маленький, почернелый, словно чертик из табакерки, выскочил из отверстия люка и, скатившись по корпусу, через долю секунды очутился возле Гвоздева.

— Привет пехоте! — радостно закричал он, тряся руку Гвоздева и без малейшего промежутка продолжил: — Это вы тут цирк устроили? Ах вы, красавцы. Такой пожар запалить!.. Мы бы черта с два в район вышли. А тут такой ориентир… Ну, мы и втопили…

XL

Оказалось, что лейтенант Лебедев — а именно так звали командира танкового экипажа — входил в передовую группу дозорной заставы танкового батальона, который маршевой колонной направлялся в район колхоза «Октябрьский». Танкисты группы сбились с пути, перепутав лесные дороги на карте. Тут их и выручил костер, устроенный штрафниками. Увидели в отдалении дымные столбы, услышали глухой шум стрельбы и, взяв их за ориентир, оказались в нужном квадрате.

На выходе из леса два танка Т-70 наткнулись на вражескую «пантеру», которая, появившись из-за деревьев, направилась в сторону реки. Вражеский экипаж не заметил появившиеся у него под боком «семидесятки». Танкисты приняли решение атаковать с ходу. Легкие танковые орудия «семидесяток» произвели выстрелы один за другим, с разницей в доли секунды — практически дуплетом.

Снаряд, выпущенный первым, разорвался вблизи «пантеры», а второй угодил по касательной в заднюю грань башни и, не причинив серьезного вреда, срикошетив, взметнул сноп земли, осколков и дыма в нескольких метрах от танка. Но все равно обстрел «пантеры» оказался для ее экипажа настолько неожиданным, что танк тут же развернулся и на максимальной скорости стал удаляться в сторону колхоза, даже не предприняв попытку оказать сопротивление.

Уже на этой стороне лесного выступа эстафету от своих товарищей переняла «семидесятка» лейтенанта Лебедева. К очередям танкового «дегтярева», которые летели вдогонку бегом отступавшим эсэсовцам, добавился выстрел 45-миллиметровой танковой пушки.

— Жму левую — «та-та-та»… покатились, голубчики… Смотрю, эти, крестовые, драпают. Тогда навожу и — на правую, р-раз!.. Как жахнул по вражине бронебойным…

Гвоздев хорошо знал, что на «семидесятке» спуск для стрельбы — ножной, педали, как газ-тормоз. Левая — для пулемета, правая — пушечная. Работать во время боя командир в такой машине должен был не покладая рук. Сам наводи, сам стреляй, к тому же после стрельбы осколочным должен собственноручно открыть затвор и гильзу таким же макаром вынуть. Да еще команды механику успевай отдавать.

Самому на таком на танкодроме училища довелось покататься, так за десять минут учебных стрельб семь потов с Гвоздева сошло. Будто десятикилометровый кросс пробежал в полной пехотной выкладке.

XLI

Пока Лебедев увлеченно, взахлеб делился деталями боя, второй член экипажа, механик-водитель с усталым, перепачканным сажей лицом успел выбраться из своего люка и принялся с интересом разглядывать убитых фашистов.

— Скажите спасибо, товарищ командир, что они вам в ответ не пустили хороших… — хмыкнув, произнес он. — Пушку ихнюю видали? То-то же… Как грецкий орех бы нас раскололи. Хрясть — и нету… Щас бы нас братишки-пехотинцы вот тут бы с этими укладывали.

— Типун тебе на язык, Мурлыкин! — махнул командир рукой в сторону своего механика. — Улечься всегда успеется, и ты свой черед не торопи…

— Это верно, в самую точку, командир! — согласно крикнул Зарайский, подбегая к танку. — А фрицев мы шуганули — будь здоров!

— Ага, они, шельмы, злопамятные. Щас заявятся, так кому другому шугаться придется, — гнул свою линию пессимистичный механик.

На плече Аркаши болтался второй, трофейный немецкий, автомат, за ремень были заткнуты две «колотушки»

— Вишь, Демыч… добыл малёха… — возбужденно хвастал он, указывая на трофеи. — Эх, жалко, в драндулете у них жратва была, курево! Да все к чертовой матери сгорело. Головешки одни. Кроме вот…

Он с видом победителя извлек из оттопыренного кармана консервную банку.

— Это у того, подшмаленного, нашел, — самодовольно продолжил Зарайский, тыча трофейным автоматом в сторону лежащего поодаль трупа.

— И курево… Пачку раздавил, падла, пока по земле катался. Но ничего, главное — табачок. Мы его в свою, красноармейскую, самокруточку свернем…

Лейтенант-танкист посерьезнел и, сплюнув, проговорил:

— Охота вам по трупам шарить…

— Захочешь курить, пошаришь, — без злобы и обиды ответил Зарайский. — Он, гад, сначала из пулемета своего по нам шарил. Было дело? Было!.. Так что имею полное законное право!..

Танкист улыбнулся. Пожав плечами, он обратился к Гвоздеву:

— Я гляжу, у вас тут и правоведы имеются.

XLII

Демьян заметил, как насторожился танкист, когда узнал, что они из отдельного штрафного батальона. Подобрав с ходу под себя открытость и радостное отношение, лейтенант Лебедев оставил только недоверчивый взгляд, в котором сквозила насмешливость вперемешку с нескрываемым презрением.

В первый миг обидой, словно ушатом кипятка, обдало Гвоздева. Ишь ты, незапятнанный выискался. Только вот били же фашистов, можно сказать, плечом к плечу, а тут сразу нате вам — и холодок, и презрение… Как будто они какие-то инопланетяне или какие заразные инфицированные… Знал бы ты, летёха, что штрафбат не на другой планете обретается. Шаг в сторону сделаешь, и все — пиши пропало. Не говоря уже про шаг назад…

— У нас, в школе баянистов, много кого имеется, — сплюнув под носки ботинок, с вызовом ответил Гвоздев. — Специалисты широкого профиля. И фрица бьем, и цыганочку с выходом сбацать можем. Сарай, зови Фаррахова! Тюху навестить надо… Бывай, лейтенант.

Круто развернувшись, Демьян стремительно направился в сторону леса.

— Товарищ Гвоздев, ну вы чего!.. — сорвался с места танкист, догоняя штрафника. — Ну, извините… Не обижайтесь.

— На обиженных воду возят… — буркнул Демьян, останавливаясь.

В конце концов, сейчас не до обид. Извинился, и то хорошо. Проехали!.. Механик во многом был прав. Немцы сейчас очухаются и попрут обратно. Тогда без танкистов совсем туго придется…

XLIII

Лейтенант Лебедев сообщил, что сюда должны подойти остальные машины дозора. Позиции они скорее всего займут на опушке, на краю леса, замаскировавшись как можно лучше. Здесь и будут дожидаться основную колонну, без которой нет смысла соваться в «Октябрьский».

— Немцев мы тут не ждали, — пояснил танкист и тут же примирительно добавил: — Хорошо, что вы их выявили… А то не миновать бы нам засады. Видали эмблемы на шмотках ихних? Черепушки — это не шуточки… Дивизия СС «Мертвая голова»… Элитные части, отборные, так сказать. Комбат рассказывал, что, по данным армейской разведки, такие тут вполне могут быть. И еще там называл чертову дюжину прочих головорезов… Я их и не упомню все. У нас Панкратов мастер на это дело, наизусть их шпарит. Ох и любит немчура всякие названия себе выдумывать. Тевтонские рыцари, мать их! Чисто детский сад…

— Ага, не то что у нас: штрафники, гвардейцы, а уж потом все прочие… — ехидно отозвался Зарайский.

— Зато дерутся немцы не по-детски, — хмуро вставил свое мнение механик.

— Вот тут твоя правда, Мурлыкин, — согласился танкист. — Вот потому-то, штрафбат, нам и дальше помощь ваша здорово бы пригодилась…

Он примирительно поглядел на Гвоздева, потом на Зарайского.

— Тут для маскировки хорошо придется попотеть, — продолжил Лебедев. — И «карманы» соорудить, и веток и сучьев нарубить…

— Ага, а штрафники, значится, в качестве тягловой силы — для рытья и лесоповала… Так, что ли? — буркнул вполголоса Зарайский, так, чтоб услышал только Гвоздев.

— Ладно… Чего из пустого в порожнее. У нас вон немец перед носом, так что попотеть все равно придется. Никуда, Аркаша, не денемся, — прекратив ненужные дискуссии, сказал, как отрезал, Демьян.

— У нас раненый, — ответил он танкисту. — К нему надо… А потом — назад.

Гвоздев пытался осмыслить ситуацию стратегически. В конце концов, приказ взводного они практически выполнили. Этот самый Лебедев со своим недовольным механиком являлись составной частью походной заставы тех самых танковых сил, на поиски которых их и отправили.

* * *

Пусть повстречались они не в колхозе, а на подступах, но зато какое-никакое взаимодействие уже успели установить, да еще и шороху на фашиста действительно навели. Из песни слов не выкинешь… К тому же танкист обещал медицинскую помощь при подходе колонны.

Если Артюхов сам идти не может, то в расположение, через реку, его не отправишь, ему один, а по всему два провожатых понадобятся, а это значит, что от разведгруппы останутся рожки да ножки. Так что хочешь не хочешь, а танкистов держаться придется. Сообща действовать много веселее. Так решил про себя Демьян, отправляясь на согласование совместных действий к старшему танковой дозорной группы Панкратову.

Назад: Глава 3 «Стоять насмерть!»

Дальше: Глава 2 Рубеж реки Псел

Роман Кожухаров. Штрафбат под Прохоровкой Остановить «Тигры» любой ценой!

Глава 1 Первая схватка с «Пантерами»

I

II

III

IV

V

VI

VII