Они ехали настолько быстро, насколько позволяли машины. И было так, как будто в день накануне битвы под Курском: гигантский сжатый танковый кулак словно клином рассекал пространство в восточном направлении. Блондин с удивлением отметил, что отвратительного чувства в желудке не возникло. Наоборот, он почти ничего не чувствовал. Получила ли удар его тонкая стенка живота? Была ли виновата трезвая и типичная для Эрнста оценка настоящей и будущей обстановки в том, что он спокойный и почти расслабленный сидел в машине на заднем сиденье, или безразличие, тупое восприятие неизбежных фактов, наплевательское чувство было сильнее тянущего ощущения в желудке? С одной стороны, ему было все равно, кто и что едет им навстречу. С другой стороны, оставалось любопытство, желание узнать, с кем предстоит встретиться на этот раз. От этого ничего не менялось, но было бы все же лучше, если знать, что там, с востока, катится навстречу ударному клину войск СС. При некоторых логических действиях и с помощью верхней губы и носа, конечно же, это можно прояснить. Почему Эрнст всегда попадает в самую точку? Когда он в ходе своих размышлений пришел к приемлемому, как ему кажется, результату, то решил проверить его на деле:

— Эрнст, кто, по-твоему, едет нам навстречу? Я имею в виду, с кем мы должны будем драться и сколько их будет? Какое соотношение, какие силы стоят против нас?

— Думаю, Цыпленок, сейчас будет все не так, как в прежней великой стратегии. Как ты думаешь, Дори?

— Иван, — улыбнулся Дори и щелкнул пальцами. — Есть у тебя еще сигарета, Эрнст?

— Садитесь, Дори, — улыбнулся Эрнст, — вы получаете единицу. Следующий вопрос: что за иван? Какой род войск? Какие дивизии?

Дори повесил сигарету в уголке рта и ответил:

— Значит, я сейчас играю роль генштабиста? Сначала мы опрокинули гвардейских стрелков. Потом иван нанес отвлекающие удары 1-й гвардейской танковой армией. Последними он угробил механизированные полки. Пушечное мясо! Их сожгли, чтобы выиграть время. Время… — Он задумался, стряхнул пепел и поднял руку с вытянутым вверх указательным пальцем: — Время для стоящей дальше на востоке армии. Теперь понятно?

— Понятно, — буркнул Эрнст, а Блондин кивнул.

— Так как Иван знает, что мы на полном газу рвемся вперед, то он не станет против нас бросать пехотинцев или степных наездников с плетками. Остались только танковые дивизии. Ясно? Твой третий вопрос, Цыпленок, о силах и численности! На него ответить проще всего. Если мы бьем тремя дивизиями, то у ивана — минимум шесть. Это нормально, или, как говорит Эрнст, этому учит опыт. Вывод: противник, с которым мы будем иметь дело в районе «Н» во время «Ч», будет танковой армией, по-видимому, гвардейской! Всё!

Эрнст рассмеялся:

— Вот это класс! Дори, великолепно! И тебя до сих пор не отправили в Брауншвейг, в юнкерскую школу?!

Дори надулся, выпрямился, сидя за рулем, и гордо выпятил грудь. Он неряшливо стряхнул пепел, и ветер отнес его на куртку Блондина.

— Эй, Дори, поосторожней, прожжешь мне куртку!

— Все лучше, чем задницу! — рассмеялся он в ответ. — Еще есть вопросы, Цыпленок?

— Да. Еще один. Теперь, господа обер-стратеги, вы должны мне сказать, когда это начнется.

Эрнст махнул рукой, а Дори только посмеялся:

— Чем быстрее мы едем, тем раньше ты получишь ответ.

«Брюки тоже делают уже ненадолго. Дыра на колене обеспечивает вентиляцию, так же как и разошедшийся шов сбоку. В левом кармане дыра. Хорошо еще, что у меня нет денег. При военном окладе — тоже неудивительно, так как это просто ничто, если подумать, что за них приходится делать. Дурацкое слово — военный оклад. Плата за военную службу. Кто присягал прусскому знамени, кроме личных вещей, больше ничего не имел. Этому мы еще в пимпфах научились. И с тех пор до сегодняшнего дня ничего не изменилось! Ремни снаряжения еще в порядке. Сухарная сумка мешает и давит, когда сидишь. Краюха хлеба, кусок сухой колбасы. Две пачки „Юно“. Пачка „Шокаколы“. Столовый прибор, маленькие ножницы, немного погнутая металлическая расческа — вот, пожалуй, и все. Фляга самый нужный, а штык самый бесполезный предмет. Лопатка — вещь хорошая, впрочем, если только она не складная. Складная — это просто игрушка для ящика с песком. Самая ненужная вещь — это противогаз в футляре. Его используют обычно как Эрнст — в качестве контейнера для хранения жратвы. Плащ-палатка и котелок, притороченные ремнями к штурмовому снаряжению, так же нужны, как и большие карманы, но зачем нужно штурмовое снаряжение? Идти в атаку лучше безо всякого снаряжения, а для штурма полевой кухни вполне достаточно котелка. Плащ-палатка — для палатки, но кто их сейчас ставит? „В поле лагерем палатки…“ — эти времена прошли. Когда идет дождь, тогда нужен брезент, особенно весной и осенью, когда вода течет из сапог. А сейчас, в июле, когда жарко и сухо… — он посмотрел на солнце, — нет, дождя не видно».

— Что-нибудь случилось, Цыпленок?

— Нет, дождя не видно.

Непонимающее лицо Эрнста, озабоченный взгляд Дори — это длилось немного, пока они опять не приняли свое обычное выражение.

— Ты слышал, Дори?

— Ущипни меня, Эрнст, чтобы я проснулся, потому что об этом можно только мечтать. Ты что, сдурел? Не так сильно!

Эрнст разочарованно покачал головой, потянул воздух и при этом простонал:

— Дождем и не пахнет, Дори, тебе показалось. У нас война, и едем мы на огромную бойню. А наш отличный солдат не может сказать ничего другого, кроме «дождя не видно»!

Блондин хотел что-то сказать, объяснить, начал было…

— Спокойно, Цыпленок, молчи. Главное — не волнуйся. И это пройдет, это только моментальный приступ душевного смятения.

— Может, отвезем его в госпиталь, Эрнст?

— Ты не прав. Провести остатки своей молодой, полной надежд жизни в сумасшедшем доме? Это хуже, чем в «ЛАГе».

— Но Хансу надо доложить.

Эрнст кивнул, лицо его было совершенно серьезно:

— Но в смягченной форме, Дори, иначе мы потеряем веру в подрастающее поколение.

— Веру в Германию, Эрнст!

— В Великую Германию!

«Бессмысленно, — Блондин упал на свое сиденье, — бессмысленно что-нибудь говорить. Бессмысленно что-то объяснять этим идиотам. Один раз подумать вслух, и начинается! Они бы подтрунивали надо мной, даже если бы я был генералом или дедушкой. Они просто рады и счастливы, когда кого-нибудь подкалывают. Самый молодой — он же самый глупый. Для старых мешков всегда должен быть кто-то, на кого бы они выпускали накопившийся пар. Единственная правильная реакция — это молчание. Не возражать, не ругаться и не злиться. Это все только ухудшит дело. Этого они только и ждут. Если не поддерживать их глупости, то у них к ним пропадает интерес и они сами перестают ими заниматься. Просто сделать так, как будто ничего не случилось. Смеяться, ничего не говорить и дурачиться вместе с ними». Блондин снова осмотрел дырку и разошедшийся шов на брюках, уселся глубже на сиденье. Задул легкий ветерок. Шлейф пыли от колонны отнесло в сторону от дороги. Как в поезде: все переходят на ту сторону, куда не отлетает дым локомотива, чтобы можно было посмотреть ландшафт. Можно съесть кусочек шоколада, позволить себе сигаретку и просто осматривать окрестности.

Он достал жестяную баночку «Шокаколы» из сухарной сумки, почти торжественно открыл ее, отломил большой кусок шоколада, прижал бумагу и снова закрыл баночку. Он с наслаждением откусил кусочек, выпрямился, сел так, что можно было положить голову на спинку сиденья, чтобы медленно, полужуя, полурассасывая, плавить шоколад во рту. Когда он был готов и приобрел сливочный вкус, лучший в послевкусии, довольный, он подумал: «Съесть все или часть оставить? У меня три пачки. Три полные пачки! Это такое количество, которого у меня никогда за всю мою службу не было! Раз в жизни взять и вычистить всю банку и раз в жизни насытиться! Сейчас я это могу сделать. А что будет завтра — черт его знает, и, кроме того, у меня будут еще две!» Пока он с наслаждением съедал кусочек за кусочком, он смотрел через запыленное стекло на окружающую местность, на июльское солнце, не обращая внимания на слова своих попутчиков. «Все равно — такое отношение единственное, которое помогает, единственно верное в мире, в этом мире. Все отбросить от себя — это тоже искусство. Пачки „Шокаколы“ и двух хороших друзей достаточно, чтобы быть счастливым. Как мало все же надо человеку для счастья. Или это много? — Он выбросил куда-то пустую баночку. — Мало? Нет, два друга — это много, даже очень много!»

Вечером выдавали боеприпасы и устроили прием пищи. Паек сигарет был как в постную среду. Люди ругались. Командир взвода вызвал командира отделения. Когда Длинный Ханс вернулся, Эрнст проворчал:

— У него такие короткие шаги, как будто он боится что-то сказать.

Длинный прислонился к вездеходу и позвал солдат своего отделения:

— Сегодня ночью, самое позднее — ранним утром мы доедем до района Прохоровки. Там будем ждать контрудара русской 5-й гвардейской танковой армии. Она должна была ударить нам во фланг. Поэтому мы и повернули. Если с ней разберемся — ивану больше нечем будет крыть!

Солдаты молчали, только Эрнст пробубнил:

— Разве мы уже как-то раз это не слышали?

Ханс проигнорировал реплику и продолжал:

— Далеко правее нас пробиваются три сотни танков из Сухопутных войск. Если они своевременно придут к Прохоровке, то иван окажется в клещах. Еще вопросы?

Пауль, словно в школе, поднял руку:

— А если они своевременно не придут?

— Тогда придется все сделать самим!

— А мы, естественно, сильнее, или…?

— Не заблуждайся, Эрнст. С танками из Сухопутных войск наши силы будут приблизительно равны.

— Будут! Приблизительно! А черт, лизни меня в…!

— А если это будет тот тип новых «Пантер», то мы дождемся их к Рождеству!

— Заткнись, Камбала! Мы вообще с танками никак не завязаны. Мы обращаем внимание только на пехоту, ясно?! Хватит дебатировать! Два часа поспать, потом всем по машинам. Разойдись!

Они побрели к своим автомобилям. Эрнст засунул обе руки глубоко в карманы и даже забыл про курение.

— Я бы лучше останавливал машины, а не танки.

Дори улыбнулся:

— Камбала прав. Если это будет триста «Пантер», то нам повезет, если приедет хотя бы половина.

— И с ними у нас будут почти равные силы, — добавил Блондин и надул губы.

— Почти, Цыпленок. Ты умеешь считать? У нас, может быть, четыреста. Приедут триста армейских, будет семьсот. В соответствии с этим у ивана — более тысячи, правильно?

— И артиллеристы на таком узком участке фронта будут палить друг в друга! Эх, мальчик, мальчик, вот щепки полетят!

— Щепки, Дори? Будет свалка металлолома!

— А мы будем посреди нее?

— Вот именно. Надо будет только и следить, чтобы нас не раздавило железяками.

Дори забрался в машину и лег на переднее сиденье. Эрнст толкнул Блондина и пробурчал:

— Кто первый лег, тот и спит лучше всех.

— А мы?

— Будем спать стоя, так быстрее восстановим силы!

Два часа спустя они поменялись ролями. Эрнст и Блондин спали на своих сиденьях, Дори вел машину и насвистывал их берлинскую прощальную песенку: «Я знаю, чудо случится…»