ГЛАВА 14
Когда мы добрались до наших позиций, я доложил о прибытии гауптману Клогу. Он как раз проводил совещание. Командир нашего взвода Дитрих Золлен, как выяснилось, вчера погиб вместе с экипажем, попав под мощный артиллерийский огонь, и его место пока оставалось вакантным. Раскуроченный взрывом танк Золлена стоял в поле, являясь могилой и одновременно памятником герою.
Ситуация складывалась паршивая. Русские остервенело пытались отвоевать захваченные нами участки. Победы, одержанные в ходе кровопролитных боев в районе станции Прохоровка, придали им сил и уверенности.
— Мы теряем людей, у нас убивают высококлассных специалистов! — рычал на подчиненных Клог. — Наши танки топчутся на месте. Почти половина, заметьте, половина бронетехники в ремонте. Завтра мы обязаны совершить мощный бросок вперед и отбросить русских! От каждого, от командира до простого рядового, потребуется полнейшая отдача! Это будет решающий день!
Заметив меня, Клог скривил губы:
— От вас, Беккерт, не ожидал такого. Вы здесь не гончая, чтобы по минным полям скакать за русскими танками! Вы давно гнили бы в штрафной роте, если бы нам не нужен был каждый человек. Молите Господа нашего, что все обошлось, — гауптман выразительно потряс указательным пальцем, — но уж поверьте мне, старому вояке, к вопросу о вашем поведении на поле боя еще вернусь! Каждое повреждение в машине буду осматривать лично! Саботажа и разгильдяйства не допущу! Ясно?! Теперь к делу, господа.
Мы склонились над картой. Бой завтра предстоял тяжелый. Русские умудрились быстро перейти от обороны к наступлению, задействовав резервы, и пытались теперь выровнять линию фронта.
«Великая Германия» должна была сделать рывок. Мощный, молниеносный. Поддержка Люфтваффе и артиллерии гарантировалась командованием. На Северном фасе дела шли еще хуже, и мы должны были не посрамить честь мундира.
Что творилось на наших позициях — сложно описать! Изрытая взрывами земля, в воронках спящие вповалку измученные боями гренадеры. Палатки лазаретов с красными крестами на крышах, из которых слышались истошные крики оперируемых солдат и стоны раненых. Заторы из различной техники и обозов на разбитых дорогах. Крики, ругань — и все это под аккомпанемент русской артиллерии. Множество обезображенных мертвых тел по обочинам. Вот они пейзажи Курской дуги!
Я вернулся к экипажу. Ребята молча, внимательно выслушали информацию о предстоящей операции.
— Горючее? — поинтересовался с крестьянской рачительностью Мартин Кох после того, как я закончил.
— Заправимся до отказа. Грузовики уже в пути.
— Кормежка? — спросил Зигель.
— С этим хуже. По всей линии фронта перебои с полевыми кухнями. Поэтому надо рассчитывать на свои запасы. У нас остались пакетики супа «Магги»?
— Да.
— Надо заварить. А то есть охота. Займись, Томас.
— Эх, жалко самовар пропал, — вздохнул Зигель. Сегодня была его очередь заниматься готовкой, и он, тяжело вздохнув, приступил к выполнению обязанностей повара.
Горячего нам поесть после долгой дороги и правда не помешало бы. Сухие супы «Магги» поставлялись в армейских пайках. Достаточно было налить кипятка в кружку с сухим содержимым, три минуты — и еда готова. Я помню, мы эти пакеты всегда брали с женой, когда ходили в лес на пикник. Быстро, удобно и не надо тащить с собой много провизии. Тогда мы наслаждались ими, но сейчас от них уже тошнило.
Конечно, от хорошего бифштекса или круга кровяной колбасы сейчас никто бы не отказался, но мы давно научились довольствоваться малым. После супа мы собирались выпить можжевелового чая. Изготовлялся он в Нюрнберге и поставлялся в пакетах, каждого из которых хватало на литр воды. Чай заливали холодной водой, кипятили и настаивали около пятнадцати минут. Питье подслащивали кристаллизированным подсластителем. Делался он из нефтепродуктов, но, несмотря на горьковатое металлическое послевкусие, был весьма популярен — настоящий сахар на фронте найти трудно.
После скудной трапезы мы закурили. Шварц и Зигель умчались играть в карты с гренадерами, Мартин добросовестно ковырялся в двигателе, в десятый раз проверяя работу наших механиков, а Вилли Херманн завалился спать под очередные бравурные марши, которые источала наша рация. Гонять радиостанцию в своих интересах запрещалось, к тому же садились батареи, но кто тут выполняет такие приказы? Запрети я Вилли слушать марши, он просто не понял бы меня. Я знал, что Херманн, не задумываясь, отдаст за меня свою жизнь, но исполнение глупого приказа толстозадых командиров?!
Как любил повторять Томас Зигель, примерный семьянин: «Я не прошу многого, дайте мне хорошо пожрать, стройную арийскую блондинку и выспаться. Тогда я буду воевать, и к тому же хорошо!»
В чем–то он был прав. Мы дрались в нечеловеческих условиях, забыв о простейших земных радостях. Мы ели сухой корм, подтирали задницу газетами, которые были напичканы пропагандистской лабудой о победах Третьего рейха на всех фронтах, а слух наш услаждали «победоносные» сводки и бравурные марши, которые Херманн называл лучшим снотворным.
Зигель и Шварц вскоре вернулись. Лица у них были довольные и хитрые. Видно, они успели где–то слегка приложиться к бутылке. В качестве извинений нам троим досталось по банке тушенки, причем советской. Мартин тут же филигранно вскрыл свою банку ножом, сунул в желтовато–коричневую ароматно пахнущую бурду грязную ложку, слизал волокна мяса. Херманн тут же спросил его с серьезным видом:
— Слышал, что русские специально подбрасывают нам отравленную тушенку?
Мартин поднял на него глаза и кивнул:
— Конечно. У них несколько специальных заводов работает, но в ней такой состав, что травятся только баварцы. Так что можешь отдать мне свою порцию.
Баварец Херманн помотал головой, сделав вид, что не заметил иронии, и принялся открывать свою банку.
Мясо после полуфабрикатного «Магги», вызывавшего сильную изжогу, пришлось очень кстати.
Мартин деликатно подождал, пока я доем тушенку, и легонько тронул за плечо:
— Пауль, есть мысль.
— Слушаю, — посмотрел я на него.
— Может, нам тоже нашего «зверя» опоясать?
— Что ты имеешь в виду?
— Ребята у нас на борта танков прикручивали колючую проволоку, чтобы обезопасить машины от пехоты противника. Вот я и подумал, что, может, и нам так сделать?
Мысль Мартина мне понравилась. Никому не нужна заброшенная в люк граната. Мы не раз пресекали попытки врагов забраться на броню, но в пылу боя за этим уследить очень сложно.
— А где взять колючку? — поинтересовался я.
— С заграждений, конечно, полно их тут, — развел руками Зигель. — Опутаем «тигра» в несколько слоев, и все.
— Хорошо, — согласился я. — Идея отличная.
Мартин что–то показал жестами Шварцу, и они исчезли в темноте.
Мы же завалились спать, надеясь, что русские нас сегодня ночью не потревожат. И действительно, было достаточно тихо, пока не вернулись с «добычей» Мартин и Хуберт и не принялись прилаживать колючку к броне. Пришлось им помогать. Провозились мы почти пару часов. Поспать удалось лишь часа четыре, да и то урывками.
Выступали мы рано. Решено было начать движение в пять утра сразу после проведения артподготовки.
Я занял свое место, приладил на шее ларингофон, поправил головные телефоны и теперь ждал сигнала. Сейчас должны были в небе вспыхнуть три красные ракеты — сигнал к атаке. Ладони вспотели, нервы — как нити, мне дико хотелось окунуться в безумие битвы, и было плевать, прилетит пуля в голову или разорвет грудину осколок. Какая разница? «Триста третий» — мой краеугольный камень! Страшно признаться, но я впервые думал о своем экипаже лишь как о винтиках, решающих мои личные проблемы. Части механизма, ничего более. Они — мои друзья, мои товарищи по оружию, даже жена давно дальше от сердца, чем они. Но я словно в бреду твердил себе, как молитву: «Найти! Найти и уничтожить!»
Взвились три ракеты, распустились в голубом небе ядовито–красными бутонами. Едва в наушниках прозвучал приказ о начале наступления, я заорал во всю глотку:
— Вперед!
Мы рванули с места и понеслись навстречу неизвестности.
Смерть меня не пугала. Может, даже притягивала. Не знаю. Поймет меня только тот, кто был в этой Курской молотилке, взирал на весь этот ужас с командирской башенки, терял друзей и понимал, что здесь вершится история.
Ударила русская артиллерия. Земля перед нами была полностью перепахана. В небо взметались огромные столбы земли, опадая комьями на броню. Я видел, как взрывной волной подбросило труп гренадера. Казалось, он на мгновение повис в воздухе, а потом рухнул под гусеницы нашего танка. Жутчайшее зрелище, от которого мурашки пробежали по телу. Осколки, куски железа и части разорванных тел пролетали мимо меня.
Наш «тигр» мчался вперед. Бой обещал быть жестоким. Иваны кинули на нас резервы. Советам необходимо было устоять на этом рубеже, а нам — выдавить их отсюда, заставить бежать без оглядки. Все было поставлено на карту. Даже мы, простые солдаты, уже понимали, что проиграть Курскую битву — проиграть войну.
Снаряды ложились плотной стеной, советская дальнобойная артиллерия била не переставая. Казалось, мы никогда не преодолеем это чертово поле. После артобстрела иваны пустили вперед танки. На таком расстоянии они нам были пока не страшны, но оно стремительно сокращалось.
За десять минут экипаж расстрелял треть боезапаса. Стоило пожалеть нашего заряжающего Хуберта Шварца. У парня наверняка руки покрылись мозолями и кровавыми волдырями. Пока на нашем счету уже было записано две легкие бронемашины.
Постепенно волна наших войск продвигалась вперед. Тяжело, медленно, но мы выдавливали противника. В эфире стоял невероятный гвалт. Десятки надсаженных глоток кричали что–то, отдавали приказы, стонали и ругались. Наша армада надвигалась на укрепленные позиции русских, и «тигры» были в первых рядах.
Русские чертовски быстро учились. Я видел, как танки иванов при поддержке своей пехоты сожгли две «пантеры».
— Карл, вперед! — крикнул я, позабыв совсем, что место Ланге занимает теперь Мартин Кох.
— Я понял, командир, — отозвался новый механик–водитель. Обид не было и быть не могло, Мартин знал уже, как мы любили Карла Ланге.
— «Тридцатьчетверка» на десять! Семьсот метров! — скомандовал я.
— Вижу! — отозвался Зигель.
Шварц загнал очередной бронебойный снаряд в казенник орудия. Мартин остановил машину, и Зигель нажал на спуск. Выстрел! Снаряд врезался в землю рядом с гусеницей русского танка, не причинив тому вреда. Я застонал.
— Черт, выше!
— Вижу, — ответил раздосадованный Томас.
Второй выстрел покончил с машиной противника, попав тому в башню. От сильного удара она отделилась от кормы, боезапас сдетонировал, окончательно сорвав башню. Изуродованный танк охватило бушующее пламя.
— Отлично! — обрадовался я. — Так держать!
— Вижу, без нас тут никто и не воевал нормально, — донесся голос Вилли.
— Мартин, полный ход!
Но в этот момент застыл идущий впереди командирский «тигр» Клога. Танк замер на месте, потом дернулся и больше не двигался. Русские вели по нему интенсивный огонь и могли сжечь. Следовало прикрыть танк. Сквозь пелену дыма я не мог разглядеть причину остановки машины гауптмана. Клога на башне не было, а на мои позывные по рации никто не отзывался.
— Херманн, вызывай командира! Мартин, постарайся зайти так, чтобы закрыть танк.
— Повреждений пока не видно! — раздался в наушниках голос Зигеля.
— Артиллерия на одиннадцать! Восемьсот метров! Бронебойным!
Мы были уже достаточно близко, когда из командирского танка выбрался перемазанный механик–водитель и побежал нам навстречу.
— Что случилось?! — заорал я, но он показывал руками, что не слышит меня.
Только тут я заметил, что из его ушей течет кровь, возможно, парень был контужен. Быстро выбравшись из машины, я жестами спросил его, что с экипажем, особенно с гауптманом Клогом.
Выяснилось, что вражеский снаряд повредил танк сбоку справа, стрелок–радист и заряжающий погибли сразу, наводчик вроде тоже мертв, а гауптман ранен в голову и находится без сознания. Механик оглушен, растерян и в одиночку не может вызволить Клога из танка. Все это механик произносил отрывисто, задыхаясь. Он дрожал от страха.
— Подмогу вызвал?! — крикнул я, но сразу понял, что орать парню бесполезно, да и нельзя на него полагаться — оглушенного и готового обосраться от страха в любую минуту. Я повернулся к высунувшемуся из своего люка Херманну.
— Вызывай санитаров, срочно! Скажи — ранение тяжелое! Я попытаюсь вытащить Клога.
Мы с механиком–водителем командирского «тигра» подбежали к танку и забрались на башню. Могли рвануть снаряды, а потому действовать следовало незамедлительно. Я заглянул внутрь машины: все было в дыму, проводка искрила. Наводчик действительно был мертв, а гауптман оказался жив. Он сидел на своем месте, склонив окровавленную голову на грудь, и тяжело дышал открытым ртом.
Я схватил Клога за ворот, что есть силы потянул тело вверх. Механик, как мог, мне помогал. Вдвоем с ним мы под непрерывным огнем русских вытянули гауптмана из танка и оттащили в ближайшую воронку. Пули свистели вокруг, но я надеялся, что обойдется. Херманн и Зигель тем временем прикрывали нас из пулеметов, отсекая вражескую пехоту. Иваны залегли, но рассчитывать на то, что они долго проваляются, не приходилось. К ним на подмогу шло два «Черчилля». Один из них Зигель остановил прямым попаданием из пушки, а второй благополучно ретировался сам.
Механик быстро перевязал голову Клога. Раненый уже пришел в себя и стонал. Больше нужды во мне здесь не было, следовало вернуться к экипажу.
— Жди рядом с ним, мы сейчас вызовем санитарную машину, — приказал я механику и побежал к своему «тигру».
Надо отдать медицинской службе должное, санитары подоспели быстро. Обычно врач и санитары следовали за наступающими на своем транспорте и по рации принимали сигналы о помощи. Машина оборудовалась собственной рацией для полной мобильности. Потом отвозили раненых в тыл и снова возвращались, чтобы рисковать своими жизнями ради спасения других.
Наши спасители прибыли на полугусеничном бронетранспортере «Кранкенпанцерваген», на лобовой части и бортах которого были намалеваны огромные красные кресты на фоне белого круга. Знаки медицинской службы, нарисованные на транспорте, были слабой надеждой на спасение в бою и не давали никаких преимуществ. На этой войне не было ни чести, ни благородства. Противника, уничтожали, даже будь он под защитой Красного Креста. Мы поступали точно так же, санитарные автомобили и поезда русских сжигались без сожаления. К тому же русские при плохой видимости или в разгаре сражения легко могли красные кресты принять за черные.
Транспорт для вывоза раненых с поля боя обязан был соответствовать определенным требованиям. Он должен был развивать достаточную скорость и при этом иметь хорошую проходимость. Поэтому часто использовался гусеничный или полугусеничный транспорт. Естественно, он был бронированным, чтобы защитить раненых и персонал, ибо часто становился мишенью. Ну и конечно же важно, чтобы внутри него было достаточно места для раненых солдат и офицеров.
На этой войне порой приходилось импровизировать, и для эвакуации раненых использовали все что угодно. Широко применялись мотоциклы с коляской, а также полугусеничные мотоциклы «Кеттенкард», которых, правда, было не очень много. Иногда использовались танки T–III со снятым вооружением. Дабы враг не заметил, что у танка отсутствует пушка, вместо нее устанавливали крашеную деревянную палку в качестве макета. Здесь, на Курской дуге, я даже видел санитарный трофейный Т–34 со снятой башней. В нем было немного места для раненых, зато их защищала мощная броня.
«Кранкенпанцерваген», корпус которого был испещрен множеством вмятин, подрулил к командирскому «тигру». Из него выскочили два дюжих санитара с носилками и врач. Я подбежал к ним и указал место, где оставил Клога с его механиком–водителем. Вместе мы поспешили к воронке.
Врач быстро и деловито осмотрел раненого. Клог тихо стонал, прикрыв глаза. Повязка, в спешке криво наложенная механиком, сползла, кровь заливала лицо.
— Давайте быстро! — скомандовал врач.
Санитары погрузили стонущего гауптмана на носилки и быстро побежали к машине. Рука гауптмана соскользнула с носилок и мерно болталась в такт движениям санитаров.
Механик семенил за ними. В глазах бедолаги читалось столько ужаса и боли, что я невольно пожалел его. Этот парень был новеньким, я его плохо знал и даже не помнил имени, но чувства его понимал прекрасно. Убраться отсюда немедленно было его наиважнейшим желанием. Санитарный автомобиль был для него в данный момент спасательной лодкой и возможностью покинуть этот ад, пусть лишь на время. Он мечтал оказаться подальше от ледяных прикосновений смерти, а тут такой шанс!
Врач пристально посмотрел на механика–водителя. У парня не было серьезных ранений, он был лишь оглушен и вполне годился для продолжения боя. Мы в конце концов могли сунуть ему в руки пистолет–пулемет и отправить к гренадерам, сейчас необходим каждый боец.
Но врач после секундного колебания приглашающим жестом указал парню на машину.
Внутри «Кранкенпанцервагена» было достаточно места для экипажа, состоящего, как правило, из четырех человек: водителя, врача и двух санитаров. Кроме экипажа, там легко размещалось несколько легкораненых солдат и двое тяжелораненых на носилках вдоль борта друг над другом.
На верхних носилках уже лежал гренадер в бессознательном состоянии. Санитары сноровисто затолкали носилки с Клогом и полезли внутрь, пропустив вперед врача и механика. Водитель нажал на газ, машина сорвалась с места. У этих ребят сегодня было много работы, как, впрочем, и всегда во время боевых действий. Переваливаясь через воронки и ухабы, автомобиль направился в сторону тыла. На все было затрачено несколько минут, но для меня они показались вечностью.
Вокруг гремели взрывы, слышался пулеметный стрекот, сухие щелчки карабинов. Мы были так близко от смерти, что в любой момент санитарный автомобиль нам мог и не понадобиться. Я проводил взглядом удаляющийся «Кранкенпанцерваген», пожелав мысленно ребятам удачи и надеясь, что гауптман Клог выкарабкается.
Повернувшись, я побежал к «тигру», когда позади раздался страшный грохот. Понимая, что сейчас увижу, и оттого ужасаясь, я оглянулся.
Скорее всего, в «Кранкенпанцерваген» влетел дальнобойный снаряд, а может, и два сразу. Такое здесь тоже не редкость. От санитарной машины мало что осталось — искореженная, дымящаяся груда металла. Выжить в машине никто не мог.