Глава 9.
ЧЕРТКОВ — ЧЕРТОВО МЕСТО!
Чертков! Славное имечко. В одних документах название города указывается как «Чортков», в других — буква «о» менялась на «е». Только суть от этого не меняется. Чертово место, где мы столкнулись с прорывающейся из окружения под Каменец-Подольским немецкой группировкой.
События на нашем участке развивались следующим образом. Бригада двигалась на юг. Не скажу, что встречные бои были сильные, хотя без столкновений не обходилось. Затем получили приказ остановиться и занять оборону фронтом на восток. Рыли капониры, окопы, вперед ушла разведка. Толком мы пока ничего не знали, но догадывались, что дело связано с окруженной под Каменец-Подольским 1-й немецкой танковой армией.
Рядом с нами окапывался дивизион 76-миллиметровок ЗИС-3, наших лучших противотанковых пушек на тот период. Спешно рыли окопы пехотные части, устанавливали батареи «сорокапяток». Все это происходило в условиях бездорожья. Низины были залиты талой водой. Гусеницы «тридцатьчетверок» тонули в грязи. Подвезли боеприпасы, но грузовики близко подъехать к позициям не смогли. Снаряды и цинки с патронами таскали метров за сто пятьдесят.
Главная сложность поставленной задачи «не пропустить и уничтожить немцев» заключалась в том, что никто не знал, где они будут прорываться. До линии фронта от наших позиций было километров тридцать. Поддерживая прорывающуюся группировку, часто налетала немецкая авиация, наносились контрудары.
Помню, что очень сильная бомбежка шла севернее Черткова. Там ухало, взрывалось не меньше двух часов. Небо застилала сплошная полоса дыма. Горячие головы предлагали повернуть на север, мол, несомненно прорыв шел там. Затем сильная орудийная пальба началась сразу в трех-четырех местах.
Мы сидели в напряжении не меньше двух суток, затем поступила команда выводить машины. С отступающими немцами бригада столкнулась южнее Черткова. На запад двигалась целая колонна вражеской техники: штук тридцать танков, бронетранспортеры, грузовики, зенитные установки.
Сначала ударила наша артиллерия, но колонна, не снижая скорости, прорвала оборону, уничтожила часть артиллерийских батарей, перепахала траншеи с пехотой. Несколько немецких танков дымили, но остальная часть упорно двигалась вперед.
Конечно, это была не основная масса окруженной группировки. Планов немцев мы знать не могли, хотя разведка примерно определила участок прорыва. Но даже на тех двадцати-тридцати километрах моторизованные части имели возможность маневрировать, посылать вперед сильные штурмовые группы. А затем, по ходу боя, в очередной раз менять маршрут.
Думаю, мы столкнулись с одной из таких групп. Фрицам оставалось до линии фронта совсем ничего, навстречу им прорвалась подмога. За два с половиной года я неплохо изучил тактику немцев и был уверен, что остановить моторизованную группу не удастся.
Там, где имелась малейшая возможность, фрицы отчаянно прорывались ценой любых потерь. Слово «плен» для большинства по-прежнему оставалось синонимом смерти. Они предпочитали драться до конца.
Мы ударили с фланга довольно удачно. Не меньше пяти-шести танков остановились, некоторые загорелись. В нашу сторону сразу развернулись самоходки с более мощными орудиями и открыли огонь. Знаменитых «Тигров» в колонне не оказалось. В основном там были средние танки Т-3 и Т-4. Не скажу, что эти машины являлись слишком грозным противником для «тридцатьчетверок». Главную опасность представляли их кумулятивные снаряды, высокая точность наводки, ну и, конечно, самоходки «Артштурм» с 88-миллиметровыми пушками.
У нас вспыхнули сразу два танка. Мы сближались с немецкими машинами, посылая снаряды и с ходу и с коротких остановок. Т-4, с длинноствольной пушкой, обвешанный звеньями гусениц, с броневыми щитами по бортам, выстрелил в мой танк с расстояния четырехсот метров. Повезло, что кумулятивных снарядов у немцев оставалось мало — они вели бои уже несколько дней. Болванка отрикошетила от лобовой брони, снесла шаровую установку курсового пулемета и с воем унеслась прочь. Васю Легостаева сбросило с сиденья.
— Васька, жив?
Стрелок-радист ворочался внизу, а Кибалка загонял в ствол очередной снаряд. Мы выстрелили в Т-4 одновременно с Февралевым. Кто-то из нас попал в цель, но снаряд вмял звено гусениц и не пробил лобовую броню. Экипаж Т-4 крепко встряхнуло, впрочем, как и нас. Ленька бестолково толкал в казенник снаряд, я пытался помочь ему, но Февралев успел выстрелить еще раз, и Т-4 остановился.
Мы скатились в овражек. Витя Иванов, задрав голову, зажимал нос, из которого сочилась кровь. Леня Кибалка наконец зарядил орудие и показал мне на дыру диаметром сантиметров двадцать на месте шаровой установки.
— Убьют нас, — пожаловался он и, кажется, всхлипнул. Потом добавил: — Со сквознячком пойдем.
— Ленька, у тебя башка в порядке? — спросил я.
— В порядке, а че?
— У меня гудит, — прошамкал Витя Иванов. — Кажется, зуб выбили. Во, сволочи!
Он выплюнул на ладонь кровь и, рассмотрев обломок зуба, стряхнул его с ладони. К нам скатилась с бугра «тридцатьчетверка» Гриши Захарова. Клацнув гусеницами, замерла в нескольких шагах. Я подумал, что свихиваюсь. Внезапно возникший танк с перекосившейся башней, закрытыми люками и неработающим мотором. Никто из «тридцатьчетверки» не появляется, минута-вторая тишины…
— Эй, вы там! — позвал я.
От этой тишины и неподвижной машины веяло жутью. Потом шевельнулся командирский люк. Из него выплыло облачко дыма, а затем дым пошел густо: из пробоины в передней части, из щели между башней и корпусом, из трансмиссии. Я опомнился первым:
— Витька, заводи!
Заревел мотор, Иванов свое дело знал. Из танка младшего лейтенанта Захарова вместе с дымом уже выбивались языки пламени. «Тридцатьчетверка» взорвалась, когда мы отскочили метров на пятнадцать. Рвануло крепко. Нас качнуло, а спустя секунды на броню посыпались звякающие обломки, шлепнулось что-то тяжелое.
Я выглянул из люка. На трансмиссии лежало человеческое туловище без головы и обеих рук. Машину Гриши Захарова разорвало едва не пополам, отбросив в сторону башню. Огонь поднимал в воздух грибовидное облако дыма, огненные завитки и сизые хлопья брезента.
Я хотел вылезти и столкнуть человеческие останки, но машину трясло, а когда вынырнули из овражка, нос к носу столкнулись с комбатом Плотником и Успенским. Неподалеку стояла подбитая «тридцатьчетверка», подальше горел Т-4. Сдетонировал боезапас, хранившийся в кормовой части башни. Башню Т-4 разворотило, листы брони торчали в разные стороны, крышу сорвало и отбросило в сторону.
Пока мы возились, приводя в порядок машины, бой переместился западнее. На скорости подлетела «тридцатьчетверка» командира полка Третьякова. Полковник поздоровался со всеми за руку, глянул на мой танк с дырой на месте шаровой пулеметной установки.
— Подковали?
— Есть немного, товарищ полковник.
— Воевать сможете?
— Сможем. Только люди контужены.
Вмешался комбат, стал говорить о потерях, о том, что большинство машин повреждено.
— Надо гадов добивать, Петр Назарович. Собирай все, что можешь, — перебил его командир полка.
— Было бы что собирать.
Мы сняли с трансмиссии тело погибшего танкиста. Кто он — определить невозможно. Отнесли в братскую могилу. Там возились похоронщики.
— Вы с него сапоги не снимайте, — попросил я.
— Ладно. Закопаем как есть.
Иванов завел двигатель. Оставшиеся танки двигались в квадрат, указанный командиром полка. Следом за мной шла «тридцатьчетверка» комбата Успенского. Подумал со злостью: «Повоюй, хватит командовать!»
Злость не самое лучшее человеческое чувство. В ответ на мое пожелание от немцев прилетела тяжелая болванка. Врезалась во влажную кочку, вывернула куст краснотала и, кувыркаясь, пролетела перед нами. Миновали еще одну подбитую «тридцатьчетверку». Ребята возились с гусеницей. По рации поймал голос Хлынова. Сначала ротный выругался, потом обрадовался, что мы живы, и тоже поторопил нас. Немецкие танки, замедлив ход, вели беглый огонь, давая возможность вырваться своим бронетранспортерам и грузовикам с людьми.
Наших «тридцатьчетверок» оставалось совсем мало. Непрерывно стреляли две батареи дивизионных пушек ЗИС-3. Но стояли они на открытом месте, не успев окопаться. Высотой метра полтора с массивными щитами, орудия представляли хорошо различимую мишень.
Их выбивали одну за другой укрывшиеся среди деревьев самоходки и минометы. Остатки батальонов, сблизившись с немецкими танками, били друг друга почти в упор. Т-3 получил от меня снаряд в борт. Сорвало с клепок броневую плиту, попало в основание башни. Немец продолжал катиться, из боковых дверок выпрыгивали танкисты в черных куртках и, пригибаясь, бежали прочь.
Командир второй роты Артем Зайков удачно врезал длинноствольному Т-4, разбил ходовую часть, затем ударил в лоб. Лейтенант совершил ошибку, не меняя позицию, выстрелил в третий раз с одного и того же места.
Его поймала в прицел самоходка. Удар 88-миллиметрового кумулятивного снаряда прожег броню, как фанеру. Мгновенно сдетонировали боеприпасы, башня, подпрыгнув, плюхнулась в грязь. Второй взрыв (наверное, шарахнули снаряды в напольных чемоданах) вздернул опорную плиту и развернул ее поперек корпуса. Пламя мгновенно охватило машину.
Позиции обеих батарей ЗИС-3 были перепаханы вдоль и поперек. Но две или три уцелевших пушки продолжали вести беглый огонь. Споткнулся еще один Т-4. Остальные, не разворачиваясь, увеличили ход. Артиллеристы, в распоясанных гимнастерках, стреляли непрерывно. Нашему батальону приказали перехватить бронетранспортеры и грузовики.
Какой там батальон! Всего штук шесть машин во главе с майором Плотником. Позади, ковыляя, догонял нас еще один танк с поврежденным двигателем. Его добила самоходка, и он загорелся. Промчались мимо дымившегося Т-4. Кто-то не поленился, влепил снаряд в башню, кувыркаясь, отлетела половинка бокового люка.
Большинство бронетранспортеров и грузовых машин уже исчезли. Спаренная зенитная установка на гусеничном ходу выпустила в нашу сторону десятка два снарядов и с неожиданной прытью исчезла среди деревьев. Вдали мелькали брезентовые тенты грузовиков, выкрашенные в песочный цвет бронетранспортеры. Они бы все ушли — слишком велико было расстояние. Но часть машин попала в низину, где почву, как кисель, размолотили гусеницы и колеса.
Витя Иванов гнал на такой скорости, что запах жженой резины забивал нос.
— Сгорим!
— Ни хрена! Догоним. Стреляйте, чего ждете?
Февралев шел рядом. Огонь открыли одновременно. Выстрелы второпях цели не достигли. Метров через сто остановились над обрывом. Стреляли хоть и торопливо, но целясь. Разбили два грузовика, в разные стороны разбегались фигуры в шинелях и касках. Бронетранспортер с продырявленной насквозь кабиной загребал гусеницами жидкую грязь и упорно полз под защиту деревьев. Снаряд снес кусок заднего борта, наверное, перебил тех, кто находился в десантном отделении, но восьмитонный «Ганомаг» скрылся среди деревьев.
Под раздачу попали еще два грузовика и легкий броневик. Сделав крюк, догнали недобитый «Ганомаг» и расстреляли его в упор вместе с выскочившим экипажем. В наш танк летели трассы спаренной 30-миллиметровой установки «Кугель». Калибр небольшой, зато снаряды неслись сплошным пучком.
Прежде чем мы достали ее фугасом, поймали не меньше десятка мелких, но злых, как осы, снарядов. Разорвало гусеницу, повредило что-то еще. Машина застыла на месте, двигатель продолжал работать.
— Командир, сползти пониже? — задрав голову, кричал рыжий механик. — Нас здесь не подобьют? Там еще танки остались.
— Уже некому. Они далеко. Стой на месте.
Переползать — означало скрутить и смять гусеничную ленту. Потом полдня по кускам собирать. Из люков подбитой зенитной установки выпрыгивал экипаж. Наш фугасный снаряд вмял броню, вырвал один из стволов. Мы добили долбаный «Кугель» (полное название — «Кугельблитц») бронебойным снарядом, и установка вспыхнула. Выскочив наружу, разглядывали гусеницу, лобовую броню, по которой тоже прошлась очередь. Витя Иванов заковыристо матерился. Пнул колесо.
— Гля, Дмитрич. И сюда попал, вон трещина.
— Менять, что ли, надо?
— Надо.
Танки и подоспевшая пехота добивали убегавших немцев, выгребали трофеи. Огромный трехосный грузовик «Бюссинг» оказался неповрежденным. Кто-то из умельцев сел за руль, завел двигатель и выгнал машину на сухое место. Под иссеченным осколками брезентом лежали два трупа, ящики с патронами. Консервов и спирта среди трофеев не оказалось. Немцы все прибрали сами, пока находились в окружении. Возле некоторых тел мы находили наши автоматы и винтовки-трехлинейки. Видимо, с боеприпасами стало туго — подбирали советское оружие.
Я не помню, сколько мы подбили и сожгли немецких танков, бронетранспортеров, грузовиков. Обугленные корпуса торчали вдоль дороги, в поле, в перелесках. Очень много лежало трупов. В шинелях, куртках, некоторые в одних френчах, чтобы легче было бежать. Мы не дали 1-й танковой армии так просто выскользнуть из ловушки.
Но и нам досталось крепко. Бой, что называется, шел насмерть. Немцы, несмотря на потери, прорывались отчаянно. Но мы сделали все, чтобы уничтожить немецкие части. Врезались в память наши сгоревшие «тридцатьчетверки». Танк командира второй роты Артема Зайкова, еще дымивший, с торчавшей поперек плитой и аккуратным круглым погоном, к которому крепилась башня. Сквозь выбитый передний люк виднелось то, что осталось от механика-водителя. Обугленная головешка, в которой с трудом угадывалось человеческое тело и сгоревшие до костей руки.
Экипаж Гриши Захарова из моего взвода тоже погиб полностью. Многие танкисты получили тяжелые ранения. Особенно — ожоги. Господи, как они мучились! Я пойму это только спустя полгода, когда сам попаду в подобное пекло.
Морфина не было, помогал только спирт, который разбавляли водой, чтобы не обжигать и без того воспаленную гортань. Сожженная кожа на лице стягивала рты, мы вливали спирт через трубочки. Распухшие железы сдавливали горло, люди задыхались от удушья. Мы воспринимали как облегчение, когда смерть забирала кого-то из обреченных, сходивших с ума от боли друзей.
Командир полка отдал для наиболее обгоревших ребят свой «Виллис», их срочно отвозили в санбат. Загрузили тяжелоранеными трофейный «Бюссинг» и тоже отправили вслед. Те, кто мог идти, потянулись в санбат пешком.
Артиллеристы из дивизиона ЗИС-3 спасли жизни многим из нас. Из восьми пушек, стоявших на прямой наводке, уцелели лишь две. Да и то с продырявленными щитами, порванными колесами, разбитой оптикой. Горько было смотреть на позиции пехоты, которые расстреляли и пропахали гусеницами фашистские танки. У людей во время боя не выдерживали нервы, некоторые выскакивали из окопов и погибали от пулеметных очередей в спину.
Меня вызвал командир танкового полка Третьяков. Возле него стояли комбаты Плотник и Успенский, уцелевшие командиры рот, кто-то из ремонтников. Первый батальон продолжал преследование отступающих немцев. Мне было официально объявлено, что я назначаюсь командиром роты.
— Есть! Спасибо за доверие.
— Что есть? — усмехнулся полковник. — От полка ничего не осталось. Начальников больше, чем машин.
В обоих батальонах из сорока с лишним танков стояли в готовности не больше десятка машин. Их спешно загружали снарядами, заливали горючее.
— В общем, так, — продолжал Третьяков. — Через час мы двигаем вперед. Ты остаешься вместе с зампотехом и ремонтниками. Соберешь машины, которые можно отремонтировать на месте, и дней через пять нас догонишь. Это будет твоя новая рота. Заодно комбату Успенскому поможешь. Выполняй!
Мы разошлись по батальонам. Комбат Плотник забирал с собой Хлынова и еще две оставшиеся «тридцатьчетверки». Хотел взять и Февралева, но, передумав, оставил его со мной. Моей несуществующей роте ставилась задача — прикрывать вместе с пехотой участок севернее Черткова в случае прорыва остатков немецких войск. Танк Февралева был единственной машиной, которая могла двигаться и вести бой.
Вскоре батальоны ушли, а мы остались под накрапывающим дождем. Объехали местность, подсчитали количество танков и автомашин, которые можно восстановить. В том числе мою «тридцатьчетверку» с выбитой шаровой установкой, расколотым колесом и порванной гусеницей. Почесали затылки — с чего начинать?… Зампотех предложил просто и ясно — сначала отдохнуть. Люди ходят шальные после боя, вялые. Надо прийти в себя. На том и порешили.
Большое начальство любит, когда в сводках мелькает название «танковая бригада». Звучит неплохо. Мощь, броня, натиск и так далее. Не то что какой-то пехотный полк, плетущийся в грязи. Забывают только о том, что танковая бригада — это не сплошная лавина бронированных машин, а механизированное подразделение.
Основной ударной силой бригады являются три танковых батальона, объединенных в танковый полк. Кроме того, в штате бригады имеется разведка, пехота, артиллерия, сотня-две автомашин, тыловые подразделения. Количество личного состава впечатляет, оно может составлять и три, и пять тысяч человек. Но как быстро тают в боях танковые батальоны и пехотные подразделения!
Так получилось и с нашей бригадой, понесшей после боев под Чертковом значительные потери. Но бригада, хоть и с незначительным количеством машин, продолжала числиться во всех списках. А если числится, то обязана двигаться вперед и выполнять приказы. Жаловаться и просить дополнительные машины в условиях наступления — бесполезно.
Кроме новой должности, я получил задачу, важность которой хорошо понимал, собрать поврежденную технику и сколотить хотя бы одну танковую роту, а это значило многое. Трудность заключалась не только в том, что подбитые танки, автомашины с заклинившими двигателями и прочая техника завязли в добротном черноземе на участке окружностью километров десять.
Мы вступили на землю, которая именовалась Западной Украиной. Здесь нас не слишком ждали, и националистические боевые организации уже с первых дней готовились наносить удары в спину. Ладно, черт с ней, с политикой! Но можно было не сомневаться, что оставленную без присмотра технику быстро растащат по хуторам даже простые крестьяне. В хозяйстве все пригодится!
— Здесь минимум восемь-десять танков, которые можно восстановить своими силами, — тряс меня за ворот засаленной телогрейки майор Плотник, когда мы расставались. — Целая рота! Стаскивай все на сухое место, обеспечь охрану, а ремонтники свое дело знают.
Одобрение выразил тогда даже замполит Гаценко. Призвал проявлять бдительность, вести разъяснительную работу среди местного населения и ни разу не напомнил мне о штрафном прошлом. Петр Назарович Плотник обнял на прощание, пообещал, что скоро встретимся и без награды я не останусь.
— Станешь Героем Соцтруда, заодно и отдохнешь, — по-своему подбодрил меня комбат-3 Успенский.
В ответ я бесцеремонно подтолкнул его к моему танку, с дырой на месте курсового пулемета и несколькими вмятинами на броне.
— Твоя машина, видать, тылы защищала. Таких отметин наверняка не получила.
— Не забывайся, Волков! С комбатом разговариваешь.
— Ага! И еще с маньчжурским сидельцем. Ладно, кати вперед, Фатеич.
У меня были основания поддеть берегущего свою жизнь бывшего однополчанина. Он смело пустил на самоходки подчиненных. После попаданий снарядов «восемь-восемь» мало кто из экипажей остается в живых. Выбивая «Артштурмы» и дальнобойные «Веспе», погибли две трети его батальона.
Зампотех батальона, старший лейтенант Никита Манохин — из бывших инженеров. Парень энергичный и распорядительный. Вместе с ним наши батальонные технари, десятка полтора специалистов из ремонтной роты. У нас имеются два тягача, автокран, генератор, электросварка. В моем распоряжении также экипажи подбитых танков, несколько артиллеристов, шоферов и ездовые с небольшим табунком обессиленных и раненых лошадей.
Кто я теперь? Завхоз, комендант увязшей в грязи кучи разбитой техники, и даже бригадир лошадей. Мне повезло на помощников. Никита Манохин, Слава Февралев, Леня Кибалка, опытный механик «тридцатьчетверки» Витя Иванов. Но главная задача ложится на зампотеха Манохина. Нам необходимо обеспечить безопасность и спокойную работу его специалистов.
Короткое совещание. Прежде всего по периметру надо расставить посты и выбрать место, куда будем стаскивать технику. Место определили быстро. Тополевая гряда длиной с километр возвышается словно островок над озерами грязи, мутной талой воды и утонувшими проселочными дорогами. Здесь будет наша ремонтная база и одновременно линия обороны, если придется отбиваться. Деревья, низины, вырытые окопы помогают частично укрыть технику и людей.
Завхоз из меня неважный. Хватаюсь за одно, другое, раздаю приказы, которые позже приходится отменять. Тратим часа два, чтобы вытащить «тридцатьчетверку», утонувшую в грязи. Тросы рвутся один за другим. Обрывок бьет подвернувшегося некстати парнишку. Результат: два перебитых ребра и кровоточащая рана через весь бок. За танк взялись потому, что он находится ближе всех к «острову», исправно оружие, цел и лишь слегка контужен экипаж. Задумка была — быстро вытащить, и вот она, первая огневая точка. Не получилось.
Зато вытянули легкий танк Т-80 и две полуторки. Ездовые докладывают, что большинство лошадей выживут, нужно только организовать овес, а одного жеребца пришлось прирезать. Рана тяжелая, не вылечить. Кроме того, это запас мяса на четыре десятка человек. Насчет продовольствия, как часто случается, начальство забыло. Спешка. А может, решили, что в тылу проживем на подножном корму.
Но Чертков и его окрестности еще не тыл. Среди ночи, километрах в трех от нас, вспыхивает ожесточенная стрельба. Бьют из пушек, вдалеке ревут моторы, проносятся трассирующие очереди. Наверняка прорывается из Каменец-Подольского еще одна группа немцев. Остаток ночи не спим, ждем возможного появления фрицев на нашем участке. На рассвете засыпаем, а вскоре происходит первое неприятное происшествие.
Водитель покинул ЗИС-5 и перебрался к своему приятелю, в другую застрявшую машину. Хорошо выпили, благополучно проспали обстрел, а наутро оказалось, что машину обчистили. Неизвестные забрали из кузова два ящика ботинок, рулон портяночного материала, инструмент и прокололи все шесть шин. Бандеровцы? Они бы сожгли грузовик, да и обстреляли соседний, где дрыхли приятели. В общем, нам дали понять, что теплой встречи ждать не приходится.
Водителя-ефрейтора отчитываю и приказываю привести в порядок колеса. Задание почти невыполнимое, он просто не в состоянии установить в грязи домкрат. Просит помощников, но для других ребят дел хватает, и я приказываю работать в одиночку.
— Заснешь, пеняй на себя, — предупреждаю похмельного ефрейтора. — Выкручивайся как хочешь, но чтобы к вечеру машина была на ходу.
Ездовые с утра напоминают насчет овса для лошадей. Я рассматриваю измученных отощавших коняг, с потертыми холками и ранами от осколков. Раны уже обработаны какой-то вонючей мазью.
Ездовые, трое пожилых мужиков (лет под сорок каждому) и паренек, признанный негодным к строевой службе, вопросительно смотрят на меня.
— Ладно, что-нибудь решим!
Решаю вопрос довольно просто, хотя, может, и не совсем законно. На «тридцатьчетверке» Февралева подъезжаем к хутору побогаче. Хозяин по-русски не говорит или не хочет говорить. Слово «овес» не понимает. Кто-то из ребят берется перевести с украинской мовы на русский, но я обрываю его:
— Обойдемся без переводчиков. Хутор взять под прицел и обыскать на предмет оружия и похищенного воинского имущества.
Хозяин мгновенно понимает смысл сказанного, обещает овса, самогона, еды для ребят. Но я уже взведен до полного оборота. По пути мы завернули к одному из сгоревших танков и оставили двоих человек похоронить останки. А из останков — одни головешки и обгорелые подошвы сапог.
Оружия при обыске не нашли, зато обнаружили пять пар солдатских ботинок, несколько шинелей, шапок и ворох обмоток. Из мешка вытряхнули солдатские фляги, кружки, котелки. Я глянул на окровавленную шинель и потянул из кобуры «парабеллум».
— Ты же мародер. А ну, к стенке!
Бойцы отталкивали бросившуюся под ноги хозяйку. Не надо! Плакали дети, жалобно причитала старуха. Слава Февралев с трудом оттащил меня в сторону, затолкал пистолет в кобуру.
— Давай покурим, Леха. Не надо горячиться.
Закурили. Зима терпеливо объяснил, что не следует восстанавливать против себя местных мужиков. Иначе не сможем наладить ремонт, да и жрать нечего. Все это я знал и сам, просто не выдержали нервы, когда увидел окровавленную шинель. Хозяин грабил мертвых, и наших и немцев. Чтобы не сорваться, я отошел от дома. За мной по пятам следовала хозяйка, упрашивала не трогать мужа. Я с трудом понимал ее быструю украинскую речь. Выбросил недокуренную самокрутку:
— Иди, подальше… к чертовой матери!
Хозяин выделил нам овса, сена, кое-что из продуктов, и мы двинулись к себе. За неделю сумели восстановить пять танков и самоходку СУ-85. Грузовики в основном были неповрежденные, но пока вытаскивали из грязи, случалось, отрывали колеса. У ЗИС-5 вылетел передний мост.
Как бы то ни было, но, получив команду двигаться в расположение бригады, я с гордостью вел небольшую колонну. Несколько машин тянули на буксире. Грязь уже начала подсыхать, катили весело, пока не натолкнулись на отступающих немцев.
Стычка произошла, когда мы пересекали лесистую возвышенность, обходя стороной залитую водой низину. Случись это на открытой местности, обошлось бы без потерь. Тяжелого вооружения выходящие из окружения фрицы не имели. Но выстрелами из «фаустпатронов» в упор подожгли мой танк и грузовик.
Внезапно возникший бой был суматошным и коротким. Заряд «фаустпатрона» попал в моторное отделение танка, двигатель вспыхнул сразу. Мы успели выскочить все четверо и сразу оказались на пути бежавших немцев. Покидая горящую машину, я успел схватить автомат. Нос к носу столкнулся со светловолосым парнем в кубанке с таким же автоматом ППШ в руках.
В первую секунду я подумал, что это кто-то из моего отряда, но среди нашивок увидел изображение немецкого орла. Не раздумывая, нажал на спуск. Длинная очередь свалила парня на землю. Бегущий следом стрелял на ходу. Вася Легостаев с пистолетом в руке выскочил ему навстречу и тут же упал. Я продолжал стрелять, пока не опустел диск. Потом вдвоем с Леней подхватили Легостаева и потащили прочь от горящего танка. Наш Вася Лаборант умер спустя несколько минут. Ему досталось с полдесятка пуль. Две «тридцатьчетверки» преследовали убегающих окруженцев, большинство из которых успели скрыться в чаще.
Я смотрел на вытянувшееся тело с белым, бескровным лицом…
Это был пятый по счету танк, который я потерял за годы войны. Мне опять повезло, но предчувствие, что везение скоро кончится, не оставляло меня.
Мы похоронили погибших. Я приказал собрать оружие и документы убитых немцев, еще раз подошел к парню в кубанке. Это был русский, судя по кубанке, казак. Мне впервые пришлось столкнуться в бою «со своим», хотя какой, к черту, он был свой! Наша красноармейская форма, но с чужими нашивками, латинскими буквами, кайзеровским орлом. Среди трех десятков уничтоженных окруженцев мы насчитали пять-шесть власовцев. Пленных в том бою не было.
