Глава 5.
ТАНКИ В ЛОВУШКЕ
Неправда! Те три танка не отстали. Их бросили, торопясь выполнить приказ. Не берусь судить, насколько правильным было решение Хлынова, но бросать на произвол судьбы три машины — означало махнуть рукой на подчиненных. Я козырнул и доложил, что моя «тридцатьчетверка» неисправна. После двух попаданий подтекает масло, плохо проворачивается башня. Экипаж проводит ремонт. Хлынов оглядел меня с нескрываемой злостью. Ему некого было посылать. Командиры остальных танков, не слишком опытные младшие лейтенанты, Февралев — в резерве штаба бригады, ждет новую машину. Ротный сам себя загнал в тупик необдуманной ложью.
— Сколько времени надо на ремонт?
— А сколько времени требуется, чтобы потерять восемь машин? Зато орден катит. Так, что ли, товарищ старший лейтенант? Насчет ремонта… через полчаса будем готовы.
Подобные ситуации открывают глаза на многое. Я знал Хлынова уже месяц, мы вместе прошли Букринский плацдарм. Старший лейтенант был решительным и смелым бойцом. Но боец и командир — разные вещи. Если с ротой он еще справлялся, то, получив под начало батальон, начал рулить не туда. Взяли мы этот укрепрайон, а дальше что? Ведь это не конечный пункт. Впереди Киев, а от батальона осталось всего шесть машин. Разве можно было в такой обстановке бросать на произвол судьбы три танка, легкомысленно надеясь, что они выберутся сами. Хлынов поджал губы и обратился к одному из «шестимесячных» лейтенантов:
— Дорогу помнишь?
— Не очень…
— Гляди сюда. Вот исходный рубеж. Мы…
— Не надо, — перебил я ротного, — заблудится, потеряем еще один танк.
Хлынов буркнул, что на мне свет клином не сошелся. Найдутся и другие командиры. Но я уже его не слушал.
— Рафаил, заводи!
Мы двигались в обратную сторону, обгоняя повозки с тяжелоранеными, бредущих в тыл пешком перевязанных, контуженых солдат. Навстречу двигались ротные колонны наступающих войск. Впрочем, колонны — громко сказано. Грязь и разбитые вдрызг дороги не позволяли идти быстро. Роты растягивались на сотни метров, позади брели навьюченные стволами и станками расчеты «максимов», минометчики. Изредка их обгоняли «Студебеккеры» со штурмовыми подразделениями. Что-то они припоздали к нашей атаке.
Потом мы свернули в сторону и пошли вдоль железнодорожного полотна. Уже издалека увидели огромный чадящий костер. Я достаточно нагляделся на горевшие танки, чтобы понять, что это «тридцатьчетверка», застрявшая на вершине насыпи. Леня Кибалка выругался:
— Так и думал! Оставили, мать их ети, молодняк на съедение. Вот и горят. Бей, не хочу.
Он добавил еще пару непечатных фраз, а Вася Лаборант, собравшись с духом, порадовал новостью:
— Пулемет заклинило. Затвор со стволом сцепился.
— Чего раньше не сказал?
Стрелок-радист глядел на меня снизу вверх и молчал. Вмешался сержант Кибалка:
— Ты два магазина одной очередью выпустил. Наверное, ствол сжег.
— Два магазина одной очередью не выпустишь, — серьезно ответил Легостаев.
Мне было уже не до курсового пулемета, от которого толку мало. Я не видел машины с барахлившим двигателем, которую оставили по эту сторону насыпи. Остановились, не доезжая до горевшей «тридцатьчетверки». Разворотило ее крепко. Не только сбросило башню, но и сорвало всю правую сторону вместе с гусеницей и половиной колес. Машина лежала на брюхе. Вместе с танком горели густым мазутным огнем шпалы, залитые соляркой. Вокруг были разбросаны мятые закопченные гильзы от снарядов, лежало обугленное человеческое тело без ног.
— Ленька, остаешься за старшего. Сидеть наготове у орудия, мотор не глушить.
— Есть, — отозвался Кибалка. — А ты куда?
— Гляну, что на той стороне творится.
Я вскарабкался наверх. Обе «тридцатьчетверки» стояли впритык друг к другу, в узкой промоине, рядом с полуметровой водоотводной трубой, проходящей сквозь основание насыпи. Промоина образовалась от талой воды, бурлившей весной вокруг забитого мусором отверстия. Теперь яма спасала оба танка.
Еще две «тридцатьчетверки» и бронетранспортер догорали на дороге, по которой мы прошли два часа назад. Машины были не из нашей бригады. Значит, засаду немцы выставили позже. Я перебрался через рельсы и скатился вниз. От танков, спрятавшихся в промоине, кричали и махали шлемами:
— Не поднимайся. Ползи!
Что я и сделал. Когда на брюхе добрался до промоины и скатился вниз, меня кинулись обнимать. Как выяснилось, ребята сумели перегнать через насыпь и второй танк. Начали заводить тросы, чтобы стащить третий, застрявший на рельсах. По ним открыли орудийный огонь самоходки. Машину на насыпи подожгли со второго выстрела, успел спастись только один человек из экипажа.
Немецкие самоходки стреляли издалека, ввязываться с ними в бой было бесполезно. Оба танка нырнули в промоину. Один получил снаряд в правый борт прямо над крылом, погибли стрелок-радист и механик.
Люди приняли на себя удар болванки, танк не загорелся и даже остался на ходу. Все это рассказал мне лейтенант, командир взвода.
— Вам повезло — успели проскочить. А мы пока возились, не заметили, когда фрицы появились. Стреляли километров с полутора. Ну, чего мы сделаем со своими трехдюймовками? Пришлось прятаться. Хорошо, хоть промоина попалась. Спрятали задницы, а вскоре чья-то разведка появилась. Три танка и бронетранспортер. Прут на скорости, ничего не видят. Мы орали, в воздух стреляли, а они скорость увеличивают. По ним раза четыре немцы шарахнули: две «тридцатьчетверки» горят, бронетранспортер вообще развалился. С третьей машины раненых собрали и назад.
Лейтенант свернул самокрутку и внимательно глянул на меня:
— Может, ты, Волков, меня трусом считаешь? Если бы мы бой приняли, те ребята в живых бы остались. Но не рискнул я. Понял, что бесполезно. Полтора километра слишком большое расстояние для наших пушек.
— Ладно. Чего теперь вслед кулаками махать. Где сейчас эти самоходки или танки, и сколько их?
— Вон в той рощице. Кажись, две штуки. Расстояние тысяча триста метров. Место открытое, не подсунешься. С ними еще броневик. В общем, дорогу перекрыли.
— Чего Хлынову не отвечаешь? Он вас уже целый час вызывает.
— На этой машине рацию разбили, а у меня слабенькая, не достает до поселка. Опомнился, вызывает! Я б ему рассказал, как ребят по кускам из машины вытаскивали.
— Ладно, успокойся. Механика-водителя нашел?
— Нашел. Он как раз и уцелел с той «тридцатьчетверки».
Мы оба снова глянули на догоравшую машину. Закурили. На погонах взводного, пришитых к замасленному бушлату, виднелись дырочки от первых звездочек — совсем недавно он был еще младшим лейтенантом, командиром танка. Вместе со взводом получил «лейтенанта». Крепышок, с насупленным лицом и курносым носом. Мой изучающий взгляд ему явно не нравился, но что делать в этой ситуации, он не знал. Не знал бы и я, случись это года полтора назад. Сейчас опыт появился, и я перебирал варианты.
— Чего уставился? Думаешь, сильно нам поможешь одним танком? Фрицев артиллерией надо выковыривать. И не нашими пушками, а гаубицами. Они там зарылись, их черта с два возьмешь.
Я дал лейтенанту выговориться. Настроение его было понятно. Одна машина сгорела, вторая продырявлена. Пять человек погибли, рация на ладан дышит, обе «тридцатьчетверки» в ловушке.
— Успокоился? — спросил я. — Тебя как зовут?
— Лейтенант Ярославцев. Командир взвода.
— Длинная фамилия. Не докличешься. По имени можно?
— Иван.
— Ну а я — Алексей.
— Знаю. Кликуха — Штрафник.
— Хоть горшком назови.
— Штрафником, значит, был?
— Был — не был. Какая разница?
— Разница есть, — хитро улыбнулся Иван Ярославцев. — Воюешь давно, а держат во взводных. А когда я в заднице оказался, послали тебя, а не другого.
— Никто не знает, что с тобой. В заднице ты или в другом месте.
— А что, трудно понять? Взвод бросили, два часа связи нет. Значит, не все в порядке. Была бы возможность, мы бы давно прикатили.
Ярославцев хоть из молодых, но действует правильно. На рожон не полез и сумел вывести из-под огня дальнобойных немецких орудий две машины. Молодец, что не полез в драку по открытому полю на дурняка. Судя по дырке в броне, стреляли из орудия калибра 88 миллиметров. А вот кто занял позицию в леске, надо еще выяснить. Если «Тигры», то дело паршивое. Пара машин с круговым обстрелом и броней в десять сантиметров — дело серьезное. Чтобы ее пробить, надо приблизиться метров на пятьсот. На такое расстояние они не подпустят. Впрочем, «Тигров» в танковых частях не так и много. Скорее всего, дорогу перекрыли самоходки. Постоят до ночи, а потом исчезнут. Только нам до ночи ждать не дадут
— Мы пробовали кое-что предпринять, — словно оправдываясь, сказал Ярославцев. — Только шевельнешься — снаряд летит. Вон края обвалились. Болванки в метре над башнями идут.
Через полчаса наблюдения я окончательно убедился, что среди вязов, еще не сбросивших листву, находятся, как минимум, два штурмовых орудия «Артштурм». Правда, это были уже не те пауки, с торчащими, как обрубок, короткоствольными пушками калибра 75 миллиметров, воевавшие на всех фронтах еще с сорок первого года. Низкие, всего два метра высотой, они были теперь вооружены длинноствольными орудиями «восемь-восемь». Нашу лобовую броню спокойно просадят за полтора километра. У этих самоходок, кроме мощных орудий, хорошей оптики и дальномеров, имелось еще одно важное достоинство — компактность. Зато броня была так себе. Какие бы дополнительные плиты ни навешивали, борта оставались уязвимыми.
Пока мы наблюдали, нас заметили. Снаряды тратить не стали, зато хорошо приложились из крупнокалиберного пулемета. Из холма, поросшего бурьяном, выбивало куски дерна величиной с кулак. Бурьян скосило начисто, а удары тяжелых пуль отдавались через двухметровую толщину почвы. Сообразили, если не уберемся, можем поймать и снаряд. Два метра земли не спасут, поэтому уползли опять в низину. Взялись было обсуждать, что будем делать дальше, но меня позвал Леня Кибалка:
— Хлын на связи. Два раза уже тебя вызывал, ругается.
Пришлось снова бежать через насыпь, уворачиваясь от пуль. Доложил обстановку.
— Что собираешься делать? — спросил старший лейтенант.
— А ты посоветуй.
Я оказался в незавидном положении. «Артштурмы» меня не подпустят. Две машины в ловушке, даже выползти не могут. Мой танк находится по другую сторону насыпи. Допустим, я найду объезд, что толку?
— Слушай, Волков! Сидеть я тебе не дам. Там ребята…
Не дослушав его, переключил рацию на «передачу».
— Что ребята? Ты их сам в ловушку загнал. Рвался вперед за орденом. Ладно, если есть возможность, подгони еще одну машину. Только с южной стороны насыпи.
— Машин нет, ты сам знаешь.
— Черт! Ну, найди любую пушчонку. Может, трофейную. Если не получится, тогда миномет с полсотней мин. И перебрось срочно ко мне. Чего молчишь?
— Не дергай. Через десяток минут сообщу. Постараюсь что-нибудь организовать.
— Ну-ну. Телись, только быстрее.
С другой стороны насыпи меня позвал Ярославцев. Я сообщил, что обещано подкрепление. Будем ждать.
Мой экипаж давил вшей и рассуждал, могут ли налететь в такую пасмурную погоду «Юнкерсы». Спросили мое мнение. Я ответил, что вряд ли. Гусейнов курил и наблюдал, как на рельсах догорает «тридцатьчетверка». Кибалка, цокая языком, жалел погибший экипаж. Стрелок-радист Легостаев, самый рослый, больше других страдал от голода. Предложил:
— Может, добьем НЗ?
Кибалка сказал, что солдат должен идти в бой голодным и злым.
— Ну, и продолжай злиться, — сказал Легостаев. — Давайте перекусим, товарищ старший лейтенант?
— Ладно, доставай, пока время есть.
С харчами оказалось не густо. У немцев в захваченном поселке консервами разжиться не удалось. От завтрака оставался лишь котелок синей ячневой каши и половинка сплющенной хлебной буханки. Правда, имелся трофейный ром, но пить я запретил, сказав, что вскоре предстоит бой.
Вася Легостаев подогрел на крошечном костерке кашу и поставил на крыло танка. Котелок выскребли до дна, хлебное крошево запили водой. В небе кружились одинокие снежинки. Взъерошенная ворона села на ветку, наблюдая за нашим обедом и одновременно кося взглядом на обугленное тело танкиста без ног, лежавшее рядом с догорающей машиной. Перехватив мой взгляд, Кибалка сказал, что тело не вытащишь, от огня сильный жар.
— Ладно, дуй на насыпь и понаблюдай. Только осторожнее, у фрицев крупнокалиберный пулемет. А ты, Василий, неси свой ДТ. Попробуем отремонтировать.
Легостаев заявил, что пулемет надо менять, но все же вытащил из гнезда и положил передо мной «Дегтярев» танкового образца. Пулемет неплохой, со складным прикладом и емким диском на шестьдесят три патрона. Как и любое оружие, оно не любит дураков, а Вася Легостаев, несмотря на десять классов, курсы стрелков-радистов и высокую довоенную должность лаборанта, проявил двойную глупость. Сначала строчил из него непрерывными очередями, а когда заклинило затвор, пытался устранить неполадку тяжелым молотком. Рукоятка перезарядки не выдержала грубого обращения и сломалась. Остался обломок сантиметра два.
— Василий, ты башкой думал? — спросил я, пытаясь определить, насколько крепко заклинило механизм.
— С оружием надо, как с девушкой, — выдал расхожую фразу Рафаил. — Нежно, ласково. Тогда что-то получишь. Ты, Вася, девушек, наверное, никогда не обнимал?
— Ты много обнимал! — огрызнулся Легостаев. — В вашем ауле все девки в штанах да паранджах ходят, ни ног, ни рожи не видно.
Я цыкнул на обоих. Из пулемета, особенно в сорок первом и сорок втором, я настрелялся достаточно. Такие штуки с затвором иногда случались. Приказав Легостаеву крепко держать ствол, я выбрал в ящике молоток поменьше, пассатижи и принялся постукивать по обломанной рукоятке. Минут через пять затвор сдвинулся с места, показалась лопнувшая гильза, которую выбили шомполом.
— Ты хоть диски пустые набил? — спросил я, вытирая пот со лба.
— Так точно.
— Не знаю, как ты теперь перезаряжать будешь.
— У меня руки крепкие, смогу.
— Пробуй.
Когда Легостаев все же взвел затвор раз и другой, подкатил мотоцикл с двумя бойцами. Из коляски торчала минометная труба. Командир расчета доложил, что прибыл в мое распоряжение, а к миномету имеется двадцать девять мин.
— Тридцатую пожалели? — сварливо поинтересовался Кибалка, покинувший пост на верхушке насыпи.
Ответа он не получил и стал докладывать то, что я уже видел. Добавил, что километрах в трех отсюда находится переезд, движения там не заметно. Можно пересечь железную дорогу и приступить к выполнению задания.
Выбор действий у меня был небогатый, рассчитанный на приобретенный за два года опыт. Лучше бы, конечно, Хлынов прислал еще один танк. Но ротный заврался и крепко держался за пять уцелевших машин. Спасибо и за миномет! Расчет должен был выполнять отвлекающую роль, насколько мог позволить жидкий запас мин. Еще я докричался до Ярославцева и попросил направить в мое распоряжение стрелка с пулеметом и десятком дисков. Лейтенант лишних вопросов не задавал. Вскоре к нам присоединился кучерявый ефрейтор с хорошо смазанным пулеметом, исправным затвором и вещмешком, набитым запасными дисками.
Доехали до переезда. На обочине торчала разбитая пушка, лежал мертвый немец в шинели, каске, даже с винтовкой, но без сапог. Братья-славяне сняли самое нужное для наступающей зимы. Возле перевернутого артиллерийского передка стояла лошадь и терпеливо ждала хозяев. Неподалеку лежала вторая лошадка — мертвая. Леня Кибалка, любивший лошадей, выругался.
— Фрицы — суки, а из-за них животные страдают.
Ему не ответили. За переездом застыли тела наших погибших пехотинцев. Не меньше взвода попали под пулеметный огонь и остались возле придорожных тополей. Здесь же, возле подбитой «тридцатьчетверки» копошился экипаж. На минуту остановились, и я перекинулся несколькими фразами с командиром танка. Младший лейтенант сообщил, что они поймали снаряд, когда атаковали переезд.
— Это ваш танк на насыпи горит? — спросил он.
— Наш.
— И чего вы туда поперлись? Можно было через переезд.
— Зато вы попробовали. Целый взвод угробили.
— Угробили, — невесело согласился командир танка. — У нас всего два танка имелось. Пехоту прикрывали. А у фрицев здесь одних пулеметов штук шесть было и две пушки. Вы своим батальоном в момент бы их смахнули. Нет, полезли через насыпь.
Младший лейтенант был прав. Слишком спешили и не заметили переезд. Впрочем, сейчас рассуждать поздно. Навстречу тянулась колонна пехоты, орудия на конной тяге. Нам бы хоть одну пушку. Но просить было глупо — у каждого подразделения своя задача. Будем обходиться чем есть. Несмотря на низкие облака, с ревом прошла тройка штурмовиков «Ил-2». Мы проводили их глазами. И вы нам не поможете!
За полтора километра перед рощицей я оставил в овражке минометчиков. Бинокля у них не было, и мы определили цель через мой трофейный «Цейс», снятый с убитого немецкого офицера еще летом, под Орлом. Сверили время, благо трофейными часами к ноябрю сорок третьего обзавелись почти все.
— Через двадцать минут начинаете вести огонь, — напутствовал я сержанта, командира расчета. — Одна мина в минуту, строго по времени. Ясно?
— Так точно.
Метрах в трехстах оставили кучерявого ефрейтора-пулеметчика с мешком дисков. Никакого толка от стрельбы за полтора километра не будет. Но трассирующие очереди тоже хоть немного отвлекут внимание фрицев. Остальное дело за нами. Мы продолжали описывать круг, когда меня вызвал по рации майор Плотник.
Одно вранье тянет за собой другое. Плотник интересовался, чем я занимаюсь в тылу. О попавших в ловушку танках он ничего не знал. Пришлось сочинять историю, что я помогаю ремонтировать и охраняю два поврежденных танка. Стало обидно за Хлынова. Смелый парень, батальон доверили, а он в брехне запутался. Плотник не стал вдаваться в детали и поторопил меня. Подводить ротного я не хотел. Если все закончится благополучно, тогда и разговоров не будет. А если не повезет, обсуждать события будут уже без меня.
Закончив круг, я высматривал в бинокль путь к чертовой рощице, где засели две самоходки. Два — один. Расклад не в нашу пользу. Кибалка почесывал горбатый нос и что-то прикидывал.
— Вот жизнь блядская, — наконец разродился он. — Опять под снаряды лезть.
— А ты чего хотел?
— Я бы лучше на бабу слазил.
Рафаил Гусейнов и Вася Лаборант невесело хехекнули. Под снарядами за последние дни мы побывали вдоволь. Но тогда мы воевали в составе роты, батальона, а сейчас лезем в одиночку неизвестно куда. Поэтому экипаж заметно нервничал. Два раза в наш танк попадали вскользь. Везло. Но, как известно, Бог троицу любит. Какой она окажется, эта троица?…
Давно воевавший Леня Кибалка острее других ребят чувствовал опасность. Мы думали об одном и том же. Только я молчал, а заряжающий, не выдержав, шепнул, наклонившись ко мне:
— Алексей Дмитрич, мож не надо на рожон лезть? Стрельнем десяток раз, они сами смоются. Ведь фрицы, считай, в окружении сидят.
— Ладно, посмотрим. Рафаил, когда пойдем, скорость не снижай. Команды выполнять мгновенно. Леня, заряжай бронебойный.
Удар с тыла не получился. Минометчики добросовестно выпустили все двадцать девять мин, кучерявый стрелок-радист стрелял из своего пулемета, а мы неслись по намеченному маршруту. Через березняк, поляну, потом низиной мимо хилых осин. Я даже успел два раза выстрелить, но навстречу летели тяжелые снаряды развернувшихся самоходок.
Нервов у механика-водителя хватило еще метров на сто бешеной гонки. Очередная бронебойная болванка пролетела совсем рядом, другая врезалась в землю и, кувыркаясь, ударила машину под брюхо. Встряхнуло так, будто броню проломило насквозь. Гусейнов резко повернул. Я ткнул механика сапогом в спину.
— Куда, сучонок! Выравнивай, борт пробьют.
Нас спасла осина, которая приняла на себя удар болванки, летящей со скоростью тысяча метров в секунду. Дерево не просто переломилось, а взорвалось. Верхушку подбросило вверх, а середина разлетелась веером белых щепок. Гусейнов гнал машину, ничего не видя перед собой, и я снова ногами показал направление.
— Вон туда, в овражек.
Самоходки потеряли нас из виду, но, угадывая цель, довольно точно уложили штук семь фугасов. Осколки колотили по броне, как огромное зубило. Вскрикнул Вася Легостаев. Я остановил танк метров через двести. Пахло горелой резиной, стрелок-радист, держась за лицо, мотал головой. Шлем был изодран кусочками брони, глубокая царапина пересекала скулу. В общем, пустяки.
Машине досталось тоже. Болванка оставила глубокую вмятину, скользнула по круто скошенной броне (спасибо конструктору!) и ушла рикошетом между гусениц Пройди она по верхней части лобовой брони, удар получился бы практически прямым. А это значит…
— Амбец всем бы получился, — ковырнув пальцем вмятину, объявил Кибалка. — А тебе, Рафаил, в первую очередь.
Гусейнов, бледный и молчаливый, тоже потрогал вмятину. Я влез под танк. Опасался, что прошедший под брюхом машины снаряд мог разбить колеса или гусеницы. И то и другое оказалось невредимым. Зато сорвало с креплений аварийный люк на днище. Несколько осколков от фугасных снарядов оставили зазубрины, а особенно крупный вмял корпус с правой стороны и ранил отколотым кусочком брони Васю Легостаева.
Пострадавшего быстро перевязали, подтянули полуоторванный люк и примотали его проволокой. Гусейнов предложил завести двигатель и опробовать, все ли в порядке.
— Не надо. Немного подождем, — ответил я.
Экипаж закурил. Я еще не решил, что делать дальше, и тоже смолил самокрутку. Небо немного прояснилось. На северо-восток с большой скоростью прошла шестерка немецких истребителей «Фокке-Вульф-190». Под брюхом они тащили бомбы. На одинокий танк внимания не обратили. Ярославцева в его яме-ловушке тоже не заметили. Но вслед за ними могли появиться «Юнкерсы-87», наш главный враг. Эти летят с меньшей скоростью и мимо танков не пройдут. Я связался с Ярославцевым по рации. Хоть ящик и трещал помехами, но друг друга мы кое-как слышали.
— Иван, открывай по фрицевским коробочкам навесной огонь фугасными снарядами.
Ярославцев с минуту раздумывал, потом отозвался:
— Так они же нас прикончат. Если начнем пальбу, разнесут нашу яму.
— Долго в ней не просидите. Небо проясняется, вас с воздуха первая же тройка «Юнкерсов» раздолбает. Все, выполняй.
— Есть.
— И снаряды не жалей. На том свете они не понадобятся.
— Понял. Вломим из обоих стволов.
Другого варианта я не видел. Промедлим еще — получим от начальства команду идти напролом. Хватит, мол, отсиживаться. А это — верная смерть. Не начальство, так фрицы угробят: с воздуха или какая-то отступающая часть. Конечно, ни фугасные, ни бронебойные снаряды за тысячу метров самоходки с усиленной броней не возьмут. Но если Ярославцев пристреляется, то разворошит гнездо. Фугас очень просто может порвать гусеницу или перебить осколком ствол.
Лейтенант и ребята из его взвода, обозленные гибелью товарищей, потерей машины и безнадежной отсидкой в норе, наконец получили задание по душе. Снаряды летели один за другим. Взрывы крушили деревья, поднимали фонтаны мокрой земли. Одна из самоходок открыла ответный огонь. Теперь снаряды падали с ориентиром на вспышки. Боезапас обоих танков составлял почти две сотни снарядов. Выстрелов на сто — сто двадцать я мог рассчитывать. Под шумок, на малом газу, мы сменили позицию. Прошли по низине еще метров двести пятьдесят. Если самоходки примут решение уходить, то, скорее всего, двинут в сторону от железнодорожного полотна, которое уже оседлали наши.
Сначала появился четырехосный бронеавтомобиль «Бюссинг», угловатый, с тупой скошенной мордой и пулеметом. Промчался метрах в семистах, но стрелять я не пытался. Вслед за ним должны были появиться самоходки. Я перегнал машину поближе к тому месту, откуда вывернулся «Бюссинг». Зарядили орудие подкалиберным снарядом. Для хороших друзей не жалко, хотя подкалиберные снаряды берегли до последнего.
— Ленька, смотри вовсю. Лучше из люка высунься.
Перископ командирской башенки нам разбили еще утром, а в прицел виден лишь небольшой участок. Ленька, с его не испорченным учебой зрением, различал цели не хуже бинокля.
— Едут, едут, — зашептал он, наклоняясь ко мне.
Приземистая, хорошо знакомая машина шла со скоростью километров сорок. Борт закрывал броневой экран из нескольких листов. Массивный длинный ствол, торчавший прямо из корпуса, покачивался на ходу. Эта двадцатипятитонная штуковина, высотой всего два метра, именовалась штурмовым орудием и хорошо маскировалась в любой низине. Выстрел! Лист брони прошило подкалиберной раскаленной стрелой. Еще! После нового попадания «Артштурм» задергался и остановился.
Вторая машина, развернувшись, стреляла по нам из кустарника. Короткая трехминутная дуэль со второй самоходкой закончилась ничейным результатом. И мы, и «Артштурм» находились в движении, никак не могли поймать друг друга в прицел. Самоходка дала задний ход и исчезла.
Первая машина горела. Что стало с экипажем, неизвестно. Или остались внутри, оглушенные, или убежали, пока мы обменивались снарядами со вторым «Артштурмом». Огонь добрался до снарядов, и самоходка взорвалась. Вынесло переднюю часть рубки, орудие уткнулось стволом в землю.
Встав на башню, я разглядел уходящую машину. Мы могли бы помериться с ней скоростью, но преследовать опасного противника желания не было. Слава богу, что выскочили живьем из этой передряги.
Подъехали к осиновой рощице, где прятались «Артштурмы». Капониры для самоходок и бронемашины, разбитый крупнокалиберный пулемет. Из заваленного окопа торчала подошва сапога. Вокруг воронки, поваленные взрывами деревья, срезанные осколками ветви. Ваня Ярославцев снарядов не пожалел. Может, поэтому самоходки поспешили убраться и подставились под мой выстрел.
Вскоре появились танки Ярославцева. На трансмиссии лежали три тела. Погиб башнер, корректировавший огонь. Нательная рубаха, которой укутали пробитую осколком голову, сплошь пропиталась кровью. Покурили, подобрали минометчиков, стрелка-радиста с пулеметом и вернулись в расположение батальона.
На войне все меняется быстро. Когда вернулись в батальон, там снова командовал майор Плотник. Чему я был очень рад. Командир полка Третьяков в лазарете не залежался и снова взял командование в свои руки.
Петра Назарыча Плотника давно планировали поставить на полк, но не хватало образования. Я знал, что у него за плечами пять-шесть классов, сверхсрочная служба и ускоренные командирские курсы. Поэтому выше батальона не ставят.
Плохо быть зловредным. Но то, что Степа Хлынов опять вернулся на роту, я посчитал справедливым. Откомандовался батальоном! Три машины на произвол судьбы бросил. Майор Плотник так бы не поступил. Не знаю, что ему объяснял Хлынов, но комбат был в нормальном настроении. Сняв танкошлем, с минуту постоял возле останков погибших ребят, замотанных в шинели, и коротко приказал взводному Ярославцеву:
— Ваня, организуй помощь. Могилу уже роют, помоги пехотинцам. Всех вместе хоронить будем. Ты, Алексей, говорят, с самоходками воевал?
— Так точно.
— Там не «Фердинанды» были?
Комбат не случайно спросил про «Фердинанды», которые, как и тяжелые танки «Тигр», включались в боевые сводки отдельной строкой. Эти немецкие машины в боях наносили нашим войскам особенно сильный урон. За их уничтожение зачастую награждали весь экипаж.
Поэтому сожженные «Фердинанды» и «Тигры» часто мелькали в донесениях. Только где их столько взять? «Тигров», согласно техническим справочникам, Германия выпустила менее двух тысяч, «Фердинандов» всего 120 штук. Это составляло считанные проценты от общего количества немецкой бронетанковой техники. Поэтому я не стал увеличивать и без того фантастическое число.
— Совместно со взводом Ярославцева вели бой с двумя самоходками «Артштурм», — доложил я. — Машины нового образца с 88-миллиметровыми пушками. Одну штуку уничтожили. За железной дорогой догорает.
— А может, это «Фердинанды» были? — хитро сощурился комбат.
— Нет. У «Фердинанда» высота три метра, а наши «Артштурмы», как клопы, приземистые. Но орудия, дай бог! У нас один танк сожгли и еще две «тридцатьчетверки» из другой бригады.
— Жаль. За «Фердинанда» можно смело двоих-троих наградить.
— Не заслужил, товарищ майор, — снова козырнул я.
— Волков во время атаки еще одну пушку раздавил, — подал голос Хлынов. — И гусеничный тягач с десятком фрицев раздолбал.
Конечно, майор Плотник что-то уже знал про отставшие машины, но лишь в общих чертах. Если бы ему доложили, что Хлынов бросил на произвол судьбы взвод, старлею бы крепко не поздоровилось. Но никто не выдал. Стукачество на фронте презиралось не меньше трусости.
Но сейчас над командиром роты нависла реальная угроза. Пользуясь паузой и дожидаясь подвоза боеприпасов, Петр Назарович Плотник восстанавливал картину боя.
— Значит, Ярославцева со взводом оставили вышибать немецкие самоходки, так?
— Ну, вроде того, — замялся Хлынов. — Существовала угроза, что они ударят с фланга.
— А зачем Волкова в подмогу им послал?
— Ну, как опытного танкиста.
— А Ярославцев не опытный?
— И Ярославцев опытный.
— Чего ты юлишь? — разозлился комбат. — То Волков никудышный командир, взвод под Букрином угробил. А сейчас ты его посылаешь в помощь Ярославцеву. Самоходку кто уделал?
— Волков, — отозвался Ваня Ярославцев. — Я ему лишь помогал.
— В общем, понял я. У тебя, Степан, личные счеты с Волковым. А это самое никудышное дело. Может, ты замполита Гаценко наслушался и за чистоту рядов борешься? Тогда я его в другую роту переведу.
— Все нормально, — сказал Хлынов. — Волков воюет смело и меня устраивает.
— Он тебя устраивает! — передразнил комбат. — А ты его устраиваешь? Волков на фронте с сорок первого года. С такими подчиненными тоже надо уметь найти общий язык. Усек, Хлынов?
— Так точно!
— За сегодняшний бой благодарность вам обоим и личному составу.
Мы оба козырнули.
— Служим трудовому народу!
Комбат повернулся и зашагал к себе. Я пошел к своему танку. Экипаж загружал боеприпасы. Я присоединился. Молча вставлял в гнезда внутри башни тяжелые остроносые снаряды. Кибалка что-то спросил, я невпопад ответил. «Шли бы все в задницу со своими благодарностями!» — думал я. Экипаж уловил мое настроение. Работали тоже молча. Ведрами переливали солярку в бездонные баки, на корму загрузили дополнительные ящики со снарядами. Десантники, которым предстояло сидеть на броне, с опаской глядели на боеприпасы.
— Пуля попадет, взлетим к чертовой бабушке.
— От пули они не сдетонируют, — успокоил я бойцов. — И от осколка тоже. А если фрицевский снаряд прилетит, то конец один. Вместе на тот свет попадем.
— Мы не торопимся, — засмеялся сержант из десантников.
Ужинали в затишке, в разбитой комнате без потолка, зато с тремя стенками. Пролом и выбитую дверь завесили от ветра плащ-палатками. Круглая крышка полированного хозяйского стола стояла на кирпичных столбиках, вместо табуретов рифленые жестяные ящики из-под мин, накрытые тряпьем, чтобы не застудить задницы.
Легостаев вместе с Кибалкой принесли с кухни четыре котелка пшенной каши, две буханки хлеба и водку. Оба пожаловались, что в наступлении харчи доставляют, как всегда, с запозданием. Впрочем, каша была наваристая, мясная. Водки и трофейного рома тоже имелось в достатке. В качестве закуски они раздобыли огромную луковицу, нарезав ее вкривь и вкось. Выпили, закусили хлебом с луком, после второй порции принялись за кашу. Хотелось горячего чая. В прежней бригаде покойный механик-водитель Иван Федотович всегда заваривал горячий чай.
— Леня, — попросил я. — Поищи кусты иван-чая. Холодина, кишки бы погреть.
— Давай на смородиновых листьях заварю, — предложил сержант. — В саду еще не все листья облетели.
— Ну, пошли вместе, глянем.
— Может, еще по сто граммов? — предложил Вася Лаборант.
Я был бы не против добавить и сто, и двести граммов. Но комбат наверняка соберет после ужина командиров рот и взводов. Передышка долго не продлится. Или вперед пойдем, или здесь окапываться будем. Не хотелось светиться перед Плотником крепко выпивши.
— Пей, если хочешь, — разрешил я Васе Лаборанту. — А тебе, Рафаил, хватит. Пока не стемнело, проверь соединения и тяги. Нас сегодня крепко покидало.
— Не только покидало, — подал голос стрелок-радист. — Снарядом чуть брюхо не пропороло.
В небольшом саду за домом, среди посеченных осколками деревьев, нашли кусты черной смородины. Часть листьев еще не облетела, осталось даже немного ягод. Собирали в каску, подобранную здесь же.
— Настроение паршивое, Леха? — спросил Кибалка.
— Не знаю. Глянь, вишня тоже листья не сбросила. Примета есть, если до ноябрьских листья не опадут — зима теплая будет.
— На Украине, говорят, все зимы теплые. А ты точно не в себе, Алексей. Я понимаю, переживаешь, что ни за что с роты на взвод скинули. Ну, и хрен в глотку этому Гаценко и Хлынову. Переживем. Помнишь, что под Орлом творилось? А когда к Днепру шли? Сейчас полегче, вон сколько сил собрали.
— Писем два месяца нет, — сказал я.
— Все они умники, — гнул свое заряжающий. — Чтобы в анкете — ни сучка, ни задоринки. Сами бы попробовали с самоходами связаться?! Обосрались бы. Когда нас болванкой в лобовину шарахнуло, я себя сразу похоронил. До сих пор пальцы трясутся. А те два экипажа накрылись бы, точняк. Терпелка кончилась, и полезли бы под снаряды.
— Ленька, хватит ерунду молоть. И так тошно.
Кибалка недовольно засопел, а я набрел на терновый куст. Крупные черные ягоды, тронутые морозцем, были сладкие на вкус. Насобирали треть каски и вернулись к своим. Чай или компот заварили в котелках. Пришел Ярославцев. Хорошо выпивший, обнял и сказал, что меня приглашает к себе ротный.
— Мы уже поужинали. Чай пить собираемся.
— Эх, молодцы у тебя ребята. Выручили! Ну, пошли, Хлынов ждет.
— Иди, Алексей Дмитрич, — поддержал лейтенанта весь мой экипаж. — Кому лучше будет, если с ротным не сойдешься? Будет совать в каждую дырку, как затычку, пока не угробимся. А водки мы тебе оставим, если там не нальют.
— Как не нальют! — вскинулся Ярославцев. — Уже налито.
Ребята были правы. На Букрине именно наш взвод сунули под переправу. Там мы потеряли шесть человек и две машины. И сегодня выручать взвод Ярославцева пришлось нам, когда остальные после боя отдыхали. Я согласился и пошел вместе с Иваном. По дороге сказал:
— Долго вы меня приглашать собирались.
Ярославцев, пошатываясь, шепнул на ухо:
— Хлын тебя не звал, потому что опасался, вдруг откажешься. Авторитет все пытается держать. А ребята настояли.
В подвале, освещенном двумя коптилками, сидели за столом оба командира рот, старшина и двое взводных. Мне налили полкружки разведенного спирта. Выпили за победу, потом за Сталина, помянули погибших. Мужики уже усидели несколько фляжек. Как всегда после боя и хорошей выпивки, стоял гул возбужденных голосов. Хвалили Хлынова, который провел смелую атаку и с ходу вышиб немцев из поселка.
— Действовал уверенно, как комбат, — поддакнул старшина.
Познакомился с лейтенантом Артемом Майковым, командиром второй роты. «Лейтенанта» и должность ротного получил на Букринском плацдарме, где разбил две немецкие пушки и удачно отразил несколько атак. На мой вопрос, давно ли на фронте, с гордостью ответил, что с февраля сорок третьего.
— Горел, в госпитале лежал, — возбужденно рассказывал он мне свою биографию. — На Букрине рота фрицам дала жару. Когда командир погиб, комбат Плотник роту доверил. Значит, мне тебя благодарить, что два моих танка помог вывести?
— Брось. Какая там благодарность!
— Н-нет, я добра не забываю.
Потом поговорили о том, как воевали с самоходками. Ярославцев сообщил, что выпустил девяносто штук снарядов.
— Выкурили блядей из засады. Леха одну самоходку в клочья разнес. Ну а мы зенитный пулемет вместе с расчетом уделали.
После трудного дня и выпитого спирта тянуло на сон. Хлынов немного меня проводил, пожал руку. Кажется, отношения с ротным стали налаживаться.
