Глава 5. Последнее противостояние

Великий князь киевский Владимир умирал. Умирал в тот самый момент, когда был нужен свой земле как никогда. Ибо на Руси зрела смута. Начал ее, судя по всему, племянник киевского князя, сын Ярополка Святополк. Тот, которого потомки за дела его назовут Окаянным.

Рассуждать о том, почему Святополк ненавидел Владимира и весь его род, по меньшей мере глупо – одной смерти Ярополка для этого было более чем достаточно. Сын должен был отомстить за отца. Можно не сомневаться, что племянник Владимира с раннего детства знал о том, как и почему погиб князь Ярополк. И не важно, что своего отца он в глаза не видел. Версия о том, что Святополк был сыном Владимира, явно несостоятельна, поскольку в летописях конкретно указано, что будущий Креститель Руси взял себе жену брата уже беременной. О том же сообщает и В.Н. Татищев: «После убиения Ярополка взял Владимир к себе жену Ярополкову грекиню, бывшую прежде черницею, которую Святослав, в плен взяв и из-за красоты лица ее, дал Ярополку в жены. Оная была тогда беременна и вскоре родила сына, злого и беззаконного Святополка, ибо от греховного ложа не может благочестивый родиться; ибо, сначала, она была черница; второе, совокупился с нею Владимир не по браку и осквернил семя брата своего».

С одной стороны, мы наблюдаем, что раз Святослав дал прекрасную пленницу своему сыну в жены, то и брак был заключен, другого толкования у этой фразы быть не может. С другой стороны, брак, заключенный Ярополком, был явно не династический. Можно предположить, что наследник Святослава женился действительно по любви, иначе бы просто спровадил красавицу в компанию к остальным наложницам.

О том, как сложилась дальнейшая судьба греческой красавицы при князе Владимире, мы не знаем. Возможно, что она жила в Берестове вместе с другими наложницами князя, возможно, что как члену княжеской семьи Владимир пожаловал ей земли, где она и проживала с сыном. Зато нам точно известна информация иного свойства – Владимир терпеть не мог Святополка, который служил живым напоминанием о загубленном брате. «Темь и отець его не любяше, бе бо от двою отцю, – от Ярополка и от Володимера» (Лаврентьевская летопись).

Понятно, что и Святополк платил дядюшке той же монетой, тем более что воспитывался он при матери, которая тоже никакой любви к убийце своего мужа не питала. Поэтому причины трагедии, произошедшей на Руси после смерти Крестителя, ее истоки следует искать в те времена, когда Владимир бился за власть с Ярополком. Однако князь Владимир берет племянника к себе в семью, называет законным сыном (четвертым по старшинству после Вышеслава, Изяслава и Ярослава) и отправляет княжить в Туров. Обиду Святополка легко представить, поскольку туровский князь прекрасно знает, что после Владимира именно он является старшим в роду. Ведь это его отец был старшим среди сыновей Святослава!

Святополк прекрасно понимал, что за свое старшинство ему придется сражаться. Его беда была в том, что при желании сыновья Владимира могли отбросить на время все разногласия между собой и единым фронтом выступить против ненавистного двоюродного брата. В этом случае они бы просто стерли туровского князя в порошок.

Правда, к тому моменту, когда Владимир почувствовал себя плохо, ни Вышеслава, ни Изяслава в живых не было. Однако жизнь Святополка от этого легче не стала, поскольку у него появился новый конкурент в лице ростовского князя Бориса. Да и Ярослав был не тот человек, который возьмет и просто так отдаст верховную власть над Русью.

У Святополка в борьбе за главенство на Руси было всего два варианта действий – либо перебить своих противников поодиночке, либо опереться на силу, которая может сокрушить братьев Владимировичей. Сын Ярополка решил, что одно другому не помеха, и начал действовать.

Дальше начинается самое интересное. Дело в том, что Святополк был женат на дочери польского короля Болеслава I, западного соседа Руси. Титмар Мерзебургский сообщает, что Владимир, «имея троих сыновей, … дал в жены одному из них дочь нашего притеснителя князя Болеслава, вместе с которой поляками был послан Рейнберн), епископ Соли Колобжегской…». Возникает вопрос: какая надобность на православной Руси в католическом епископе? Предположение, что Рейнберн отправился вместе с королевской дочкой в качестве ее духовного наставника, не выдерживает критики. Слишком велик сан у священнослужителя, чтобы заниматься такой мелочью.

Поэтому вывод напрашивается один – епископ прибыл на Русь заниматься делами светскими, а не духовными. Наверняка он являлся связующим звеном между туровским князем и Болеславом. Дальнейшие события это полностью подтвердили. Вот что рассказывает Титмар Мерзебургский о реакции Владимира на совместную деятельность Рейнберна и Святополка: «Упомянутый король, узнав, что его сын по наущению Болеславову намерен тайно против него выступить, схватил того епископа вместе с этим своим сыном и его женой и заключил в темницу, каждого по отдельности» (Титмар Мерзебургский).

Титмар Мерзебургский – это не русский летописец, которых последнее время стало очень модным упрекать в постоянной фальсификации фактов русской истории. У Титмара взгляд со стороны, и ему, по большому счету, по барабану Русь и ее внутренние проблемы. Он просто приводит известную ему информацию, и не более того. И нет никаких оснований сомневаться в достоверности приведенных им данных. Рейнберн и Святополк затеяли на западных границах Руси заговор с целью проведения государственного переворота и утверждения туровского князя в Киеве. Но не задалось, оба оказались в порубе, где слуга Божий и приказал долго жить.

Казалось бы, что все, смута задавлена в зародыше и на Руси восстановится покой, но не тут-то было! В этот раз беда пришла с севера, и главным возмутителем спокойствия оказался новгородский князь Ярослав, на тот момент старший из сыновей Крестителя Руси.

Ярослав был сыном Владимира и Рогнеды, третьим после Вышеслава и Изяслава. Но, как уже отмечалось, к 1014 году братьев не было в живых, и по закону именно он становился наследником Владимира. Однако старый князь рассудил иначе, что и спровоцировало Ярослава на бунт.

В последние годы жизни Владимир приблизил к себе ростовского князя Бориса, которого, очевидно, и планировал сделать своим наследником. Мечты о златом киевском столе могли так и остаться для сына Рогнеды пустыми мечтами. Такой расклад Ярослава совершенно не устраивал, и, будучи достойным сыном своего родителя, он пошел по его стопам. Личный опыт отца оказался востребованным.

Ярослав решил опереться на новгородцев и, чтобы заинтересовать их в необходимости его поддержки, пошел самым простым путем – отказался платить Киеву денежный выход в 2000 гривен. Всего же он брал с Новгорода 3000 гривен, но треть шла на содержание его дружины. Понятно, что подобное решение новгородцы могли только приветствовать, другое дело, какой кровью за него предстояло заплатить. Ибо то, что творил сейчас Ярослав, было делом на Руси неслыханным. Если Владимир повел войну с братом, то теперь его сын поднимал руку на отца.

«Ярославу же сущю Новегороде, и урокомь дающю Кыеву две тысяче гривенъ от года до года, а тысячю Новегороде гридемъ раздаваху. И тако даяхувсипосадници новъгородьстии, а Ярославъ сего не даяшек Кыевуотцю своему» (Лаврентьевская летопись). И было неизвестно, как отнесутся к его выходке остальные братья. Существовала большая вероятность того, что они будут сражаться на стороне Владимира.

Киевский князь был стар, но по-прежнему скор в решениях. Не откладывая дело в долгий ящик, он велел собирать полки против Ярослава: «Требите путь и мосты мостите» (Новгородская I летопись младшего извода). Но когда рать была готова к выступлению, Владимиру стало худо, князь разболелся, и поход на Новгород пришлось отложить. Мало того, летом 1015 года на Русь пришли печенеги, и киевский князь отправил против них сына Бориса с дружиной.

Настало время и нам познакомиться поближе с этим человеком.

Борис «вышел телом и лицом, спасибо матери с отцом». В «Сказании о Борисе и Глебе» дается такая характеристика ростовского князя: «Сей благоверный Борис был благого корени, послушен отцу, покорялся во всем отцу. Телом был красив, высок, лицом кругл, плечи широкие, тонок в талии, глазами добр, весел лицом, борода мала и ус – ибо молод еще был, сиял по-царски, крепок был, всем был украшен – точно цветок цвел он в юности своей, на ратях храбр, в советах мудр и разумен во всем, и благодать Божия цвела в нем». Но этого еще недостаточно для того, чтобы Владимир, вопреки всем законам и традициям, назначил Бориса своим наследником в обход старших братьев. Значит, было что-то еще.

В некоторых летописных сводах приводится более подробная информация о сыновьях Владимира. Начинается с детей Рогнеды: «От нея же роди 4 сыны: Изеслава, Мьстислава, Ярослава, Всеволода, а 2 дщери; от грекине – Святополка; от чехине – Вышеслава; а от другое – Святослава и Мьстислава; а от болгарыни – Бориса и Глеба» (Лаврентьевская летопись).

О том, что Борис и Глеб были детьми киевского князя «отъ българыне», говорится и в «Сказании». Зато Тверская летопись приводит информацию совершенно иного свойства. Перечислив детей Владимира от Рогнеды, летописец дальше пишет: «А отъ Грекины Святополка; а отъ Чехини Вышеслава; а отъ другиа Чехини Святослава и Станислава; Судислав, Болеслав; а отъ царевны отъ Анны Борисъ и Глебь». Как видим, автор Тверской летописи копнул глубже, чем составитель Лаврентьевской, и поделился с читателями более подробной информацией. Правда, и он оказался не без греха, допустив существенный ляп и вписав Владимиру в сыновья польского короля Болеслава. Хотя причина подобной ошибки лежит на поверхности – толстяк Болеслав принял активнейшее участие в кровавой междоусобице, которая началась на Руси после смерти Владимира. В какой-то момент хитрый лях даже Киев захватил и пытался наложить лапу на всю остальную Русскую землю. Но это уже частности.

Вернемся к детям киевского князя и порядку их наследования в его понимании. Сам князь Владимир никогда бы не стал официально жениться на ком попало и уж тем более объявлять ребенка от этого брака своим официальным наследником. Поэтому если исходить из того, что Борис и Глеб были «отъ българыне», то эта женщина должна быть очень знатного рода. Дело в том, что болгарский царь Петр (927–969) был женат на Марии, внучке византийского базилевса Романа Лакапина. И если Владимир породнился с потомками Петра, то, соответственно, пусть и десятой водой на киселе, но он приходился родственником правителям Византии.

Об этом же пишет и В.Н. Татищев: «По сказанию Иоакимову, Борис и Глеб дети царевны Анны, потому весьма вероятно, что она была дочь Петра, короля болгарского, внука Романова, а Василию и Константину императорам племянница родная, а Нестор назвал сестрою». То, что Борис и Глеб дети Анны, сомнения у Татищева не вызывает, он это отметит еще раз, когда речь пойдет о том, как Владимир распределял между сыновьями уделы: «Анны царевны сына Бориса и Глеба при матери оставил, но Глебу назначил Муром, так как был еще у грудей тогда». В дальнейшем Василий Никитич еще больше развивает тему: «А в Лексиконе историческом, что Роман I за Петра дал внучку, старшего сына дочь; сей Роман, отец Василия и Константина, был II. Если от Петра болгарского дочь родилась, оная была Василию и Константину сестра и по свойству у них жила, чему и вид есть, что все историки с Нестором согласно одну жену Владимирову именуют княжной болгарской, от которой Борис и Глеб рождены, а в гл. 4, н. 42, по сказанию Иоакима, оная именована княжна Анна; еще же удостоверивает и то, что Владимир, может, по учиненному брачному договору или по любви к ней от нее рожденного сына Бориса после себя мимо старших детей наследником престола определил». В другой раз историк вновь подчеркнет этот факт: «Анны царевны сына Бориса и Глеба при матери оставил, но Глебу назначил Муром, так как был еще у грудей тогда».

В принципе, все логично и обоснованно, а сообщения Татищева и Тверской летописи друг другу не особо и противоречат. Ведь если признать, что Борис и Глеб были сыновьями царевны Анны, то все последующие события становятся объяснимыми. И избирательность Святополка, убивающего своих братьев, выглядит логичной и понятной.

Можно предположить, что Владимир хотел видеть после себя на троне Бориса именно потому, что тот приходился родственником византийским императорам Василию II и Константину VIII. Одно дело, когда с базилевсами будет разговаривать их племянник, и совсем другое, когда, к примеру, Ярослав. А Ярослав для царственных братьев никто и зовут его никак. Если бы Борис оказался во главе страны, то отношения Руси и империи вышли бы совершенно на другой уровень, и Владимир это прекрасно понимал. Да и на Западе утерлись бы как ляхи, так и германцы, зная, что во главе государства стоит кровный родственник базилевсов.

С другой стороны, старый князь отдавал себе отчет в том, что его старшие сыновья за просто так власть не отдадут и после его смерти может начаться кровавая баня на Руси. Вполне возможно, что кто-то из них поддержит Бориса, кто-то Ярослава, а кто-то будет действовать в сугубо личных интересах. И вот здесь ключевое значение приобретали родственные связи.

Сам Владимир прекрасно помнил, как с помощью женитьбы на заморской принцессе собрал под свое знамя варягов и викингов, а затем уничтожил Ярополка. А Борису и усилий не надо было прикладывать особых, поскольку за спиной у него высилась грозная фигура дяди по матери, императора Василия Болгаробойцы. Бесстрашный воин и свирепый правитель, Болгаробойца запросто мог поддержать племянника в борьбе за златой киевский стол. Причем как финансово, так и войсками. Мог подкупить печенегов, чтобы те помогли родственнику, мог послать на помощь войска из Херсонеса. Много чего мог Василий II, самый могущественный из государей той эпохи.

Все это учитывал Владимир, когда приближал Бориса к себе, приучал любимого сына править самостоятельно, делая так, чтобы молодой князь пришелся по нраву дружине и полюбился киевлянам. Все правильно делал старый князь, только вот времени судьба ему отпустила немного, не успел он довести до конца начатое.

15 июля 1015 года князь Владимир умер в селе Берестовом под Киевом.

Ситуация, которая сложилась на тот момент на Руси, была парадоксальной. В Киеве был Святополк, но он сидел в порубе. Реальной силой на юге располагал Борис, но он гонялся в степях за печенегами и не владел ситуацией в Киеве. На севере ощетинился Новгород и отказался подчиняться Киеву, а Ярослав, продолжая идти по стопам незабвенного родителя, «посла за море, приведе Варягы, бояся отца своего» (Лаврентьевская летопись). Но отец в это время уже умер, а воинская сила у Ярослава осталась. Причем новгородский князь не имел ни малейшего понятия о том, что происходит на юге страны.

В этот раз повезло Святополку.

В. Н. Татищев приводит очень интересную информацию о том, что происходило в Берестовом и Киеве после смерти старого князя. Дело в том, что те люди, которые находились при Владимире до самой смерти, решили утаить смерть своего повелителя как от киевлян, так и от Святополка. Завернув тело Владимира в ковер, они ночью разобрали перегородку в сенях и незаметно вынесли его из терема, отнеся к церкви. А сами спешно послали гонцов к Борису. Но шила в мешке не утаишь, и слухи о смерти Владимира уже достигли Киева. Верные туровскому князю люди кинулись к порубу, сбили замки и вывели опального сына Ярополка на свободу. Оказавшись в княжеском тереме, Святополк распорядился привести тело умершего князя в Киев и положить в Десятинной церкви. Так началось правление сына Ярополка.

Святополк оказался в непростой для себя ситуации. Его власть в Киеве держалась лишь на его ближних людях, которых было совсем немного, больше ему просто не на кого было опереться. Летописец конкретно отмечает, что среди киевлян новый князь поддержкой не пользовался: «Они же приимаху, и не бе сердце ихъ с нимь, яко братья ихъ беша с Борисомь» (Лаврентьевская летопись). И дело не в том, что родственники жителей города находились под стягом ростовского князя. Проблема была в другом.

Святополк для жителей Киева был НИКТО. Пустое место. Призрак забытых времен.

О том, что его отец Ярополк был года-то киевским князем и старшим братом Владимира, на Руси уж и не помнили. Сам Святополк сидел все время в своем Турове. Для киевлян единственным князем был Владимир, поэтому и к его сыновьям они относились с гораздо большим уважением и любовью, нежели к туровскому князю. Будь поблизости тот же Ярослав или Мстислав, то Святополк бы никогда не усидел на киевском столе. Правда, и Борис был в какой-то мере для киевлян чужаком, поскольку правил в Ростове и лишь в последний год жизни отца крепко осел в Киеве. Ему просто не хватило времени на то, чтобы киевляне восприняли его как законного наследника Владимира.

В какой-то мере именно равнодушие Киева и погубило ростовского князя. Но сейчас у него в руках было то, чего не было у Святополка, – армия. Туровский князь это прекрасно понимал, и поэтому он начал кампанию по склонению общественного мнения на свою сторону. Ничего нового он не изобрел, а просто стал раздавать народу деньги и подарки. Начал потрошить дядюшкину скарбницу, что и было зафиксировано летописцем: «Святополкъ же седе Кыеве по отци своемь, и съзва кыяны, и нача даяти имъ именье» (Лаврентьевская летопись). Киевляне дары брали, но отмалчивались, и поддерживать новую власть с оружием в руках не спешили.

Многое зависело от того, какое решение примет Борис.

Остановившись с воинством на реке Альта, примерно в 80 км от Киева, он должен был принять решение, от которого зависела не только его судьба, но и судьба всей страны. На первый взгляд все было очень просто, ведь дружина ему заявила открытым текстом: «Се дружина у тобе отьня и вои. Поиди, сяди Кыеве на столе отни» (Лаврентьевская летопись). Но Борис был человеком умным и, в отличие от многих собратьев по власти, совестливым. Он прекрасно понимал, что по закону и праву киевский стол принадлежит Святополку. Понимал Борис и то, что он, по большому счету, в Киеве все же чужой и на сторону кого из братьев склонятся симпатии киевлян – неясно. К тому же князь отдавал себе отчет в том, что может произойти на Руси, если он поведет дружину на Киев.

Выбить Святополка из столицы для Бориса не проблема – у двоюродного брата просто нет сил, чтобы противостоять его воинству, но, укрывшись в родном для него Турове, сын Ярополка все одно продолжит борьбу за то, что принадлежит ему по закону и праву. Борис знал, за что Святополк оказался в порубе. Знал и то, что туровский князь покличет на помощь короля Польши Болеслава, своего тестя, и что хитрый толстяк не упустит возможности вмешаться в дела своего восточного соседа.

В этом случае разборка за власть между Борисом и Святополком перерастала в войну между Русью и Польшей. А в глазах всей страны узурпатором выглядел бы именно Борис, поскольку завещания Владимир не оставил и официально любимого сына наследником не провозгласил. Пожелания в ближнем кругу доверенных лиц в счет не шли.

К тому же победа над Святополком для Бориса, по большому счету, ничего не решала, ибо на горизонте уже вырисовывался следующий претендент на престол: Ярослав Новгородский. Он, как и Святополк, имел по закону гораздо больше прав на Киев, чем Борис. К тому же, в отличие от Святополка он мог рассчитывать на поддержку остальных своих братьев. Тот же правдолюбец Мстислав Тмутараканский первым пошел бы на помощь старшему брату восстанавливать попранную справедливость. Борис же в лучшем случае мог рассчитывать лишь на помощь единоутробного брата Глеба. Но Муром – это не Новгород, не Псков и не остальная Русь. Против мощной коалиции из остальных сыновей Владимира детям царевны Анны не выстоять. Единственным шансом изменить соотношение сил было заручиться поддержкой грозного базилевса Василия Болгаробойцы.

Один из самых талантливых правителей за всю историю Византии, император Василий железной рукой прихлопнул независимость Болгарии, установив спокойствие на северной границе империи. Ему гораздо больше желалось видеть на престоле в Киеве племянника, чем кого-либо из сыновей Рогнеды. Вполне вероятно, что, если бы Борис обратился за помощью к дяде, он бы ее получил. Но в этом случае он бы сам уподобился беспринципному Святополку. Русь в этом случае стала бы полем боя для византийцев с поляками и варягов с печенегами. Совсем недавно при Святославе это уже было в Болгарии. Итог налицо. Чем это грозило Русской земле, мы думаем, объяснять не надо.

Вот к каким последствиям могло привести решение Бориса бороться за Киев. Ростовский же князь решил поступить так, как ему подсказывали честь и совесть. Признавая старшинство Святополка, он тем самым прекращал едва начавшуюся междоусобицу. По крайней мере на юге Руси. В летописных сводах прописано четко, что Борис согласился признать старшинство Святополка. Но при этом упор как-то больше делается на христианское смирение князя, а не на то, что он действовал ПО ЗАКОНУ. Не желая быть узурпатором, князь действует по нормам своего времени. «Не буди того, еже ми подняти рука на брата своего, еще же старейшаго, его жь бых имел, яко отца» (Пискаревский летописец).

После такого заявления воинство разошлось по домам. Вполне вероятно, что их отпустил сам Борис. Смысл нахождения ратников на Альте пропал – печенегов не нашли, поход на Киев не состоялся. Какой тогда толк им здесь торчать, на берегах Альты? Их дома семьи заждались. А князь пусть едет в свой Ростов, там у него и дружина, и верные люди. Никто никому ничего не должен. С тем и расстались. И поскольку сам Борис князь ростовский, а гридни, бывшие под его началом, киевские, называть их поведение предательством язык не поворачивается.

Борис судил о людях по себе и был слишком хорошего мнения о своем двоюродном брате, что и привело к беде.

Вернемся к Святополку. То, что Борис распустил войска, оказалось для него редкой удачей, ибо Ярослав был далеко. А значит, теперь туровскому князю никто не угрожал. Но все могло измениться в любую минуту. К Борису помчался гонец, который передал слова двоюродного брата: «С тобою хочю любовь имети, и къ отню придамь ти» (Лаврентьевская летопись). Возможно, именно это заявление Святополка и послужило причиной того, что ростовский князь столь неосмотрительно задержался на берегах Альты, а не отправился сразу в свою вотчину на север.

Сын Ярополка играет на опережение.

Ночью Святополк прибывает в Вышгород, где собирает верных себе людей. Понять, почему новый киевский князь решил провести тайное совещание именно в этом месте, несложно – он просто не доверял киевлянам. К тому же, как следует из дальнейших летописных текстов, именно вышгородское боярство оказалось той силой, которая безоговорочно признала права сына Ярополка на престол. Причем сразу и бесповоротно. «Святополкъ же приде ночью Вышегороду, отай призва Путшю и вышегородьскые болярьце, и рече имъ: «Прияете ли ми всемъ сердцемь?». Рече же Путьша с вышегородьци: «Можемъ главы своя сложити за тя» (Лаврентьевская летопись). Трудно сказать, в чем была причина такой слепой верности. То ли действительно бояре истово ратовали за соблюдение закона, то ли их связывали очень тесные отношения со Святополком. Не исключено, что еще при жизни Владимира опальный туровский князь мог какое-то время провести в Вышгороде и обзавестись там столь полезными знакомствами. Сам Вышгород находится недалеко от Киева, в наши дни расстояние между двумя пунктами составляет восемь километров. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Святополк отправился именно туда.

Судя по всему, судьбу Бориса киевский князь решил тогда, когда узнал, что находившееся под его командованием войско разошлось по домам. Недаром едва только Святополк выслушал клятвы верности от пришедших на совет вышгородских бояр, как сразу им заявил: «Не поведуче никомуже, шедше, убийте брата моего Бориса» (Лаврентьевская летопись). По мнению сына Ярополка, именно ростовский князь представлял для него в данный момент самую большую опасность. Не тем, что сможет покуситься на его власть, а самим фактом своего существования.

Святополк считал, что если Борис и отказался от киевского стола, то ничего не может помешать другим людям использовать имя ростовского князя. И главное! – его происхождение. Ведь, как мы помним, матерью Святополка была гречанка, у которой единственным достоинством была ее красота. Происхождение хромало. А Борис был потомком византийских базилевсов, и было неизвестно, как отнесется Болгаробойца к тому, что его племянника отстранили от власти. В дело вновь вступал принцип: есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы.

Другой стороной вопроса было то, что, убивая сына Владимира, Святополк таким образом мстил роду дядюшки за смерть своего отца. Да и Борис, по большому счету, был ему не родной брат, а двоюродный. Поэтому мотивы Святополка, решившегося на убийство, были вполне понятны. Летописец конкретно называет имена убийц: «Путьша, Талець, Оловиць, Ляшко» (Лаврентьевская летопись).

О том, что произошло на берегу реки Альты в ночь на 24 июля 1015 года, нам известно достаточно хорошо благодаря летописям и «Сказанию о Борисе и Глебе». Дело свершилось страшное.

…Князь Борис, высокий, широкоплечий, стоял у шатра и смотрел, как, горяча коней, уходит последняя сотня киевских дружинников. Остальные ушли на несколько дней раньше, и теперь с князем осталось лишь два десятка ростовских гридней. Багрово полыхал закат, на землю опускалась вечерняя тишина, а княжьи люди расположились около костров, занявшись своими делами. Кто правил меч, кто латал одежу, кто чинил лошадиную сбрую. А иные, положив под голову боевое седло, смотрели на заблестевшие в вечернем небе звезды. Простояв еще какое-то время, князь вернулся в шатер, отстегнул меч и, положив его около себя, заснул на походном ложе.

Проснулся Борис очень рано. Григорий, княжеский телохранитель, откинул полог, пропуская своего господина, и Борис вышел из шатра. Над рекой стлался утренний туман, тонкая полоска зари мерцала над горизонтом. У потухших костров спали гридни, стреноженные кони мирно щипали траву. Князь прошелся по лагерю, приминая сапогами покрытую росой траву, а затем вернулся в шатер и велел пресвитеру петь заутреннюю молитву. Борис молился долго, истово, заутренняя уже заканчивалась, когда внезапный шум снаружи нарушил его раздумья. Тишина взорвалась лязгом железа и топотом десятков ног, предсмертными криками и стонами умирающих. Князь шагнул к выходу и увидел бегущих прямо на него закованных в доспехи воинов, сжимающих в руках мечи и копья. От этого неожиданного зрелища Борис растерялся, а когда опомнился и кинулся к мечу, было поздно.

Под ударами копий князь рухнул на землю, но верный Григорий бросился между ним и убийцами, прикрыв своим телом Бориса. Вышгородцы стали с остервенением рубить и колоть дружинника, но этим моментом воспользовался ростовский князь. Борис истекал кровью от множества ран, но сила еще оставалась в его руках. С детства обученный ратному делу, он расшвырял Святополковых подручных и выскочил из шатра.

Но там все было уже кончено. Его верные гридни, которых застали врасплох, лежали на земле иссеченные мечами и исколотые копьями. Вокруг железным кольцом, сжимая в руках окровавленные клинки, стояли люди его двоюродного брата. Но Борис был князем, воином, сыном Крестителя Руси и потомком византийских базилевсов. Он смело глянул убийцам в глаза и бросил в их искаженные злобой лица: «Братья, приступивши, заканчивайте порученное вам. И да будет мир брату моему и вам, братья!» («Сказание о Борисе и Глебе»). Вновь блеснула хищная сталь, и ростовский князь, обливаясь кровью, повалился на истоптанную траву.

А в княжеском шатре один из убийц тщетно пытался снять с шеи мертвого Григория тяжелую золотую гривну, которую Борис пожаловал своему верному телохранителю. Наконец терпение вышгородца лопнуло, и, схватив голову убитого за волосы, он отрубил ее точным ударом меча и выбросил из шатра. Подняв с земли окровавленную гривну, тщательно вытер ее о полу кафтана и направился к выходу…

Убийство князя Бориса очень подробно описано как в летописных сводах, так и в «Сказании о Борисе и Глебе». Проблема заключается в том, что сын Владимира, будучи в дальнейшем канонизирован, предстает перед нами не живым человеком, а неким образом, который полностью соответствует тому, как должен выглядеть невинно убиенный мученик. Однако если внимательно приглядеться, то сквозь этот сусальный облик мы сможем увидеть черты реального человека, того, кто отказался пойти по пути беззакония, смог выдержать искушение властью и погиб за свои убеждения. Для кого княжеская честь и долг перед страной оказались выше личной выгоды.

Как мы помним, в том же «Сказании» про Бориса говорится, что он «крепок был, … на ратях храбр». Об этом же сообщает и Пискаревский летописец: «На рати храбр, в советех мудр и разумен». Поэтому можно смело говорить о том, что, отпустив киевскую дружину, князь не занимался только тем, что лил слезы и распевал псалмы, коротая время в ожидании своих убийц. Ему было о чем подумать. Приняв непростое для себя решение, он думал прежде всего о Руси. И со стороны Святополка он подлости не ждал, иначе бы просто уехал к себе в Ростов. Ведь двоюродный брат четко ему сказал: «Брате, хощу с тобою любовь имети и ко ону ти придам» (Пискаревский летописец). Борис ожидает разговора со Святополком, возможно, ждет, когда его позовут в Киев, но вместо этого к нему приходят убийцы.

Мы уже отмечали, что имена негодяев, принявших участие в убийстве Бориса, летописец зафиксировал: «Путьша, и Талець, Еловить, Ляшько, отець же ихъ сотона» (Лаврентьевская летопись). Но не надо думать, что убийц было всего четверо. Ведь в этом случае Борис и один бы нашинковал их мечом, как капусту, не прибегая к помощи телохранителей, недаром князей с малолетства обучали воинской премудрости. Тех, кто расправился с Борисом, было гораздо больше. В «Пискаревском летописце» конкретно говорится о том, что в убийстве принимала участие «Путшина чадь». Боярская дружина.

Убийство было подготовлено и продумано тщательно. При свете дня с князем поостереглись встретиться, напали, когда меньше всего ждал. Перед рассветом, когда караульных сильнее всего клонит в сон. Да и были ли у Бориса дозоры? Он был на русской земле, и кого ему было бояться? Печенегов ведь отогнали!

«Сказание» четко фиксирует факт утреннего нападения: «И, проснувшись рано, увидел, что время уже утреннее». Летописи говорят о том же: «И возобнув рано, виде, яко год утрени есть» (Пискаревский летописец). Иначе ничем иным не объяснишь, что княжеских гридней перебили так легко и быстро: «Избиша же и ины отрокы Борисовы многы» (Лаврентьевская летопись). Не надо думать, что под «отроками» летописец подразумевал малолетних пацанов со свистульками в руках. Отнюдь. Просто на Руси так называли воинов младшей дружины. И судя по всему, их с Борисом было вполне достаточно. Поэтому и напали на них внезапно и под утро.

Да и сам князь не сдался без сопротивления, хотя через все источники, посвященные убийству на Альте, красной нитью проходит одна мысль – смерть Борис принял покорно и безропотно. Как и положено страстотерпцу. Но из письменных источников следует несколько иная информация. К примеру, Пискаревский летописец сообщает, что: «Святы же Борис, яко уранен бысть, искочи ис шатра вооторопе». Обратим внимание, что в шатре в это время те самые четверо убийц, вооруженные до зубов. Телохранитель Григорий уже убит, а князь сильно изранен. Но тем не менее вырвался наружу. Значит, недаром в «Сказании» отмечено, что Борис «крепок был». Поэтому вырвался. Только вот дальше ростовскому князю никто уже помочь не мог, поскольку все его люди были уже перебиты.

Смерть любимый сын Владимира принял достойно, о чем свидетельствуют его последние слова: «Братие, приступите, скончайте службу свою, и буди мир брату моему и вам» (Пискаревский летописец). Скорее всего, Борис братьями своих убийц не называл, вполне возможно, что эти слова ему приписали задним числом. Так сказать дань времени. Но для нас важен сам смысл фразы: «Я вас не боюсь, делайте свое дело и убирайтесь». Русский князь не просил убийц о пощаде. Тело мертвого Бориса завернули в полотно от шатра и на телеге повезли в Киев.

Есть еще один очень интересный момент, на который стоит обратить свое внимание. Для примера возьмем Лаврентьевскую летопись: «Бориса же убивше, оканьнии, увертевше в шатеръ, възложивше на кола, повезоша и, и еще дышющю ему. Уведевъ же се, оканьный Святополкъ, яко еще дышеть, посла два варяга прикончатъ его. Онема же пришедшема и видевшема, яко и еще живъ есть, единъ ею́ извлекъ мечь, проньзе и къ сердцю. И тако скончася блаженый Борисъ». Сама по себе фраза довольно необычна, поскольку вначале там говорится, что князь был убит на Альте, а затем его снова убивают.

Попробуем разобраться. «Сказание» называет конкретную дату убийства: «И так почил Борис, предав душу свою в руки Бога живого в 24-й день месяца июля, за 9 дней до календ августовских». Автор не сомневается в том, что это произошло на Альте, так следует из контекста всего повествования. Причем эта фраза стоит перед рассказом о том, как князя убили варяги. Получается, что Бориса убивали два раза и оба насмерть.

Рассмотрим, как выглядит эпизод с варягами в письменных источниках. Вот что нам сообщает Новгородская I летопись младшего извода: «Увидевъ же се оканныи Святополкъ, яко еще дышеть, посла два Варяга приконьчатъ его». Как видим, из текста следует, что Святополк лично убедился в том, что ростовский князь жив и велел его добить. «Сказание» и некоторые другие летописи, в частности Радзивиловская, рисуют несколько иную картину: «Узнав об этом, Святополк послал двух варягов, и те пронзили Бориса мечом в сердце». Здесь сын Ярополка просто узнает о том, что Борис жив, и принимает соответствующие меры. Вторая версия ближе к истине, и сейчас постараемся объяснить почему.

Дело в том, что, как мы уже отмечали, от реки Альты до Киева приблизительно 80 км. Теперь представьте, сколько времени должны были везти истекающего кровью князя в такую даль на телеге? И как он при этом остался жив?

Нереально. Поэтому версию о том, что Святополк лично увидел еле живого Бориса и велел его добить, отбросим за несостоятельностью.

Вторая версия тоже, мягко говоря, не совсем логична. Допустим, люди Святополка действительно не заметили, что Борис каким-то чудом остался жив, и замотали его в шатровую ткань. Проглядели. Не разобрались. Дилетанты.

Допустим, что позже они обнаружили – князь жив. Но на кой ляд им слать тогда гонца к Святополку и докладывать об этом, если у них было четкое указание киевского князя: «Не поведуче никомуже, шедше, убийте брата моего Бориса»? (Лаврентьевская летопись) Подобная пересылка гонцами могла затянуться, и израненный князь просто истек бы кровью без всяких варягов. Единственное, что можно предположить убийцы сами и без всяких указаний свыше добили Бориса, когда увидели, что он еще жив. В противном случае данный пассаж является бессмыслицей.

В том же, что здесь оказались замешаны варяги, нет ничего удивительного, ибо Титмар Мерзебургский, рассказывая о Киеве, отметил, что этот город «более всего силами стремительных данов противостоял весьма разорительным набегам печенегов, побеждал также и других». Кого подразумевал автор под данами, мы думаем, пояснять не нужно. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Святополку могли служить и осевшие в Киеве варяги.

Что же касается нашего мнения относительно того, добивали ростовского князя скандинавы или нет, то мы считаем этот абзац позднейшей вставкой, с целью показать злобную сущность Святополка. Как будто и того зла, что уже случилось, было недостаточно.

Однако существуют документы, которые пусть и косвенно, но опровергают версию об убийстве Бориса двумя варягами. В Тверской летописи рассказывается о том, как Святополк увидел еще живого Бориса, а затем велел скандинавам его добить. Зато потом с телом убитого князя произошла очень странная вещь: «И привезшее на Днепр, вложиша его въ лодию, и приплувше съ ним подъ Киевь; Киане же не приаша его, но отпнухуша прочь. И привезшее тело его тай, положиша у церкви святаго Василия, въ Вышегороде, въ землю погребоша».

Ситуация получается такая – убийцы привезли тело ростовского князя в Киев, но местные жители отказались его принять. В итоге Бориса отвезли в Вышгород, где и похоронили около церкви – хотя, как князя, должны были захоронить в храме.

Что касается киевлян, то их реакция понятна и объяснима, поскольку им теперь следовало реабилитироваться перед новой властью за свою нелюбовь к ней. Любыми способами. Непонятно другое – где и когда мог Святополк увидеть, что Борис еще жив, и дать варягам приказ его добить?

В Киеве? Так убийц туда не пустили, а это значит, что и Святополка там не было.

В Вышгороде? Но тяжко раненный князь не дожил бы до встречи с кузеном, скончавшись по дороге.

Может быть, Святополку не терпелось убедиться в гибели конкурента и он помчался навстречу печальной процессии? Тоже не вариант.

Остается признать, что никаких варягов не было и никто Бориса не добивал. Но это наше личное мнение.

Итак, в течение девяти дней Святополк утвердился на киевском столе. Владимир умер 15 июля, а Борис погиб 24 июля, и где-то в этот промежуток времени от ростовского князя ушла киевская дружина, а сын Ярополка воспользовался сложившейся ситуацией. В том, что он достаточно быстро узнал о том, что Борис распустил войска, нет ничего удивительного, ибо желающих выслужиться перед новой властью всегда достаточно. Могли прямо с Альты погнать коней в Киев и доложить обстановку новому претенденту на трон. А тот и отреагировал соответствующим образом.

Но теперь перед Святополком встал закономерный вопрос: что делать дальше? Ибо на севере сверкала мечами варяжская дружина Ярослава, а новгородцы, скалясь, поигрывали топоришками. На юге, в Тмутаракани, правил бесстрашный Мстислав, брат Ярослава по матери и отцу, который постарался бы прийти на помощь старшему брату. Под боком у Киева, в Древлянской земле, засел сын Владимира, Святослав, и как он себя поведет в дальнейшем, было непонятно. А на северо-востоке Руси – князь Глеб, брат Бориса. Вполне возможно, что в данный момент он не только княжил в Муроме, но и выполнял функции наместника в Ростовском княжестве, пока Борис подвизался в Киеве. А если так, то и сила за ним стояла большая.

Вот это больше всего и тревожило Святополка, поскольку он прекрасно понимал, что смерти брата ему Глеб никогда не простит. «Святополк хотя обрадовался убийству Бориса, но немало опасности и беспокойства в мыслях его осталось, чтоб Глеб, как единоутробный брат Борисов, не пришел на него с войском, которому могут другие братья помогать, и начал мыслить, как бы убить Глеба» (В. Н. Татищев). Действительно, в летописных сводах достаточно четко проходит мысль о том, что следующей жертвой Святополка должен был стать молодой муромский князь: «Се убихъ Бориса; како бы убити Глеба?» (Новгородская I летопись младшего извода). Вопрос не праздный, ибо за Глебом сейчас стояла вся Северо-Восточная Русь. И достать его там было очень непросто.

Согласно летописным свидетельствам, Святополк от своего имени отправил письмо Глебу, где сообщал о том, что Владимиру стало плохо и он призывает сына к себе: «Поиди вборзе, отець тя зовет, и нездравить ти велми» (Новгородская I летопись младшего извода). Трудно сказать, почему Глеб согласился. Ведь Святополк должен был сидеть в порубе, а не находиться около отца. Но, с другой стороны, находясь в муромской глухомани, «за лесами на полночь» от стольного Киева, Глеб мог и не знать всей подоплеки событий, происходивших в столице. Ни в летописях, ни в зарубежных источниках не говорится о том, когда Святополк был взят под стражу. Вполне возможно, что это произошло незадолго до смерти Владимира. Зато Глеб знал другое – после отца Святополк в роду старший и по закону именно ему сидеть на златом киевском престоле. Поэтому ничего подозрительного молодой князь в подобном письме не увидел. И отправился в Киев.

Вопрос в другом – каким образом Глеб оказался у Смоленска? Ведь если он отправился в путь из Мурома, то гораздо логичнее было бы спуститься по Оке в район современного Курска, там волоком до Сейма, а затем по этой реке мимо Чернигова до Днепра. Быстро и без проблем. Но Глеб каким-то непонятным образом оказывается на речке Смядыне под Смоленском, который находится значительно севернее. Как это ни покажется странным, но муромский князь отправился в Киев по Волге.

Этот факт отмечают практически все летописные своды. Вот что сообщает об этом Новгородская I летопись младшего извода: «Глебъ же въборзе въседъ на коне, с маломъ дружины поиде: бе бо послушливъ отцу и любимъ отчемь. И пришедшю ему на Волгу на коне, и потъчеся конь во рве, и наломи ногы мало; и прииде къ Смоленьску, и поиде от Смоленьска, и яко близъ бе место строино, и ста на рекы на Смядыне в кораблици». Примерно такая же информация содержится и в остальных летописях. Глеб приходит на Волгу – а в результате оказывается под Смоленском. И как это понимать?

В данном случае проще всего в лучших традициях «новомодных» псевдоисториков объявить всех русских летописцев фальсификаторами и выдвинуть какую-либо необычную «теорию». Или сделать чудное «открытие». На наш взгляд, заниматься подобной ерундой – это себя не уважать. Потому что любой исторический факт имеет свой объяснение. В том числе и этот.

Как следует из летописного текста, Глеб с малой дружиной пришел на Волгу, где его конь упал в ров и сломал князю ногу. После этого несчастного случая дорога верхом князю заказана, и потому остается только один путь – по воде. Поэтому удивляться тому, что Глеб плыл в насаде, не приходиться, все понятно и логично. Причем сам факт того, что с муромским князем приключилась эта напасть, находит неожиданное подтверждение. Вот что об этом сообщает Тверская летопись: «Он же вборзе и вмале болярь вседе на конь поиде; и пришедшу ему на Волгу, на усть реки Тьми, на поли подчеся под нимъ конь во рве, и надломи ему ногу мало; и на томъ месте ныне монастырь Бориса и Глеба, зовомый Втомичий; онъ же вседъ въ насадъ, поиде Волгою, и яко приде къ Смоленску и поиде от Смоленска въ кораблеци, яко зримо едино, и ста на Смядыни».

Летописец конкретно указывает на то место, где князь сломал ногу, и отмечает, что в память об этом здесь был построен монастырь. У нас опять нет оснований отвергать это свидетельство, потому что все, что было связано с памятью братьев-князей на северо-востоке Руси, четко фиксировалось. Примером здесь может служить церковь Бориса и Глеба в Кидекше, которая, по преданию, была построена на том месте, где братья виделись в последний раз.

Итак, можно с уверенностью говорить о том, что там, где река Тьма впадает в Волгу (недалеко от Твери), князь Глеб сломал ногу и был вынужден отправиться в Киев по воде. Другое дело, почему он оказался так далеко от Мурома, ведь не собрался же действительно ехать из своего удела на юг через Смоленск! Но и в этом случае все не так уж и сложно, как может показаться на первый взгляд. В летописях ни слова не говорится о том, где молодой князь получил письмо Святополка и откуда отправился в путь. Это необязательно должно было произойти в Муроме. Обратим внимание вот на что – в данный момент Глеб оказался единственным представителем княжеской семьи на северо-востоке страны, поскольку ростовский князь Борис уехал к отцу в Киев. Вполне возможно, что теперь именно Глеб становится официальным представителем власти не только в Муромском, но и в Ростовском княжестве. Поэтому есть большая вероятность того, что князь не просто так оказался в этом отдаленном районе, вполне возможно, что туда его привели неотложные дела. Тех же язычников к порядку призвать.

Мы не знаем, как бы добирался Глеб до Киева, будь он в полном здравии, но обстоятельства заставили его действовать именно так, а не иначе. Но предположить, каким маршрутом князь добирался до Смоленска, можем. Как мы помним, летописцы конкретно отмечали, что людей с Глебом было немного, соответственно, и судно, на котором он отплыл, было невелико. Его называют то «кораблиц», то насад, то ладья. Не суть. Главное, что не драккар или боевая ладья.

А маршрут был таков – сначала по Волге до места впадения в нее реки Вазузы. По Вазузе до ее истоков. От истока Вазузы до речки Халхиты в наши дни около трех километров, маленький насад перетащить волоком не проблема. В этом случае даже князь, переложенный на носилки, не является большой обузой. Из Халхиты в реку Вязьму, из Вязьмы в Днепр. А там уже и до Смоленска рукой подать.

Вот примерно так это могло выглядеть, однако это лишь наша версия развития событий.

Другой принципиальный момент: как Святополк мог узнать о том, что Глеб пойдет именно к Смоленску, а не по Оке? Да никак, поскольку предположить, что муромский князь сломает ногу, не мог никто. Если убийцы и ждали Глеба, то явно не в Смоленске. Но все случилось именно там.

Здесь мы снова вступаем в область предположений и допущений.

Мы знаем, что Святополк ожидал прихода Ярослава с варягами и тщательно к этому готовился. Надо думать, что сын Ярополка прекрасно понимал все значение Смоленска в предстоящей кампании и поэтому просто обязан был принять меры к тому, чтобы этот важный стратегический пункт остался за ним. В городе должен был находиться отряд верных киевскому князю людей, во главе которых стоял человек, лично преданный Святополку. Возможно, что это и был «Оканьный же посланый Горясеръ» (Лаврентьевская летопись). Из той же вышгородской своры.

Поэтому, когда насад Глеба оказался у устья Смядыни, Горясер действовал самостоятельно, не пересылаясь гонцами со Святополком. Хотя могло быть и так, что судно муромского князя заметили гораздо раньше, а потому успели снарядить гонца в Киев, который и привез соответствующие инструкции. Трудно сказать что-либо определенное.

Та же самая проблема с предупреждением, которое Ярослав отправил Глебу: «Отець ти умерлъ а брат ти убиенъ от Святополка» (Новгородская I летопись младшего извода). Только если это сообщение принимать за истину, то получается несуразица – сестра Предслава шлет весть старшему брату в Новгород о тех кровавых событиях, которые разыгрались на юге Руси. С этим моментом все понятно. Но и Ярослав тоже не мог знать, каким путем пойдет Глеб в Киев, а потому вряд ли мог предупредить брата. Значит, говорить о том, что новгородский князь предупредил муромского, не будем, а просто констатируем тот факт, что именно под Смоленском Глеб узнал о смерти отца и гибели брата.

Все летописные своды единодушно утверждают, что это известие стало страшным ударом для молодого человека, вследствие чего он просто не смог адекватно оценить ситуацию: «Се слышавъ, Глебъ възпи велми съ слезами, плачася по отци, паче же по брате» (Лаврентьевская летопись). Мало того, душевные муки усугубились страданиями физическими, поскольку сломанная нога давала о себе знать. На этот факт как-то не обращают внимания. Татищев приводит поистине бесценную информацию, которая помогает прояснить смысл дальнейших событий: «И хотя его служители прилежно уговаривали возвратиться и в страх себя не отдавать, и если хочет мстить смерть брата своего, то б, согласясь с братьями, собрав войска, пошел на Святополка. Но он в такой тяжкой горести и печали был, что не мог того терпеть и сказал: «Будет со мною воля Божия, что хочет, то и учинит. Но я лучше желаю с отцом и братом умереть, нежели жить в тяжкой печали и беспокойстве, ибо не может дух мой снести, ни тело терпеть таковые тяжкие болезни».

Картина достаточно ясная – Глеб был буквально раздавлен смертью отца и брата, а также беспомощен физически, поскольку переломанная нога причиняла ему жуткую боль. Перед лицом смертельной опасности князь оказался беззащитным в самом полном смысле слова. Даже на миниатюре Радзивиловской летописи, которая изображает его убийство, все остальные участники событий либо сидят в насаде, либо стоят. И лишь Глеб полулежит. У князя просто нет сил, чтобы взять в руки меч и умереть в бою. В итоге то, что произошло на Смядыне, по своему цинизму превзошло трагедию на Альте…

…Насад муромского князя стоял в устье Смядыни. Глеб, совершенно измученный болезнью, лежал на ковре, который ему расстелили на носу судна. На берегу подремывали гребцы, о чем-то шушукались ближние бояре, а вдоль реки, свалив в кучу мечи, щиты и доспехи, слонялись, маясь от безделья, гридни. Толстяк повар колдовал над медным котлом, помешивая черпаком дымящееся варево. Внезапно идиллия взорвалась громкими криками перепуганных дружинников. С Днепра в Смядынь входила боевая ладья, битком набитая вооруженными людьми, один из которых сжимал стяг Святополка с изображение двузубца. Гребцов как ветром сдуло с теплой травки, они бросились в насад и стали торопливо разбирать весла. Схватив в охапку мечи и кольчуги, бежали по сходням гридни, переваливаясь с боку на бок, семенили по берегу два тучных боярина. Но насад уже отходил, корабельщики отталкивались шестами от берега, и те, кто не успел на него запрыгнуть, бросились наутек к ближайшему лесу.

Гребцы в насаде отчаянно выгребали на середину Смядыни, но было уже поздно: ладья стремительно надвигалась на маленькое судно. Приподнявшись на руке, Глеб с ужасом смотрел на надвигающийся темный силуэт, понимая, что все уже кончено. Это поняли и гребцы, а потому, не желая понапрасну рисковать своими жизнями, перестали грести и подняли весла. Ладья поравнялась с насадом, и в ту же минуту на княжеское судно попрыгали закованные в доспехи воины. Гридни Глеба, не успевшие ни в кольчуги облачиться, ни мечи обнажить, побросали оружие на палубу и тихо застыли, опустив головы.

Святополков воевода – высокий, рослый, в варяжском шлеме с полумаской, махнул свои людям рукой, и те ударами щитов стали сбрасывать в воду муромских дружинников. Когда последний гридень кувыркнулся за борт, подняв тучу брызг, воевода медленно подошел к полулежащему Глебу и встал около больного князя, опираясь на тяжелый меч. За ним, сверкая оружием и доспехами, теснились люди Святополка. Глядя на них, Глеб зажал в руке нательный крестик и стал истово молиться, ожидая смертельного удара.

Но воевода медлил. Будучи воином, Горясер не мог вот так просто взять и убить мечом лежавшего перед ним беспомощного человека. Пусть это будет кто-либо другой, но не он. Однако, вглядевшись в лица своих дружинников, Горясер понял, что и они не будут этого делать. Ибо одно дело убить в бою, пусть даже и из-за угла, но совсем другое дело, учинить расправу над беспомощным и безоружным парнем, к тому же князем. Взгляд воеводы тревожно заметался по ладье, как вдруг зацепился за толстую фигуру, которая старалась затеряться среди гребцов. Поняв, что его заметили, повар Торчин задрожал всем мясистым телом и подобострастно уставился узкими поросячьими глазками в стальную маску варяжского шлема Горясера. Воевода поманил его пальцем.

Глеб не слышал, что говорил Горясер Торчину, ему было только видно, как повар раболепно согнулся перед грозным воином и угодливо кивает, соглашаясь с тем, что ему говорят. А затем резко повернулся и шагнул к князю.

Как во сне видел Глеб волосатую руку Торчина, которая вытащила висевший на поясе большой мясницкий нож. Опустившись на колено около муромского князя, повар схватил его за волосы и, запрокинув голову, полоснул ножом по шее. Кровь ударила из рассеченного горла, забрызгав Торчина и ковер. Горясер отвернулся и тяжело ступая, пошел на ладью, за ним поспешили остальные воины. Несколько дружинников остались в насаде, они велели гребцам подплыть к берегу и, подняв тело Глеба, оттащили его к подальше. Где и бросили между двумя колодами. Было 5 сентября 1015 года…

О том, как происходило само убийство, летописи поведали достаточно подробно. Причем все они отметили недостойное поведение людей муромского князя: «И ту абье послании яша корабль Глебовъ и обнажиша оружье. Отроци Глебови уныша» (Лаврентьевская летопись). Пискаревский летописец об этом рассказывает так: «Яко быша равнопловуще, начата скакати зли они в лодию его, обнажены меча имуще в руках, блещащеся, яко вода. И абие весла всем из рук испадоша, и вси от страха омертвеша». Данная информация подтверждается и известиями В.Н. Татищева: «Окаянные же посланные встретили Глеба на Смядыни, внезапно обступили насад Глебов, и, обнажив оружие, нападали. Служители же Глебовы пришли в страх, едва не все разбежались». Комментировать подобное поведение людей, обязанных защищать своего господина, мы не видим смысла, поскольку это было очевидно и летописцам. Страх – вот главная причина их пассивности.

Имена убийц тоже прописаны четко, и сомневаться в этой информации смысла нет: «Оканьный же посланый Горясеръ повеле вборзе зарезати Глеба. Поваръ же Глебовъ, именемь Торчинъ, вынезъ ножь, зареза Глеба, акы агня непорочно» (Лаврентьевская летопись). Позже его тело найдут и отвезут в тот же Вышгород, где и захоронят рядом с братом у церкви Святого Василия.

Как видим, убийство муромского князя, так же как и убийство его старшего брата, довольно хорошо освещено источниками. И хоть в отличие от смерти Бориса оно не нашло отображения в зарубежных хрониках, тем не менее тоже породило ряд «теорий» и «открытий». К примеру, что главным его вдохновителем был Ярослав Новгородский.

Дурь редкостная.

Да, из всех сыновей Владимира именно Ярослав был самым умным, самым дальновидным и, возможно, самым коварным. Но крови братьев он не лил. Посадить в поруб до конца дней мог, но чтобы убить – нет. Да и в отличие от того же Бориса Глеб не представлял для него никакой опасности. Не его Владимир пророчил себе в преемники. Как сидел молодой князь в своем Муроме, так бы и сидел. По ЗАКОНУ И ПРАВУ после смерти Святополка именно Ярослав становился старшим на Руси, не оспоришь. А остальное уже частности. Да и кто бы за Глебом пошел против заведенного на Руси порядка? Никто. И новгородский князь это прекрасно понимал. Он уже знал, что Святополк замарал себя кровью родичей. И что именно киевский князь его главный враг. Поэтому Ярослав все силы бросил на борьбу именно с ним. На мелочи не разменивался. Вновь Север встал против Юга.

О том, почему смерть Глеба была выгодна именно Святополку, мы уже говорили. Но именно после этого злодеяния киевскому князю пришла в голову идея несколько иного свойства: «Избью всю братью свою, и прииму власть русьскую единъ» (Новгородская I летопись младшего извода). Впрочем, ничего новаторского в этом не было. Святополк просто решил пойти по стопам своего отца Ярополка, правда, в несколько более крупных масштабах. При этом он помнил, какую роковую ошибку совершил его родитель, допустив бегство брата Владимира за море из Новгорода.

Святополк не собирался повторять ошибок отца.

Наибольшую опасность для князя, помимо Ярослава с его варягами, представляли еще два кузена – Мстислав Тмутараканский и Святослав Древлянский. Но и здесь Святополк пошел по стопам родителя, поскольку, заключив союз с печенегами, он не только противопоставил их скандинавским наемникам Ярослава, но и вывел из игры Мстислава. Теперь, чтобы прибыть на помощь Ярославу, тмутараканскому князю нужно было прорываться с боем через степи, где кочевали союзные Святополку печенеги. В лучшем случае потери были бы велики, в худшем – Мстислав так бы и сложил свою голову в сражениях с кочевниками. Как и его дед, который неосмотрительно сунулся в это осиное гнездо.

Оставался Святослав Древлянский. В свое время получив от отца удел, он отправился в город Овруч вместе со своей матерью Мальфрид. О том, что с князем случилось дальше, летописцы сообщают кратко: «Святополкъ же сь оканьный и злый уби Святослава, пославъ ко горе Угорьстей, бежащю ему въ Угры» (Лаврентьевская летопись). Вот, собственно, и все.

Немного больше информации мы находим у В.Н. Татищева: «Святополк, видя двух братьев убитых, не доволен тем был, но положил намерение и других всех изгубить; послал тотчас на Святослава древлянского и велел его убить, поскольку оный имел удел свой ближе всех к Киеву. Святослав же, уведав, бежал к венграм, но посланные, догнав его в горах Венгерских, убили». Факт бегства древлянского князя именно в Венгрию Василий Никитич прокомментировал так: «Равно же и о Святославе, брате его, написано: «Бежал к уграм к отцу своему». Почему видно, что и Святослав женат был на княжне венгерской, хотя того точно нигде не нахожу». Вполне вероятно, что так оно и было.

При этом, размышляя над тем, каким маршрутом Святослав бежал от убийц, Татищев делает интересную оговорку относительно судьбы еще одного сына Крестителя Руси – Всеволода. «Выше в разделении детей Владимировых, написано: Всеволоду определил Владимир, почему Святославу из древлян чрез сей град надлежало ехать; но здесь и после Всеволода не упоминает, из того уже явно, что Всеволод прежде отца умер или вместе со Святославом убит».

Если это так, то получается, что Святополк извел всех своих родичей в ближайших к Киеву регионах. А соответственно все свое внимание он обратил на север, где грозовой тучей нависал Ярослав.

Между тем события в Новгороде приняли неожиданный оборот. Подтвердилась старая истина – если армия долго стоит без дела, в ее рядах начинается разложение. На берегах Волхова эта истина подтвердилась в очередной раз. Наняв варягов для борьбы с отцом, Ярослав так и не пустил их в дело, и теперь скандинавские наемники шарахались по городу, приставая к девкам и задирая прохожих. Чем дольше варяги торчали в Новгороде, тем больше они наглели. Дошло до того, что и замужним женщинам не стало проходу – «и начаша Варязи насилие деяти на мужатых женахъ» (Новгородская I летопись младшего извода). Но господа новгородцы были людьми десятка не робкого, бивали они варягов в хвост и в гриву, а потому и решили вопрос радикально.

Ночью вооруженные до зубов славяне вломились на Поромонин двор и покрошили в капусту квартировавших там наемников.

Новгородский князь в это время находился в селе Ракомо и, когда узнал о случившемся, озверел в буквальном смысле слова. Ярослав в это время однозначно еще не был Мудрым, это похвальное качество придет к нему лишь тогда, когда он набьет себе немало шишек и тумаков, проходя обучение на собственных ошибках. Вот и в этот раз сын Владимира сморозил несусветную глупость – желая отомстить за свое ущемленное самолюбие, а заодно и показать всем в Новгороде, кто здесь хозяин. Громогласно посетовав о загубленных наемниках, князь лицемерно заявил: «Мне уже тех не воскресить» («Повесть временных лет»). И под предлогом, что решил идти с новгородцами на мировую, зазвал к себе не только тех, кто рубил варягов, но множество лучших граждан города – «и собра вои славны тысящу» (Новгородская I летопись младшего извода). Господа новгородцы подвоха не почуяли и всей толпой направились в гости к радушному хозяину. За что и поплатились.

Земляки погибших скандинавов приняли всех пришедших на мечи и затем долго сваливали на заднем дворе в кучи иссеченные тела. Когда слух об этой бойне достиг Новгорода, то многие из зажиточных горожан не стали ждать, когда за ними придут, а плюнули на все и рванули из города. Ярослав жажду мести утолил, потешил свое «я», но на этом дело и кончилось. Ибо в эту же ночь примчался гонец с юга и привез такие вести, от которых князю захотелось волком завыть на луну. Сестра Предслава сообщала старшему брату из Киева: «Отец твой умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса, а на Глеба послал, берегись его очень» («Повесть временных лет»).

Можно представить, какое было у Ярослава лицо, когда он выслушал гонца. Кровь горожан еще не успела высохнуть во дворе, а князю уже требовалась помощь Новгорода. Ярослав сам себя загнал в ловушку, из которой не было выхода. Крепко задумался князь о своем будущем и так прикидывал и эдак, но выход был только один – возвращаться в город, бить челом Господину Великому Новгороду, каяться в грехах своих великих, посыпая голову пеплом. Наступила расплата за высокоумие и гордыню, жизнь ткнула Ярослава мордой в грязь, показав всю суетность сиюминутных прихотей.

«О милая моя дружина, которую я вчера перебил, а сегодня она оказалась нужна» – так начал свою речь на вече князь. Дальше и слезу пускал, и крыл сам себя на чем свет стоит. А затем вкратце обрисовал политическую ситуацию и попросил у новгородцев помощи: «братье, отець мои Володимиръ умерлъ есть, а Святополкъ княжить в Киеве; хощю на него поити; потягнете по мне». И услышал в ответ: «А мы, княже, по тобе идемъ» (Новгородская I летопись младшего извода).

Можно только удивляться на поведение жителей Новгорода и на их высокие моральные принципы. Их друзей и знакомых накануне порубили по приказу Ярослава, и ничего, уже на следующий день они готовы все забыть и помогать убийце в походе на Киев. Но ничего необычного в этом нет, если учесть, что дело касалось жителей Великого Новгорода. Просто впереди замаячила большая выгода, и ради нее все остальное новгородцы пустили по боку. Это подтверждает тот факт, что как только Ярослав уселся на златом киевском престоле, так сразу же стал исполнять те обещания, которые надавал на вече: «И давъ имъ правду, и уставъ списавъ, тако рекши имъ» (Новгородская I летопись младшего извода). Вот эти самые грамоты Ярослава и станут головной болью для последующих поколений великих князей, поскольку самовольство новгородцев окажется зафиксировано документально. Но свою роль это сыграло, и Новгород дал своему князю войско.

«Повесть временных лет» приводит чудесную цифирь в 40 000 воинов, которые якобы встали под стяги Ярослава. Новгородская I летопись младшего извода дает вполне реальную цифру 1000 варягов и 3000 новгородских бойцов. Это была действительно грозная сила, способная противостоять Киеву. Что же касается Святополка, то, по сообщению «Повести временных лет», он собрал «бесчисленное количество воинов, русских и печенегов». Вполне вероятно, что численный перевес был на стороне киевского князя и именно за счет степняков. Не желая повторять ошибок отца, который доверил войско воеводам и в итоге был осажден в Киеве, Святополк лично возглавил воинство.

Вновь лицом к лицу с оружием в руках сошлись Север и Юг. Противники встретились у Любеча.

Эта битва является в какой-то степени уникальной, ибо противостояние враждующих сторон продолжалось целых три месяца.

Встав по обе стороны Днепра, никто из противников не желал первым начинать переправу, подвергая свои полки серьезному риску. От нечего делать крыли друг друга через реку, причем пример подобной словесной перепалки задавало высокое начальство. Старый воевода Волчий Хвост, служивший еще Владимиру, а ныне сражавшийся за законного князя Святополка, разъезжал на коне вдоль реки и орал во всю глотку: «Что пришли с хромцом этим? Вы ведь плотники. Поставим вас хоромы наши рубить!» («Повесть временных лет»)

Волчий Хвост был личностью легендарной, именно он в свое время нанес поражение радимичам на реке Пищане, после чего и появилась на Руси поговорка: «Радимичи от волчьего хвоста бегают». И вот теперь седой ветеран куражился, высмеивая своих противников. Новгородцы бесились, скрипели зубами от ярости, но поделать ничего не могли – между ними и нахальным воеводой протекал Днепр.

Но пока одни глумились да скалились, другие занимались делом. Новгородская I летопись младшего извода сообщает ценнейшую информацию: все это время Ярослав получал достоверные сведения о том, что творилось во вражеском стане. Причем, что называется, из первых рук: «И бяше Ярославъу мужь воприязнь у Святополка».

Новгородский князь выжидал. Ждал, как хищник в засаде, подходящего момента, когда жертва утратит бдительность и расслабится. Наступили заморозки, реки и озера стало прихватывать ледком, а Ярослав все ждал.

Что же касается новгородцев, то они так и рвались в бой, до зубного скрипа. К княжескому шатру явились выборные от войска и заявили открытым текстом: «Заутра перевеземъся на ня; аще кто не поидеть с нами, сами потнемъ его» (Лаврентьевская летопись).

Коротко и ясно – завтра мы идем в атаку, а кто не с нами, тот против нас! Ярослав порыв своих людей оценил и отправил на противоположный берег лазутчика к верному человеку. На словах велено было передать: «Оньсии, что ты тому велишь творити; меду мало варено, а дружины много» (Новгородская I летопись младшего).

Как на грех, именно в эту ночь Святополк закатил пирушку для своих людей, что и отметил летописец: «Всю нощь пилъ бе с дружиною своею» (Лаврентьевская летопись). Верный Ярославу человек наметанным глазом оценил обстановку и отправил князю такой ответ: «Да аще меду мало, а дружине много, да к вечеру дати» (Новгородская I летопись младшего). Новгородский князь донесение выслушал, выводы сделал и объявил на рассвете атаку. Отсчет времени пошел на часы.

…Задолго до того, как наступил рассвет, новгородцы и варяги двинулись к Днепру. В темноте шли тихо, стараясь не звенеть оружием, избегая излишних разговоров, в случае необходимости переговаривались шепотом. Их головы по приказу Ярослава были обмотаны белыми платками, чтобы в ночи отличить своих от чужаков. Новгородский князь поставил на кон все и теперь хотел исключить любую неожиданность. Осторожно погрузившись в ладьи, северные полки начали переправу. Гребцы аккуратно погружали весла в воду, опасаясь плеском воды выдать приближение огромного количества судов к противоположному берегу. Неожиданно спокойно преодолев водную преграду, воины Ярослава стали высаживаться на берег.

Первыми из ладей выскочили варяги и стали быстро формировать «стену щитов». За ними высыпали новгородцы, одни из них стали разбегаться по крыльям боевого порядка скандинавов, а другие стали сталкивать обратно в Днепр ладьи – пути назад не было. Как только закончилось построение, полки Ярослава пошли в атаку.

Для упившихся медом дружинников Святополка пробуждение было страшным. Рев боевых рогов варягов, грохот мечей скандинавов о щиты, боевой клич новгородцев – вся эта вакханалия обрушилась на затуманенные винными парами головы не протрезвевших гридней. Хватая первое попавшееся под руку оружие, они выскакивали из шатров и сразу вступали в сечу, которая кипела по всему лагерю. Десятники и сотники, срывая голоса, сбивали боевые порядки, но варяги ломили железной стеной, ломая построения киевлян. Бой кипел лютый. Новгородцы крушили врагов боевыми топорами, «стена щитов» сминала всех, кто вставал у нее на пути, медленно прорубаясь к шатру Святополка. Киевский князь уже успел облачиться в доспехи и теперь восседал на коне, пытаясь остановить свои пятившиеся войска. Уже умчались гонцы к печенегам, но орда не успевала прийти на помощь гибнувшей дружине Святополка, поскольку стояла за озером.

Почему сын Ярополка совершил такую глупость, расположив стан киевлян между двумя озерами, а печенегов на противоположном берегу? Теперь это самое озеро, покрытое тонкой коркой льда, мешало степнякам быстро прийти на помощь союзникам, поскольку им пришлось идти в обход. За это время варяги и новгородцы сумели опрокинуть киевлян, а гридней Святополка загнать на озерный лед. Когда же лед стал ломаться, а дружинники начали тонуть в черных полыньях, киевский князь понял, что все кончено. Нахлестывая коня, он помчался прочь с поля боя, бросив на произвол судьбы свое разгромленное войско. Видя поражение союзников, стала уходить с поля боя и печенежская орда, так и не вступив в боевое соприкосновение с противником.

Победа Ярослава была полной и безоговорочной.

Как военачальник, новгородский князь показал себя с самой лучшей стороны. Проявив завидную выдержку и терпение, убаюкав врага своей пассивностью, он нанес сокрушительный удар в то время, когда противник не ожидал ничего подобного. Да и разведка у Ярослава была поставлена отменно. Время для атаки было выбрано идеально – «Ярославъ же заутра, исполчивъ дружину свою, противу свету перевезеся» (Лаврентьевская летопись).

Стремясь свести весь риск к минимуму, сын Владимира отдает свой знаменитый приказ повязать воинам головы платками – «знаменаитеся, повиваите собе главы своя убрусомъ» (Новгородская I летопись младшего). И только после этого командует атаку. Тот факт, что варяги и новгородцы оттолкнули ладьи от берега, отрезав себе единственный путь к отступлению, свидетельствует только об одном – решимости биться до конца. Не щадить ни себя, ни врага. Мощнейшая атака варягов на боевые порядки гридней Святополка сокрушила киевлян. Скандинавы «напали на него в открытый щит. Был тогда жесточайший бой, и много людей погибло, и после этого был прорван строй» («Сага об Эймунде»).

Что же касается Святополка, то он сам вырыл себе могилу. Его действия, начиная от дурацкого расположения войск и заканчивая попойкой перед сражением, выглядят глупо. «Святополкъ стояше межи двема озерома, и всю нощь пилъ бе с дружиною своею» (Лаврентьевская летопись). Излишняя самоуверенность сыграла с князем киевским злую шутку.

Вполне возможно, киевский князь рассчитывал, что, завидев переправу противника через Днепр, он успеет выдвинуть свои полки на позиции, но Ярослав ему такой возможности не предоставил. Невозможность печенегов во время подойти к месту сражения еще больше усугубило ситуацию. Киевский князь делает одну ошибку за другой, и, как следствие, битва протекает не так, как он планировал: «Быстъ сеча зла, и не бе лзе озеромь печенегомъ помагати, и притиснуша Святополка с дружиною ко озеру, и въступиша на ледъ, и обломися с ними ледъ» (Лаврентьевская летопись).

И в итоге – разгром.

Причем настолько сокрушительный, что на Руси больше не находится сил, на которые мог бы опереться Святополк. И будь он хоть десять раз законным князем, за него никто уже не хочет сражаться. Люди вполне справедливо считали, что убийца своих ближайших родичей понес заслуженную кару. Битва под Любечем наглядно показала, на чьей стороне правда, и Русь отвернулась от Святополка.

Вновь Север победил Юг. В очередной раз новгородцы и варяги вступили в столицу Руси, приведя с собой нового князя. Причем летописец особо отметил, что он имеет законные права на златой киевский стол: «Ярославъ же седе Кыеве на столе отьни и дедни. И бы тогда Ярославъ летъ 28» (Лаврентьевская летопись).

Как уже отмечалось выше, сын Владимира занялся тем, что стал щедро одаривать своих союзников. От души, по-княжески. Задаренные новгородцы отправились домой, а варяги остались, благо Ярославу было теперь чем им платить. Именно на этом месте Новгородская I летопись младшего извода прекращает рассказ о борьбе между Ярославом и Святополком, сообщив, что последний бежал к печенегам, а затем скончался «межи Чахы и Ляхы, никим же гонимъ пропаде оканныи». Только все было не так просто, как сообщает новгородский летописец.

После поражения Святополк сразу покинул пределы Руси и ринулся к своему тестю, польскому королю Болеславу, единственному, кто мог теперь ему помочь. Скоро он вернется, но не один – с ляхами.

Но пока новый князь обустраивался в Киеве. По сообщению «Повести временных лет», в 1017 году в городе случился большой пожар, во время которого сгорело множество церквей, что подтверждается и свидетельством Титмара Мерзебургского. В.Н. Татищев существенно дополняет эту информацию, говоря о том, что «весною погорел град Киев, церкви многие и домов до 700». Но беда не приходит одна. Помимо пожара, Василий Никитич сообщает и про набег печенегов, о котором в одних летописях информация присутствует, а в других нет. Вот что рассказывает Пискаревский летописец об этом сражении с печенегами под Киевом: «В лето 6525 придоша печенези къ Киеву и секошася у Киева, и едва к вечеру одоле Ярослав печенегов, и побегоша посрамлени».

Можно предположить, что уже упоминаемая нами «Сага об Эймунде» тоже рассказывает именно об этой битве. Правда, делать какие-либо выводы, основываясь только на данных, которые сообщают скандинавские саги, – дело неблагодарное. Если для отечественных летописцев главным было показать сам ход исторических событий, то у скандинавов была совершенно иная цель. Их задачей было воспеть себя и свои подвиги, а не историческую правду. Показать во всей красе себя, свою силу, находчивость и смелость. А реальные исторические события служат лишь фоном, на котором разворачиваются приключения главных героев. Как в романах Дюма. И если при описании событий 1015–1019 годов на Руси брать за основу лишь байки скандинавов, то голова кругом пойдет. Оговоримся сразу: мы отдаем предпочтение русским источникам, а иностранные, где необходимо, служат лишь дополнением. И то только там, где это возможно. Как, например, в описании битвы под Киевом с печенегами в 1017 году.

Вот что нам рассказывает по интересующему нас вопросу В.Н. Татищев: «6525 (1017)… В том же году неожиданно пришли к Киеву печенеги, и, смешавшись с бегущими людьми, многие вошли уже в Киев. Ярослав же едва успел, несколько войска собрав, не пустить их в старый град. К вечеру же, собрав более войска, едва мог их победить и гнался за ними в поле, некоторых пленил и побил». Вроде бы все ясно и понятно – пришли степняки изгоном, их не ждали, и народ сразу бросился за крепостные стены. Но печенеги проявили мудрость, не стали размениваться на мелочи и гоняться за пленниками, поскольку перед ними неожиданно замаячила куда более реальная добыча – стольный Киев.

Княжеская дружина и варяги вступили в бой тогда, когда отряды кочевников, прорвавшись через ворота, ворвались на улицы города. Рубились весь день, на валах и в городских воротах, на улицах и площадях. И к вечеру печенеги не выдержали – привыкшие сражаться на степных просторах, зажатые между домами и лишенные свободы маневра на узких улицах, он бросились прочь из Киева. Стиснутые на узком пространстве, бессильные остановить натиск варяжской «стены щитов», степняки понесли тяжелые потери. Выбитые из города, они рассеялись по окрестностям, преследуемые конной дружиной Ярослава.

В «Саге об Эймунде» все ставится с ног на голову. Во-первых, там печенегов ведет на штурм города некий конунг Бурицлав. У тех, кто щедро обогащает российскую историческую науку сногсшибательными «теориями и фактами», сразу же возникает потребность разглядеть под этим именем князя Бориса и вывернуть отечественную историю наизнанку. Разбирать подобные, мягко говоря, несерьезные заявления нет ни времени, ни желания. Мы полностью согласны с Д.А. Боровковым, который отметил, что «нельзя не заметить, что Бурицлав скандинавской саги – это Святополк русских летописей! Если, подобно сторонникам концепции Н.Н. Ильина, видеть в Бурицлаве князя Бориса Владимировича, то на него надо списать все грехи окаянного Святополка». Что верно, то верно. Далее автор приводит мнение Н.И. Милютенко: «Отождествление Бурицлейва со Святополком не требует никакого насилия над текстами саг или летописей. Чтобы превратить его в Бориса, приходится полностью менять порядок известий. Любечская битва, описанная в Древнейшем своде и в «Пряди» первой, перемещается из 1016 г. в 1019 г., а убийство Бориса – в 1017 г.».

Скажем так – мы эту версию поддерживаем целиком и полностью. Подробно разбирать скандинавские саги и многочисленные «теории», связанные с этим периодом нашей истории, не будем, кому интересно, может прочитать об этом в увлекательнейшей книге Д.А. Боровкова «Тайна гибели Бориса и Глеба». Там все изложено достаточно подробно.

Вернемся к тому, как описывает сражение за Киев в 1017 году «Сага об Эймунде». Итак, предположительно врагов под стены столицы привел Святополк. Больше из русских князей просто некому. При этом, когда речь заходит о нападении, командир варяжской дружины Эймунд авторитетно заявляет: «Мне говорили, что он придет сюда через три недели». Значит, ни о какой внезапности речь идти не может, раз бдительный варяг в курсе происходящего. Ярослав (в саге – конунг Ярицлейв) спешно собирает ополчение, отмахнуться от такого известия он не имеет права. Между тем скандинавский наемник продолжает добросовестно отрабатывать свою зарплату, не стесняясь использовать нетрадиционные методы: «После этого Эймунд конунг посылает своих людей в лес и велит рубить деревья и везти в город, и поставить по стенам его. Он велел повернуть ветви каждого дерева от города так, чтобы нельзя было стрелять вверх в город. Еще велел он выкопать большой ров возле города и ввести в него воду, а после того – наложить сверху деревья и устроить так, чтобы не было видно и будто земля цела».

Хитро придумано! Деревья на стенах города, деревья под стенами города, вокруг одни деревья… Несуразица какая-то. Где вы слышали, чтобы на Руси таким образом готовили к обороне города? Где вы слышали, чтобы так готовились к обороне вообще? Хотя кто его знает, как там у них, в «просвещенной» Европе… Самое забавное, что такие дельные советы дает викинг, то есть человек, для которого штурм любой стоящей крепости большая проблема. Как вы помните, северным воинам всегда трудно давались осады.

Эймунд понимает, что одних дельных советов по обороне города недостаточно, и, несмотря на все его хитроумные приспособления, враг все же может прорваться. Поэтому он решает пойти на хитрость. В этом деле варяги изобретательны. И что предлагает сделать хитроумный конунг? Никогда не догадаетесь! Лучше прочитать:

«Эймунд конунг и его товарищи также сильно укрепили двое городских ворот и собирались там защищать город, а также и уйти, если бы пришлось. И вечером, когда наутро ждали рать Бурицлава, велел Эймунд конунг женщинам выйти на городские стены со всеми своими драгоценностями и насадить на шесты толстые золотые кольца, чтобы их как нельзя лучше было видно. Думаю я, – говорит он, – что бьярмы жадны до драгоценностей и поедут быстро и смело к городу, когда солнце будет светить на золото и на парчу, тканую золотом».

Все эти хитроумные задумки напоминают текст песенки из кинофильма про Буратино: «На дурака не нужен нож, ему покажешь медный грош, и делай с ним, что хошь». Видимо, именно за них, за дураков, Эймунд и принимает пацинаков, которые, увидев женщин с золотыми украшениями на шестах, потеряют последний разум и кинутся, потеряв всякую осторожность, наперегонки к воротам. А там их уже ждет отважный Эймунд с товарищами. Чертовски хитроумный план. Мало кто сможет устоять против такой приманки и не угодить в ловушку. Видимо, и у Ярослава помутился разум от всех этих приготовлений варяга, поэтому он только и рассчитывает на такой хитрый ход. Иначе гибель Киеву.

Тут и появляются печенеги, которых автор саги именует бьярмами. Степняки видят то, что творится на стенах, и сразу же идут в атаку на город. Понятно, что свежевскопанный ров никто не заметил, и печенеги валятся туда толпами. После этого следует откровение: «А Бурицлав конунг был дальше в войске, и увидел он тогда эту беду. Он сказал так: «Может быть, нам здесь так же трудно нападать, как мы и думали; это норманны такие ловкие и находчивые». Создается впечатление, что весь предыдущий текст «Саги» был написан для того, чтобы «Бурицлав конунг» произнес именно эти слова. Хотя, по логике вещей, слова, которые должен был произнести Бурицлав, совсем иные: «Черт бы побрал этих тупых идиотов. Совсем ошалели от жадности! Столько народу зазря загубить!» Вот что должен был сказать любой полководец, видя, что произошло с его людьми в данной ситуации.

Правда, когда описанию варяжской находчивости хитрости подошел конец, началось серьезное и достаточно правдивое описание битвы, которое перекликается с известиями Татищева. Можете сравнить сами. По сообщению «Саги», «Бурицлав конунг» быстро разобрался в ситуации: «Видел он тогда, что все городские ворота заперты, кроме двух, но и в них войти нелегко, потому что они хорошо укреплены и там много людей. Сразу же раздался боевой клич, и городские люди были готовы к бою. Каждый из конунгов, Ярицлейв и Эймунд, был у своих городских ворот.

Начался жестокий бой, и с обеих сторон пало много народу. Там, где стоял Ярицлейв конунг, был такой сильный натиск, что враги вошли в те ворота, которые он защищал, и конунг был тяжело ранен в ногу. Много там погибло людей, раньше чем были захвачены городские ворота. Тогда сказал Эймунд конунг: «Плохо наше дело, раз конунг наш ранен. Они убили у нас много людей и вошли в город. Делай теперь, как хочешь, Рагнар, – сказал он, – защищай эти ворота или иди вместе с нашим конунгом и помоги ему». Рагнар отвечает: «Я останусь здесь, а ты иди к конунгу, потому что там нужен совет». Пошел Эймунд тогда с большим отрядом и увидел, что бьярмы уже вошли в город. Он сразу же сильно ударил на них, и им пришлось плохо. Убили они тут много людей у Бурицлава конунга. Эймунд храбро бросается на них и ободряет своих людей, и никогда еще такой жестокий бой не длился так долго. И побежали из города все бьярмы, которые еще уцелели, и бежит теперь Бурицлав конунг с большой потерей людей. А Эймунд и его люди гнались за беглецами до леса и убили знаменщика конунга».

Если отбросить в сторону все байки про смекалку и хитрость, то мы увидим, что и Василий Никитич, и «Сага об Эймунде» повествуют об одном и том же сражении. Однозначно, что роль варягов в победе была велика, но не до такой степени, как они это старались представить. И лишь сопоставив сведения русских и зарубежных источников, мы получим достаточно полное представление о сражении.

Мы не знаем, был во главе печенегов Святополк или нет, но без его или польского короля подстрекательства здесь не обошлось.

Однако тем не менее отбились.

Казалось бы, все, кончились беды, но не тут-то было! На Русь пришел Святополк, а с ним его тесть Болеслав, а значит, и польское войско. Вновь русский князь шел добывать себе киевский стол с помощью иноземных войск. Могут сказать, что и Ярослав привел варягов, которые добывали для него Киев, но дело в том, что новгородский князь их нанял, а сын Ярополка привел на свою землю вооруженные силы, мягко говоря, недружественного государства. Но как бы там ни было, а Ярослав отреагировал моментально и встретил противника на Буге, собрав под своим стягом варягов, киевлян и тех новгородцев, которые оставались в Киеве. Противников разделяла река, и ситуация зеркально напоминала ту, что случилась под Любечем. Только вот складывается такое впечатление, что лавры Святополка не давали покоя Ярославу. Ибо на Буге он вел себя так же, как и его визави на Днепре. Совершал те же самые ошибки.

И если тогда драл глотку Волчий Хвост, то теперь на сцене появляется наш старый знакомый воевода Блуд. Да-да, то самый старина Блуд, который сдал Владимиру Ярополка со всеми потрохами, а потом стал дядькой при князе Ярославе. В «Повести временных лет» его называют Буда, Татищев – Будый, но большинство историков склоняются к тому, что это именно Блуд, и никто иной.

Так вот, стал Блуд разъезжать вдоль Буга и орать поносные речи про польского короля, благо повод для этого имелся. Ибо был Болеслав настолько тучен и дороден, что и на коне мог усидеть с трудом. Что позволяло Блуду упражняться в остроумии. «Проткнем тебе колом брюхо твое толстое», – орал воевода через реку, веселя русское воинство. Багровела от ярости толстая шея польского короля, но от обидчика его отделяла река, и Болеслав мог только зубами скрипеть от ярости. День скрипел, другой, а потом не выдержал. Гаркнув своим воинам: «Если вас не унижает оскорбление это, то погибну один», – король погнал коня вброд через реку. Никто – ни ляхи, ни русские – не ждал от толстяка такой прыти, и в изумлении взирали воины на разворачивающееся перед ними действо. А как только опомнились – одни кинулись в воды Буга, другие побежали строиться в боевые порядки.

Описанию злополучной битвы и ее итогов летописец посвятил лишь пару строчек: «Ярослав же не успел исполчиться, и победил Болеслав Ярослава. И убежал Ярослав с четырьмя мужами в Новгород, Болеслав же вступил в Киев со Святополком» («Повесть временных лет»).

Масштаб катастрофы подчеркивается указанием на количество людей, сумевших убежать с Ярославом. Единицы! Понятно, что ляхи застали русское воинство врасплох и даже хваленые варяги не смогли спасти ситуацию. Они, как когда-то и гридни Святополка, оказались не готовы к внезапной атаке. При таком подходе к делу это поражение не выглядит случайностью, оно выглядит закономерностью.

Что же касается Ярослава, то он просто запаниковал. Перво-наперво он кинулся в свою бывшую вотчину, в Новгород, а оттуда засобирался в Швецию. Но не потребовалось. Появление побитого князя произвело на новгородцев ошеломляющее впечатление. Вроде бы недавно ходили они на Киев, вернулись победителями, а сейчас, получается, их мордой в грязь! В этот раз Ярославу даже не пришлось их о помощи просить, господа новгородцы решили его судьбу сами. А заодно и судьбу остальной Руси. Сын воеводы Добрыни, новгородский посадник Константин, как и его отец, был человеком решительным, а потому распорядился приготовленные для бегства за море ладьи Ярослава изрубить топорами. Что новгородцы охотно и проделали. А затем отважно заявили перепуганному князю: «Хотим и еще биться с Болеславом и со Святополком» («Повесть временных лет»).

Но одно дело шуметь и галдеть и совсем другое претворять в жизнь принятые серьезные решения. Ярослав был гол как сокол, поскольку вся его казна осталась в Киеве и в нее запустил лапу толстяк Болеслав. Но новгородцы не отступили, решив тряхнуть мошной, что само по себе достойно удивления: «Стали собирать деньги от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен» («Повесть временных лет»). А когда нужные средства были собраны, то новгородское посольство отправилось за море. Все к ним, к варягам.

В это же самое время к шведскому королю Олаву Шетконунгу отправились княжеские сваты просить руки его дочери Ингигерды для Ярослава. Князь шел по пути, проторенному родителем. Согласно «Саге об Олаве Святом», принцесса заявила своему отцу: «Если я выйду замуж за Ярицлейва конунга, то я хочу получить от него как вено все владения ярла Альдейгьюборга и сам Альдейгьюборг». Если все это перевести на русский язык, то было сказано: «Хочу Старую Ладогу с волостью!» Ярослав никогда не был жадным, особенно когда дело касалось его личных или государственных интересов. Получилось, как у Александра Сергеевича Пушкина:

Одним словом, ударили по рукам.

Дочь шведского короля получила то, что хотела, а по прибытии в Новгород оставила в Ладоге верного человека: «Ингигерд конунгова жена пожаловала Регнвальду ярлу Альдейгьюборг, и он стал ярлом всей той области. Регнвальд ярл правил там долго, и о нем ходила добрая слава» («Сага об Олаве Святом»). Ну да бог с ней, с Ладогой. Для Ярослава принципиальным было иное – во-первых, у него был теперь надежный тыл, а во-вторых, он получал мощнейшую поддержку скандинавов в лице своего тестя. Надо думать, что Шетконунг вместе с дочуркой прислал и своих варяжских псов войны, а вместе с теми бойцами, что уже наняли за морем новгородцы, это была грозная сила. Польскому родственнику Святополка Ярослав противопоставил свою шведскую родню.

Пока его оппонент занимался накоплением сил, Святополк был озабочен тем, чтобы как можно скорее избавиться от настырного тестя и его ляхов. Ведь изначально все было просто. Помог родственнику, получи награду и ступай к себе в Польшу со славой. Как бы не так! Складывается такое впечатление, что дорогой тестюшка решил сам утвердиться на златом киевском столе. Для начала он заявил зятю: «Разведите дружину мою по городам на покорм» («Повесть временных лет»). Это было первым шагом к тому, чтобы он стал хозяйничать в Киеве, как у себя дома.

Сестру Ярослава, княжну Предславу, похотливый толстяк сделал своей наложницей, а затем и вовсе увез в Польшу – «поволочив Преславу» (Пискаревский летописец). Надо думать, что и королевское рыцарство рыскало по окрестностям Киева в поисках красных дев, пользуясь своим правом победителей. Люди начали ненавидеть ляхов, а заодно с ними и того, кто их привел. Дошло дело до того, что Святополк лично был вынужден отдать своим подданным следующий приказ: «Сколько есть поляков по городам, избивайте их» («Повесть временных лет»). Этого сигнала озлобленному народу было достаточно, чтобы начать действовать. «И перебили поляков», – скромно замечает летописец, подводя итог кровавой вакханалии, которая развернулась в окрестностях Киева. Только теперь до Болеслава наконец дошло, что он несколько загостился, а потому, прихватив княжескую казну, бояр Ярослава, его сестер и многочисленный полон, лях отправился восвояси. Но главное, Червенские города, которые князь Владимир в свое время у них отвоевал, поляки оставили за собой. Но Святополк был готов ими пожертвовать, лишь бы дражайший родственник убирался поскорее домой.

И когда казалось, что можно утереть пот со лба и перевести дух, новая тревожная весть выбила сына Ярополка из равновесия – на Киев идет Ярослав с варягами и новгородцами. Святополк оказался совершенно не готов к такому повороту событий. Он в очередной раз недооценил своего кузена, и теперь за это приходилось расплачиваться. Поляки ушли, а русские не хотели сражаться за того, кто резал своих родственников и отдал страну во власть иноземцев. Да, он законный князь и старший в роду, но Руси он не нужен, ибо скомпрометировал себя окончательно и бесповоротно. Очевидно, что это осознавал и сам Святополк, поэтому он и был вынужден оставить Киев – «и бежа Святополк в Печенеги» (Пискаревский летописец).

А куда еще ему было податься? Вся надежда была теперь только на этих грозных воинов степей, именно их бездомный беглец собирался противопоставить на поле боя свирепым варягам Ярослава. Сдаваться он не планировал, даже теперь.

Тем временем сын Владимира вновь вступил в Киев. Понимая, что решающее столкновение впереди, полки не распустил, а стал поджидать своего недруга. И Святополк явился: «В год 6527 (1019). Пришел Святополк с печенегами в силе грозной, и Ярослав собрал множество воинов и вышел против него на Альту» («Повесть временных лет»). Юг пошел против Севера.

…Князь Ярослав сидел на коне и смотрел, как полки переходят речку Альту. Прямо перед ним раскинулось громадное Альтинское поле, на другом конце которого черной тучей собиралась печенежская орда. Сын Владимира знал, что недалеко находится то самое место, где несколько лет назад по приказу Святополка убили его брата Бориса, и усматривал в этом определенный знак. Лучшего места, чтобы совершить возмездие, и придумать было трудно. Пусть вся Русь увидит, кто злодей и убийца, а кто пришел восстановить попранную справедливость.

С одной стороны, Ярослав отдавал себе отчет в том, что, устранив Бориса, Святополк сыграл и ему на руку, поскольку одним конкурентом на киевский стол стало меньше. Но с другой стороны, в отличие от Святополка, Борис был ему братом по отцу, и его кровь требовала отмщения, которое Ярослав и собирался сегодня свершить.

Полки быстро расходились в стороны, занимая определенные накануне воеводами места. В центре встал несокрушимый строй варягов, который крепко прикрыли с флангов новгородцы и киевляне. Скандинавы встали плотными рядами, плечом к плечу, прикрываясь большими круглыми щитами. Люди, для которых война была обычной работой. Закованный в доспехи конунг поднял руку, приветствуя проезжавшего мимо Ярослава, и варяги, взревев, заколотили мечами о щиты. Князь подъехал к новгородским полкам и, картинно воздев руки к небу, громко воскликнул: «Кровь брата моего вопиет к тебе, Владыка!» («Повесть временных лет»). Новгородцы, потрясая боевыми топорами и копьями, разразились громкими криками, требуя, чтобы Ярослав немедленно вел их на супостата.

А князь, развернув коня, уже мчался вдоль строя к киевлянам. Эти были люто злы на Святополка за то, что наводил печенегов и отдавал землю во власть ляхов, чинивших русскому люду обиды и утеснения. Услышав, как загудела земля, Ярослав оглянулся и увидел, как орда двинулась вперед. Вновь вспомнив про Бориса и Глеба, он повернулся к киевской рати и крикнул: «Братья мои! Хоть и отошли вы телом отсюда, но молитвою помогите мне против врага сего – убийцы и гордеца!» («Повесть временных лет») Его слова быстро разошлись среди ратников, огласивших утренний воздух победным кличем. Русь окончательно и бесповоротно отвергла Святополка. Ярослав проехал сквозь ряды бойцов и встал под княжеским стягом в окружении гридней.

Печенежская лавина катилась через поле. Воеводы дали команду, и вперед выдвинулись воины с большими, в рост человека, миндалевидными щитами. За ними встали лучники. Знал киевский князь о том, что сначала степняки засыплют его воинов ливнем стрел, и подготовил им адекватный ответ. Не доезжая до боевых построений русских и варягов, печенеги осадили коней, и на полки Ярослава пролился дождь из стрел. Быстро опустившись на одно колено, викинги подняли над головой щиты, которые тут же исклевали вражеские стрелы. Варяги только скалились, когда все новые и новые смертоносные жала впивались в деревянную обшивку, им было не привыкать ожидать рукопашной схватки под обстрелом вражеских лучников. Правда, в этот раз стрелы сыпались как из рога изобилия.

Русское воинство тоже загородилось щитами, пережидая печенежский натиск. Воздух гудел от тысяч и тысяч стрел, которые взвивались к небу, а затем стремительно падали вниз. Казалось, им не будет конца, но вот пропели боевые трубы, и лучники Ярослава, поднявшись из-за прикрывавших их до этого щитов, натянули тетивы и, разжав пальцы, отправили в самую гущу печенегов свою стаю стрел. Вздыбились и попадали на землю раненые кони, сотни степняков повалились из седел на истоптанную копытами землю, а те, кто уцелел, повернули коней и помчались прочь во весь опор. Первая атака не дала нужного результата. Степнякам необходимо было перевести дух, наполнить опустевшие колчаны, а уже потом навалиться на русских с новыми силами.

Святополк нервничал: он видел, как отступили печенеги, видел, что полки Ярослава стоят несокрушимо, и потому лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. Но пока князь размышлял, ханы перестроили своих людей, ободрили их, и степняки вновь пошли в атаку. Снова нескончаемый поток стрел пролился на воинство Ярослава, но русские стояли крепко, а их лучники выкашивали целые ряды печенегов.

Когда орда вновь отхлынула назад, освободив заваленное телами людей и лошадей пространство, Ярослав смог вздохнуть свободно. Он больше всего боялся именно этих стремительных наскоков легкой конницы кочевников, которая наносит врагу большой урон, а сама остается практически неуязвимой. Но в этот раз, похоже, проблему удалось решить. Варяги ударами мечей сколачивали со щитов торчащие стрелы, весело переговаривались друг с другом, поглядывая в спины удаляющимся всадникам. Ратники прикладывались к баклагам с водой, перевязывали раны, а лучники, пользуясь отступлением врага, выскользнули из строя и стали собирать стрелы. Они были везде, словно трава, покрывая землю. Всех охватило одно радостное чувство – устояли!

Среди печенежских ханов царили совершенно другие настроения. Солнце уже перевалило за полдень, люди и кони устали, всех мучает жажда, запас стрел закончился, а конца битвы даже и не видно! Русские и варяги как стояли, так и стоят, и что с ними делать, неизвестно. Вожди печенегов пребывали в недоумении, поскольку в подобной ситуации оказались впервые. И лишь Святополк неистовствовал, требуя продолжить битву. Но ханы осторожничали, поскольку одно дело воевать привычной тактикой дальнего боя и совсем другое дело идти в лобовую атаку и вступать врукопашную. Степняки не любили сражаться таким образом.

Однако сын Ярополка в этот день был необычайно красноречив. Он сулил ханам великую честь и славу, обещал по примеру своего отца дать степнякам земли для поселения и вообще выполнить все, что те только пожелают. Он разливался соловьем. Печенеги слушали внимательно, покачивали головами и прищелкивали языками в знак восхищения, когда сын Ярополка сулил им золотые горы. И в итоге решили рискнуть. Ханы поскакали к своим людям, чтобы лично повести их в бой, а Святополк с верными гриднями встал напротив варягов. Он надеялся, что, прорвав их строй, а затем пробившись к Ярославу и покончив со своим главным врагом, поможет степнякам и выиграет битву. Порыв ветра развернул княжеский стяг с двузубцем Ярополка, дружинники вытащили из ножен мечи и приготовились к атаке.

Волна печенегов с диким визгом и криком в очередной раз покатилась на русские полки. Было видно, что теперь они будут атаковать, а не обстреливать. Конница шла плотными массами, тысячи всадников потрясали копьями и крутили саблями над головой. Варяги лишь тесней сбили строй, «стена щитов» ощетинилась сталью. Русские ратники, перегораживая поле своими большими щитами, уперли в землю копья и рогатины. Лавина печенегов врезалась в русские боевые порядки, и сразу закипела рукопашная.

Битва шла по всему фронту, строй полков Ярослава прогибался, трещал, но не ломался, и после продолжительной рукопашной схватки степняки отхлынули назад. Ханы не давали им далеко отойти, разворачивая своих людей, перегруппировывая и вновь бросая их в атаку. Грохот печенежских барабанов заглушался хриплым ревом боевых рогов варягов, земля сотрясалась от топота тысяч копыт, и команды воевод глохли в шуме сражения. Святополк, размахивая мечом как очумелый, носился по рядам союзников, взывая к их доблести.

Второй натиск печенегов был куда страшнее первого. Степные наездники сбивали напором коней вставших перед ними бойцов, затаптывали поверженных врагов в землю, рвались вперед, невзирая на потери. Но русские и варяги уперлись, стиснув зубы, они держали строй, поражая печенегов ударами мечей и боевых топоров. Бились люто, долго и упорно, но печенеги, не привычные к такому прямому бою, снова не выдержали и откатились назад. Однако Святополк и ханы снова остановили орду и, дав всадникам небольшую передышку, опять бросились в бой.

Масса уставших людей и измученных лошадей вновь навалилась на измотанные многочасовым боем русские полки. Главный удар пришелся в центр. Святополк лично повел отряд своих гридней, усиленных печенегами, на несокрушимый варяжский монолит. Дружина Святополка наконец-то проломила «стену щитов», но наемники не дрогнули и стояли насмерть. Скандинавы без устали секли мечами людей и коней, мощными ударами тяжелых щитов валили на землю лошадей вместе с всадниками, быстро смыкали разорванные ряды. Рубились люто, кровь скапливалась в лужицы и хлюпала под ногами сражающихся, но отступать не хотел никто. Битва настигла наивысшего накала, ханы рубились, как простые воины, уже и Ярослав, подняв меч, погнал коня в гущу схватки. Варяги посекли всех гридней Святополка, срубили знаменосца и втоптали тяжелыми сапогами княжеский стяг в землю.

Чаша весов качнулась в пользу русских. Тут печенеги дрогнули, поддались назад и бросились в повальное бегство, не слушая призывов своих вождей. Вскоре побежала вся орда. Нахлестывая коней, стали покидать поле боя уцелевшие ханы. Увлекаемый потоком бегущих степняков, мчался прочь с Альтинского поля угрюмый Святополк. Там, где по его воле был убит Борис, сын Ярополка потерпел самое страшное и сокрушительное поражение в своей жизни. Возмездие настигло убийцу в буквальном смысле слова на месте преступления.

Для печенегов же битва на Альте закончилась подлинной катастрофой. Русские ратники и варяги переломили хребет орде, и от этого поражения степняки не оправятся никогда. Вплоть до 1036 года они будут смирно сидеть в своих кочевьях, а когда залижут раны и рискнут вновь пойти на Русь, это будет их последний набег. В битве под Киевом Ярослав опять нанесет им сокрушительное поражение, и после этого печенеги навсегда покинут Приднепровские степи. На какое-то время на южных границах Руси воцарится тишина. Вновь Север победил Юг.

Русские летописцы единодушны в том, что побоище на Альте по своим масштабам и накалу борьбы превзошло все ранее происходившие битвы. «Была же тогда пятница, и всходило солнце, и сошлись обе стороны, и была сеча жестокая, какой не бывало на Руси, и, за руки хватаясь, рубились, и сходились трижды, так что текла кровь по низинам. К вечеру же одолел Ярослав, а Святополк бежал» («Повесть временных лет»). «И бысть сеча зла, такова же не бывала в Руси: и за руки емлюще, сечахуся, и сступишася трижды, и по удолием кровь течааше. И мнози вернии видяху ангили помогающи Ярославу. И к вечеру одоле Ярослав, а Святополк побежа» (Пискаревский летописец). В.Н. Татищев также отметил масштабы сражения: «Помолившись же, расположив полки и на рассвете вооружась, пошел на противника. И те наступили со всеми полками на Ярослава. Покрыли войска поле Ольтеское от множества людей. Был же пяток тогда. На восходе солнца соступились оба, и была сеча злая, каковой не бывала в Руси, за руки хватая друг друга бились, и так сходились трижды. Чрез что с обоих сторон побито было множество, так что канавы кровью наполнены были. К вечеру же едва победил Ярослав, а Святополк ушел чрез Днепр». Для него все тоже было кончено, ибо убийце и предателю, наводившему на свою землю ее заклятых врагов, места на Руси не было. Отныне сын Ярополка становился изгоем.

Что же касается построения полков Ярослава на поле битвы, то у нас есть все основания думать, что они стояли именно так, а не иначе. Дело в том, что в Лаврентьевской летописи есть сведения о том, как он расположил свои войска перед битвой с печенегами в 1036 году: «И исполчи дружину, и постави варягы по среде, а на правей стороне кыяне, а на левемь криле новгородци». Вероятно, что такое построение было вызвано тем, что в битве на Альте оно себя вполне оправдало. С другой стороны, в битве при Листвине в 1024 году Ярослав вновь поставит полки по такому же шаблону. Прямо об этом в летописи не говорится, но из описания хода сражения это конкретно просматривается: «И поиде Мьстиславъ и Ярославъ противу собе, и сступися чело северъ съ варягы» (Лаврентьевская летопись).

Татищев существенно дополняет это известие, сообщая, что на одном из флангов стояли новгородцы: «И когда Мстислав смял варягов, напал на новгородцев и оных немедленно разбил». Поэтому вероятность такого же построения русских и варягов на Альте очень велика.

Осталось досказать немногое, и в основном это касается дальнейшей судьбы Святополка, получившего в веках прозвище Окаянный. Летописи, повествующие о его дальнейшей судьбе, а также столь авторитетные историки, как В.Н. Татищев и Н.М. Карамзин, единодушно отмечают факт, что бывшего киевского князя свалила неведомая болезнь: «И когда бежал он, напал на него бес, и расслабли все члены его, и не мог он сидеть на коне, и несли его на носилках» («Повесть временных лет»). «И бежащу ему, нападе на нь страх, и раслабишася кости его, не можааше седети, несяхут и на носилех» (Пискаревский летописец). «Терзаемый тоскою, сей изверг впал в расслабление и не мог сидеть на коне» (Н. М. Карамзин). «И так утрудился, что не мог сидеть на коне, велел себя нести в носилках» (В. Н. Татищев). Все в один голос – князя свалила неизвестная хворь. Поэтому отрицать данный факт глупо.

Вполне возможно, что Окаянного хватил удар, вызванный чудовищным напряжением сил и крушением всех надежд.

Дальнейший маршрут князя тоже сомнений не вызывает: «Святополк ушел чрез Днепр и бежал, желая к Богемии пробраться… И принесли его к Бресту» (В. Н. Татищев). «Воины принесли его к Бресту, городу Туровского княжения; он велел им идти далее за границу» (Н. М. Карамзин). «И принесоша къ Берестию, бегающе с ним» (Пискаревский летописец). Подобных цитат можно набрать до бесконечности, суть от этого не изменится. Опять же, все отечественные письменные источники свидетельствуют о том, что у Святополка началась мания преследования: «Он же говорил: «Бегите со мной, гонятся за нами». Отроки же его посылали посмотреть: «Гонится ли кто за нами?» И не было никого, кто бы гнался за ними, и дальше бежали с ним. Он же лежал немощен и, привставая, говорил: «Вот уже гонятся, ой, гонятся, бегите» («Повесть временных лет»).

Как следует из приведенных выше цитат, князь совершенно беспомощен и охвачен жуткой паникой. На Руси оставаться для Святополка смерти подобно, поскольку он прекрасно понимает, что если попадет в руки к Ярославу, то на этом его жизненный путь и закончится. Поэтому путь для него только один – к тестю Болеславу, чтобы там спрятаться. Плевать на киевский златой стол, жизнь бы свою спасти. Но до Польши добраться лиходею было не суждено.

Опять же, разночтений в свидетельствах летописцев не наблюдается. Пусть разными словами, но они сообщают одну и ту же информацию: «И прибежал в пустынное место между Польшей и Чехией, и там бедственно окончил жизнь свою» («Повесть временных лет»). Картина вырисовывается достаточно ясная, особенно если отбросить все аналогии с Библией, на которые были столь падки средневековые авторы. Да и рассказ о смердящей могиле Святополка, мягко говоря, больше похож на нравоучительную страшилку, чем на реальный исторический факт.

И можно было бы на этом и закончить, если бы не еще одна версия гибели Окаянного князя. Строится она на основе тех сведений, которые сообщает «Сага об Эймунде». Но принять ее можно только при одном условии – если допустить, что «Бурицлав конунг» и есть князь Святополк.

Согласно «Саге», конунг Эймунд с группой варягов из двенадцати человек вызвался убить Бурицлава. Переодевшись купцами, они направились ему навстречу и выяснили место, где Бурицлав разобьет лагерь. Тщательно обследовав местность, они дедуктивным методом вычислили, где будет стоять шатер Бурицлава. «Они обошли вокруг дерева и пошли по просеке и обдумывали – где лучшее место для шатра. Тогда сказал Эймунд конунг: «Здесь Бурицлав конунг поставит свой стан. Мне говорили, что он всегда становится поближе к лесу, когда можно, чтобы там скрыться, если понадобится».

Можно только в очередной раз восхититься аналитическим умом конунга, который столь мастерски решил сложную головоломку. Затем Эймунд взял веревку и повел своих людей назад по просеке, к приглянувшемуся ему дереву. Там один из наемников забрался на ветки и прикрутил веревку к толстому суку. Затем скандинавы нагнули дерево до самых корней, так, чтобы ветки касались земли. Когда была натянута веревка и закреплены концы, «сказал Эймунд конунг: «Теперь, по-моему, хорошо, и нам это будет очень кстати». Когда доблестные варяги покончили со всеми манипуляциями и скрылись в лесу, был уже вечер. А вскоре появился и Бурицлав с воинством. Как и предвидел мудрый конунг, он разбил шатер как раз под тем деревом, где ему приготовили ловушку. Остальное воинство расположилось рядом на отдых.

Что же касается варягов, то они просидели в лесу до самой темноты, уничтожая запасы захваченной провизии. А когда наступила ночь, перешли к действиям.

Эймунд разделил своих бойцов – шесть человек остались в лесу сторожить коней. А в случае необходимости они должны были прийти на помощь попавшим в беду товарищам. Остальные пошли по просеке по направлению к вражескому лагерю. Когда до вражеского лагеря оставалось совсем рукой подать, конунг поставил перед своими людьми боевую задачу. «Пошел тогда Эймунд с товарищами, всего шесть человек, по просеке к шатрам, и казалось им, что трудностей нет. Тогда сказал Эймунд: Регнвальд и Бьерн, и исландцы пусть идут к дереву, которое мы согнули. Он дает каждому в руки боевой топор. Вы – мужи, которые умеют наносить тяжелые удары, хорошо пользуйтесь этим теперь, когда это нужно. Они идут туда, где ветви были согнуты вниз, и еще сказал Эймунд конунг: Здесь пусть стоит третий, на пути к просеке, и делает только одно – держит веревку в руке и отпустит ее, когда мы потянем ее за другой конец. И когда мы устроим все так, как хотим, пусть он ударит топорищем по веревке, как я назначил. А тот, кто держит веревку, узнает, дрогнула ли она от того, что мы ее двинули, или от удара. Мы подадим тот знак, какой надо, – от него все зависит, если счастье нам поможет, и тогда пусть тот скажет, кто держит веревку, и рубит ветви дерева, и оно быстро и сильно выпрямится».

Сказано – сделано. «Бьерн идет с Эймундом конунгом и Рагнаром, и подходят они к шатру, и завязывают петлю на веревке, и надевают на древко копья, и накидывают на флюгер, который был наверху на шесте в шатре конунга, и поднялась она до шара, и было все сделано тихо. А люди крепко спали во всех шатрах, потому что они устали от похода и были сильно пьяны. И когда это было сделано, они тянут за концы и укорачивают тем самым веревку, и стали советоваться. Эймунд конунг подходит поближе к шатру конунга и не хочет быть вдали, когда шатер будет сорван. По веревке был дан удар, и замечает тот, кто ее держит, что она дрогнула. Говорит об этом тем, кто должен был рубить, и стали они рубить дерево, и оно быстро выпрямляется и срывает весь шатер конунга, и закидывает его далеко в лес. Все огни сразу погасли».

В темноте Эймунд ворвался в шатер и, подбежав к ложу, где лежал Бурицлав, хлестким ударом зарубил спящего. Прикончив всполошившихся слуг, конунг нагнулся над убитым и точным ударом меча отделил голову от тела. Держа за волосы свой кровавый трофей, он выбежал из шатра и в сопровождении друзей бросился к лесу, слыша за спиной нарастающий шум погони. Но ночная темнота благоприятствовала наемникам, и преследователи потеряли в лесу их след.

Вот, собственно, и все. Согласно «Саге», голову Бурицлава варяги доставили Ярославу, и князь убедился в том, что дело сделано. После этого скандинавы вернулись за телом, приставили голову и похоронили Бурицлава. Причем в «Саге» сообщается, что «о погребении его знали многие».

Вывод напрашивается следующий: утверждать наверняка, что речь здесь идет об убийстве Святополка, проблематично. Но подобная версия заслуживает права на жизнь, ибо она достаточно логично вписывается в сообщения русских летописей. На наш взгляд, Ярослав вполне мог послать варягов выследить сына Ярополка и избавить себя от дальнейшей головной боли, а своего «брата» – от самой головы.

Что же касается Святополка, то в Евангелие от Марка об этом сказано достаточно ясно: «Какою мерою мерите, такою отмерено будет вам». Здесь, как говорится, добавить нечего.