В начале лета каждый год в Карасубазар приезжал цирк шапито. Он раскидывал свой шатер из белой плотной парусины с окнами для воздуха в самом центре базарной площади. Поднимали его на высоченный вкопанный надолго мачтовый ствол дерева крепкой породы и затем внутри устраивали сиденья для зрителей и манеж для артистов. В городе появлялся целый необычный мир, вокруг которого начинала крутиться жизнь, с проснувшимся многообразием, в отличие от зимней и весенней тишины и покоя. Там же неподалеку складывался и городок из повозок и телег, на которых приехали цирковые артисты и в которых они жили. Цирк был передвижным, и колесил он по степным городам и поселкам таврических степей и Крыма. Акробаты, клоуны, канатоходцы, дрессированные собачки, пара борцов-тяжеловесов и все остальное, что может украсить мир веселых и в то же время опасных представлений, были в репертуаре приезжих артистов. Они, как всегда, надеялись на дешевизну и гостеприимство Карасубазара, на обилие фруктов. И, конечно же, они имели возможность в свободные дни добираться через скалистые невысокие горы напрямую к морю, чтобы сбросить с себя пыльный жар путешествий и манежного пота.

Среди всех номеров особенно выделялся один, приводивший в легкий трепет и ужас зрителей. Это был номер жонглера ножами. Мужчина лет тридцати выходил на арену, становился на круглый деревянный помост и, обнаженный по пояс, начинал жонглировать сначала двумя ножами, а затем тремя, четырьмя, доводя количество ножей до пяти… Ножи были с заостренными лезвиями. Видно было, что рукояти были тяжелыми, именно поэтому он мог управлять потоком хищных сверкающих клинков. Затем на манеж выходила лошадь, и жонглер, разогнав ее по кругу, запрыгивал на нее, и затем уже, стоя, повторял то же самое на протяжении двух трех кругов с помощью ловкого мальчика-ассистента. В конце, спрыгивая с лошади, он бросал на ходу ножи в центр деревянного круга, и они вонзались в него с глухим звуком, еще долго покачиваясь, словно тяжелые полевые цветы. Номер пользовался колоссальным успехом у всех, но особенно у мальчишек, которые не пропускали ни одного представления, проникая под шатер когда за деньги, когда тайком, бесплатно, когда по жалости контролеров…

Кокоз, крепкий мальчик лет тринадцати-четырнадцати, сын известного в Карасубазаре мастера по выделке кож, был среди таких же, как и он, очарованных бесстрашием, ловкостью и славой жонглера. Между собой мальчишки звали его просто Коко, опуская труднопроизносимый, нелегко проходящий сквозь зубы, казавшийся попросту лишним звук зззззз.

По вечерам Коко с друзьями уходил за город. Они брали с собой домашние ножи и пытались ими жонглировать… Сколько было мелких порезов, сколько было трепок от отцов и матерей, однако они продолжали заниматься этим упорно. И даже как-то им удалось договориться с артистом, чтобы он поучил их немного. Жонглер пришел, лениво посмотрел на пацанов и сказал странную для них вещь: «Главное в жонглировании – это ноги, всегда быть на полусогнутых, пружинистых, только тогда вы успеете за всеми подвигами ваших острых братьев и одновременно врагов». Сказал и удалился. Мальчишки были разочарованы, и только Коко принял это на веру, и у него стало здорово получаться. С той же последовательностью от одного ножа до двух, ну максимум трех… Однажды жонглер встретил Коко на рынке и сказал ему:

– У тебя хорошо получается, я как-то видел случайно. Запомни: главное – не думать о лезвии и острие ножа, сосредоточься на рукояти, на чувстве ее веса. И еще: надо, чтобы все малейшие движения твоего тела совпадали с движениями того, чем ты жонглируешь, пусть хоть ножами… Но важней всего поймать кураж, почувствовать, что ты летаешь, и все под тобой поет и трепещет, и руки твои поют… А вообще, – продолжил он, – мне, возможно, понадобится новый ассистент. Попробуем? Поговори с родителями…

– Э, нет, сынок, это не дело. Я научил тебя выделке кож, люди всегда занимались этим: мой дед, мой прадед, мой отец. Это кормило нас, наши семьи, это дело навсегда. Твои руки всегда заработают на кусок хлеба…

– Папа, жонглер тоже работает руками…

– Э, Коко, сегодня работает, завтра не работает, а мы нужны всегда…

– Но, папа, мне нравится быть жонглером.

– А ты что, уже им стал? Даже если бы и стал, я бы не позволил уехать из дома, мне нужна опора… Я еще поговорю с этим артистом, – сказал, правда не зло, отец. Он слишком любил Коко, чтобы грубо врезаться в его душу.

Дни потихонечку шли. Коко все так же каждый день тренировался, но уже один за городом, учтя все советы мастера.

Появилась еще одна причина, которая заставляла Коко любить цирк. Ему нравилась канатоходка, которая выступала вместе со своими родителями. Было ей лет двенадцать, светленькая и черноглазая, полная противоположность Коко. Она часто ходила по Карасубазару с родителями, иногда одна, но Коко стеснялся приблизиться к ней. Помог случай. Он стоял недалеко от цирка, карауля, конечно же, семью канатоходцев, чтобы полюбоваться ими всеми. И вдруг… из шапито вместе с ними вышел жонглер. Поравнявшись с Коко, жонглер неожиданно сказал, обращаясь к артистам:

– А вот мой юный друг Коко. Скоро будет настоящим жонглером. Познакомься, Машенька, – обратился он к девочке…

Сердце Коко запрыгало так, что он еле устоял на ногах. Он вспыхнул и пожал протянутую руку маленькой артистки. Хотя она уже была плотно сбита тренировками и работой, но фигурка ее, тянувшаяся вверх, напоминала Коко невысокий кипарис или тополь… Так они познакомились, и теперь у Коко появились два вожделенных объекта в цирке: жонглер, которого звали Петр Савельевич, и Машенька…

Дело шло к осени, к отъезду цирка, но Петр Савельевич так и не звал Коко в ассистенты. Спросить сам он стеснялся, но, встретив Машеньку одну на улице, заговорил о предложении жонглера.

– Да, я слышала об этом, но толком ничего не знаю. Знаю только, что ассистент – это его сын, и Петр Савельевич хотел бы, чтобы тот унаследовал его искусство. Но у него не очень здорово получается, а он уже почти взрослый. Петр Савельевич очень переживает, – закончила Маша.

Коко сразу понял, какая драма разыгралась в душе у жонглера, и пожалел своего отца. Ведь любое ремесло всегда лучше переходит от отца к сыну.

Коко и Маша стали часто ходить по городу вдвоем, доходя до самых окраин, сидели у речки Карасу и любовались убегающей водой. Коко носил тогда яркую красную рубаху, перехваченную поясом, за которым был небольшой традиционный нож, плотно закрывающуюся чернильницу с пером; штаны были заправлены в короткие кожаные сапожки. Ну чистый крымчак… Маша же была южнорусской девушкой, носившей яркие сарафаны, вот только стрижка была почти мальчишеская.

– Это чтобы, когда работаю, ничто не отвлекало и не лезло в глаза, – оправдывалась она.

– Все равно красиво, – говорил Коко, почти признаваясь ей в любви… Это была такая чистая юношеская пора, они даже не касались друг друга ни плечами, ни руками, только взглядами…

Наконец шапито опал, как проколотый большой воздушный шарик. Наступила осень, и в течение недели цирк собирался уехать из Карасубазара. Неожиданно Петр Савельевич пришел в дом семьи Коко.

– Я хочу сделать из вашего сына артиста, – сказал он прямо отцу Коко.

– Мало ли что ты хочешь, ты нам чужой человек, хотя я тебя и уважаю, – ответил отец. – Мой сын продолжит мое дело.

– Он должен сам выбрать, кем ему быть.

– Маленькие не выбирают, а потом будет поздно. Пока я его кормлю. А циркач – это не профессия, это образ жизни, его на стол не положишь…

– Ну, папа, – взмолился Коко…

– Молчи, Коко, не может быть дом на колесах, человек рождается и умирает в постели, а не посреди дороги.

– Вы слишком жестокий, отец. Я приду еще раз на будущий год, – сказал жонглер и вышел из дома…

Коко простился с Машей и долго вместе с другими провожал большой латаный-перелатаный караван цирка, который уходил на заре в уже моросившую даль северных степей. Только однажды он увидел, как Маша выглянула из своего шарабана и долго смотрела в толпу провожающих, выискивая Коко…

Осень и зима в Карасубазаре были долгими, ветреными. Коко, отчаявшись ждать, помогал отцу, не забывая ни на миг прошедшего лета, круто его изменившего. Во-первых, он понял, что не хочет заниматься тем, чему учил его отец. И арена с огромным количеством людей, аплодисменты, другие города все чаще вставали у него перед глазами. Во вторых – Маша… Он даже себе боялся признаться, что не может без нее, хотя уже дважды отец заговаривал о каких-то сватах, которые хотят познакомить его с невестой… Но самой главной, терзавшей его страстью было жонглирование ножами. Каждый вечер он уходил за город и у старых заброшенных конюшен до темноты и после, с зажженным факелом, тренировался, начиная с двух ножей, доводя по степенно до пяти. Руки его были исколоты и порезаны.

Отец его за это постоянно ругал, но ничего поделать не мог.

Коко к весне делал уже все почти безукоризненно, жонглируя в движении, забираясь на камни. И однажды его осенило: он научится жонглировать в темноте! Это то, чего ни когда не делал Петр Савельевич. И Коко стал завязывать себе глаза, и по свисту ножей, по их воздушному шороху проходил весь путь от двух ножей до пяти, снова и снова, а в конце с силой метал их в старые обрушенные ворота конюшни, вновь поднятые и поставленные им для цели с кружочками, нарисованными мелом.

Так прошла еще одна зима, и весна, и в чудный-пречудный ярко-голубой вечер на горизонте показалась знакомая вереница повозок, колясок, бричек и привязанных к ним лошадей… Это цирк шапито, сделав свой обычный жизненный круг, вернулся в город Коко. Коко стал крупным четырнадцатилетним юношей, и, конечно же, он ждал свою канатоходку. Но Петр Савельевич при встрече сразу же сказал:

– Канатоходцы не приехали, Маша сломала руку. Может быть, к концу лета… А я приехал без сына, он бросил жонглировать, не получилось… Пойдем к твоим родителям…

– Нет, – сказал Коко, – если вы берете меня, то надо, чтобы я вышел с вами на манеж, а я приглашу отца. А то он не верит, пусть сам увидит…

– Ладно, пошли, я сам сначала тебя посмотрю.

Петр Савельевич был поражен тем, как Коко работал с ножами.

– Так ты… Даже с завязанными глазами! Ладно… Еще неделю, пока будем устраиваться, порепетируем. А отца я сам позову на первое представление…

Коко пошел один к реке. Он грустил по Маше и только и мечтал, что вот она приедет, войдет во время представления и увидит его во всем блеске мастерства и таланта… Весь город был потрясен, когда пышный конферансье объявил:

– А сейчас на манеже в оригинальном жанре выступят…

И далее последовали имя и фамилия Петра Савельевича и… о чудо для слуха земляков и самого Коко:

– Ассистент – Коко Кокоз!

Больше всех увиденным был потрясен отец Коко. Коко очень ловко ловил отброшенные ножи, затем так же ловко отправлял их под руку Петра Савельевича. Публика на каждый удачный пас Коко аплодировала. Далее появилась лошадь, и сам Коко разогнал ее для маэстро по кругу, и тот начал работать с помощью Коко под радостные крики:

– Давай, Коко, давай! Карасубазар, не подкачай.

А Коко и не думал про это, он делал все машинально, и только что и видел перед глазами Машу и то, как она видит его… Все лето Коко работал с Петром Савельевичем, и даже получил от цирка неплохие деньги.

– Да, это не шальные деньги, я видел, каким трудом ты их заработал, – сказал отец сыну. И это было самой высшей похвалой для Коко…

В начале сентября шапито опять засобирался в дорогу. В дом Коко постучал Петр Савельевич.

– Знаю, зачем пришел, – сказал отец и заплакал… – Коко, иди сюда, мальчик, собирайся, я решил… Но знай, если что то не так – сразу домой. Здесь тебя ждут всегда, понял?

– Угу, – сказал довольный Коко и пошел складывать вещи и успокаивать мать…

И Коко исчез. О нем только ходили слухи, что он там-то и там-то. И даже газеты мельком писали о его таланте и таинственном и рискованном номере с ножами в темноте. Года два цирк шапито не приезжал в Карасубазар, иногда приходили письма, короткие и лаконичные: мол, у меня все нормально, жонглирую, получите деньги на почте… Коко стал знаменит, у него был свой номер «Жонглер в темноте», и его большой цирк ни разу не заезжал в Карасубазар. Однажды шапито все же приехал на старое место, но это уже были другие артисты. И главное – не было жонглера с ножами. Правда, была Маша-канатоходка, которая работала все так же с постаревшими родителями – чисто, элегантно, красиво. Да и сама она уже была красивой молодой женщиной, но… Как то она зашла в дом Коко, где ее приняли, как родную, и она все выспрашивала о Коко. Отец только улыбался и сказал, что последний раз он получил письмо от Коко из Парижа.

– Не женился?

– Нет. Все спрашивает, не приезжал ли шапито и была ли Маша, маленькая отчаянная канатоходка.

– Уже большая, – бросила Маша и убежала, заплакав…

Прошло несколько лет, и Маша, будучи в Киеве, вдруг увидела афиши с жонглером Коко. Они были расклеены на толстой рекламной тумбе возле большого каменного цирка с оркестром, световыми эффектами, шикарным буфетом в фойе перед началом представления и в перерыве. Она купила билет на первый ряд и устроилась в ожидании представления. Все было ей нудно и тягостно. Она ждала Коко. Наконец объявили его номер. Сначала Коко феерически жонглировал ножами, прохаживаясь и почти бегая по манежу. Затем появилась лошадь. Ассистировал постаревший Петр Савельевич, Маша была потрясена. Коко вырос в красавца-мужчину, смотревшегося настоящей знаменитостью: в концертном костюме – то был его любимый крымчакский наряд – яркая красная, подпоясанная кушаком рубаха, шелковые черные брюки, заправленные в короткие мягкие кожаные сапожки… Наконец погасили свет и приглушили музыку. И Коко зажег острые концы ножей, пять штук, и начал работать с ними на лошади. Они взлетали в темноте, Коко их подбрасывал и ловил, затем сбрасывал своему учителю-ассистенту. Наконец, свет выключили совсем, и это чудо продолжалось еще минут пять или больше… Маша была потрясена: цирк, набитый битком, неистово аплодировал. Наконец, свет вспыхнул, и Коко прямо перед собой увидел Машу и на мгновенье остановился. В это время ассистент бросил ему нож:

– Держи, Коко!

Но он смотрел на Машу. В ту же секунду нож вонзился ему прямо в грудь. Коко рухнул на манеж, а зал взорвался еще большими аплодисментами. Коко лежал неподвижно, а зал аплодировал и аплодировал уже стоя, смутно догадываясь, но так до конца и не понимая, что случилось: Коко случайно убили или он мастерски ушел от своих почитателей на пике славы?

Маша, потрясенная, была вынесена толпой на улицу, которая долго не расходилась, разглядывая и парадный, и черный вход в надежде понять хоть что-то. В течение часа площадь перед цирком опустела. Осталась только одна Маша. Она стояла, как и перед началом, у тумбы с афишей «Жонглер Коко». И плакала, плакала… Вдруг кто-то тронул ее за плечо. Она обернулась и увидела Коко.

– Маша, я сразу нашел тебя, когда разглядывал полный зал из-за кулис. Я давно мечтал об этом. Я сыграл свою смерть, чтобы навсегда вернуться в Карасубазар. Ты поедешь со мной?

Прижавшись друг к другу, они стали медленно уходить от погашенных огней большого цирка.