Бетя действительно была жива, и всю войну прожила все там же, у родственников, на Одесской. В самом начале войны ее Вениамина забрали на фронт, и где-то через год Бетя получила извещение, что он погиб на передовой, будучи простым пехотинцем. Горе ее было безутешным, несмотря на то, что соседские женщины получали такие же скупые бумажки о смерти своих сыновей. Она работала уборщицей в одном из открывшихся магазинов оккупированного города, чтобы как-то прокормиться, и начинала побаливать чем-то непонятным. Пойти к доктору возможности не было. В конце сорок первого, когда немцы расстреливали евреев и крымчаков, к ним в дом пришли солдаты и спросили у соседки-татарки, есть ли в доме евреи и крымчаки. Та сказала, что нет.

– А это кто лежит на постели в другой комнате?

– Это моя двоюродная сестра, у нее тиф, и еще она немая.

Немцы спросили что-то через переводчика у Бети, но та лежала, не шелохнувшись, и они быстро ушли. Так она спаслась. Вообще немцы не любили ходить в старый город, который казался им рассадником болезней и таинственных смертей.

Уже после войны к ней зашел один из бывших знакомых ее мужа, Лазаря. Бетя знала, что он работал где-то следователем – не то в милиции, не то в КГБ. Да это одно и то же, подумала Бетя, но зачем он пришел? А знакомый чуть ли не шепотом сказал ей:

– Вот лежишь тут и бедствуешь, а я знаю от одних людей, что сын твой Сандер в Бразилии, да к тому же разбогател, миллионщик… Все, больше ничего не спрашивай и молчи, не то худо будет…

Он ушел. А Бетя переполошилась, встала и пошла по городу, не замечая прохожих, никого…

– Да что же это за жизнь такая, что за люди – и тогда худо было: и при немцах, и при наших… Да какие и они наши, – сказала про себя Бетя.

Она вспомнила про то, как расстреляли ее Лазаря, забрали дом, и всю жизнь ее перемесили, раскатали и заставили скитаться – без детей, без своего угла… Сандер, Сандер жив, мальчик мой, деточка… Как же мне жить с этим молча? Хочется кричать и бежать туда, к нему…

Она пошла на кладбище и долго стояла у пустой могилы мужа и разговаривала с ним. И даже улыбалась, говоря: «Сандер все-таки жив, тебе это понравится…»

Время шло, и как-то снова зашел к ней тот самый знакомый следователь. Сел, достал бутылку, попросил стакан. Бетя принесла и закуску.

– Так вот, уволили меня, значит… За то, что я тебе рассказал о твоем Сандере… Ты не бойся, я знаю, что ты не виновата… Просто народ у нас сволочной, или время такое… Но скажу тебе, что пишет и пишет твой сын повсюду… Добивается встречи… Но не пускают его… Все… Опять ушел… Дай допью… И молчать, – проговорил бывший следак и ушел в темноту.

Бетя не выдержала этого. Она поняла, что ей нужно сделать. Утром в воскресенье она села на попутную машину до Севастополя, пришла к своим дальним и уже старым родственникам и написала Сандеру письмо. Короткое. В конце приписала, что болеет почками и очень хочет увидеть его. На конверте поставила адрес: «Франция, Париж, морскому капитану Клансье». И обратный адрес… Затем пошла в торговый порт, подходила к большим кораблям:

– Деточка, брось письмо, сына ищу…

Целый день проходила – никто не взял, побоялись. С отчаяния она пошла в Стрелецкую бухту. Было уже темновато. У причала не было кораблей. Она вспомнила все, что произошло здесь тридцать лет назад, и конечно всплакнула. Вдруг она увидела небольшую фелюгу и без всякой надежды подошла к ней.

– Чего тебе, мать? – спросил немолодой мужчина и спустился к ней.

– Да вот письмо переправить надо, сына ищу.

– Денег дашь хоть немного – помогу.

– Да все, что есть, отдам, только оставлю на дорогу.

– Ну давай. Письмо-то куда?

– Во Францию.

– Ладно, сделаем… Не говори никому только…