…Шо за дхорр там прячется во тьме, хотелось бы знать?!

Ррри, конечно, так же как и мне, невтерпёж просветиться, кто это там шастает в боковой «кишке». Шестилапая громадина умеет красться совершенно бесшумно, когда захочет. Умение вполне свойственное для рождённой и выросшей в дремучем лесу плотоядной хищницы, коей она в первую очередь и является (в смысле менталитета). Прикрываю её по всем правилам от коварного удара с тыла, и она ныряет в отверстие. Я тенью за нею…

И втыкаюсь физиономией в меховую спину Бабули. Ррри недовольно ворчит, но не в мой адрес. Негромко информирует:

– Представляешь, был отчётливый запах, был, был и вдруг исчез. Весь, целиком! Так не бывает, ясный пень, хоть что—то остаётся, на много суток, но так – есть. Будто диффузия молекул запаха с молекулами воздуха – несусветная чушь, измысленная досужими сплетн…

– Уверена?! – вопрошаю изумлённо.

– Кому Матерь глаза дала, кому – нос и уши, – лаконично отвечает Ррри. Затем мы, чуток обследовав проход, оказавшийся тупиком (видимо, штрек нерентабельным признали), продолжаем путь к широкому прямому тоннелю. Добираемся, вылезаем, и Бабуля, полуобернувшись, ворчит:

– Неужто у меня маразм начинается, галлюцинации обонятельные на стар—рости лет?.. Был же запах, был… незнакомый совсем, но был.

Вздыхает (то бишь взрыкивает) она, я не комментирую, и мы топаем обратно к радиальному просёлку. Скорчер я уже сунул в кобуру, но эндер из руки не выпускаю. На Матерь надейся, а сам не плошай. И глюки, случается, в глотку вцепляются, как взаправдашние.

Приятный сюрприз. Таксёр дождался! Бывают же во Вселенной честные существа, во! Сказал, подождёт, и ждёт. Ну ничего ж себе!

– Тройную плату за весь пер—риод простоя, – командует Ба, и я согласно киваю, полезая в «тачку». «Шеф» спит. Завернулся в свои щупальца и дрыхнет. Соединяюсь с его сетевым пойнтом и перевожу на личный счёт указанную сумму. Бабуля любит, когда существа оказываются честными, и оплачивает честность по высшему разряду. Для неё это экзотика. В кирутианском наречии «честность», как и «бесценность» – грязные ругательные слова.

Таксёр продолжает спать, и я беру управление на себя, как только Ррри умащивается на левом пассажирском месте салона аэротакси. Просыпается таксёр спустя минуту примерно, когда мы уже отдаляемся на полкилометра от поворота в низкий прямой тоннель. Я не особо гоню древний раздолбанный аэрокар, ещё развалится, потом топай пёхом дхорр—те куда. Говорил же Бабуле – давай, мол, захватим портативные анг—доски. Не—ет, не позволила!

Пошлину ей, вишь ты, не захотелось платить, – за пронос через таможню средства передвиженья. А тройную плату уроду этому – всегда—пожалуйста. Эх, не бывать нам буржуями… экономить не умеем.

Просыпается наш каракатиц, значит, таращится всеми своими глазками, и спрашивает удивлённо:

– Живые? Вернулись?!

– Не—е, – мотаю по—кирутиански диагонально башкой, – это не мы—ы! Это фантомы наши, наведённые галлюцинации. Спи дальше, мы тебе снимся.

– А—а—а, ну тада ладно, – соглашается «шеф» и, натурально, закрывает плёночками блымалки, намереваясь продолжить свой дрых. Но через секунду распахивает их все, подпрыгивает и испуганно сипит: – Так эт вы—ы?..

– Мы, мы, – рычит Бабуля. – Ты давай—ка приступи к выполнению профессиональных обязанностей, а то чаевых не дам. Итэдэ моего малыша до столь шир—рокой степени ногофункциональности не распространяется.

Таксёр удивлённо зыркает на нас, не врубаясь; но управление перехватывает. Я снимаю пальцы с сенсоров своего терминала. Мы с Ррри переглядываемся и улыбаемся. Мы—то в юмор въехали. Ещё бы. Наш ведь юмор. Спецфисский. Я наконец—то позволяю себе расслабиться, сую лазер в кобуру, и… вдруг Ррри очень тихо произносит:

– Э—э, да за нами следят, малыш.

И мои пальцы, вместо того, чтобы плотно досунуть оружие в кобуру, тянут его обратно.

Но я ничего не слышу, и не вижу, хотя таращусь назад во все глаза. Бабуля тем паче увидеть не могла, значит – она слышит.

Ррри командует таксёру:

– Ну—ка притормози до двадцати, – а когда тот послушно снижает скорость, она констатирующе ворчит: – Тоже замедлились… – и велит каракатицу: – Прибавь до сорока пяти!

Раковины её ушей поднялись и торчат, как заправские локаторы. Она задумчиво констатирует: – Ускорились… – и, мне: – Бой, ситуация «НУК». За нами слежка.

– Уверена? – я подвергаю сомнению оценку степени осложнений, естественно, но отнюдь не уверенность Ррри в том, что за нами следят. У кирутианок слух – воистину медвежий! Нам, потомкам обезьян, с нашими считанными октавами восприятия, и рядом не валяться.

– Изменится – проинформирую, – сухо отрезает Бабуля. Тем самым ясно давая понять, что вполне допускает быстрое возрастание враждебности окружающей среды от «Невыполнения Условий Контракта» до «Удушения Налогами», и даже до «Исключительно Враждебной Рыночным Отношениям». О «Полном Банкротстве» и думать не хочется… но всегда к нему надо быть готовым.

Надеясь на лучшее, жди худшего. Будучи реалистом.

Я всё ещё не вижу сзади нас ничего и никого. Пустой, серый тоннель квадратного сечения десять на десять. В перспективе он сужается, теряется вдали, визуально кажется бесконечным…

– Будем отрываться, – решает Бабуля и говорит таксёру: – Отдавай контроль малышу обратно. Эта ситуёвина уже прер—рогатива его итэдэ.

И она права. Однако каракатиц, чуя опасность, начинает проявлять строптивость. – Об этом мы не договаривались! – выступает он возмущённо, но тут же затыкается: левая боевая лапа Ррри несильно тычет его прямо в клюв. Глазки таксёра моментально подёргиваются поволокой; он обмякает и отрубается.

Я озабоченно комментирую: – Только бы щупальца не откинул, – и начинаю повышать скорость. Бабуля перетаскивает на пассажирское сиденье несчастного шефа, утратившего контроль за своей движимой приватной собственностью. Я, параллельно, впритык, перемещаюсь на водительское; тут мне будет сподручнее.

В этот момент далеко позади объявляются преследователи. Я их по—прежнему не вижу и не слышу.

Но их приближение для меня уже не тайна. Информацию сообщает сканер—комплекс. Нам, человекам, остроту восприятия параметров окружающей среды заменяют полезные приборчики. На то мы и «уже человеки», а не «ещё обезьяны»!

Остроту, утраченную в процессе эволюции из нормальных животных, с нормальными незамысловатыми инстинктами – в мутантов с черепами, нафаршированными так называемым серым веществом. Субстанция эта способна размышлять о странных вещах, она пытается (столь же дерзновенно, сколь и по—дурацки) отыскать в существовании своём некий высший смысл, хотя почти лишилась «низменной» способности полноценно воспринимать картину мира природными рецепторами. Зато – умеет творить! Чего только ни изобрёл Разум, компенсируя утрату. В том числе искусственные рецепторы. Куда более «острые»…

Уроды, которых Ба сочла нашими преследователями, входят в зону чувствительности моих датчиков. Следовательно, девять километров отделяют их от нас. Эх, надо было взять не эти лёгкие ширпотребовские игрушки, а массивные детекторы военного образца, Десс и Кибертанк в руки совали чуть ли не насильно! Сейчас уже изучил бы досконально, и узнал полные параметры…

Говорила мне прехитромудрейшая Ба: «Каждый раз, выходя по нужде, будь готов, что из гальюна не вернёшься. Появятся конкуренты и зажелают утопить тебя в унитазе. А ты должен уметь просочиться в канализацию, используя все доступные тебе средства, выбраться из дерьма и ударить конкурентов с тыла!».

Вспоминая Книгу Тиа Хатэ, хочется добавить: «Цель не только оправдывает любые средства. Она сама является средством, используемым для того, чтобы оправдать применение этих самых любых средств». Конец цитаты.

Во как. И никак иначе. Величие мудрости Лесной Матери сравнимо разве что с бесконечностью Вселенной, порождённой Ею.

Больше ста в час древний дырчик выжать из себя не может; спасибо и на том. Авось успеем добраться до пересечения с оживлённой трассой… Преследующий нас кар неуклонно приближается. Направляемый моими пальцами, наш такси—кар несётся по тоннелю ближе к правой стенке, примерно на одинаковых расстояниях от пола и потолка. Эх, было б корыто поновее, я бы напрямую подсоединился своим терминалом, и…

– Справа! – резко бросает Ррри. Я, не размышляя ни единой наносекунды, резко смещаю обтекаемо суженный нос и бросаю наш хрипло гудящий аэрокар в более узкий тоннель, под острым углом разветвляющийся с тем, по которому нам довелось тикАть.

Этот «правый» путь не освещается, поэтому я быстренько достаю и натягиваю на лицо видеомаску. Терминал уже врубил её объективы и локаторы, и на километр вперёд видимость мне обеспечена, хотя настолько – просто незачем. Что тоннель закончится гораздо ближе, я понимаю уже через секунду.

«Ух—х, счас ка—ак врежжжжжжемся!», – успеваю подумать, отчаянно тормозя, но тут же выясняется, что паниковал я совершенно напрасно. Тоннель угласто сворачивает под девяносто градусов вправо, и я на скорости не менее сорока вполне вписываюсь в этот поворотец, мог бы и на шестидесяти, но на сотне – более чем сомнительно… Выходит, и паника иногда полезна, жизнь сохраняет.

Дальше я вынужден ползти на черепашьих тридцати—двадцати пяти, потому что этот коридор, вероятно, последовательно сооружали:

свихнутые на прямых углах тупорылые онгарисадлоры;

пьяные в дымину человеки, выписавшие столь замысловатые петли, что у меня мозги задымились вручную в них вписываться;

и шшоагвгнырцы, явно сильно тосковавшие по родным горам – они проложили штрек прямой как арбалетная стрела в горизонтальной плоскости, но почему—то совершенно изломанный в плоскости вертикальной; он то усвистывал вверх под углом градусов сорок пять, то, перевалив через грань, устремлялся вниз под таким же углом – глядя сбоку, этакие зубцы пилы…

И я вынужден встать как примагниченный, едва не вломившись носом кара в стенку.

– И куда дальше? – закономерно любопытствую.

Шизоидный коридор, зар—раза, разветвляется сразу на пять штук узких лазов. «В какую из пяти дырок лезть—то?..»

Бабуля раздражённо р—р—рычит и отвечает: – Мне кажется, впр—раво… – Пауза. – Навер—рное. – Добавляет.

– Тю—ю! А я думал, ты знаешь схе—ему, – разочарованно протягиваю я.

Бабуля ворчит:

– Ага, раскатал губень. Я была на этом булыжнике и внутри него лет десять назад, и дальше пор—ртовых складов и торговых кварталов не лазила.

– А я в нём вообще впервые. Откуда ж ты знала, где искать сходку заправил ДТДТ?

– Информация. Сколько раз я тебе…

– «…говорила, что информация – один из, если не самый, ценный товар в Лесу». – Заканчиваю я за Бабулю, и вздыхаю: – Ну ладно, приплыли. Сейчас я войду в локалсеть базы и спрошу, куда это нас дхорр затащ…

– Нет! – резко командует Ррри, и я застываю с открытым ртом, готовым командовать компу, и с занесёнными над сенсорами терминала пальцами. Бабуля поясняет:

– Если ты задействуешь выход на Т—Б—сеть, они нас вр—раз выщемят. Погоди… – она тычет пальчиками левой хватательной лапки в клаву своего терминала и попутно поясняет: – Перед выходом, на всякий случай, я себе скопировала схемы всех уровней базы. Работу пойнта, не выходящего за справками в сеть, они хрен засекут. А если и засекут, что ж – судьба… И к тому же – на твоём месте я не была бы уверена, что пробьюсь в сеть базы сквозь весь этот камень, окружающий нас. Сомневаюсь, что в этой заднице сохранились ретр—рансы.

«Умная какая! – думаю я, и тут же признаю: – Ещё и какая умная! Я вот не допёр, запастись на всякий случай картами…»

Говорила же мне Ба: «Каждый раз, выходя по нужде…». Во—во.

Учиться мне ещё, учиться, остолопу степному, и учиться.

У неё, прехитромудрейшей.

– Этого места в схемах нет, – произносит Ба некоторое время спустя. – Да—а уж.

– Уж да. Сами себя загнали дхорру в задницу. – Соглашаюсь. – Сейчас те уроды пожалуют и будут из нас котлету по—сейлемски делать. Ну, куда дальше?

– Напр—раво, – уверенно говорит мне Ррри. Будто знает дальнейший лабиринт как свои семь пальцев. (Которых у неё вообще—то на всех лапах в сумме тридцать: по три штуки на верхних, боевых, по семь на средних – хватательных, предназначенных для «тонких» движений, и по пять на нижних, ходильных.)

– Почему же?!

– А потому что во всех лабиринтах надо придерживаться пр—равой стороны.

– Неужели?! – И удивлён я вполне искренне. Мне почему—то всю жизнь казалось – что наоборот.

– В сам деле. А разве нет? Поехали. Или ты решил испробовать вкус котлеты по—сейлемски, но с другой стороны, изнутри?

– Нет, я ещё не настолько крутой гастро—извращенец. Предпочитаю нормальные вкусовые ощущения, – искренне говорю я и трогаю, направляя аэрокар в крайнюю справа дыру.

– Ну—у, норма – категория весьма относительная, – ворчит Ба, – туманная, абстрактная и не имеющая смысла, я бы сказала… сюрная. Для гомиков, к примеру, ненор—рмально трахать существо иного пола.

– Я и не трахаю! – заявляю я, увеличивая скорость, и тут же…

Бабуля регочет:

– Ты хоть сам понял, чего сказанул?!

И я понимаю, «чего». Бурчу в ответ мрачно:

– Ну, оговорился, ну, бывает. Перепутал…

– Вот так, запомни, – назидательно говорит Ба, – одной фразой можно навеки угр—робить себе репутацию. Думай, малыш, всеми извилинами думай, прежде чем рот открыть. Там, в пещере, ты был отменно хорош, а сейчас прокололся. Смотри, в приличном обществе не ляпни чего, к пр—римеру, этакого. Подобная оговорка смерти подобна.

– С каких это пор приличное общество негативно относится к гомосексуализму? – резонно интересуюсь, направляя кар во тьму круглого тоннеля, что несётся навстречу. Темень кромешную (без видеомаски глядя) и угрожающую.

– Я сказала, к примеру. Несть числа предрассудкам и комплексам. В каждой культуре и в каждом кругу свои табу. Куда без них… Вдруг нар—рвёшься на компанию с идиосинкразией на гомиков? Надо обязательно собрать информацию о тех, с кем общаешься. Или рот не открывать. Многозначительно молчи – сойдёшь за умного. Где—то шутки «про жопу» популярны, а где—то – верный признак слабоумия. Зависит от воспитания. Кто—то нор—рмально воспринимает голый натурализм, намеренный животный физиологизм, отсутствие стыдливости в аудио—, одоро—, дакто– и видео—компонентах голопрограмм. С удовольствием потребляет всякие там, имеющие неизменный кассовый успех, секс и насилие, наглый эпатаж и бренчание на самых низменных струнках натур живых существ. А кого—то от насилия воротит, и на блевоту тянет. Я вот помню, была знакома с одним человеком—мужчином, родом с вашей пуританской планеты—родины исторической, если не соврал… так его коробило и мутило от одного произнесения вслух слов влагалище и жо…

– И что бы я без твоих мудрых поучений делал… – перебиваю я, начиная положенный мне по должности (итэдэ!) комплиментарный пассаж…

Меня прерывает рык Бабули:

– Напр—р—араво!!!

– …да вижу ж—ж я, не слепой! – оскорблённо заканчиваю предложение, используя воздух, набранный для комплимента.

И сворачиваю в правое отверстие. Тоннель опять разветвился…

Блуждаем мы по этим дхорровым кишкам, устроенным вопреки человеческой «левой» логике, долго. Час минимум. По указке Ба постоянно сворачиваем вправо… и в конце концов впереди – брезжит свет.

Наше такси вырывается из проёма в широченный, метров сто на уровне пола, трапециевидного сечения коридор. Проём загорожен барьером, но мы пролетаем над ним, и совершаем долгожданную посадку, на плиточный пол. Тут начинает шевелиться шеф, о состоянии здоровья которого я уже было забеспокоился. На барьере с внешней, освещённой стороны, светится предупредительная надпись:

«Заброшенные выработки гржжб Вгжы Шенксмана.

Соваться не советуем.

Обвалы.»

– Надо же, – саркастически ворчит Бабуля, – а мы, глупые, сдуру сунулись… ТИ – ХО. – Заканчивает совершенно иным тоном, и зажимает приоткрывшийся клюв таксёра, блымающего осоловелыми глазками. А я – уже сжимаю рукояти скорчера и эндера…

– Как приклеенные, – сообщает Бабуля, но могла бы и промолчать – даже я слышу странное высокое жужжание, доносящееся оттуда, из чёрного забарьерного пространства, из которого мы только—только выметнулись. Двигатели аэрокаров, даже совсем допотопных, так не звучат.

Я кладу эндер на колени и подношу пальцы к сенсорам, чтобы продолжить отрыв; закусываю губу, едва сдерживаясь, чтобы не выматериться вслух…

Но в этот напряжённый момент из глубокой черноты доносится новый звук. Глухое утробное ворчание, типа как у Ррри, когда она крайне раздражена и находится на грани взрыва ярости.

Возникший звук перекрывает жужжание и сам перерастает в вибрирующее, повышающее тон, похожее на злобный рык кирутианки, рычание… Взлетев, оно разражается оглушительным, как рёв атакующей врага уроженки Киру Тиана, грохотом! Причём источник его – определённо расположен совсем близко от «нашего» проёма с барьером.

Грохот длится с минуту, из проёма вылетает облако едкой пылищи, и мы дружно кашляем, даже каракатиц, отпущенный лапой Бабули, кашляет, бедолага. Пол и стены трапециевидной магистрали, трясшиеся как в припадке, унимаются. Грохот стихает постепенно, как шум выключенного допотопного электромотора; изготовленного по архаичной технологии, напрочь не способной избавить от инерции трения.

Рядом с нами останавливается невесть откуда взявшийся аэробас. К иллюминаторам изнутри поприлипали любопытные рожи. Из кабины высовывается водила—хзанр и эказальтированно интересуется:

– Ну чё, опять кр—р—ровля гавкнулась? – и это «р—р—р» у него совсем др(бррр!)ругое, нежели у кирутианок – отвратительное и пр—родирающее мор—р—розом по спине. Хотя он тоже на медведя похож. Такой жуткий (сталью по стеклу!) голосина обычно у всех хзанров, говорящих по—человечьи.

– Да… – слабым голоском отвечает несчастный каракатиц.

– Слушай, Ба… это случаем не Лесная Матерь там поработала?.. – с суеверным ужасом вопрошаю я.

– Неисповедимы деянья Её, – опускает смиренно голову Бабуля и вздыхает. – Поехали, мальчики… – тихо просит.

И мы улетаем прочь по магистральному коридору. Старательно не оглядываясь.

– …Буржуев из нас не выйдет – экономить не умеем, каждую полушку считать, – ехидно комментирую я. – Не бывать нам солидными кораблевладельцами.

Бабуля вводит на приходный счёт бедняги—каракатица сумму, эквивалентную стоимости новенького приличного кара. По прихоти души своей, состоящей из сплошных перепутанных противоречий, скрученных в кошмар. И заказывает она этот самый кар у ближайшего по координатам отделения «Ford & Mersedes General Motors Of VAZ».

С условием доставки по реальному домашнему адресу таксёра, который бесцеремонная Бабуля вытащила прямо из оперативной памяти его персонального терминала. Имя у каракатица оказывается совершенно непроизносимым, адрес же «окрашен» местным колоритом: Сектор Севернее Полюса, зона Гамма, локал 090L08.86, уровень 3—78, квартал 6/j, коридор имени Братьев & Сестёр По, отрезок VNV—boxa, дверь # 888.

– А у меня никогда и не возникало глупого желания владеть флотом кораблей и парочкой планет, – говорит Ба.

Истину глаголет! Да каждая из торговых Леди, при желании, может купить целую систему или созвездие. А то и скопление (не удивлюсь, если галактику!). Но кирутианки почти никогда не делают этого.

Потому что не желают платить громадные алименты муженькам, оставшимся на Киру Тиане… Недвижимость – это во всеуслышанье сделанное заявление, что: «Я БОГАТАЯ!». Поэтому кирутианки, прорвавшиеся с родной планеты в космос ОП, – предпочитают вкладывать львиную долю доходов в благотворительность и в программы возвышения недоразвитых рас.

Только бы денежки не достались кирутианцам.

У кирутианских девчонок, рождённых и брошенных матерями на планете, в «заботливых» лапках озверелых от нищеты папашек, должен быть шанс… И они, как их родительницы в своё время, рано или поздно окажутся доведёнными лесной кошмарной житухой до исступления.

Погрузившись на дно, пребывая в крайней степени отчаяния, вусмерть забитые жизнью кирутианки могут впасть в особое состояние. Некоторых из них озаряет Великое Просветление, с которым в материализованную жуть лесного существования является Истинное Понимание. На корусе суть его можно ёмко выразить перефразированной идиомой: «Только из грязищи – вырвешься в князищи!».

Озарённые жаждут только одного: рвануть К Звёздам!

Для этого необходимо совершить невозможное.

Прорваться и уйти по дороге, торенной их матерями, бабками, прабабками, прапрапраба… теми из них, кому повезло.

Кому—то из дочерей и внучек – тоже улыбается Удача. И они оказываются в космосе… Некоторым Удача улыбается дважды, – они сразу наследуют имущество родительниц первого или второго поколения. Если разыскивают их. И если родительницы ещё не хотят помирать, но достаточно одряхлели, чтобы без боя отдать традиционное «завещание по—кирутиански». По их неписаным канонам – наследование имущества умерших запрещается!

Некоторым Удача второй раз улыбается позднее – в «наследном» поединке они побеждают родительниц, не пожелавших отдать своё состояние просто так.

Некоторым не очень везёт. Они не успевают застать мамашек—бабуль—прабабок живущими. Потому горбатятся, платя ДТДТ профсоюзные взносы и наживая состояние с нуля.

А некоторым из отчаявшихся не везёт совсем, изначально – они К Звёздам так и не прорываются. Вокруг единственного на Киру Тиане космопорта, являющегося экстерриториальной зоной, кишмя кишат кирутианцы. Мужчины не желают отпускать своих женщин в Небо. К Звёздам, постоянно крадущим у них жён и дочерей…

Я постоянно задаюсь вопросом, на который Ррри не желает мне отвечать. Почему мужчины Киру Тиана ужасно не любят улетать с планеты??? Решается на это – от силы один на полмиллиона… А остальные четыреста девяносто девять тыщ девятьсот девяносто девять, копошась под корягами в дерьме и грязи, терпеливо ждут обещанных алиментов. Возятся с детёнышами обоих полов, и с ненавистью по ночам рычат на звёзды… Впрочем, всё это к текущим делам не относится. Но вопрос интересный. более чем!

Оставив потерявшего дар речи каракатица пребывать в шоке у своего старого кара, унёсшего нас от преследования, мы уходим в толпу и растворяемся в ней. Счастье таксёра, что он не швидданин; швидданину Ба открутила бы «ноги» с «головой» вместе и сожрала без соли! Бывший член нашего Экипажа раз и навсегда «подставил» своих соплеменников.

«Ого! – думаю я по ходу. – Как страшенно кушать—то, кушать хот—ца! Доберусь вот до ресторана с человечьей жратвой, да ка—ак навалюсь… Надо срочно восстанавливать энергию, затраченную на лабиринт приключений!»

…и мы добираемся в соответствующий моим антропоцентристским вкусам ресторан, и я та—ак наваливаюсь!..

Что останавливаюсь только после пятой кружки пива, шестого пирога с вишнями и третьей порции холодца, который тут почему—то зовут «студнем». (Поубивал бы!) Лишь подчистив все тарелки до последней крошки, я с удовлетворённым «У—у—уф—ф—ф!» откидываюсь на спинку стула.

Всеядная Ррри слопала кучу мяса и гарнира (в одну порцию, но по весу раз в десять большую, чем все мои) и выхлебала десятилитровую ёмкость пива. Налопавшись и нахлебавшись, увалила в местный гальюн, отливать. Не уверен, что в женский. У кирутианок ведь выход мочеиспускательного канала – не отверстие, а тонкий отросток сантиметров пятнадцать длиной. Располагается он сзади и пониже влагалища, сразу за анальным отверстием, прикрытым одним из трёх паховых подвижных, мускулистых «лепестков». Неудивительно, что Ррри, зар—раза мохнатая, обожает эпатировать особей мужеска полу всех рас и народов.

Я с трудом встаю из—за стола, пошатываясь от полноты переполняющих чувств и яств, и почти как Бабуля, вперевалку, топаю к стойке. Стаканчик горилочки в завершение, и стоп. Не буду звать официанта, сам схожу…

– Брат ты мой, – говорю бармену—бетельгейзианцу, тёмно—фиолетовому псевдолису, более чем двухметровому, почти с меня ростом, – братец по разуму… ик—к… (выходит из меня полнота переполняющих яств) налей—ка мне, братан, если есть… ик—к… (снова выходит) стопарик самой что ни на есть «Горилки з пэрцэм». Е така?..

– Така е, – отвечает мне на чистейшем стэповом наречьи лис, и скалится в подобии улыбки (до чего же мы, человеки, заразны, даже нашу мимику по всем Пределам копировать пытаются…). От этой гримасы морда его становится пародией на одного из героев голомультяшек. – Ще б пак! Тоби налыты на тры пальци чы на два?

– На… ик—к… (это уже полнота чувств!) пьять… Та повный налывай! А ты звидкиля мою ридну мову знаеш, га?!

– Было дело, – переходит он на косморусский, на котором я к нему обратился сперва. – Поработал в Мыколограде. В миссии.

– К—какой такой миссии? – перехожу и я на корус.

– Единого Истинного Бога Иеговы, конечно!

– А—а—а… ну и как, много наших автокефалов и николианцев охмурили?

– Да нет, – скалится лис. – Твердолобые вы, степари… ортодоксы.

– Приятно… и—ик… слышать. Тупым сладымарям триста лет понадобилось, чтобы прийти к аналогичному выводу. Травили они нас, травили, и корус, и ридну мову из нас вышибали, превращали нас в «цивилизованных» технологианцев, а таки не вышибли…

«Только дух славянский, падлюки, таки из нас выпустили, почти что. – Думаю я невольно. – Братья русичи ужаснулись, когда освободили нас… Спрашивают, во что же вас превратили эти сволочи—техноисламисты…»

Мне вдруг делается нехорошо, в глазах щиплет, будто слёзы просятся наружу, и я добавляю:

– Извини, бетел, я пошёл… Сейчас вернусь, допью.

В гальюне (который на планетах, базах и станциях называется по—другому и по—разному, например, «туалетом» или «клозетом») я заползаю в индивидуальный отсек. Закупориваюсь наглухо и предаюсь тайному греху, о котором никто – я надеюсь! – не ведает.

Изредка я просто не в состоянии сдержать слёзы, и рыдаю, как баба, или как малый пацан. В одном файле я прочитал, что это даже полезно (женщины потому дольше и живут, что рыдают чаще гораздо!) – для снятия нервного стресса. Но традиционно, издревле, почти во всех культурах потомков землян, раскиданных по всем краям ОПределов, почему—то считается, что нам, мужикам—человекам, типа как плакать зазорно. (Везёт парамаутам, у них мужчины публично плакать не стыдятся!) По этой причине я вынужден прятаться, когда подопрёт.

Подпирает, к счастью, редко. Последний раз подпёрло, когда мы с Ургом угрохали Пи Че, с которым я до того успел крепко подружиться; в предпоследний раз, когда Экипаж был вынужден расстаться с Олей; а ещё раньше – по прошествии первого месяца пребывания на «Пожирателе», когда решалась моя судьба. Меня, «яйцеголового» временника, не хотели брать на постоянный контракт, и спасло меня лишь то, что за месяц я успел себя показать Бабуле, выполняя всяческие «итэдэ».

А может, сыграло роль и то обстоятельство, что до «Пожирателя» я всё—таки не один год стажа отходил на других бортах. Стэповой почтовик, дальний разведчик зинбайских освояк, транспортникаи торговых корпораций…

И конечно, штурмовой пенетратор регулярного флота Империи Хо. Там я ухитрился за короткий срок – последовательно: выслужиться в сержанты; подвергнуться аресту и оттянуть полный полугодичный срок заключения на госпитальном спутнике Тау Кита 7, копаясь в органах, ранее принадлежавших существам сотен рас, сортируя их перед отправкой в банк на хранение; выжить и выйти на волю, пусть и разжалованным вчистую, лишённым боевых наград, вымаранным из списка героев, звания Кавалера Звезды Бесстрашных удостоенных лично императором Хо XXXVIII—м, дхорр его сотри, коротышку красномордого…

А ещё—ещё раньше – я два раза рыдал как придурочный, когда особо остро вспоминалась Пума. И три раза – когда вспоминал батько та маму, без вести канувших в целинной степи…

Всего – восемь раз в жизни.

Сделав закономерный вывод, что всяческие текущие невзгоды и повседневные тяготы меня рыдать не заставляют, а неудержимые слёзы вызывают лишь сожаления об утраченном былом, я могу констатировать, что в остальное время я, вероятно, нахожусь в достаточно уравновешенном состоянии. Не самый психованный кадр, значит, из нашей тёплой компании.

…умывшись и уничтожив следы девятого приступа тайного «порока», выхожу из отсека. Дверь в соседний приоткрыта, и там вовсю друг дружке «вдувают» трое змееподобных типов, сплетённые в подобие «косички».

«Так торопились, бедолаги, – думаю я невольно, – что даже дверь не заперли!». Аккуратно прикрываю её, до щелчка замка, и шаркающими, стариковскими шагами, выхожу вон. В такого вот бессильного старика, помнящего былые удалые годы, но не способного уже ни на какие подвиги, превратилось население Стэпа. Канчук Тыщенко, продавшийся эмиссарам прадеда «текущего» Хо, смачно плюнувший в протянутую русичами через ОПределы братскую руку помощи, в своё время уж постарался опустить народ ниже некуда… Впрочем, всё это сантименты, непосредственно к делу не относящиеся. Поплакал о судьбе родины, и хватит. Что было, то было, что имеем, то имеем. Что будет, то… тому быть, не отвертишься. Эт—то что ещё за незнакомец «прекрасный»?

Моё место у стойки оказывается занятым. И какой—то громила сосёт из моего гранчака мою горилку. Лис—бетел далеко, обслуживает клиентов аж на другом конце стойки, длинной и узкой, как взлётное поле космодрома для судов досидоровской конструкции. Поблизости обретается другой бармен, точнее, барменша, похожая на человека—женщину, но только издалека и только приблизительно, этакая серо—голубая полукошка—полуобезьяна. Не помню, откуда она такая, да это и неважно. Важно, что какое—то невоспитанное мурло выжирает мою – МОЮ! – выпивку. Дхорр его забодай.

– Полож взад, – советую я мурлу тихо, подойдя с тыла и приставив к спине повыше поясницы указательный палец. – Полож, сам встань и сгинь. Мгновенно.

Но это тупое создание либо не понимает коруса, либо слишком тупо, чтобы сообразить свою выгоду и оценить предоставленный ему шанс «сохранить лицо».

(Мы, человеки, вообще, довольно глупые и недальновидные существа. Удивительно, почему до сих пор ухитряемся доминировать в ОПределах! Не утонули в безбрежном океане информации, не «сдохли» в непрерывно ускоряющей темп гонке прогресса межзвёздной интегрированной цивилизации, не потерялись в бесконечном океане пространства, не заблудились в торговых джунглях жизни…

Наверное, потому, что мы ещё и достаточно агрессивные, злобные существа.)

Даю наглецу второй шанс, повторяя совет на интерлогосе, спаме, писпанье, на сейлемском, эсперлингве, гиндемарском, ещё на паре известных мне наречий. Даже на «языколомательном» грхла—бджья повторяю. Вдруг тип окажется родом из дальних—предальних ошгкьявских окраин Освоенных Пределов, и вынужден был преодолеть миллионы парсеков и тысячи галактик, чтобы добраться в этот бар на Танжер—Бете, взгромоздиться и усесться на мой высокий табурет у стойки. И лакать моё пойло. Попросил бы – угощу. Но без спросу… эх, как же это по—человечьи!

– Ты ищё на лобреме не свиристел и на сьюк—орге не квакал, – отмечает этот говнюк, не поворачиваясь. На корусе, между прочим, отвечает. Чистейшем, знакомом ему явно не по гипнопедическим урокам.

(Что я давно заметил, многие человеки, считающие своими родными языками корус и спам – самые гнусные и спесивые из всех человеков. В крови у них бурлит, похоже, и не даёт им покоя присутствие генетической памяти. Помнят, помнят о былом величии двух древнеземных стран, что первыми выбрались из колыбели и отправились гулять к звёздам. Тысячелетия тому назад, в незапамятные времена.)

Громила добавляет с презрительной интонацией:

– Умник хренов.

Делает паузу, затем развивает и углубляет высказанный тезис:

– Интелебент небось, бля. С дипломом. Я вона три языка разумею, корус, корус матерной, бля, и спам технарский, мне и хватает. Сам полож и сам сгинь, бля, пидар гнойный. Хрен с горы нашёлся! Испуж—жал!! Га—га—га—га—га!!!

Так весело, значит, стало этому образчику, что я аж запереживал за него. У бедолаги явно не в порядке с головой. Даже не удосужился посмотреть, кто за спиной, а такие эпитеты позволяет себе загибать. А может, он настолько крутой, что вообще никого не боится?.. Нет, так не бывает. Если же и бывает, теоретически, то – наверняка у него в голове серое вещество атрофировалось. Никого не боятся или покойники, или полные кретины. Ну ладно.

– Понял, – говорю спине этого урода тупорылого, спине, надо сказать, «поперёк себя шире». Встанет, и окажется, что не выше меня ростом, зато – вдвое шире.

– Понял. – Повторяю специально для тугодумов: – Говорить тебе, идём—выйдем, дескать, я не буду. С выродком, позорящим собственную нацию и собственное наречие, я побрезгую даже выходить куда. – Убираю указательный палец, изгибаю корпус назад и взмахом обеих рук резко бью по ушам образчика тупости. Он утробно икает, роняет на стойку мой стакан, но вместо того, чтобы мордой врезаться в неё же, почему—то начинает, всей своей спинищей, на меня надвигаться. Странно, а я полагал, что у меня достаточно мощные, отработанные удары…

– Лю – ди бью – т на – ших, – слышу я за спиной отчётливый голос, и буквально затылком и щеками ощущаю придвижение тылового и фланговых атакующих легионов. – Развелось этих людишек, – слышу я тот же голос, резко припадая на колено и подныривая под спинищу, – не продыхнуть. Воняют.

«Угораздило же ж! на модов нарвался! – успеваю я подумать, проводя захват. – Добро б ещё на лаб—модов, а вдруг муты они? не дай—то дхорр…»

И злейшему врагу не пожелаешь сцепиться с мутами. «Дикими», не в лаборатории модифицированными, а естественным образом мутировавшими человеками. Нередко весьма сильно изменёнными самой природой по сравнению с нами, исходным материалом. Даже императоришке Хо, краснорожему карлику, я бы не поже …л—лал!!! БУМ—Ц!!! схватиться с мут—модом, успеваю не пожелать я, прежде чем треснуться затылком об пол.

Широченная спинища обрушилась на меня с неимоверной быстротой, я не успел поднырнуть и врезать сбоку по печени (если она у него есть!) или под дых… Из глаз моих самым натуральным образом сыплются звёзды, я ни черта не вижу, но, ясный пень, стремлюсь сместиться в направлении стойки, опережая любой удар, откуда б он ни появился. Имея за спиной хоть какое—никакое прикрытие, получаешь мизерный, но шанс выжить. Скользя на спине по полу между высокими табуретами и стойкой, я слышу сбоку грохочущий БУМ—Ц!!!!!! – ага, это упал громила, и вдёргиваю ноги, чтобы он мне их не отдавил. Раздирая о подпорки табуретов в кровь кожу, выпрастываюсь, встаю во весь рост, стремясь заполучить возможность ответить ударом на удар. Мозги уже малость прояснились, звёзды погасли, и я вижу…

Как со всех сторон ко мне, расшвыривая столы, кресла, посетителей, ломятся трое типов. Один из них, габаритами почти что брат—близнец обрушившегося на пол образчика, уже буквально в паре шагов. Лапа его занесена вверх, он явно стремится снести мне напрочь череп вместе с шапкой, скальпом и содержимым… Позволить ему удовлетворить столь низменные стремленья я не желаю, и потому вновь подныриваю, под летящий кулачище прямиком, и вламываюсь в мута всем корпусом. Беру в блокирующий захват плечо руки, пославшей кулак—молот в мою голову, и, одновременно вцепляясь ему в волосы на затылке, стараюсь резко запрокинуть назад его голову. Для того, чтобы иметь прямой доступ к его горлу. Искомое мне заполучить вполне удаётся… горло ведь у очень и очень многих существ – слабое место…

…в которое я свирепо впиваюсь челюстями, совершенно по—кирутиански, и хотя у меня зубов не девяносто шесть, а втрое меньше, но и мои – не из воска сработаны. С агрессивными модами корректно обмениваться ударами нельзя. Модов, любых, надо сразу – убивать. Пока эти нелюди с буковкой «м» после имён – не стёрли тебя с лика Вселенной.

Кровь из прокушенной жилы цвиркает мне в рот, как прохладительная смесь из общественного питьевого фонтанчика, и я валюсь на пол вместе со вторым, жутко хрипящим, образчиком. Сегодня у меня определённо вечерок выдался падучий… этак недолго и экзотическую древнеземную болячку эпилепсию подцепить.

Похоже, мы рухнули на первого урода, фиксирую я двойной толчок, и в этот момент кулачища второго мута («…а может, это подоспели прочие и ногами меня топчут?!») принимаются с великим энтузиазмом превращать мою собственную спину в отбивную.

«Больно же ж, гады!», – хочется возмущённо прокомментировать, но рот слишком занят. Выпростав правую руку, не занятую в блок—захвате, я ухитряюсь просунуть пальцы к поясу. Страстное желание переполняет меня – нащупать и нажать одну из якобы заклёпок ремня. Неимоверным усилием мне удаётся отыскать, и похоже, именно ту, нужную, потому что – я жму «заклёпку», и громила, в горлянку которому вцепились мои зубы, моментально вздрагивает, обмякает подо мной, и количество наносимых по моей спине ударов резко снижается.

Эх, советовали Ган и Ург – бери с собой детекторы и оружие военного образца, не жалей эквов на спецпошлину за пронос боевого снаряжения, нехай «костюмы» базы подавятся… Умный военный разрядник давно бы уже самостоятельно всадил в пузо ублюдка сколько положено вольт… Та—ак, теперь на очереди два говнюка пожиже…

Я, сквозь град ударов, ухитряюсь развернуться вполоборота, перехватываю одной рукой несущуюся в меня стопу, и с рычанием вгрызаюсь окровавленным уже ртом в оголённую белёсую кожу повыше тупорылого ботинка. Владелец ноги обрушивает сверху на мою бедную головушку нечеловеческий вопль и валится на спину, подсечённый моей коварной контратакой.

При этом обнаруживается, что у ноги – владелица. Мои глаза вдоль прокусываемой лодыжки и жилистого бедра, под задравшейся оранжевой юбчонкой, отлично видят ничем не прикрытые оволошенные мокрые складки. С особым наслаждением вгрызаюсь ещё свирепее.

Одновременно вскидываю ногу из лежачего положения и вонзаю собственную стопу в пах второго мода, передвижение которого зафиксировало моё периферийное зрение. Мод улетает туда, куда я его послал, а я с сожалением выпускаю из зубов женскую ногу и пытаюсь встать – самый первый мут, наглое мурло, шевелится подо мной и вторым мутом, пытаясь приподнять нас обоих и сбросить с себя. Чтобы расплющить меня в блин толщиной с молекулу, надо полагать.

Но я уже – на ногах, во рту – поллитра крови и распирающий моё собственное горло клекот, вот—вот перерастущий в победный рык. Левой рукой я уже выхватил метательный клинок, кромки которого притравлены мощным транком, и коротким взмахом отправил его в полёт. И ухитрился попасть мутке, юлой вертящейся от боли, прямёхонько в щеку. Разодетая во всё оранжевое нелюдь вмиг замирает. Жива останется, только подрыхнет, а когда очнётся, о горячем свидании со мной мне ей напомнит шрам. И долго будет напоминать, если у оранжевой стервяди органическая регенеративность не выше уровня нормальной человечьей, и если не раскошелится на космет—медика, чтобы подрихтовать мордочку.

В правой руке у меня уже нейропресс, и как только широченный образчик отбросит кореша, вырубленного электрошоком из моей пряжки, я ему покажу, бля, что из себя представляет озверелый дипломированный «интелебент».