Глава 4
2578 год, август.
Коммуникатор нежно мурлыкал в ухе Константина. Больше всего ему хотелось сейчас вытащить клипсу из уха и выбросить ее в ближайшую урну. А еще лучше — растоптать. Проблема состояла лишь в одном: это мурлыканье означало, что вызывает его графиня Корсакова. А поступить так с Марией было бы как минимум некорректно.
— Да, — отозвался он наконец, мысленно проклиная начальника лейб-конвоя. Упустили? Так решайте свои проблемы сами!
— Добрый вечер, ваше высочество, — в голосе Марии проскальзывал почти нескрываемый укор. Впрочем, и без интонации все было ясно: «вашим высочеством» на этом канале она называла его крайне редко. И только тогда, когда желала в мягкой, но решительной форме выразить свое неудовольствие от его действий. — Что ж вы охрану-то перепугали до трясущихся рук?
По обоюдному согласию они все еще избегали фамильярности там, где их могли услышать. То есть — практически везде.
— А они сразу же вам и нажаловались, бездельники? — сварливо осведомился Константин. Для порядка осведомился: и так все было ясно.
— Ну почему же сразу? — усмехнулась его собеседница, и великому князю вдруг показалось, что свежий вечерний ветер ощутимо потеплел. — После обнаружения вашего исчезновения они около часа добросовестно и со всем усердием рыли землю носом. А потом прикинули к упомянутому носу кое-что, не вполне подходящее для этой благой цели. И поняли, что, пожалуй, я единственная, кто сможет связаться с вами. Не нарвавшись с ходу на точный и конкретный адрес, по которому следует отправиться.
Константин почти против воли улыбнулся.
— Компетентные ребята.
— Почти, — отозвалась графиня. — Были бы вполне компетентными — не упустили бы вас. Так где вы в данный момент находитесь? И чем заняты?
— Гуляю.
— Решили поиграть в Гаруна аль Рашида? — голос Марии искрился сарказмом.
— Допустим.
— Позволите составить вам компанию?
Великому князю стало смешно.
— Вы все равно не оставите меня в покое, верно?
— Верно. Более того, вопрос о местонахождении был чисто формальным, я вас уже засекла.
Подавляя вздох покорности судьбе, Константин огляделся. Со всех сторон приветливо подмигивали вывески баров и ресторанчиков. Простая одежда, взлохмаченные по последней моде волосы, легкая искусственная сутулость и большие очки в угловатой оправе обеспечивали высокую степень вероятности не быть узнанным.
Если бы не вмешалась Мария, у него были недурные шансы провести эту ночь так, как ему хотелось. Теперь же становилось очевидным, что планы летят ко всем чертям. Впрочем, сейчас он уже не был уверен в том, чего именно хотел, сбегая из дворца и оставляя охрану с тем самым носом. Мальчишество, чистое мальчишество, как ни крути.
— Мне не удастся убедить вас, что я хочу побыть один и менее всего нуждаюсь в спутнике и собеседнике? — для очистки совести поинтересовался великий князь.
— Не удастся, — твердо ответила графиня. — Потому что в собутыльнике вы нуждаетесь совершенно определенно.
— Тогда… тогда закажите столик в «Пасифик Националь» в Красногорье. Я буду там через три часа. Только заказывайте не на свою фамилию.
— Разумеется, — отозвалась она. Короткая пауза была заполнена тихими чертыханиями и, под конец, удовлетворенным хмыканьем. — Столик в ВИП-зоне «Края неба» заказан для мистера и миссис Морган. Устраивает?
— Устраивает. До встречи… миссис Морган!
Константин не сомневался, что лейб-конвой, получивший от графини Корсаковой колоссальный втык и координаты объекта, сейчас мягко прикрывает все возможные пути следования. Интересно, в ресторане эти бравые ребята будут сидеть за одним столиком с ними? Впрочем, это маловероятно: такого Мария уж точно не допустит. Да и Терехов не дурак, понимает — добраться до его подопечного «вручную» (а по-другому не получится, «Пасифик Националь» — не забегаловка) можно только через труп графини Корсаковой. А покамест сделать ее трупом пытались многие, но успеха не добился никто.
Год назад.
Мир был контрастным до рези в глазах. Пять цветов боролись в нем за главенство, и побеждал голубой, пронзительно голубой разлив яркого предосеннего неба. Трава была зеленой, как и деревья, не тронутые еще золотящими пальцами приближающихся холодов. Участок кладбища утопал в алых гвоздиках и белых лилиях, чей аромат безжалостно лез в ноздри, пропитывал волосы и кожу, давил на виски, не давал сосредоточиться. И черный. Черный цвет флотских кителей и просто траурных одежд. Просто. Если бы все было так просто…
Графиня Корсакова неподвижно стояла, глядя в пространство перед собой. В парадной форме, при всех орденах, только голову, вразрез с требованиями Устава, покрывал тонкий кружевной черный шарф. Жена-каперанг провожала мужа-адмирала. Рука в белоснежной перчатке крепко сжимала плечо старшего сына. Правая рука. Левая, затянутая в фиксирующий кокон, сейчас мало на что годилась. И еще довольно долго будет рукой только по названию.
Правда, доктор Тищенко, года полтора назад переведшийся в Первый Флотский госпиталь, только головой качал, глядя на показания кибердиагноста. Но пока сроки восстановления функций рассеченных мышц, нервов, а кое-где и сухожилий не мог спрогнозировать даже самый знаменитый на флоте хирург.
Сам он находился здесь же, поблизости. Не рядом с родственниками, конечно, — а на похороны прилетел даже совсем уже старый дед Никиты — но достаточно близко для того, чтобы успеть.
Что успевать придется, Тищенко практически не сомневался. Без инфаркта, слава богу, обошлось, но общее состояние его такой уже привычной пациентки совершенно не радовало. Вольно ж ей было годами бесконтрольно пичкать себя всякой дрянью… Хорошо еще, что в госпиталь примчалась ее бельтайнская бабка, объяснившая «доку Ти» принципы обращения с этой самой пациенткой. Станислав Сергеевич к высказываниям Софии Гамильтон отнесся с известной долей скептицизма, но результат был налицо.
Стоило ему прорваться через навязанное релаксантами безразличие, стоило добиться положительного ответа на вопрос: «Вы должны восстановиться за два дня, вы поняли задачу?» — как начало происходить невозможное.
Меньше двух суток и — да, под успокоительными; да, с кибердиагностом на запястье и кардиостимулятором под рубашкой — вдова адмирала Корсакова смогла присутствовать на его похоронах. Вдова… слово-то какое мерзкое! Вполне под стать ситуации в целом. Поползли уже шепотки по столице, поползли… и здесь ползают. Языки бы поотрывать, да слишком их много, языков.
«Боевой офицер… талантливый флотоводец… закономерный перевод в Адмиралтейство… и авария приводного маяка? Обычная техногенная катастрофа? Не говорите глупостей, лучше посмотрите на вдовушку! Ни морщинки, ни слезинки… какие еще транквилизаторы? Ой, да бросьте вы, в обморок падать все горазды! Тем более что эта дамочка потерять присутствие духа неспособна в принципе! О какой жалости вы говорите? Вы хоть представляете себе размеры пенсии?! На черта ей сдался этот муж, тут перспективы поинтереснее…»
Тяжко придется Марии Александровне. Ох, тяжко.
Она всё понимала. Нет, правда, всё. Никита не кто-нибудь, а адмирал. Лицо, приближенное к великому князю. Его похороны — мероприятие почти государственного значения. Но зачем, зачем здесь СТОЛЬКО людей? Неужели нельзя было провести строгую, спокойную церемонию, не превращая прощание в балаган? Да-да, именно балаган, иначе что здесь делает практически весь дипкорпус и свора журналистов, которых чуть ли не больше, чем тех, кто пришел проводить ее друга?
Потому что Никита был ее другом. Да, мужем, отцом детей, когда-то — любовником и все такое, но в первую очередь — другом, и это не смогли изменить никакие обстоятельства. Почему, чего ради, какого черта она хоронит всех своих мужчин? Или не своих, но все равно — хоронит, хоронит, хоронит… Келли, Егор, теперь вот Никита. Проклял ее кто-то, что ли?
И вообще, весь этот ритуал… с чем прощаемся, народ, ау?! Гроб пустой, там только китель и фуражка, взрыв при столкновении челноков разнес пассажиров на атомы. Неужели эти люди не понимают, что напыщенная суета с морем цветов, оркестром и орудийным салютом насмешила бы живого Никиту до колик, а мертвому она и вовсе ни к чему?
Ладно, главное — дотянуть до вечера. Когда дети уснут, она выйдет в сад, под звездное небо, и поговорит с Корсаковым. Вот сядет на берегу пруда и поговорит.
Им есть что вспомнить. Как встретились на шестой палубе «Александра» молодцеватый контр-адмирал и умирающий пилот. Как ели гранаты. Как целовались в первый раз возле иллюминатора, за которым плыл в пустоте Космоса Бельтайн. Как Никита учил ее пить новоросский самогон. Как делал ей предложение — второй раз, первый уж очень неуклюжим вышел для обеих договаривающихся сторон. Как она открыла глаза, выходя из комы, и первое, что увидела — его лицо. Как вытянулась у него физиономия, когда он узрел ее свадебное платье. Как перед крестинами Егора Никита подтащил к ней костистого старика («А это мой дед! И как тебе?»). И Мэри вдруг поняла, почему так смеялся свекор недоумению, с которым она разглядывала сына. Все правильно: не в мать, не в отца… но и не в заезжего молодца, нет, господа хорошие; за вычетом усов — как в одной форме отливали.
А вот причины, по которым они заговорили о разводе, но в итоге решили до поры до времени не разводиться, они вспоминать не будут. Ни к чему. Тем более что теперь она не была уверена в том, что решение являлось правильным. Может быть, разведись они — так Никита был бы счастлив эти последние годы, счастлив без всяких скидок, оглядок, необходимости поддерживать реноме… не думать. К черту плохие воспоминания. Хороших-то было больше!
Дьявол и все его присные, да когда же кончится эта говорильня? Столы в «Подкованном ботинке» заждались. Вот ведь как бывает: именно сегодня должна была состояться веселая пьянка по случаю обмывания нового назначения адмирала Корсакова. Даже дату застолья переносить не пришлось, разве что зарезервировать дополнительные места и внести изменения в список подаваемых блюд. Кутья и блины меню дружеской пирушки не предусматриваются, это для поминок…
Так, кажется, все. Подойти к могиле, бросить горсть земли, проследить за Егором. Держится он прекрасно, но… Ладно, пусть она плохая жена, но детям-то все это за что? Хорошо, что младшие остались дома, нечего им тут делать.
Отступить назад. Нет, это невыносимо! Свои уже оставили в покое, теперь чужаки подтянулись с соболезнованиями. А это еще кто? И это? И это? Ах, чтоб вам всем!
— Господин Корсаков, великий Сегун уполномочил меня передать вам свои самые искренние соболезнования, — невысокий и плотный, с густыми черными волосами и пронзительными черными же глазами на изжелта-смуглом лице, мужчина в форме ВКС Сегуната поклонился Егору.
На Мэри он не смотрел. Ей даже стало жалко Черного Тэнгу Сато. Ох, и трудно же ему сейчас выбирать линию поведения… По всем правилам выходит, что общаться надо с наследником погибшего, но адмиралу-то наверняка приказали выказать уважение вдове. Вот только как это сделать без потери лица?
Жена адмирала — тень адмирала, а вдова так и вовсе пустое место. С другой же стороны, Мэри — офицер, служивший под началом адмирала Сато (что последнего в свое время немало раздражало) и как минимум ее мундир, погоны и ордена достойны самого глубокого почтения.
А посему Черному Тэнгу надо повести себя таким образом, чтобы не оскорбить тех, кто счел ее достойной воинских званий и наград (среди которых есть и «Цветущая Ветвь»), и одновременно не уронить собственную честь. Особенно в присутствии толпы прихлебателей, гайдзинов и репортеров, которые уж точно не преминут навешать на Сато всех собак, оступись он хоть в чем-то. Ну-ну, посмотрим, как старый пес будет выкручиваться.
А пока можно просто порадоваться — с каменным лицом и непроницаемым взглядом, но все-таки — тому, что отупение, вызванное лошадиными дозами транквилизаторов, отступает. Мэри вообще терпеть не могла отключаться от реальности, и сейчас, когда надо было думать, и думать быстро, с облегчением занялась решением текущей задачи. Как бы там ни было, а считать себя тенью и пустым местом она не позволит никому. Ни здесь, ни где-либо. Ни теперь, ни потом.
Кстати, Егор-то молодец. Его ответный поклон вполне на уровне. Если не считать того, что сын просто скопировал своего визави, то есть поклонился Сато как старший по званию младшему, глава благородной семьи — наследному сыну не менее благородной. Впрочем, судя по всему, адмирала это только позабавило. Если, конечно, она еще не забыла, как расшифровываются его прищуры.
Наконец, Сато повернулся к вдове адмирала Корсакова и поклонился и ей тоже. Строго дозированный, поклон, как она и думала, выказывал уважение мундиру и повелителю, пожаловавшему этот мундир, оставляя за скобками человека, его носящего. Ах так?! Ну хорошо же. Пока старый вояка общался с Егором, уважительно расспрашивая мальчика о том, где он учится и владеет ли оружием, Мэри окончательно решила, что она сделает. И несколько раз прокрутила в голове, загоняя в память мышц, последовательность и рисунок движений. И черные глаза плеснули на нее гневом, быстро сменившимся почти злым уважением. Потому что ее поклон говорил: «Мы равны. И если ты не убьешь меня сейчас — я буду выше».
Красота ситуации состояла в том, что убить Марию Корсакову — неважно, где и когда — Черный Тэнгу не мог. Лицо — штука такая…
Еще раз, подчеркнуто нейтрально, поклонившись, Сато отошел, придерживая церемониальный меч. Его место немедленно занял сначала Вилли Шнайдер («Я бы предпочел другой повод для встречи, девочка, но Канцлер…»), потом Гвидо Боргезе («Дож скорбит вместе с вами, сеньора!»). Сол Фишер совсем не изменился с тех пор, когда они на пару с Мэри растаскивали Рори О'Нила и подчиненных Сола. Только шевелюра изрядно поредела, побелела и отступила от лба к макушке, отчего и без того незаурядный нос стал, казалось, еще внушительнее. Подошел Сванте Ларссон, такой же белобрысый и костлявый, как во времена службы Мэри в Скандинавском союзе. Хлопал редкими белесыми ресницами, пролаивал, знакомо глотая гласные, предписанные слова…
Четырехзвездный генерал Паркер, судя по всему, напялил все свои награды, начиная с медали за чистописание, и заметно завидовал «иконостасу» каперанга Корсаковой. Понимал, сердешный, что взять может только количеством. С качеством же не срослось. Совсем не срослось с качеством. Что, в сочетании с непрезентабельным ростом, заставляло его, бедолагу, отчаянно задирать нос перед «погрязшими в монархии дикарями». Впрочем, соболезнования Президента он передал вполне учтиво. Хотя, разумеется, перещеголять в церемонности личного секретаря императора Лин Цзе ему не удалось. А кому удалось-то?
И только мрачный, явно расстроенный Хуан Вальдес говорил исключительно от своего имени. Мэри была благодарна ему за это. За это — и еще за некоторое косноязычие, выгодно отличавшее достойного кабальеро от его выверявших каждое слово коллег. Конечно, Pax Mexicana, родине теперешней императрицы, никакая дополнительная протекция не требовалась, и все же… Вальдес, по крайней мере, был совершенно искренен.
Подоплека происходящего была Мэри абсолютно ясна и не нравилась столь же абсолютно. Заразы. Гады. Сволочи. Мало ей похорон?!
Десять месяцев назад.
Верткая маленькая машина послушно меняла коридоры, повинуясь приказам автопилота. Вообще-то, Мэри не могла толком припомнить, включала ли она его хоть раз с тех пор, как пару лет назад приобрела этот кар. Обычно она предпочитала ручное управление, позволявшее всласть порезвиться на больших высотах, благо допуска хватало на любые выходки. Но сейчас графине Корсаковой, направлявшейся в школу имени Петра Первого, было о чем подумать.
Егор опять подрался. Пятый раз за последние две недели. С точки зрения его матери, пролившей в свое время немало крови (как чужой, так и собственной) в схватках между кадетами, ничего особенного в самом инциденте не было. Но вызвавший ее офицер-воспитатель сообщил, что, во-первых, жестокость драки вышла за все привычные пределы. Во-вторых же, за прошедший час так и не удалось добиться от участников сколь-нибудь внятного объяснения причин. И хотя противник Егора получил на орехи куда больше, капитан Рокотов был не вполне уверен, кто в данном случае является пострадавшей стороной.
Кадет Ярцев, правда, готов был «дать признательные показания», но кадет Корсаков немедленно набросился на него снова, и теперь из бедняги слова не вытянешь. Так что, Мария Александровна, извините, но ваше присутствие необходимо. Надеюсь, вам удастся разговорить парня. Несомненно, оба хороши и накажут тоже обоих, но наказание должно варьироваться в зависимости от степени вины. А вообще-то… вообще-то речь идет о возможном отчислении, и если…
Из короткого, сухого разговора, выдернувшего Мэри с очередного совещания в Адмиралтействе, она вынесла стойкое ощущение, что Рокотов оправдает Егора при самой малейшей возможности. Чуть больше двух месяцев назад потерявший отца мальчишка вгрызался в науки, как бур в песчаник, заглушая, должно быть, учебой и тренировками боль потери. Графиня понимала сына. Его мир если и не рухнул, то зашатался. Ее — тоже.
Что-то назревало вокруг Мэри. Носилось в воздухе, скрипело половицами, хлопало дверями, шушукалось за спиной. И очень дурно пахло. Заниматься детальным анализом происходящего у нее не было ни времени, ни сил, но все шло к тому, что изыскать их все-таки придется. Окружающие ее люди — а по долгу службы ей приходилось общаться со многими — незаметно, но очень быстро разбились на несколько лагерей.
Еще вчера если не дружелюбные, то вполне конструктивные флотские по большей части старались ее игнорировать, а кое-кто опускался и до почти нескрываемой враждебности. Работа в том же Адмиралтействе затруднилась чрезвычайно; порой Мэри казалось, что она имеет дело с явлением, известным под названием «итальянская забастовка». До открытого саботажа дело пока не доходило, но что-то подсказывало капитану первого ранга, что это только пока.
Светская часть общества, напротив, в большинстве своем изо всех сил старалась хотя бы попасться на глаза и выразить сочувствие, участие, поддержку… Куда только делись холодность и демонстративное недовольство близостью «выскочки» к наследнику престола? На этом фоне привычное поведение тетки Лидии казалось почти симпатичным.
Неизменным осталось только отношение самых близких людей, но подчеркнутая бережность родных бесила ее похлеще любых оскорбительных выходок.
А князь Демидов, будь он трижды неладен?!
После состоявшейся на днях беседы ей все время хотелось вымыться. Выплеснутый на нее поток хорошо (как казалось самому князю) завуалированных оскорблений и намеков, таких тонких, что любой из них переломил бы пополам корвет, впечатлял.
Чего там только не было! И рассуждения о том, что почтенной вдове следует скорбеть о муже, а вовсе даже не продолжать службу, доставлявшую покойному супругу столько огорчений и неприятностей… И напоминания о долге перед семьей и обществом… И призывы заботиться о добром имени детей… И даже краткий экскурс в земную историю.
Этот последний отсылал графиню Корсакову к обстоятельствам женитьбы Эдуарда Восьмого на Уоллес Симпсон. Наследник российского престола ни при каких обстоятельствах не может жениться на женщине вашего происхождения и репутации, сударыня! А если женится — немедленно перестанет быть наследником. А ведь человека, более, чем Константин Георгиевич, достойного принять корону, попросту нет!
Уразумев, о чем — и ведь сороковины-то едва миновали! — идет речь, Мэри взбеленилась. Не особенно стесняясь в выражениях, она предложила главе Государственного Совета заниматься своими делами и не совать нос в чужие. Потому что чужие дела иногда обладают довольно острыми зубами и посторонний предмет вполне могут и откусить.
Противник был повержен и бежал с поля боя, теряя знамена и бросая артиллерию, обозы и лазареты, однако…
Однако поздно ночью, уложив дочь и запершись в спальне в обществе двух кошек, одного кота и бутылки присланного Одинцовым самогона, она была не уверена, хочется ей смеяться или плакать. Совесть Мэри, правду сказать, была не вполне чиста.
К концу первого года вынужденного соломенного вдовства, когда они с Никитой супругами числились, но уже не являлись, в ее голове начали крутиться мысли, которым там было не место. Константин был симпатичен ей всегда, с самого первого дня их знакомства, состоявшегося на Чертовом Лугу. За годы общения эта симпатия окрепла и переросла в дружбу. Но если бы только в нее…
В какой-то момент Мэри поймала себя на желании выяснить на практике некоторые подробности. К примеру, за что конкретно она огребает все то время, что считается любовницей великого князя. Разумеется, она пришла в ужас и немедленно приняла меры. Все очень быстро пришло в норму, но…
— Егор! Объяснения!
Сын угрюмо молчал. Выглядел он неважно, хотя и заметно лучше, чем его сидящий на другом конце комнаты противник. Во всяком случае, у Егора из двух глаз подбит был только один, да и лубок на локте отсутствовал.
В целом Мэри могла бы сказать, что гордится своим отпрыском. Кадет Ярцев был значительно крупнее кадета Корсакова, но досталось ему крепче. Аналогия с ее собственными подвигами времен Звездного Корпуса была столь очевидной, что Мэри стоило немалого труда не улыбнуться в первый миг встречи.
Дальше, однако, стало не до улыбок. Поскольку служащий в Экспедиционном флоте капитан первого ранга Ярцев в данный момент на Кремле отсутствовал, в школу примчалась его жена. Суетливое кудахтанье и истерические всхлипы по поводу «бедного покалеченного мальчика» даже самому мальчику не доставляли никакого удовольствия. Рокотов стискивал зубы так, что, казалось, они вот-вот раскрошатся. У Мэри разболелась голова.
— Е-гор!
Во взгляде, брошенном на нее из-под насупленных бровей, читалось ослиное упрямство. Сейчас старший сын был удивительно похож на Никиту. Ни одной общей черты, кроме разве что высокого лба, но выражение лица…
— Егор, если ты и дальше будешь молчать, дело закончится тем, что тебя отчислят из школы. Как ты думаешь, папе это понравилось бы?
— Если бы он услышал, что сказал этот гад, ему бы точно не понравилось! — выкрикнул вдруг побагровевший Егор. Подсохшая было нижняя губа треснула, и мальчишка быстро смахнул языком выступившую каплю крови.
— И что же он сказал? — мягко поинтересовалась графиня Корсакова, опускаясь на корточки перед сыном и стараясь снизу вверх заглянуть ему в лицо, которое тот упорно отворачивал.
— Я… я не хочу это повторять, мама!
— Я настаиваю, Егор. Мне надо знать.
— Он сказал… сказал, что легко быть первым на курсе, когда твой отец — главный попечитель школы! — выпалил Егор, с ненавистью глядя на Ярцева, и снова отвернулся.
Рокотов закашлялся и несколько раз гулко ударил себя кулаком по грудине. Мэри слегка опешила.
— Позволь, что за глупости? — рассудительно начала она. — Попечительский совет возглавляет его императорское высочество, твой отец никогда… ах, вот оно что! Понятно.
Мэри встала, в мертвой тишине сделала несколько кругов по кабинету Рокотова и снова присела перед сыном.
— Послушай меня, Егор. Посмотри на меня. Посмотри. Пожалуйста. Это — неправда, слышишь?
— Я знаю, что это неправда.
— Вот как? Откуда, если не секрет?
— Мы говорили об этом с папой. Когда я поступил, он показал мне результаты анализа ДНК-грамм. Мои, Борьки и Альки. И сказал, что твоя работа многих злит и что обязательно найдется малолетний идиот… — уничтожающий взгляд в сторону скукожившегося Ярцева заставил того усохнуть еще больше.
— …который повторит слова великовозрастных идиотов, — закончила за него мать, поднимаясь на ноги.
— Правильно! — улыбнулся Егор и снова скривился: теперь губа лопнула еще в двух местах. — Так он и сказал. Откуда ты знаешь?
Мэри снисходительно усмехнулась и не удержалась — потрепала сына по жестким, явно унаследованным от прадеда волосам.
— Я прожила с твоим отцом одиннадцать лет. А знакома была и того дольше. Мне ли не знать, что и в каких выражениях он мог сказать по тому или иному поводу! Господин Рокотов! — повернулась она к офицеру-воспитателю.
— К вашим услугам, — коротко дернул тот головой.
— По-моему, все ясно. Решать, что делать дальше, разумеется, вам и только вам. Однако, как показывает мой опыт, за такое надо бить морду. Я бы обязательно набила. Сразу и как следует. Чтобы впредь было неповадно.
— Госпожа Корсакова! — взвилась мать Ярцева. — Вы что же, одобряете…
— Одобряю, — отрезала Мэри, мельком покосившись на расфуфыренную матрону, рядом с которой выглядела в своей повседневной форме почти нищенкой. — Помолчите пока, сударыня, до вас очередь еще дойдет. Не надейтесь, я о вас не забыла и не забуду. Теперь ты, Егор. Я считаю, что ты молодец. Вступиться за честь семьи — право мужчины и его обязанность. Повторяю, с моей точки зрения ты поступил правильно. Но есть еще такое понятие, как «дисциплина». Поэтому хватит дуэлей. Повторяю, на сегодня — хватит дуэлей!
Капитан Рокотов безуспешно пытался выдать взрыв хохота за кашель. Егор ухмылялся, не обращая внимания на кровоточащие губы. Госпожа Ярцева окаменела, а вот на лице ее сына, как с удовольствием заметила Мэри, появилось выражение глубокой задумчивости. Чем оно было вызвано — сентенцией о чести семьи или уточнением срока моратория на дуэли — не так уж и важно. Главное, думать он все-таки умеет. Уже хорошо.
— Валерий Витальевич, я вам еще нужна?
— Нет-нет, Мария Александровна, я выяснил все, что хотел. Спасибо, что нашли время и помогли мне разобраться. Вы, двое! — Рокотов грозно поглядел сначала на одного провинившегося кадета, потом на другого. — Марш на гауптвахту. Доложитесь дежурному. Сроки пребывания я уточню позднее.
Когда мальчики в сопровождении дневального ушли, Мэри выразительно посмотрела сначала на офицера-воспитателя, потом на свою противницу, которая все еще порывалась что-то сказать. Впрочем, порывалась довольно вяло.
— С вашего позволения, Валерий Витальевич, я хотела бы побеседовать с госпожой Ярцевой. Не могли бы вы предоставить нам ваш кабинет? Всего на несколько минут, прошу вас.
— Но… конечно, располагайте этим помещением сколько угодно. Я буду внизу.
С этими словами Рокотов вышел в коридор и плотно закрыл за собой дверь.
Графиня Корсакова молчала. Молчала и ее оппонентка, не рискуя начинать разговор под тяжелым, как могильная плита, взглядом.
— Госпожа Ярцева! — начала, наконец, Мэри, когда сочла, что психологическая артподготовка проведена в должной мере. Вон, даже капли пота выступили на побледневшем лице записной красавицы. И косметика поблекла. — Мальчишки есть мальчишки. Они вечно задирают друг друга, и ничего выходящего за рамки в самом сегодняшнем происшествии нет. Ненормально другое. В возрасте наших сыновей вопросами происхождения дети интересуются только тогда, когда их науськивают взрослые. Вряд ли Леонид сам додумался до оскорбления, которое нанес Егору. Значит, он услышал его от кого-то, чье мнение имеет вес в его глазах. Уж не от вас ли?
— Послушайте, Ма…
— Я еще не закончила, сударыня! — Мэри повысила голос. Каждое раздельно произнесенное слово впечатывало ее противницу все глубже в кресло. — Ваши инсинуации задевают слишком многих людей. Будь в том, что вы сказали своему сыну — или при нем, неважно — хоть слово правды, это значило бы, что я — шлюха, мои дети — ублюдки, мой муж — рогоносец… это мелочи, поверьте. А вот какую роль вы отвели одному из ближайших друзей Никиты Борисовича? Его императорское высочество великий князь Константин Георгиевич, наследник престола Российской Империи… он — в ваших глазах, в ваших мыслях — кто?!
— Мария Александровна, вы все не так поняли! — почти взвизгнула Ярцева, приподнимаясь, и снова рухнула на подушку сиденья, словно у нее отказали ноги.
— Я поняла достаточно. У меня уйма разнообразных качеств, но глупость не относится ни к моим недостаткам, ни к моим достоинствам. Так вот что я вам скажу. Не будучи, повторяю, глупой, на чужую глупость я склонна смотреть сквозь пальцы. В конце концов, отсутствие ума скорее беда, нежели вина. Однако если слух о подоплеке сегодняшнего происшествия распространится, я вам не завидую.
Мэри немного помедлила, прикидывая, как получше донести свои соображения до сознания (или бессознания) этой курицы.
— Общеизвестно, что за поведение детей ответственны их родители. В данном случае, вы и ваш муж. Не думаю, что разбирательство по этому вопросу ему понравится. А уж как оно не понравится Адмиралтейству… и его высочеству… такие вещи здорово тормозят карьеру, знаете ли. Сильные мира сего не слишком благосклонны к тем, кто перетряхивает их белье. Не думаю, что капитан первого ранга Ярцев будет уж очень благодарен вам за то, что ваши представления о воспитании ставят под угрозу его собственное будущее и будущее его старшего сына.
Неожиданно для Мэри на лицо сидящей женщины начали возвращаться краски. Ого, да графиню Корсакову, похоже, сейчас укусят! Интересно — как?
— Не вам бы, Мария Александровна, рассуждать о чьей-либо карьере — при том, каким способом вы построили вашу! — почти пропела достойная супруга каперанга Ярцева. — И уж тем более не вам бы грозить мне реакцией мужа! И будущее моего сына не ваша печаль, подумайте-ка лучше о себе и своем отпрыске! Может быть, вы еще не заметили, но у вас под ногами земля горит. И если вам не верил даже ваш супруг — а зачем бы ему иначе делать анализ ДНК-грамм детей? — то с чего вы взяли, что поверит кто-то еще?! Кстати, еще неизвестно, что именно показал Никита Борисович вашему сыну. Мог ведь и пощадить невинное дитя. Уже все знают, что адмирал Корсаков погиб неслучайно и…
— И вы немедленно замолчите. Потому что в противном случае, — пальцы Мэри смяли кокетливый бант на груди Ярцевой, рывком поднимая женщину на ноги, — вы можете даже не успеть пожалеть о том, что появились на свет. Ясно?
Отпустив злополучный кусок ткани, превращенный ее стараниями в мятую тряпку, Мэри, не оглядываясь, вышла из кабинета. Все, даже самые незначительные, события последних недель вставали на свои места. И места эти графине Корсаковой категорически не нравились.
Она сидела в машине, медля взлетать. Не потому даже, что пребывала в растрепанных чувствах, хотя некоторый душевный раздрай имел-таки место быть. Просто ей казалось, что вот-вот произойдет нечто, что потребует ее пребывания на твердой земле. И действительно, не прошло и пяти минут, как на панели приборов замигал огонек межсистемного вызова. Дубинин, ну надо же! На ловца и зверь…
— Привет, Марьсанна, — командующий Четвертым крылом был само радушие, но впечатление несколько портили глаза. Что-то определенно назревало. — Как ты там? Вся в трудах?
— Привет. Я не в трудах, я в школе Петра Первого. Точнее, возле школы.
— Уже? Или еще?
— Смотря, что ты имеешь в виду. Уже пообщалась с офицером-воспитателем. Еще не взлетела.
Капитон нахмурился, пытаясь придать лицу грозное выражение.
— И что же в очередной раз натворил мой крестник?
— Подрался, — Мэри слегка поморщилась. — И дело не в самом факте — я в его возрасте дралась каждый день. Просто причиной в данном случае послужила претензия одного из однокурсников: дескать, своими успехами в учебе парень обязан положению отца.
— Ну это вряд ли, — степенно возразил Дубинин. — Никита, конечно…
— Имелся в виду не Никита.
— Так… — Капитон сцепил пальцы рук в замок и слегка подался вперед. — Похоже, я вовремя.
— Очень даже может быть. Давай выкладывай.
И Дубинин выложил. То, что он говорил, было настолько скверно, что, по всей видимости, было чистейшей правдой. Придумать такое специально прямолинейный до полной несгибаемости Капитон уж точно не смог бы.
Когда он закончил, оба довольно долго молчали.
— Знаешь, Дубинин, — заговорила наконец Мэри, — мне очень нравится моя песцовая накидка. Но одно дело время от времени носить песца на плечах и совсем другое — когда вокруг один сплошной… песец. Дрянь дело.
Капитон ободряюще улыбнулся:
— Ты, Марусь, того, не трусь. Образуется, Марусь…
Старая сатирическая сказка всегда приводила Мэри в хорошее настроение, но теперь не справилась и она. Дубинин сообразил, что попытка развеселить собеседницу провалилась, и неуклюже пожал плечами. Выглядело это довольно внушительно — в последние годы крестный Егора изрядно отяжелел. Никита, кстати, сказал бы «закабанел», но покойный муж вообще ради красного словца никого не щадил, не делая исключения даже для ближайших друзей.
— Надо было, конечно, раньше с тобой связаться, но я надеялся, что все как-нибудь само затихнет.
— Нет, Капитон, такие вещи сами собой не затихают. Тут глушить надо. Как рыбу. Взрывчаткой. Спасибо за информацию, я подумаю, что можно предпринять. Здрав будь, боярин.
Отключив связь, Мэри потянулась было к блоку автопилота, потом скривилась, показала кому-то невидимому кукиш и уронила правую руку на сенсоры управления, с места врубая форсаж.
Легкий двухместный кар с нейтральными позывными творил черт знает что. Правду сказать, поначалу сержант Федоров даже залюбовался засранцем: такие кренделя тот выписывал. И местность внизу, в принципе, безлюдная — вечно ему достаются самые глухие места для патрулирования! — но порядок есть порядок. Потому, наверное, он так и помрет сержантом, что порядок ставит превыше всего. Тем более что пилот, если судить по поведению, пьян в стельку. Или под кайфом. Кто ж на трезвую голову будет так издеваться над машиной и над собой. А может быть, вообще суицидник?
Впрочем, на приказ приземлиться и ждать этот придурок отреагировал вполне нормально. Ну почти. Его рывок к земле заставил бывалого полицейского на секунду зажмуриться. Псих. Точно псих. Пробы негде ставить.
А посему не было ничего удивительного в том, что когда зеркальный колпак кабины ушел вверх и назад, патрульные, не приближаясь, пустили вперед крохотный тестер. Напарник, Мишка Соколов, изучил полученные данные и отрицательно покачал головой: следов алкоголя и наркотиков в воздухе кабины прибор не обнаружил.
— Полиция! Выйти из машины!
На обширную уходящую к горизонту пустошь выбралась фигура в черной флотской форме с неожиданно серьезными погонами. Пальцы затянутой в перчатку левой руки были слегка скрючены, но это дошло до Федорова только постфактум. Куда больше его занимал сейчас узел темно-русых волос на затылке и заплаканное, явно наспех вытертое, смутно знакомое лицо. Где-то он эту женщину уже видел. В новостях, что ли?
— Документы!
Мишка принял карточку, вставил ее в считыватель и вдруг вытянулся почти по стойке «смирно». Сержант покосился на дисплей и почувствовал, как сами собой разворачиваются плечи.
— Ваше сиятельство! Сержант Федоров, добрый день.
— Кому добрый, — глухо произнесла графиня Корсакова, — а кому и не очень. Что, все что могла — все нарушила?
— Ну… — замялся Федоров, — почти.
— Ясно. Виновата, не спорю. Действуйте, сержант.
Действовать сержанту не хотелось. Совсем. Дураку видно — хреново ее сиятельству. Так хреново, что даже полицейских по матушке посылать не хочет. А ведь может, полномочия позволяют. Опять же, это она сейчас не хочет, а что потом будет? Так ведь и вовсе из полиции вылететь недолго. Да ладно если только сам вылетит — еще и Мишку за собой утащит.
— Куда вы направляетесь, выше сиятельство?
— Домой, — криво усмехнулась женщина.
Федоров уже принял решение, которое, как он думал, сможет и волков накормить, и овец уберечь.
— А давайте-ка я на управление сяду. А напарник мой полетит сзади и потом меня заберет. Договорились?
Через несколько минут, ушедших на утряску с начальством смены маршрута патрулирования, сержант расположился в кресле пилота, проверил, как пристегнута на пассажирском месте хозяйка машины и стартовал. Соколов пристроился в кильватере.
Некоторое время Федоров молчал, изредка косясь на сидящую справа женщину. Устремленный то ли в никуда, то ли в глубь себя, почти остекленевший взгляд ему не нравился, равно как и напряженная поза. Вообще-то следовало бы помолчать: майор Суховей Христом Богом вкупе со всеми деталями анатомии умолял быть поаккуратнее. Но…
— Неосторожно, ваше сиятельство. Во время пилотажа плакать — последнее дело. Что ж вы так?
— А где плакать, сержант? Дома? Там дети. На службе люди. При родных и вовсе нельзя, до смерти зажалеют. На кладбище какая-то дура из «Светского вестника» прицепилась, как медом им намазано, еле ноги унесла. При патрульном тоже вроде бы не дело…
— Да при патрульном-то как раз не зазорно, — прогудел Федоров.
Судя по показаниям приборов, времени до финиша оставалось еще немало, можно было и поговорить.
— Ни разу не пробовала, — графиня Корсакова, наконец, улыбнулась. — Не поверите, сержант: до сих пор в полицию никогда не попадала. Служить — служила, а попадать… разве что один раз, в студенческой юности, на Картане. Но там меня быстро из участка выпроводили.
Слегка опешивший сержант порадовался про себя, что машиной управляет автопилот. Это кому в полиции служить доводилось? Личному помощнику его императорского высочества? Ну дела!
Женщина, должно быть, заметила появившееся на лице патрульного выражение, поняла его причину и кивнула, подтверждая сказанное.
— Служила, было дело. Еще на Бельтайне. Был такой мерзавец, Мануэль Мерканто, может слышали… так Дядюшка, когда его взял, на всю награду «Сапсаны» закупил для нужд полиции. Вот мы с сестрами на них и летали, пока штатные полицейские пилоты проходили подготовку на Белом Камне.
Федоров окаменел. Слышал ли он про Мануэля Мерканто? Он?!
— Дядюшка? Кто это?
— Полковник Морган, командующий полицейскими силами Бельтайна. А что?
Сержант помолчал, собираясь с силами.
— На том корабле, который Мерканто захватил последним, была моя сестра. В обслуге состояла. Только она этой сволочи то ли недостаточно молодой показалась, то ли недостаточно красивой… убили сеструху. Я когда узнал, что Мерканто взяли и казнили, заказал благодарственный молебен. А кому, кроме Бога, сказать спасибо, не знал. Теперь вот знаю. Этот ваш дядюшка — он жив еще?
— Жив и здравствует, — графиня смотрела на Федорова внимательно и спокойно.
— А что он пьет?
— Генри-то? Все, что горит. А что не горит — то поджигает и опять же пьет. Так что не ошибетесь, сержант. Тарисса, Бельтайн, Нью-Дублин, офис командующего планетарной полицией, полковнику Генри Моргану. Запомнил адрес, мужик?
