Глава 15
НЕЧЕСТИВЫЕ
Я буду милостив к народу Моему, но нечестивые погибнут.
Книга Мормона, Вторая Книга Нефия
Утром, выйдя из дома, я наткнулся на плотника, чинившего филенку.
– Ну блин, подъезд, блин! Ну блин, гады, ну сволочи! Видно, блин, педики – дверь задом вышибают, чтоб, блин, через дырку давать! Таких, блин, козлов…
На лестнице, застегивая шубку, появилась Олюшка, плотник застеснялся и прервал свои недозволенные речи.
– Дядя Сережа, а, дядя Сережа! Ты меня до садика доведешь?
– Со всем удовольствием, барышня.
Я сжал ладошку в шерстяной варежке. Несколько шагов мы прошли в молчании, потом Олюшка сказала:
– Завтра восьмое марта. Мамочка говорит, что женщинам в этот день подарки дарят. Я – женщина?
– Конечно.
– И ты мне сделаешь подарок?
– Любой, какой смогу.
– Смо-ожешь, смо-ожешь! – протянула она. – Ты дядю Алика позови, он мне сказку обещал. – Олюшка наморщила лоб, припоминая: – Сказку про Али Бабаева и сорок покойников, вот! Этот Али был тер… тел… терлолистом, и потому…
Я остановился, присел и заглянул в ее милое личико.
– С дядей Аликом не выйдет, моя радость, дядя Алик в командировке. Очень-очень долгой… Ты ведь знаешь, что он работает в полиции? – Она серьезно кивнула. – У них случаются командировки на много месяцев, даже на годы… Но ты все равно приходи. Выпьем чаю с пирожными, и я расскажу тебе эту сказку. Или другую.
– Ладно. А что ты сегодня делаешь, дядя Сережа? Я по Беляночке так соскучилась!
– Сегодня, милая, я занят. Сейчас на кладбище иду, своих проведать, а вечером… Вечером тоже дела.
– Все у вас дела, у взрослых… – Олюшка вздохнула. – А самое важное дело знаешь какое?
– Да?
– Мы, дети! Я по телеку слышала!
Она вприпрыжку поскакала в садик, будто меховой клубок покатился, а я зашагал к метро, доехал до станции «Московская» и сел в автобус до Южного кладбища.
Здесь мои и лежали. В тесноте, да не в обиде… На кого обижаться? Люди вокруг свои, их сверстники и те, кто помоложе и постарше, а что на кладбище бурелом, что в теплое время грязь и лужи, в холодное – снега до маковки, так к этим передрягам мы привычны. Советский, блин, народ!
Я протоптал тропу к скамейке у темного гранитного камня, разгреб сугробы и присел. Компания вокруг подобралась хорошая: слева – бабушка Дуня, семьдесят восемь годков, справа – дед Семен, ветеран Отечественной и Финской, как значилось на его плите, сзади – супруги Мочаловы, в сумме под сто пятьдесят, а прямо – мои, самые юные в этом коллективе. Вокруг могилы – бетонный бортик, над ним обелиск, на обелиске надпись и две фотографии… Отец сурово хмурился, мама глядела с ласковой улыбкой, будто спрашивая: ну как ты там без нас, сынок? Сыт ли, одет, обут? Весел или печален? Может, влюбился?
– Влюбился, – ответил я, – но дело не в том, родные. Поговорить бы надо. Сомнения гложут.
Голова отца качнулась.
– А в чем ты сомневаешься? Друга у тебя убили… Ну а второй твой друг убийц приговорил: око за око, зуб за зуб! Не убьешь, так эта мразь тебе покажет… тебе и другим…
– Верно мыслишь! – гаркнул справа дед Семен. – Нечего супостатам спускать! Уконтропупить их, и точка! В мои-то времена им живо бы шпинделя повыбивали!
– Не надо о твоих временах, – оборвал отец, не спуская с меня строгого взгляда. – Что колеблешься, сынок? Что тебя смущает?
– Кое-какие строки в биографиях подследственных. Ну например: имеет дочь пятнадцати лет… имеет двух детей, мальчишки семь и девять… Плодить сирот? Об этаком и думать неуютно!
– У Алика мать осталась. О ней тебе уютно думается? – Он подождал и тихо-тихо произнес: – Считаешь, все родители вроде твоих? Большое заблуждение, Сережа! Случается по-разному. Бывает и так, что лучше совсем без отца, чем с отцом-негодяем. Негодяйство – болезнь заразная.
Я поднял голову и посмотрел на памятник бабушки Дуни. Там, под именем, отчеством и фамилией, под датами жизни и смерти, темнела надпись: «Все скорби и радости мира преходящи». Жаль, ничего не сказано о сомнениях!
– Еще одно, отец…
– Твой Джинн?
– Да. Я не хочу, чтобы он становился убийцей!
– Разве пуля, попавшая в висок, – убийца? И разве убийца – нож, который всадили под ребро?
– Но он не нож и не пуля! Он – разумный! Живой!
– Если живой и разумный, пусть выбирает. Ты как-то сказал: life is not all beer and skittles… С этим не поспоришь. Жизнь не только пиво и кегли.
– Он уже сделал выбор.
– Так в чем проблема? Хочешь всегда выбирать за него? Отец замолчал и превратился в припорошенную снегом мертвую фотографию, врезанную в мертвый холодный гранит. Он был не жесток, не помнил обид, не суетился по мелочи, однако знал, когда нельзя простить и позабыть. Мы с мамой жили под его защитой словно за каменной стеной. Но даже каменные стены падают со временем…
Еще он был из тех мечтателей, что иногда спасаются от мира в каком-то ином измерении, где краски ярче, жизнь добрей и лето круглый год. Боюсь, я унаследовал от него этот серьезный недостаток… Или достоинство, дар к пониманию необычного? Особый талант, позволивший мне принять реальность Джинна?
Сидя на холодной скамейке и всматриваясь в фотографию отца, я вспоминал его истории. Легенды о том, как он впервые повстречался с мамой, как начал курить, как разыскал в Карелии йети, как удостоился визита инопланетян, как возводил в студенческие годы дома в Бурятии и как бурятский лама предсказав ему счастливую, бурную, но недолгую жизнь. Мама последней истории не любила, а отец улыбался и говорил, что жизнь измеряют не годы, а события. Я с ним согласен.
Подумав о маме, я тут же услышал ее голос.
– Спасибо, что пришел, сынок… А теперь иди. Холодно. Еще простудишься…
В автобусе я отогрелся, но поехал не домой, а в центр, и долго бродил по Невскому, соображая, то ли зайти в Эрмитаж, подискутировать с мумией Па-ди-иста, то ли подежурить у истфаковских колонн, то ли отправиться к Глеб Кириллычу и рассказать, как я одушевляю электронный разум. Не додумался ни до чего, но в сумерках вдруг оказался в Графском, под окнами Захры, и, глядя на них, помечтал о нашей грядущей встрече. Может быть, я к ней приду и скажу: здравствуй, прекрасная пери! Чего ты хочешь, что просит твое сердце? Воздвигнуть или разрушить дворец? Найти сокровища Харуна ар-Рашида?… Или увидеть венерианские облака? Все исполнится по твоему желанию, все в моих силах: я – Сирадж, повелитель джиннов, с двумя дипломами из Саламанки!… А может, она ко мне заявится, потупит колдовские очи и промолвит: слышала я, что есть у вас собрание Коранов на европейских языках, и очень интересуюсь на него взглянуть – вдруг обнаружится Коран на финском! А я отвечу, что такого нет, но если угодно, будет, в отличном компьютерном переводе и в самый сжатый срок. Не успеем кофе выпить и за жизнь поговорить…
Она промолвит, я отвечу… Странные штуки творит любовь, когда стоишь под окнами любимой! Я, мужчина, вдруг превратился в подростка, который грезит о первом свидании… Но это был счастливый краткий миг, ушедший туда, куда скрываются мечты и сны, в какое-то иное измерение, неведомое никому, где нет печалей и забот и нет жестокости…
Домой я вернулся без четверти восемь. Поел, накормил Белладонну, поговорил с ней, приласкал, словно оттягивая неизбежное, ждавшее с той, виртуальной стороны тришкиного экрана.
Шесть строчек, шесть имен…
– Вычеркни троих, – сказал я Джинну – Пыжа, Ичкерова и старика Калиденко.
– Выполнено. – Затем, спустя секунду: Твои мотивации, Теплая Капля?
– Не множить грехи сверх необходимого. Эти трое не убивали и не велели убивать. Контактов с заказчиками у них нет, и один – стар, а потому достоин жалости. Он будет наказан смертью сыновей.
– Что с двумя другими?
– Их кара – разорение, изгнание, забвение… Пусть убираются в какой-нибудь медвежий угол, на Колыму, в Магадан… Гони их, как бешеных собак! Найди и ликвидируй все счета и страховые полисы, если есть такие. Уничтожь имущество – но так, чтобы никто не пострадал. Напугай их! Пусть Керима проклянут все ассирийские демоны, а Пыжом пусть займется Ермак… нет, та личность, с которой ваяли статую! Пошли им симулякров на каждый экран, компьютерный и ти-ви, пошли голоса по радио и телефону, плюпь током из розетки и передай во все инстанции, что Пыж – растлитель малолетних, а у Керима – СПИД. Что они торгуют трихинеллезным мясом, крадут иконы из церквей, готовят покушение на губернатора… Ну не мне тебя учить!
Кошачья мордочка на мониторе лукаво сощурилась и шевельнула усами.
– Это хорошая мысль – насчет симулякров-призраков… Возможно, я спроецирую голограммы… Что-нибудь еще?
– Да. В квартире Керима рядом с диваном торшер. Розовый, похожий на задницу… Сожги его.
Недоуменное молчание. Потом:
– Все остальное тоже сжечь? Всю жилую ячейку этого теплого сгустка?
– Нет. Только то, что я сказал.
– Почему? Я пытаюсь разобраться в твоих побуждениях и желаниях. Чем обусловлено это?
– Моей человеческой иррациональностью. Такова наша природа, Джинн. Неосознанные чувства, интуитивная приязнь и неприязнь, смутные страхи и предпочтения, вера в то или это, не имеющая объяснений… Процессы, которые не поддаются алгоритмизации… Сожги этот проклятый торшер!
– Принято. – Кошачья мордочка исчезла, и на экране вспыхнули три имени. – Я уничтожу этих теплых сгустков. Ты подтверждаешь приказ?
Я вытер испарину со лба, откашлялся. В это мгновение мне казалось, будто я сам стою у края пропасти и в ужасе жду, когда увесистый пинок отправит меня в полет без возврата. Трудна профессия палача!
– Приказ подтверждаю. Сделай это быстро. Пусть умрут не мучаясь и так, чтоб походило на несчастный случай. В тот момент, когда они будут одни.
– Придется ждать. Теплая Капля. Два объекта, в Москве и Петербурге, находятся в своих жилых ячейках и окружены людьми. Третий тоже не одинок.
– Третий – Салудо?
– Да.
Экран мигнул, и появилась комната. Я рассматривал ее в перспективе, как бы сверху и немного наискось – стены, сходившиеся к тройному эркерному окну, смятую постель, зеркало, кресло, низкий столик с рюмками и бутылкой бренди. У зеркала вертелась полуодетая Инесса, наводила красоту; в кресле, облаченный в халат, расположился Салудо. Судя по его расслабленной позе и сонной физиономии, самое интересное мы пропустили.
– Девушка скоро уйдет, – произнес я, глядя на Альберта.
Странно, я ненавидел его и в то же время жалел – еще один факт в копилку человеческой иррациональности. Вот мужчина, думалось мне, еще молодой и полный сил и даже, весьма возможно, не без каких-то талантов. Живет себе и живет, ест, пьет и зашибает бабки, спит с красивой девушкой, потом хватается за пистолет и убивает другого мужчину. Тоже молодого и полного сил… А друг убитого, конечно, мстит и, при нормальном раскладе, гибнет – ведь у убийцы тоже есть приятели… Так, смерть за смертью, разворачивается цепь событий, пока ее не оборвет случайность, божий промысел или чья-то воля. В данной ситуации – моя. Так уж сложилось, что я могу добраться до приятелей, подельщиков и покровителей. Инесса натянула платье.
– Отвезешь меня?
– Тачку тормозни, – лениво каркнул Альберт.
Губы красотки дрогнули – видно, хотелось ей что-то сказать, да побоялась. Был, наверное, печальный опыт.
Салудо поднялся и хлопнул ее пониже спины, направив к выходу. Спальня исчезла; теперь я видел холл, оклеенный изображавшими джунгли обоями: тигр под баобабом, охотники на слоне, смуглые туземцы в белых чалмах, удавы, обезьяны. Еще – распахнутая дверь, а за ней санузел в знакомом американском стиле: кафель, зеркала, роскошная ван-ча, биде и унитаз, напоминавший стартующую ракету. Послышались щелчки замков, но Джинн, словно забыв о гостье и хозяине, переместился в ванную. Тут, кроме обычных удобств, был телевизор на кронштейне, а рядом – маленький бар. Альберт, похоже, жил с комфортом.
– Ванна-джакузи, автономный подогрев, регулировка давления, система водоочистки, – раздался негромкий го лос Джинна.
Внезапность и странная неуместность этих слов заставили меня вздрогнуть. Почти неосознанно я отозвался:
– Президент велел мочить в сортире…
– Тоже человеческая иррациональность?
– Думаю, нет. Скорее простая логика: дерьмо должно идти к дерьму.
– Это вполне разумное умозаключение, – заметил Джинн и смолк.
Я наблюдал, как Салудо, сладко потягиваясь, возвратился в спальню, выпил коньяка, сбросил халат, двинулся к зеркалу и, вывернув шею, стал разглядывать царапины на лопатках. Инесса, кажется, была девушкой страстной или талантливо изображала страсть… Хмыкнув, Альберт почесался, зевнул и зашагал к лобному месту. То есть к ванне-джакузи с водоочисткой и подогревом.
– Торшер уже горит, и ассирийские демоны шепчут с экранов, – произнес Джинн. – В жилой ячейке Ичкерова дверь с магнитным замком. Я его заблокировал.
– Клиент не выскочит в окно?
– Исключается. На окнах решетки.
Зашумели водяные струи, хлынули в перламутровое ложе ванны. Салудо поглядел на бар, подумал, вернулся в комнату, прихватил бутылку с рюмкой, отнес в свой комфортабельный санузел. Поглядел, как льется вода, вышел в прихожую, взял мобильник.
– Звонит Ичкерову, но связь также блокирована, – прокомментировал Джинн.
Альберт с недовольным видом отбросил трубку, пробормотал: «Где его носит, идиота хренова…» – и прочно переместился в ванную. Налил и выпил рюмку и, испуская блаженные вздохи, полез в бурлящий водоворот. Покрутился так и этак под ласковыми струйками, лег на спину, вытянул ноги, закрыл глаза. Мирный отдых после приятных трудов, мирный человек, овеянный крылами счастья и успеха… Кто-то ему бы позавидовал, его шикарной ванне, обоям с тиграми и фирменному коньяку – кто-то, но только не я. Мене, мене, текел, упарсин…
Тело Альберта внезапно выгнулось, он стиснул бортик ванны, захрипел, хватая воздух широко раскрытым ртом, но через мгновение мышцы обмякли, пальцы разжались, и в рот потоком хлынула вода. Если не считать голливудских фильмов и фульриков-мочиловок, я никогда не видел, как приходит смерть – а было это зрелищем страшным, жутким, отвратительным… Там, в воде, был уже не человек, а просто груда мяса, поросшая в промежности и сверху волосами, с четырьмя конечностями, что колыхались безволь но туда-сюда. Ванна-джакузи исправно делала покойнику массаж. Затем что-то вспыхнуло, сверкнуло, раздался треск, и освещение погасло.
– Агрегат выведен из строя, – сообщил Джинн. – Тело можно извлечь, не опасаясь поражения током.
– Больше… больше не показывай мне этого… – выдавил я и ткнулся лбом в столешницу. Мерзкие призраки кружили надо мной – тысячи трупов расстрелянных и зарезанных, повешенных и утопленных, забитых камнями и палками, раздавленных, взорванных, сгоревших и замерзших… Казалось, они собрались сюда со всех материков и стран, со всех полей сражений и регионов катастроф, случившихся естественным путем, по злому умыслу или небрежности, из Чернобыля и Нью-Йорка, Москвы и Грозного, Афганистана и Крыма, Токио, Фриско, Сальвадора, Индонезии… Со всех упавших самолетов, подлодок, ушедших на дно, погибших кораблей, вагонов, пущенных под откос, окопов, перепаханных гусеницами… Я содрогнулся в беззвучном рыдании, прикусил губу и вдруг услышал голос Джинна:
– Твои параметры отклоняются от нормы. Помощь… тебе нужна помощь, Теплая Капля. Взгляни на экран.
Я поднял голову, встретился взглядом с Захрой и, словно пчела нектар, впитал ее улыбку.
* * *
Не знаю, как Джинн расправился с тезкой-банкиром и братцем-подполковником; не знаю и знать не хочу. Что же до прочих фигурантов, то больше я о них не слышал, однако уверен, что мой приказ был выполнен Джинном в точности. Керим, наверное, держит пивной ларек в Магадане, Пыж ваяет статуи колымского начальства, а Калиденко Михаил Георгич нянчит внуков и отводит душу на митингах КПРФ. Нет у меня и сомнений в том, что всех знакомцев тезки – тех, что проживали в краях аравийских – постигли маленькие неприятности: кого отставили от дела, кого объявили предателем и по закону шариата укоротили ровно на голову. Так ли, иначе, но мир избежал финансовых катаклизмов, и это на руку всем и каждому: одни продолжают свой джихад, другие – войны с террористами, а третьи качают нефть в умеренных количествах, дабы не падала цена за баррель.
Восьмого марта, утром, Бянус позвонил мне и сказал, что у сурабовой племянницы не тот менталитет, да и ноги, как выяснилось, кривые, а потому ей дадена отставка, но это ничего, это вовсе к лучшему, ибо он встретил девушку своей мечты, филологиню Людмилу, специалиста по глоссематике. И в этот светлый праздник они осчастливят меня визитом, вместе с бутылкой кагора, так как Милочка крепкого не пьет, но это тоже ничего – такие недостатки изживаются временем и тренировкой. Готов ли я почистить серебро, достать крахмальные салфетки, украсить кошку бантиком и ждать гостей?
Я сообщил, что не готов, что я на это вечер абонирован и что заявка подана как на меня, так и на кошку, по каковой причине глоссематический конгресс придется отложить. Бянус хмыкнул, обозвал меня паршивым соутробцем, но признался, что соутробец у него один и он меня прощает. Затем, понизив голос, вымолвил:
– Ты. Серый, смотри… ты уж не ввязывайся в историю… зуб там за око или око за зуб… Алика не воскресишь, хоть по зубам кувалдой бей!
– Это верно, – согласился я.
– А кто же тебя абонировал? Не наша ли арабская принцесска?
– Скромность не позволяет мне упоминать имя дамы.
– Ну и леший с тобой! – Сашка помолчал, что-то соображая, пришел к каким-то тайным выводам, буркнул: – Одобрямс! – и бросил трубку.
Дама моя явилась в пятом часу, в синем платьице с серебряными блестками, нарядная, как маленькая королева. Выпила чаю с пирожным, поведала детсадовские новости, потискала Белладонну, и все бы хорошо, но я был не в том настроении, чтобы рассказывать сказки. Подарок, однако, приготовил, разыскав среди фульриков самый веселый мультфильм о приключениях Али Бабы. Мысль не просто увидеть сказку, а погрузиться в нее, очаровала Олюшку; пока я подгонял браслеты, она сидела не шелохнувшись, светясь и сияя в предвосхищении чудес. Дети так искренни, так не похожи на взрослых! Ее совсем не волновало, реален ли сказочный мир и как соотносится с нашей Вселенной, кто обитает в нем, фантомы или живые существа, и как она проникнет в пестрый хоровод компьютерных духов и обретет над ними власть. Чувства для нее были важней, чем здравый смысл, а приключения интереснее размышлений…
Если бы я мог вернуться в детство! Глупая мечта! Я был безнадежно взрослым, а к тому же еще и отмеченным проклятием – думать, анализировать, сопоставлять. Смотреть и ужасаться…
Больше не показывай мне этого, сказал я Джинну. Не показывай смерти, трупов, истерзанных тел, больных, страдающих неизлечимыми недугами, голодных, безумных, охваченных ужасом, уродов, дебилов и все остальное, что вызывает у человека страх и омерзение… Слабость, минутная слабость, и только! Те самые чувства, что иногда важнее разума… нет, не важнее – просто они затмевают разум, как тень луны, скрывающая солнце. Потом затмение проходит, и понимаешь, что должен – обязан! – смотреть на это. Мир переполнен насилием, и ничего не добьешься, если не видеть его, закрыть глаза и поселиться в башне из слоновой кости. Что свершишь хорошего, полезного, кого спасешь, кому поможешь? И за кого отомстишь?
Я глядел на Олюшку, повизгивавшую от восторга, и думал, что перспективы для мести неисчерпаемы. Столь велики и обширны, что от них кружилась голова! И мщение будет справедливым; Джинн – не судья и не коллегия присяжных, его вердикты безошибочны, как и назначенная кара… Впрочем, месть виновным не лучшее решение. Кара – результат исполненных преступных умыслов, а я бы мог их упредить, составив с помощью Джинна прогнозы и предприняв необходимые шаги. Возможно, не убивая потенциального преступника… Но если придется убить, то это к благу, к всеобщему благу, ибо спасет невинных – тысячи, миллионы людей! Спасет от ужасов войны, от голода, террора, геноцида, от честолюбия политиков и фанатичных камикадзе с бомбами! Спасет их от самих себя, ибо за ними будет приглядывать Великий и Неподкупный Полицейский…
Но эта идея мне быстро разонравилась. Я вовсе не презираю полицию и полицейских, однако Джинна я в этом качестве не представлял. Сдерживать и охранять, тащить и не пущать… Слишком мелко для Глобальной Цели; охрана, конечно, вещь полезная, но перспектив не открывает. А смысл – в этом! Деяния Джинна должны отворить какую-то дверь, еще закрытую для человечества, дать позитивный импульс цивилизации или хотя бы избавить ее от самых острых, казавшихся неразрешимыми противоречий. К примеру, от конфликтов, ведущих к религиозным войнам, насильственному дележу земель, несовместимости рас и народов, вдруг обнаруживших, что мир невелик и очень тесен. Так тесен, что выживает тот, кто лучше работает локтями и коленями…
Вот это была бы Цель! Пока я не мог ее сформулировать более внятно и понимал, что дело это непростое: ведь постановка задачи уже половина решения. Решить же можно все, если ставишь нужные вопросы и обладаешь нужными ресурсами.
Вопросы еще висели в воздухе, а вот ресурсы у меня имелись практически неограниченные – я, вероятно, был одним из самых сильных, самых могущественных лиц в земной истории. Нет, не так! Никаких «одним из самых» и никаких «вероятно»! Самым сильным, самым могущественным! Но понимание этого факта меня не радовало.
Взвизгнув, Олюшка подпрыгнула в кресле, замахала руками, стиснула кулачки. Я улыбнулся. Может, доверить ей Джинна, мир и судьбы цивилизации? Сказкой она командует неплохо, справится и с мировыми проблемами… Кто как не она? Самая Теплая Капелька на древней многострадальной Земле…